В отделении милиции Елена спросила фамилию человека, который костылем ударил по стеклянной витрине.
— А какое отношение вы имеете, гражданочка, к этому делу? — спросил настороженно милиционер, словно перед ним стояла новая преступница.
Елена рассказала, в чем дело.
— А-а, значит, супруга ищете. Одни пьют, а другие ищут. Хорошо, оч-чень даже хорошо. — Милиционер достал из стола толстую книгу, со значением раскрыл ее", и повел большим красным пальцем по странице сверху вниз.
— Шамша его фамилья. Петр Саввич... Не ваш? Извините, тогда не попал еще ж нам в список. И хорошо, что не ваш — от такого не возрадуешься, — и довольный, что на этот раз все обошлось без неприятностей, он даже козырнул Елене.
Немного стало легче. Елена вышла на улицу. Пахло дымом, копотью. Под ногами хрустел насыпанный на дороге шлак, беспрестанно ухал маневровый, слышалось постукивание колес... Склонив голову, Елена направилась к почте, чтобы позвонить Виктору Ильичу. На повороте ее кто-то окликнул. Она оглянулась.
— Костенька, здравствуй, — Елена подошла, протянула ему руку, пристально с укором заглянула в глаза:— Так и не возвращаешься?
— В лесу якорь бросил, Елена.
— Нехорошо, Константин... Ты знаешь, как с людьми у нас туго...
— Так вы же меня сами уволили...
— Брось шутить, — оборвала Елена. — Ты вот что... если уехал — забирай всех, и мать, и дом... Не раздражай народ, — пригрозила Елена и уже ласковее спросила: — Катя-то как? Не родила еще?
— Собирается... привез вот...
— Желаю дочку вам.
— Сына жду.
— Вот-вот, двоих сразу, и к нам — в колхоз. Катю-то где оставил?
— В родильном доме.
— Передай, зайду к ней, сегодня же загляну.
Костя поблагодарил Елену и, когда она уходила, подумал: «Яков-то вот-вот придет. Как же быть-то ей теперь? — и, нащупав в кармане соску-пустышку, улыбнулся: двоих ворожит, а соску-то на одного взял.
Он постоял, словно раздумывая, не купить ли еще и, махнув рукой, свернул к родильному дому.
«Повалилась иглица—убирай пяты»—давнишняя крестьянская примета. Нынче иглица повалилась рано и несколько обеспокоила Виктора Ильича. «Неужели не сумеем убрать хлеб в ведренную погоду? — думал он, готовясь к пленуму обкома партии. И, желая предупредить о надвигающейся опасности, он дал указание быстрее скирдовать хлеба. — Дожди в наших краях не любят ждать себя».
Накануне пленума обкома Виктор Ильич решил переночевать в Огонькове и уже на следующий день, утром, выехал на станцию.
Дорога шла по каменистому берегу, колеса неприятно скрежетали по камням, выброшенным на при-плеске весенней водой, потом телега поднялась в гору и покатила по луговине, мягко и успокаивающе покачивая седока. Вскоре он поднялся на Гребешок. Вдалеке виднелись темневшие гривы еловых и сосновых лесов, ближе по склонам сбегали березовые рощицы, совсем рядом — кусты ивняка, низко склонившиеся над водой. Ермаков,
очарованный неожиданной пестротой красок, некоторое время любовался окрестностями, словно впервые видел их такими: все было «то», но до неузнаваемости и «другое».
Уже перенарядились леса в яркую кричащую одежду — красную, желтую, багровую — и оттого, что» они стали ярче и нарядней, кажется, рощи и кусты приблизились вместе с косогорами. Уже по-иному запел» деревья — из общего гула леса можно различить то тихий сухой шелест березы, словно она жалуется на свою» судьбу, то зябко задрожит своими окровавленными листьями осина, — каждый лист поет отдельно, за себя, то пройдет ветер по побуревшим кустам ивняка, и на землю полетят серые продолговатые, ланцевидные листоч-ки-перышки, — осенью они тоже шелестят по-своему, как высушенная трава. Уже не слышно в кустах печального посвистывания пеночки. Улетели на зимовку и сорокопуты-жупаны, малые зуйки, белые трясогузки, кулики-перевозчики. Пора отправляться в путь кряквам.
