Местами толщина льда доходила до полутора метров. Прежде чем класть ряжевые клетки, требовалось удалить этот лед. Его вырубали, дробили ломами и убирали. Чтобы ускорить закладку первых ряжей, Пчелинцев направил сюда, кроме огоньковской, еще две бригады из других колхозов.
К полудню следующего дня половина котлована была очищена от льда. А еще через день Федор Вешкин с двумя плотниками начали вырубать шипы на сваях. Сочившаяся через перемычку вода мешала им, но они, стоя в воде, продолжали работать, изредка бегая погреться в рядом стоящий тепляк.
На третий день легли в воду первые ряжевые клетки.
С каждым днем мороз становился сильнее. Воздух стал бледно-зеленый, дымчатый. Ветер повернул с севера и был настолько сух, что спирало дыхание. Люди,. выйдя на улицу, удивлялись:
— Ну и морозище! Сколько же градусов? —Сорок с хвостиком.
Как-то утром к Русановым забежала Катя Петухова.
— Пойдем ли, Лена, на стройку? Ведь этакий мороз...
— А как же? Люди из других колхозов придут, а огоньковцы отсиживаться будут? Давай-ка лучше беги, да живей комсомольцев своих веди.
Часам к десяти Шолга была перехвачена черным живым кушаком. Полтысячи человек собралось на субботник. Все разошлись по своим участкам. Только небыло никого из Заборья.
Пчелинцев в теплом полушубке, с поднятым воротником, с самого утра сновал по стройке, расставлял людей, советовался с бригадирами, давал указания. Два
раза он уже оттирал свое лицо шерстяной рукавицей. Елена, двигая большими, пушистыми от инея бровями и. отяжелевшими ресницами, смеялась:
— Снегом, Михаил Алексеевич, снегом...
— Спиртом надо бы натереть лицо, — посоветовал Петр.
— Шпирт, золотко, во внутрь надо. Куда как сподручно и надежно, — отозвался Савваха Мусник. Его теперь можно было узнать только по голосу: он так закутал лицо жениным полушалком, что виднелись только глаза.
Бригадир Вешкин долго разыскивал Мусника и, наконец, увидя его, закричал:
— И где тебя носит!.. Лопат недостача. Тридцать человек бездействуют.
— Ну, а я-то где их возьму? — развел Савваха руками, — я и так все лопаты... Даже у старухи своей, и ту мобилизовал. Как бы не сломали только...
— Должон, ты ответственное лицо за лопаты... Елена работала вместе со всеми колхозниками.
— Ну, и выбрали же мы себе кусочек, — жалова лась кума Марфида.
— Что, не по зубам, Марфа Ивановна? — спросила Елена, отворачивая лопатой снежные глыбы. — Нам бы только транспортер достать. Тогда бы мы ожили.
К обеду был высвобожден первый транспортер, и его тотчас же пустили в ход. Длинная движущаяся лента уносила все новые и новые глыбы снега. Котлован уже перерезала широкая траншея. Но работы впереди еще было много.
Под вечер потеплело. Ветер повернул с запада. Пошел мелкий снежок. Люди заволновались.
— Опять снег! Говорили, подождать надо.
— Пережидай, так весна все смоет.
Ночью разыгралась метель, и снова котлован завалило снегом вровень с берегами. Только торчали транспортеры, да чернела верхушка дизель-копра.
С каждым днем Наталья Ивановна все больше беспокоилась о сыне: почему от Володеньки долго нет писем?
— Уж не случилось ли чего с ним? — спрашивала она. мужа.:
Виктор Ильич сам не хотел примириться с мыслью о гибели сына и тщательно скрывал весть о нем от других. Даже военкому наказал: «Придет извещение — держи в секрете, кроме меня — никому!» Но долго ли, коротко ли, все это должно раскрыться... «Я переживу горе, всю ношу взвалю на себя... но как Наташа выдержит?» — думал Ермаков. И сейчас он по-прежнему старался успокоить жену:
— Ничего, мать. Подождем, авось весточка и придет.
Он знал, что от Володи уже больше письма не дождаться, но боялся вслух сказать об этом. Взглянув на озабоченную, постаревшую за это время жену, он с ужасом подумал: «Она же чувствует, что я говорю неправду». И, желая ободрить ее, он обещал снова написать письмо в часть, переговорить с военкомом, словом, говорил то же, что и вчера. Он хотел подготовить жену к страшному известию, но не знал, как это сделать.