Эта пора осени невольно привлекала Виктора Ильича своей непосредственностью, здесь ничего не было поддельного: каждое дерево по-своему красилось, по-своему пело, по-своему роняло листву. В такую пору хорошо побродить с ружьем по лесу. Но нынче было не до этого. Надо вырастить хлеб, сжать, обмолотить, отправить на фронт, который уже далеко отодвинулся на запад — советские войска наносили по отступающему врагу удар за ударом, освобождали города и села Прибалтики и Западной Украины, Польши и Румынии, Болгарии и Югославии. День победы приближался! И, радуясь этому, теплогорцы напрягали силы и выполняли одно задание за другим — хлеб отгружали на станцию днем и ночью.
Но как бы то ни было, неясность семейного положения» все больше беспокоила Ермакова. Он, как и Елена, с тревогой ожидал возвращения Якова и еще не знал, чем могло все это кончиться. Он пробовал разговаривать об этом с Еленой — она уверяла, что жребий брошен и возврата к старому берегу нет. «А как отнесется к этому Яков, поймет ли он всю сложность их семейной драмы? Надо снова поговорить обо всем с Еленой, снова узнать. ее отношение ко мне, к Якову», — думал Ермаков спускаясь к Огонькову.
У Кожухова Виктор Ильич встретил женщин, возвращавшихся с тока. Золовка Елены, Фаина, подошла к Ермакову и, протянув руку, поздоровалась.
— Рожь-то еще не измолотили? — спросил Ермаков.
— Уже за яровые взялись.
— Изо всей силы молотим, Виктор Ильич, — похвалилась кума Марфида и, охочая до новостей, спросила: — Только Гитлер-то, гад ползучий, чего не сдается? Его так молотят, так молотят — все вассалы отпали...
— Напрасно брыкается — все одно наша взяла!
Виктор Ильич сообщил об Освобождении Риги. Женщины поблагодарили Ермакова за радостную весть и стали подниматься по тропинке в гору. Задержавшаяся у телеги Фаина по секрету сообщила:
— Лена-то ждет не дождется вас, Виктор Ильич. Ведь получила от Якова-то — просит справку. Из какой-то. Тахты или Пахты пишет, не пойму.
— Из Тахты? Почему он оказался там? — удивился Ермаков. И вдруг он понял: с Яковом произошло то, чего он никогда не предполагал.
В этот вечер разговор у Елены с Виктором Ильичей не клеился. Ермаков устало навалился на край дивана и молча слушал Елену. Ей казалось, что он не только осуждает Якова, но осуждает и ее, — и от этого становилось еще горше, словно она и в самом деле была виновата в чем-то.
— Ты думаешь, Виктор, что он замешан в каком-то грязном деле? — спросила Елена Виктора Ильича. — Но ведь он пишет... пишет, что попал так...
— Как это «так»?
— Ну, так, по недоразумению... ведь могло же случиться?
— Не знаю, Лена...
— Виктор, — не дав договорить ему, воскликнула Елена. На похудевшем и побледневшем лице заблестели глаза, теперь они стали большие и влажные, и Виктору Ильичу показалось — вот-вот она разрыдается. — Неужели ты, Виктор, веришь, что он оказался изменником?
— Я не сказал этого.
— Не сказал, но я вижу, что ты думаешь именно так. Признайся.
Виктор Ильич, закурил, затянулся раза два-три и сунул цигарку в старинную фарфоровую пепельницу с изображением скачущего оленя.
— Ну, признайся же, Виктор.
— Я не могу утверждать «да» или «нет», как и ты не можешь сказать этого.
— Могу! — почти крикнула Елена. — Могу сказать кому угодно, что он... он не мог предать своих... не мог, Виктор! Я знаю его с детства.... Я ручаюсь...
Виктор Ильич с сожалением пожал плечами, и это еще сильнее обидело Елену. Ей сейчас показалось, что он отказывал ей в самой маленькой и самой необходимой просьбе — написать характеристику, — и этот кажущийся отказ еще больше усиливал обиду.
В горницу вошла Кузьмовна с самоваром в руках и попросила сноху заварить чай.
Елена достала чайник, всполоснула горячей водой, сыпнула в него ложку чаю и поставила на трубу кипевшего самовара. Когда свекровь ушла, Елена снова спросила.
— Слушай, Виктор. Я тебе уже сказала, все сказала, я останусь с тобой... Но прошу тебя — не думать так о нем. Если ты думаешь плохо о нем, значит, так же думаешь и обо мне...
— Зачем ты говоришь это...
— Я знаю, нелегко тебе. Это может повлиять на твою репутацию, Виктор... но...
— Елена, — прервал он и встал с дивана. Я прошу не говорить так... Если хочешь, я скажу свое мнение. Характеристику написать одно. Другое дело — разобраться в судьбе близкого обоим нам человека. И не думай, что я не хочу этого сделать. Нет! Наоборот, я готов сделать все, чтоб облегчить его участь. Я, наконец, пойду к секретарю обкома, расскажу... И если действительно Яков не виноват...
Снова вошла в горницу Кузьмовна. Взглянув на возбужденного Виктора Ильича и озадаченную чем-то сноху, она покачала головой.
— И что это, право, за жизнь такая: встретитесь и спорите, спорите.
— И вовсе не спорим, маменька.
— Вижу, как не спорите... все вижу. Садитесь-ка за стол рядком да и поговорите ладком...
Старуха поставила на стол пироги с черникой, вздохнула и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
— Я уверена, что Яков не виноват.
— Но этого мало, Лена: надо доказать.
— Но как доказать, как? — она опустилась рядом на диван и взяла руку Виктора Ильича: — Помоги, с чего начать-то...
Ночью позвонили из обкома партии и сообщили, что пленум откладывается, вечером состоится перекличка по «закрытым проводам», слушаются отчеты руководителей районов об уборке и заготовке хлеба. Хотя не указывалось, что Теплым Горам надо отчитываться, но Ермаков понимал — надо быть наготове.
За последние сутки погода изменилась, ветер повернул с запада, пошел мелкий неторопливый дождь. Такие дожди здесь обычно идут долго, не по одному дню. Виктор Ильич вызвал из командировки Лысакова и Вассу Дударь и стал готовиться к перекличке. Разбирая бумаги, он никак не мог отделаться от мысли: что же произошло с Яковом? Он просит выслать характеристику, но стоит ли высылать? За что отбывает наказание, в чем провинился... Может, в самом деле он изменил Родине, предал интересы своей страны? — таких не следует выгораживать.
Ермаков невольно вспомнил, как в 1937 году он попал под подозрение за то, что однажды на собрании нелестно отозвался об одном областном руководителе, оказавшемся негодным человеком. Сразу же нашлись людишки из «обиженных», которые капелька по капельке собирали яд и капали в заведенное следователем дело. Трудно сказать, чем могло бы все это кончиться, если бы не обком партии — тщательно -разобрались, и Ермаков был полностью оправдан. Как знать, может быть, что-то подобное произошло и с Яковом? Не верилось, чтобы он, выросший в семье Русановых, мог пойти на преступление. И Виктор Ильич решил послать производственную характеристику.
На перекличку, как всегда, собрались на почту, в аппаратную. Это была большая комната с разной телеграфной аппаратурой. Для каждого участника переклич»
ки были включены наушники, для выступления на столе стоял микрофон. Шла настройка, слышались позывные. Все уже собрались, только не было Лысакова (он снова замещал Шагилина). Ермаков послал за ним нарочного. Лысаков ввалился в комнату перед самым началом, круглый, красный, улыбающийся. Васса Дударь недовольно передернула бровями, усмехнулась:
— Фу, надушился-то как.
Хотя редакторша сделала намек на то, что от него крепко припахивало водочкой, Лысаков решил этот запах скрыть от других:
— Из парикмахерской иду. Оброс, понимаешь, в командировке — ни ушей, ни носа не видать.
— Ну, нос-то твой, скажем, увидели бы, — засмеялась Дударь. — Он всегда красный, как у петуха гребень, — и указала на стул, дескать, садись покрепче, не свались.
Лысаков на шутку ответил шуткой, отодвинул стул в сторону, сел и неуклюже натянул на голову наушники.
Первым районом слушали Макарово. Это был самый отстающий район в области: зерновые здесь убрали еще наполовину, ко льну и картошке не приступали, с заготовкой хлеба дело не двигалось. Секретарь райкома хрипловатым голосом долго перечислял цифры, ссылался на плохую погоду, на слабый актив. Потом слушали Белую, Крутояр. Под конец секретарь обкома пригласил к микрофону председателя Теплогорского райисполкома и попросил поделиться опытом работы. Все оглянулись и увидели спящего Лысакова. Ермаков поднял руку, давая понять, чтобы уморившегося заместителя оставили в покое, подошел к микрофону и сказал, что Шагилин с бригадой партийных и советских работников выехал в Макаровский район на помощь в работе. Потом рассказал о ходе уборки в колхозах района, а когда назвал цифры выполнения плана хлебозаготовок, секретарь обкома упрекнул:
— Фуражом отделались, товарищ Ермаков.
Виктор Ильич быстрым взглядом выхватил из сводки какие-то цифры и, сравнив их, пояснил:
— Мы больше и дали, по соответствующему коэффициенту...