Шли дни за днями. Ермаков заметно похудел, на лице появились новые морщинки, казалось, он постарел и ссутулился. Люди говорили, что это от работы — все ночи в угловом кабинете огонек. Вряд ли они знали, что у этого широкоплечего человека было свое горе. Люди по-прежнему шли к нему и по служебным делам, и по личным, приносили ему и свои нерадостные вести, свое горе, — каждый день на фронтах погибали сыновья, мужья, братья; Ерм'аков для каждого находил теплые слова утешения, которые не мог найти для жены.
Наталья Ивановна, слушая по радио сообщение Сов-информбюро, радовалась первым успехам советских войск и, конечно, опять вспоминала Володеньку: «Где же он? Почему долго от него нет писем?»
Однажды она собиралась стирать белье, заглянула в шкаф и увидела гимнастерку мужа — от нее пахнуло потом и табаком. «Все продымилось»,—с упреком подумала она и, сняв ее с плечиков, бросила в общую кучу. Лотом спохватилась, стала проверять, нет ли чего в карманах. Нашла маленький карандаш и бумагу. Развернула, охнула и беспомощно опустилась на пол.
Когда приступ прошел, Наталья Ивановна увидела бледное лицо мужа и склонившегося над ней врача. Но
как только она вспоминала о сыне, ей снова становилось нехорошоо.
Через неделю приступ повторился.
Говорят, беда не приходит одна, беда беду накликает. Так и у Ермакова: с одним горем пришло и другое— не стало и Натальи Ивановны.
Зима еще держалась. Куда ни взглянешь, — глубокие, отливающие холодной голубизной снега. Но уже чувствуется приближение весны: и в легкой дымке, туманящей по утрам небо, и в первых, неприметно для глаза набухающих почках, и в том, как греет к полудню солнце. В солнечном свете отчетливо выступает Гребешок. Приподняв над Шолгой покатые плечи, он еще кутается в снежную шубу, отороченную по низу зеленью можжевеловых кустов. А верхушку украшает серая смушковая шапка — припорошенные инеем сосны, ели, перемежающиеся ольхой, осиной и березняком. И воздух уже не зимний, а другой, легкий; в такую пору не хочется уходить с улицы. В деревнях допоздна сортировали семена, Вывозили на поля навоз, заготовляли жерди и колья для изгороди. Все с нетерпением ждали первых проталинок, свежей зеленой травки, ждали новой весны. Ждали и тревожились. Как без тракторов засеять поля? Лошадей, и тех осталось мало. В колхозах стали при-учать к упряжке быков. В Огонькове уже за зиму обучили несколько бычков, а за Доброго не брались. Про этого черно-пестрого, крутолобого быка ходила в колхозе не совсем добрая слава. Как-то еще прошлым летом шофер, проезжая через Огоньково, хотел попугать быка, стоящего посреди дороги, подъехал к нему и, остановившись, просигналил. Добрый не спеша, деловито отступил и вдруг, бросившись на машину, вонзил свои рога в радиатор и распорол сердцевину. Из радиатора полилась вода. Сделав свое дело, бык вынул рога и спокойно пошел посредине дороги. Но когда в колхоз опять с командировкой пришел Гоголь-моголь, вспомнили и о Добром.
— Не меньше ЧТЗ потянет. — уверял Гоголь-моголь.
— Ты не убеждай нас, мы и сами знаем: Добрый за трактор сделает... Но как, как его впрягчи, золотки?— недоумевал Мусник.
— Впрягем!
И вот по настоянию Гоголя-моголя решили «впрягать» Доброго в сани.
Федор Вешкин, сбросив полушубок, возился с камнем. Ему помогали скотницы. Тут же суетился и Гоголь-моголь.
— Давай, организованнее! Разом, разом! Наконец, камень был завален на сани, и все облегченно вздохнули. Вешкин вытер влажное лицо.
— А не маловато? Может, прибавить гири с весов? -спросил он.
— Пожалуй, маловато. А то попрет по деревне, не удержишь, — с опаской произнес Мусник.
— Да будет вам!—вступилась скотница за Доброго.
— Ну, ежели так, то так, — охотно согласился Мус-ник. Он поправил на голове шляпу, вздохнул: — Эх, война, война. Пришлось и нам на коровах пахать. Только обучать-то мудрено. Посмотрел я в прошлый раз, как он на пасеку забежал, прямо страх берет. Ну, думаю, в аккурат своротит дом.
— А ты, товарищ в шляпе, не пасуй. Честью прошу, не расстраивай народ! — начальственно прикрикнул на старика Гоголь-моголь. ,
— Сохрани боже, Егорий, — ответил Савваха. Его обидели не столько эти слова, сколько то, что сказал их Гоголь-моголь, а не другой кто-либо.
Тем временем Вешкин незаметно от других шепнул скотнице:
— Выведи, пожалуйста. У меня нога что-то подвертывается. Неровен чае...
Вскоре в дверях коровника показалась скотница, а за ней, переваливаясь на Коротких сильных ногах, огромный черно-пестрый бык. Добрый покосился на людей и тупо уставился на коричневую сумку Гоголя-моголя.
— Мамонт, а не бык. Говорю, как трактор потянет-Ой, бабы, бабы! Ай-ай-ай! — волновался Савваха.
— Без паники, товарищи! Ярмо давай, ярмо! Где оно? — опять командовал неунывавший Гоголь-моголь вытягивая длинную жилистую шею.
Подхватив из рук Мусника ярмо, он набросил его на Доброго. Бык неуклюже замотал головой, угрожающе заревел, поводя налитыми кровью глазами. — Держать его, держать! — кричал Гоголь-моголь, размахивая сумкой.
— Ты, Егор, портфелью-то не больно злись. Быки Страсть не уважают рукомахания, — попросил не без Опаски Мусник. — Он в аккурат...
Савваха не успел договорить, как бык рванул сани, круто повернул в сторону, переломил оглоблю и, развернув ярмо, грозно заревел.
— Товарищи, организованнее! Держи, не давай ходу! — кричал Гоголь-моголь и, увидев, что бык бросился к нему, проворно попятился. Но не тут-то было. Добрый оказался совсем не добрым и припер его к забору. Го-голю-моголю пришлось обороняться единственным оружием — туго набитой бумагами сумкой. Бык приостановился, словно раздумывая, потом ловко поддев храбреца за полушубок, взвалил его на толстую шею и понес по. деревне.
Хотя особых повреждений Добрый и не причинил, но все же Петр Суслонов отвез Рожкова в больницу.
— Ничего, через недельку поправится, — возвратившись из Теплых Гор, сказал Петр и улыбнулся: — Главное, у Егора радиатор цел остался...
— Верно, грудной короб главное в человеке, — согласился Мусник и, подойдя к карте, висевшей на стене, спросил: — Так говоришь, Петр, опять наши продвинулись?
— В хвост и в гриву гонят. Еще бы с другой стороны вдарить — и капут Гитлеру.
— И я тоже этак мозгую. Нынче вон спрашивал лектора из района. А он мне в ответ, дескать, обещание союзники должны сдержать.
— Обещания мало—ты дело дай, — перебил Петр и прочертил ногтем по карте. — Солдат высади на берег, танки, авиацию, и вдарь в затылок Гитлеру.
— Не обманут, думаешь? — спросил старик и насторожился. — Что там на позиции-то слышно?.. О втором-то фронте как говорят?
— По-разному, — ответил Петр. — Может, и не обманут. А протянуть могут с этим вторым фронтом, дескать пусть русские да немцы друг друга за грудки хватают, ослабляют друг дружку, а мы обождём. —Понял—на готовенькое, вроде как! Я давно живу, Петрован, и жуть как насмотрелся на эту капитализму.
...Неизвестно, что еще собирался сказать Савваха о капитализме, как в контору влетел Залесов. 0н притронулся до лихо заломленной шапки, прошелся по комнате, удивленно покрутил головой.
— Ну и ну, не контора у вас, а цельная лаборатория.
— Это мы с Еленой опытами практикуемся, — важно пояснил Савваха.
Гаврил Залесов заглянул в ящики, в которьх прорастала зеленая щетинка, потрогал руками развешенные по стенам образцы хлебов,и льна и рпять покрутил головой:
- И помидора в стаканчиках. Ловко придумала, ловко...
— Мы еще не такое придумаем, — похвалился Савваха. Ему доставляла удовольствие озадаченная физиономия Залесова. — А что я тебя спрошу, Гаврила... Должок за тобой. Помнишь, сено-то брал?
Упоминание о долге не понравилось гостю. Он косо посмотрел на старика, заметил насмешку в его зеленоватых хитрых глазах: «Смеется, бес!» И грубо отрезал:
- Не твое дело!
— Как не мое? Я в ревизионной комиссии служу, в аккурат имею полное право...
Залесов не ответил. Он размотал свое слишком яркое кашне и подсел к Петру.
— Значит, отдыхаем?
— Не совсем так, кое-что делаю.
— Правильно. Время не для отдыха. Я вот тоже нынче гриппок схватил, а езжу. На ногах перенес. Никак нельзя, весна на носу, то надо, другое... — и, склонившись к Петру, Залесов перешел на шепот: — Семян не достача, хочу у сестрицы твоей позаимствовать... бумажг ка тут есть!