— Людей надо кормить не мякиной. Тяжелые культуры давайте — рожь, пшеницу, горох.
— Хорошо, учтем замечание, — согласился Ермаков.
Когда перекличка была закончена, Васса окликнула Лысакова. Тот вскинул голову, удивился:
— Неужели кончили?
— Кончили. Иди, досыпай дома.
— А я все слышал, — ничуть не смутившись, ответил Лысаков и, как ни в чем не бывало, вместе со всеми вышел из комнаты...
На следующий день бюро райкома сняло Лысакова с работы.
Секретарь обкома партии Ботвин спешил в южную группу районов и на станции Лесной не собирался задерживаться. Он только хотел вручить Ермакову награду — орден Красной Звезды за участие в боях под Курском, перемолвиться парой слов о текущих делах и проследовать дальше. Тем более, и положение в Теплых Горах было не из плохих—теплогорцы по уборке и заготовке хлеба шли в числе первой пятерки, и секретарь обкома надеялся, что темпы они не снизят. Когда Ермаков вошел в вагон, Ботвин, как всегда подтянутый и аккуратный, в черной гимнастерке и сапогах, вышел навстречу и первым протянул руку и, не давая присесть гостю, тут же прикрепил орден на грудь Ермакова и по-мужски обнял его. Виктор Ильич вдруг неожиданно для себя расчувствовался, на глазах навернулись слезы.
Вспомнилась Михайловна, сожженные дома, маленькая девочка, сидящая возле убитой матери... Девочка уже не плакала, а только шептала: «ма-ма, ма-ма». Ермаков схватил девочку на руки и под пулеметным огнем вынес ее в безопасное место.
Секретарь обкома справился о здоровье.
— Ничего, креплюсь, Петр Игнатьевич.
— Креплюсь? — будто в раздумье повторил Ботвин. — Беречь здоровье надо. Большие дела нас ждут— каждый человек нам дорог!
Виктор Ильич молча согласился, присел на диван напротив Ботвина и подумал: «А если человек оступился, допустил ошибку?»
— Что-то не нравитесь вы мне сегодня, — вглядываясь в лицо Ермакова, сказал Ботвин. — Лицо серое.. В самом деле, здоровы ли? Или случилось что?
Виктор Ильич неловко повернулся, слегка вздохнул и начал не с того, о чем хотел говорить раньше, — не о делах служебных, а стал рассказывать о человеке, который принес на себе в деревню первый железный плуг. Петр Игнатьевич, не перебивая, внимательно слушал, скуластое открытое лицо его го светлело, то становилось строгим и непривычно хмурилось, и тогда на широком загорелом лбу под черными густыми, еще не задетыми сединой волосами яснее проступали морщинки.
Незаметно прошли двадцать минут, и поезд тронулся. Ботвин успокоил Ермакова:
— Не волнуйтесь, на встречном возвратитесь.
Станция Лесная давно осталась позади. Снова к железнодорожному полотну с двух сторон надвигались, хвойные леса. По крыше вагона барабанил дождь. Холодный ветер разбрасывал в промозглую глухомань серые, похожие на куски ваты, клубы дыма, они разлетались и таяли среди деревьев. Ботвин сидел и слушал Ермакова — это был рассказ о большой и интересной жизни. Потом разговорились о делах; теперь уже говорил Ботвин, а Ермаков слушал, изредка записывая что-то в блокнот.
— Ну, вот, и переговорили обо всем, — подъезжая к новой станции, сказал Ботвин и встал, желая проводить Ермакова. —'О Русанове я выясню... Что же касается вашей жены, она сама должна решать, с кем быть. Сердце подскажет...
Яков Русанов в Тахте пробыл недолго. Тщательная проверка установила, что все обвинения, выставленные против него Юрием Заовражным, были вымышленными. Наоборот, как выяснилось, сам Заовражный некоторое время состоял на службе в одном из немецких гарнизонов и, чтобы остаться незамеченным в этом, очевидно, старался в чем-нибудь да проявить свою «сверхбдительность»; сейчас за клевету он сам привлекался к ответственности.
Получив все документы, Яков возвращался домой.
Придерживая за лямку вещевой мешок, в котором лежала буханка черного хлеба, он припал лицом к стеклу и нетерпеливо, жадно всматривался в бегущие навстречу хвойные леса.
«Скоро ли?»
Послышался свисток, показался сарай, низенькие деревянные домики, склады заготзерно, круглая, как огромный самовар, водокачка и, наконец, высокие березы с висевшими на голых ветвях грачиными гнездами — вот она, Лесная!
Не помня себя от волнения и радости, Яков первым;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37