Мусник, понявший, о чем идет речь, махнул рукой
— Бумажкам твоим не верим.
— Повери-и-ишь, директива из района, от самого Лы
сакова.
—; Ничего не могу сказать, — ответил Петр. — Тут-дело колхозное, и спрашивать надо колхозников.
— Понятно, колхозников. Вот я и приехал. Надо сначала с председателем встретиться, со счетоводом.
В то время, как Залесов вел эти дипломатические переговоры с Петром Суслоновым и Саввахой Муёником; в колхозном амбаре разыгрывалась драма.
Приехавшие из Заборья колхозники привязали лоша дей к изгороди, а сами ушли обогреться к куме Марфи-де. Только краснощекая заборская кладовгцйца, весело посмеиваясь, помогала Федору Вёшкину насыпать зерно в мешки для сортирования.
Пробегавшая мимо кума Марфида заглянула в амбар, взмахнув руками, повернула к колодцу' и окликнула жену Вешкина.
— Сейчас иду, милушка, думаю6 кто это в амбаре воркует? Заглянула, а там гагар да гагарочка.
— Уж не мой ли мужик? - То и говорю — примечай бабонька. Аграфена мигом очутилась у амбара.
— Вон как, в ббнимочку! Спасибо,- со злобой закричала она, проворно захлопнув дверь , заперла амбар на замок и швырнула ключи вснёг. А потом, подхватив пустые ведра, бросилась по! деревне:
— Бабоньки, слыхали: хлебушко-то увозят! Без семян оставляют!
Вскоре вся деревня знала о случившемся. Матвею Кулькову дали срочное поручение — открыть амбар. Он долго разглядывал замок, примеривался, позванивая связкой ключей. Но к большому подковообразному старинному замку ни один ключ не подходил.
— Матвей Лукич, дорогой, как-нибудь, — слезливо просил из закрытого амбара бригадир. — Может, пробой вытащить, али как? Ради бога, ну?
— Не могу. Мне наряда не было пробой тащить. Еже-ли подберу ключи, другое дело, ослобожу, — невозмутимо Отвечал кузнец и шел в кузницу обтачивать ключ. Спустя полчаса он вернулся.
— Ну, как, Матвей Лукич? — опять послышался охрипший голос Вешкйна.
Матвей кряхтел, бормотал себе под нос:
— Э, бородку-то напильником лишка смахнул. Провертывается, еловая башка! — И, не слушая просьб злополучных узников, снова ушел в кузницу.
Между тем события приняли бурный характер. Бабы, встревоженные не столько происшествием с Вешкиным и заборскои кладовщицей, сколько тем, что от них увозят семена, толпой двинулись в контору. И теперь колхозная контора походила на растревоженный улей. Перебивая друг друга, бабы кричали:
— Лето за рыжиками бегали, а к нам за семенами подкатились, голубчики!
— Пусть рыжики и сеют!
— Да еще и мужика мово заграбастала...
— А ей, Аграфенушка, что? — подливала в огонь масла кума Марфида. — Сидит там да похохатывает. Сама знаешь, какие ныне бабы! Мужиков-то маловато, вот и твой пошел в дело.
Бабы захохотали.
Узнав, что кладовщица Дашка попала в ловушку, Залесов возмутился. Он побежал было к Русановой, но Елена была на стройке, покрутился около амбара и, вернувшись в контору, набросился на баб.
— Это что же вы делаете? Мою лучшую-то кладовщицу — и в амбаре заперли! Вроде как гаубвахту устроили? Я за этакие шуточки, знаешь, куда вас потяну?...
Залесов, раскаляясь все больше и больше, снова выхватил из кармана лысаковскую бумагу и, размахивая ею, старался перекричать наседавших на него баб. Одна из них было схватила его за желтое кашне, но Залесов оттолкнул ее и та, вскрикнув, повалилась. Петр Суслонов, молча наблюдавший за происходящим, встал и взял Залесова за руку:
— Брось, Гаврила, махаться. Мы не из пугливых. Залесов, поправляя на шее кашне, сменил тон.
— Ты, Петр Никитич, фронтовик, пойми меня — весна на носу...
— Вот я тебе и отвечаю по-фронтовому — не трогай товарищей женщин! А то мы сами тронем! Понятно? А о семенах сказано. Повторяю: приезжай на собрание. Попроси включить в повестку дня. Обсудим. Таков поря-
док у нас. Уж извини...
В это время в контору ввалился Матвей Кульков и молча, сердито, бросил на стол ключи. Следом за ним
бочком вошел смущенный Федор Вешкин и сел на задней лавке. А кладовщица Дашка, увидев столько народу, остановилась у порога, хихикнула и повернула назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
К полудню следующего дня половина котлована была очищена от льда. А еще через день Федор Вешкин с двумя плотниками начали вырубать шипы на сваях. Сочившаяся через перемычку вода мешала им, но они, стоя в воде, продолжали работать, изредка бегая погреться в рядом стоящий тепляк.
На третий день легли в воду первые ряжевые клетки.
С каждым днем мороз становился сильнее. Воздух стал бледно-зеленый, дымчатый. Ветер повернул с севера и был настолько сух, что спирало дыхание. Люди,. выйдя на улицу, удивлялись:
— Ну и морозище! Сколько же градусов? —Сорок с хвостиком.
Как-то утром к Русановым забежала Катя Петухова.
— Пойдем ли, Лена, на стройку? Ведь этакий мороз...
— А как же? Люди из других колхозов придут, а огоньковцы отсиживаться будут? Давай-ка лучше беги, да живей комсомольцев своих веди.
Часам к десяти Шолга была перехвачена черным живым кушаком. Полтысячи человек собралось на субботник. Все разошлись по своим участкам. Только небыло никого из Заборья.
Пчелинцев в теплом полушубке, с поднятым воротником, с самого утра сновал по стройке, расставлял людей, советовался с бригадирами, давал указания. Два
раза он уже оттирал свое лицо шерстяной рукавицей. Елена, двигая большими, пушистыми от инея бровями и. отяжелевшими ресницами, смеялась:
— Снегом, Михаил Алексеевич, снегом...
— Спиртом надо бы натереть лицо, — посоветовал Петр.
— Шпирт, золотко, во внутрь надо. Куда как сподручно и надежно, — отозвался Савваха Мусник. Его теперь можно было узнать только по голосу: он так закутал лицо жениным полушалком, что виднелись только глаза.
Бригадир Вешкин долго разыскивал Мусника и, наконец, увидя его, закричал:
— И где тебя носит!.. Лопат недостача. Тридцать человек бездействуют.
— Ну, а я-то где их возьму? — развел Савваха руками, — я и так все лопаты... Даже у старухи своей, и ту мобилизовал. Как бы не сломали только...
— Должон, ты ответственное лицо за лопаты... Елена работала вместе со всеми колхозниками.
— Ну, и выбрали же мы себе кусочек, — жалова лась кума Марфида.
— Что, не по зубам, Марфа Ивановна? — спросила Елена, отворачивая лопатой снежные глыбы. — Нам бы только транспортер достать. Тогда бы мы ожили.
К обеду был высвобожден первый транспортер, и его тотчас же пустили в ход. Длинная движущаяся лента уносила все новые и новые глыбы снега. Котлован уже перерезала широкая траншея. Но работы впереди еще было много.
Под вечер потеплело. Ветер повернул с запада. Пошел мелкий снежок. Люди заволновались.
— Опять снег! Говорили, подождать надо.
— Пережидай, так весна все смоет.
Ночью разыгралась метель, и снова котлован завалило снегом вровень с берегами. Только торчали транспортеры, да чернела верхушка дизель-копра.
С каждым днем Наталья Ивановна все больше беспокоилась о сыне: почему от Володеньки долго нет писем?
— Уж не случилось ли чего с ним? — спрашивала она. мужа.:
Виктор Ильич сам не хотел примириться с мыслью о гибели сына и тщательно скрывал весть о нем от других. Даже военкому наказал: «Придет извещение — держи в секрете, кроме меня — никому!» Но долго ли, коротко ли, все это должно раскрыться... «Я переживу горе, всю ношу взвалю на себя... но как Наташа выдержит?» — думал Ермаков. И сейчас он по-прежнему старался успокоить жену:
— Ничего, мать. Подождем, авось весточка и придет.
Он знал, что от Володи уже больше письма не дождаться, но боялся вслух сказать об этом. Взглянув на озабоченную, постаревшую за это время жену, он с ужасом подумал: «Она же чувствует, что я говорю неправду». И, желая ободрить ее, он обещал снова написать письмо в часть, переговорить с военкомом, словом, говорил то же, что и вчера. Он хотел подготовить жену к страшному известию, но не знал, как это сделать.
Шли дни за днями. Ермаков заметно похудел, на лице появились новые морщинки, казалось, он постарел и ссутулился. Люди говорили, что это от работы — все ночи в угловом кабинете огонек. Вряд ли они знали, что у этого широкоплечего человека было свое горе. Люди по-прежнему шли к нему и по служебным делам, и по личным, приносили ему и свои нерадостные вести, свое горе, — каждый день на фронтах погибали сыновья, мужья, братья; Ерм'аков для каждого находил теплые слова утешения, которые не мог найти для жены.
Наталья Ивановна, слушая по радио сообщение Сов-информбюро, радовалась первым успехам советских войск и, конечно, опять вспоминала Володеньку: «Где же он? Почему долго от него нет писем?»
Однажды она собиралась стирать белье, заглянула в шкаф и увидела гимнастерку мужа — от нее пахнуло потом и табаком. «Все продымилось»,—с упреком подумала она и, сняв ее с плечиков, бросила в общую кучу. Лотом спохватилась, стала проверять, нет ли чего в карманах. Нашла маленький карандаш и бумагу. Развернула, охнула и беспомощно опустилась на пол.
Когда приступ прошел, Наталья Ивановна увидела бледное лицо мужа и склонившегося над ней врача. Но
как только она вспоминала о сыне, ей снова становилось нехорошоо.
Через неделю приступ повторился.
Говорят, беда не приходит одна, беда беду накликает. Так и у Ермакова: с одним горем пришло и другое— не стало и Натальи Ивановны.
Зима еще держалась. Куда ни взглянешь, — глубокие, отливающие холодной голубизной снега. Но уже чувствуется приближение весны: и в легкой дымке, туманящей по утрам небо, и в первых, неприметно для глаза набухающих почках, и в том, как греет к полудню солнце. В солнечном свете отчетливо выступает Гребешок. Приподняв над Шолгой покатые плечи, он еще кутается в снежную шубу, отороченную по низу зеленью можжевеловых кустов. А верхушку украшает серая смушковая шапка — припорошенные инеем сосны, ели, перемежающиеся ольхой, осиной и березняком. И воздух уже не зимний, а другой, легкий; в такую пору не хочется уходить с улицы. В деревнях допоздна сортировали семена, Вывозили на поля навоз, заготовляли жерди и колья для изгороди. Все с нетерпением ждали первых проталинок, свежей зеленой травки, ждали новой весны. Ждали и тревожились. Как без тракторов засеять поля? Лошадей, и тех осталось мало. В колхозах стали при-учать к упряжке быков. В Огонькове уже за зиму обучили несколько бычков, а за Доброго не брались. Про этого черно-пестрого, крутолобого быка ходила в колхозе не совсем добрая слава. Как-то еще прошлым летом шофер, проезжая через Огоньково, хотел попугать быка, стоящего посреди дороги, подъехал к нему и, остановившись, просигналил. Добрый не спеша, деловито отступил и вдруг, бросившись на машину, вонзил свои рога в радиатор и распорол сердцевину. Из радиатора полилась вода. Сделав свое дело, бык вынул рога и спокойно пошел посредине дороги. Но когда в колхоз опять с командировкой пришел Гоголь-моголь, вспомнили и о Добром.
— Не меньше ЧТЗ потянет. — уверял Гоголь-моголь.
— Ты не убеждай нас, мы и сами знаем: Добрый за трактор сделает... Но как, как его впрягчи, золотки?— недоумевал Мусник.
— Впрягем!
И вот по настоянию Гоголя-моголя решили «впрягать» Доброго в сани.
Федор Вешкин, сбросив полушубок, возился с камнем. Ему помогали скотницы. Тут же суетился и Гоголь-моголь.
— Давай, организованнее! Разом, разом! Наконец, камень был завален на сани, и все облегченно вздохнули. Вешкин вытер влажное лицо.
— А не маловато? Может, прибавить гири с весов? -спросил он.
— Пожалуй, маловато. А то попрет по деревне, не удержишь, — с опаской произнес Мусник.
— Да будет вам!—вступилась скотница за Доброго.
— Ну, ежели так, то так, — охотно согласился Мус-ник. Он поправил на голове шляпу, вздохнул: — Эх, война, война. Пришлось и нам на коровах пахать. Только обучать-то мудрено. Посмотрел я в прошлый раз, как он на пасеку забежал, прямо страх берет. Ну, думаю, в аккурат своротит дом.
— А ты, товарищ в шляпе, не пасуй. Честью прошу, не расстраивай народ! — начальственно прикрикнул на старика Гоголь-моголь. ,
— Сохрани боже, Егорий, — ответил Савваха. Его обидели не столько эти слова, сколько то, что сказал их Гоголь-моголь, а не другой кто-либо.
Тем временем Вешкин незаметно от других шепнул скотнице:
— Выведи, пожалуйста. У меня нога что-то подвертывается. Неровен чае...
Вскоре в дверях коровника показалась скотница, а за ней, переваливаясь на Коротких сильных ногах, огромный черно-пестрый бык. Добрый покосился на людей и тупо уставился на коричневую сумку Гоголя-моголя.
— Мамонт, а не бык. Говорю, как трактор потянет-Ой, бабы, бабы! Ай-ай-ай! — волновался Савваха.
— Без паники, товарищи! Ярмо давай, ярмо! Где оно? — опять командовал неунывавший Гоголь-моголь вытягивая длинную жилистую шею.
Подхватив из рук Мусника ярмо, он набросил его на Доброго. Бык неуклюже замотал головой, угрожающе заревел, поводя налитыми кровью глазами. — Держать его, держать! — кричал Гоголь-моголь, размахивая сумкой.
— Ты, Егор, портфелью-то не больно злись. Быки Страсть не уважают рукомахания, — попросил не без Опаски Мусник. — Он в аккурат...
Савваха не успел договорить, как бык рванул сани, круто повернул в сторону, переломил оглоблю и, развернув ярмо, грозно заревел.
— Товарищи, организованнее! Держи, не давай ходу! — кричал Гоголь-моголь и, увидев, что бык бросился к нему, проворно попятился. Но не тут-то было. Добрый оказался совсем не добрым и припер его к забору. Го-голю-моголю пришлось обороняться единственным оружием — туго набитой бумагами сумкой. Бык приостановился, словно раздумывая, потом ловко поддев храбреца за полушубок, взвалил его на толстую шею и понес по. деревне.
Хотя особых повреждений Добрый и не причинил, но все же Петр Суслонов отвез Рожкова в больницу.
— Ничего, через недельку поправится, — возвратившись из Теплых Гор, сказал Петр и улыбнулся: — Главное, у Егора радиатор цел остался...
— Верно, грудной короб главное в человеке, — согласился Мусник и, подойдя к карте, висевшей на стене, спросил: — Так говоришь, Петр, опять наши продвинулись?
— В хвост и в гриву гонят. Еще бы с другой стороны вдарить — и капут Гитлеру.
— И я тоже этак мозгую. Нынче вон спрашивал лектора из района. А он мне в ответ, дескать, обещание союзники должны сдержать.
— Обещания мало—ты дело дай, — перебил Петр и прочертил ногтем по карте. — Солдат высади на берег, танки, авиацию, и вдарь в затылок Гитлеру.
— Не обманут, думаешь? — спросил старик и насторожился. — Что там на позиции-то слышно?.. О втором-то фронте как говорят?
— По-разному, — ответил Петр. — Может, и не обманут. А протянуть могут с этим вторым фронтом, дескать пусть русские да немцы друг друга за грудки хватают, ослабляют друг дружку, а мы обождём. —Понял—на готовенькое, вроде как! Я давно живу, Петрован, и жуть как насмотрелся на эту капитализму.
...Неизвестно, что еще собирался сказать Савваха о капитализме, как в контору влетел Залесов. 0н притронулся до лихо заломленной шапки, прошелся по комнате, удивленно покрутил головой.
— Ну и ну, не контора у вас, а цельная лаборатория.
— Это мы с Еленой опытами практикуемся, — важно пояснил Савваха.
Гаврил Залесов заглянул в ящики, в которьх прорастала зеленая щетинка, потрогал руками развешенные по стенам образцы хлебов,и льна и рпять покрутил головой:
- И помидора в стаканчиках. Ловко придумала, ловко...
— Мы еще не такое придумаем, — похвалился Савваха. Ему доставляла удовольствие озадаченная физиономия Залесова. — А что я тебя спрошу, Гаврила... Должок за тобой. Помнишь, сено-то брал?
Упоминание о долге не понравилось гостю. Он косо посмотрел на старика, заметил насмешку в его зеленоватых хитрых глазах: «Смеется, бес!» И грубо отрезал:
- Не твое дело!
— Как не мое? Я в ревизионной комиссии служу, в аккурат имею полное право...
Залесов не ответил. Он размотал свое слишком яркое кашне и подсел к Петру.
— Значит, отдыхаем?
— Не совсем так, кое-что делаю.
— Правильно. Время не для отдыха. Я вот тоже нынче гриппок схватил, а езжу. На ногах перенес. Никак нельзя, весна на носу, то надо, другое... — и, склонившись к Петру, Залесов перешел на шепот: — Семян не достача, хочу у сестрицы твоей позаимствовать... бумажг ка тут есть!
Мусник, понявший, о чем идет речь, махнул рукой
— Бумажкам твоим не верим.
— Повери-и-ишь, директива из района, от самого Лы
сакова.
—; Ничего не могу сказать, — ответил Петр. — Тут-дело колхозное, и спрашивать надо колхозников.
— Понятно, колхозников. Вот я и приехал. Надо сначала с председателем встретиться, со счетоводом.
В то время, как Залесов вел эти дипломатические переговоры с Петром Суслоновым и Саввахой Муёником; в колхозном амбаре разыгрывалась драма.
Приехавшие из Заборья колхозники привязали лоша дей к изгороди, а сами ушли обогреться к куме Марфи-де. Только краснощекая заборская кладовгцйца, весело посмеиваясь, помогала Федору Вёшкину насыпать зерно в мешки для сортирования.
Пробегавшая мимо кума Марфида заглянула в амбар, взмахнув руками, повернула к колодцу' и окликнула жену Вешкина.
— Сейчас иду, милушка, думаю6 кто это в амбаре воркует? Заглянула, а там гагар да гагарочка.
— Уж не мой ли мужик? - То и говорю — примечай бабонька. Аграфена мигом очутилась у амбара.
— Вон как, в ббнимочку! Спасибо,- со злобой закричала она, проворно захлопнув дверь , заперла амбар на замок и швырнула ключи вснёг. А потом, подхватив пустые ведра, бросилась по! деревне:
— Бабоньки, слыхали: хлебушко-то увозят! Без семян оставляют!
Вскоре вся деревня знала о случившемся. Матвею Кулькову дали срочное поручение — открыть амбар. Он долго разглядывал замок, примеривался, позванивая связкой ключей. Но к большому подковообразному старинному замку ни один ключ не подходил.
— Матвей Лукич, дорогой, как-нибудь, — слезливо просил из закрытого амбара бригадир. — Может, пробой вытащить, али как? Ради бога, ну?
— Не могу. Мне наряда не было пробой тащить. Еже-ли подберу ключи, другое дело, ослобожу, — невозмутимо Отвечал кузнец и шел в кузницу обтачивать ключ. Спустя полчаса он вернулся.
— Ну, как, Матвей Лукич? — опять послышался охрипший голос Вешкйна.
Матвей кряхтел, бормотал себе под нос:
— Э, бородку-то напильником лишка смахнул. Провертывается, еловая башка! — И, не слушая просьб злополучных узников, снова ушел в кузницу.
Между тем события приняли бурный характер. Бабы, встревоженные не столько происшествием с Вешкиным и заборскои кладовщицей, сколько тем, что от них увозят семена, толпой двинулись в контору. И теперь колхозная контора походила на растревоженный улей. Перебивая друг друга, бабы кричали:
— Лето за рыжиками бегали, а к нам за семенами подкатились, голубчики!
— Пусть рыжики и сеют!
— Да еще и мужика мово заграбастала...
— А ей, Аграфенушка, что? — подливала в огонь масла кума Марфида. — Сидит там да похохатывает. Сама знаешь, какие ныне бабы! Мужиков-то маловато, вот и твой пошел в дело.
Бабы захохотали.
Узнав, что кладовщица Дашка попала в ловушку, Залесов возмутился. Он побежал было к Русановой, но Елена была на стройке, покрутился около амбара и, вернувшись в контору, набросился на баб.
— Это что же вы делаете? Мою лучшую-то кладовщицу — и в амбаре заперли! Вроде как гаубвахту устроили? Я за этакие шуточки, знаешь, куда вас потяну?...
Залесов, раскаляясь все больше и больше, снова выхватил из кармана лысаковскую бумагу и, размахивая ею, старался перекричать наседавших на него баб. Одна из них было схватила его за желтое кашне, но Залесов оттолкнул ее и та, вскрикнув, повалилась. Петр Суслонов, молча наблюдавший за происходящим, встал и взял Залесова за руку:
— Брось, Гаврила, махаться. Мы не из пугливых. Залесов, поправляя на шее кашне, сменил тон.
— Ты, Петр Никитич, фронтовик, пойми меня — весна на носу...
— Вот я тебе и отвечаю по-фронтовому — не трогай товарищей женщин! А то мы сами тронем! Понятно? А о семенах сказано. Повторяю: приезжай на собрание. Попроси включить в повестку дня. Обсудим. Таков поря-
док у нас. Уж извини...
В это время в контору ввалился Матвей Кульков и молча, сердито, бросил на стол ключи. Следом за ним
бочком вошел смущенный Федор Вешкин и сел на задней лавке. А кладовщица Дашка, увидев столько народу, остановилась у порога, хихикнула и повернула назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37