А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

– неосторожно спросил я. Я ни разу в жизни не видел, чтобы она сидела за ужином – словно у нее в коленях были клинья, мешающие их согнуть.
– Почему ты не ешь? – спросила мама. – Мало соли? Я сейчас принесу.
Я снова посмотрел на свою тарелку и ответил не сразу, потому что слова, висевшие на кончике моего языка, были примерно такими: «Ты что не видишь, в чем дело? Ты что, не видишь, что у меня на тарелке четыре кочана брюссельской капусты, каждый размером с хороший мандарин?» Но я ничего подобного не сказал, потому что это невозможно было сделать, не оскорбив ее чувств, чего мне вовсе не хотелось. Эта ситуация напомнила мне детство. Когда мне было лет девять, я придумал хитрый способ избавляться от брюссельской капусты: я прятал ее в носовой платок, потом делал вид, что мне срочно надо в туалет, и по дороге бросал ее за холодильник. В теории все было великолепно, но мне не хватило дара предвидения, чтобы потом вытащить ее из-за холодильника и предать земле. Через полтора месяца моя система рухнула, когда запах гниющей брюссельской капусты наполнил кухню и мама обнаружила мой тайник. Она была в ярости, и меня не пускали гулять, как мне казалось, целую вечность. И вот теперь, через столько лет, я снова столкнулся с той же проблемой.
– Честно говоря, мама, – начал я, – мне кажется, что я не смогу ее съесть.
Я ткнул вилкой в брюссельскую капусту.
– Чепуха, – твердо сказала она. – Она очень полезна.
– Но я ее не люблю.
– Любишь, – ответила мама, теряя терпение.
– Нет, я никогда не любил брюссельскую капусту.
– Раньше она тебе всегда нравилась. Что, Элен готовила ее по-другому?
Последняя фраза рассмешила меня.
– Элен никогда не готовила брюссельскую капусту, мама. Она вообще старалась по возможности ничего не готовить. Я даже не знаю, есть ли вообще в Америке брюссельская капуста.
– Но ты раньше ее любил, – включился в разговор папа. – Помнишь, как ты попросил разрешения поиграть с ней?
Я недоверчиво посмотрел на него.
– Это не я, а Тони, папа. Но даже и он мог с ней только играть, есть ее он точно не любил.
– Ты что-то путаешь, – сказала мама. – Это Ивонна любила брюссельскую капусту. Ты, наверное, подумал про Ивонну. Уж она точно любила брюссельскую капусту.
Ивонна была самой умной из всех нас, и надо ли говорить, что, как и я, не любила брюссельскую капусту.
– Послушайте, – сказал я, потеряв терпение. – Тони никогда не любил брюссельскую капусту, Ивонна никогда не любила брюссельскую капусту, Эд никогда не любил брюссельскую капусту, и я уж точно не люблю брюссельскую капусту. И я не буду ее есть ни сейчас, ни потом. Никогда!
11
Осмысливая происшедшее задним числом, я понял, что дело было вовсе не в брюссельской капусте. Ведь мне было уже двадцать девять лет, и я не рисковал лишиться карманных денег за то, что ее не съем. Просто я все еще пережевывал последние события, которые так резко изменили мою жизнь. Еще сутки назад все было по-другому. Да, все было не идеально, но, по крайней мере, более или менее нормально для моего возраста. У меня была работа, и у меня была девушка, с которой не все шло гладко, но это было, в общем, нормально для человека, которому скоро исполнится тридцать, не правда ли? А что было у меня сейчас? Ничего. Девушки у меня больше не было, работы тоже. Да, мне пообещали новую хорошую работу, но нужно было подождать и, кроме того, прожить это время с родителями.
Войдя в кухню, чтобы извиниться, я услышал воинственный звон сковород и кастрюль в мойке. Мама яростно разбрасывала по кухне хлопья пены, делая вид, что моет посуду.
– Извини, – сказал я, закрывая за собой кухонную дверь. – Я не должен был этого говорить. Мне ужасно стыдно. Это просто… Ну, ты знаешь, у меня столько всего в голове, Элен и все остальное…
– Ничего страшного, – сказала она, отворачиваясь от мойки, чтобы посмотреть на меня. – Я знала, что брюссельская капуста здесь ни при чем. Я просто волнуюсь за тебя, это все.
Она сходила в гостиную, принесла мой нетронутый ужин и поставила его в микроволновку. Три минуты, сорок секунд, щелчок – и вот она изящным движением поставила мой ужин на кухонный стол.
– Вот. Теперь ешь, пока все опять не остыло.
Мы втроем просидели весь вечер у телевизора и смотрели лучшее из того, что могло предложить нам британское телевидение: «Улица Коронации», «Вечер с Десом О'Коннором», новости в девять и телефильм про заболевшую раком женщину, которая пытается найти своим детям приемных родителей до того, как она умрет. Мама плакала, папа переключал каналы в рекламных паузах, а я с удовольствием наблюдал за ними. Так проходили все наши вечера, когда я был ребенком. Все время телик – с половины восьмого и пока не пора спать, чай, приготовленный во время рекламных пауз, и два газовых обогревателя, чтобы не замерзнуть.
– Ну, Мэттью, мы с твоим папой идем спать, – сказала мама в начале одиннадцатого.
– Тогда спокойной ночи, – бодро отозвался я, взял пульт телевизора и начал переключать каналы. Весь вечер папа меня и близко к нему не подпускал.
– А ты что, еще не ложишься? – спросила мама, увидев, что я не собираюсь этого делать.
– Нет, – ответил я, все еще не понимая намека. – Я еще немного посижу.
– Точно? – спросил папа, словно в шоке. – Уже довольно поздно.
Только тут до меня дошло, что они хотели, чтобы и я лег спать. Я разрушал их заведенный порядок, а если моим родителям вообще что-то нравилось, так это соблюдать заведенный порядок. Несмотря на их аргументы, что я, должно быть, плохо себя чувствую из-за смены часовых поясов, замерз и (или) уже устал смотреть телевизор, я еще просидел у телевизора – и вне досягаемости родителей – довольно долго, поглощенный игрой Ли Марвина в «Грязной дюжине». Выключив телевизор, когда уже шли финальные титры, я пошел в ванную. Мама открыла новый тюбик зубной пасты специально для меня и положила его на край раковины вместе с чистым полотенцем. Это развеселило меня, потому что в детстве она постоянно твердила, что наш дом не гостиница, и вот, спустя столько лет, она подходила ко всем этим мелочам с такой тщательностью, которой мог бы позавидовать даже первоклассный отель.
Лежа в односпальной кровати – когда это я в последний раз лежал в односпальной кровати? – я рассматривал комнату, в которой когда-то жил со своими братьями. Комната была большая, и каждый из нас занимал свой угол, а четвертый оставался свободным, потому что там была дверь. Каждый из нас пытался по-своему украсить свою часть комнаты, подчеркнув свою индивидуальность. Мой угол был когда-то заклеен постерами поп-групп, а в углу Тони висели плакаты с паровозами и железнодорожные сувениры – все это теперь валялось под его кроватью.
Так как Эду было тогда всего десять, его угол украшали нарисованные им самим машины и супергерои из комиксов. Когда мы с Тони уехали учиться, Эд стал хозяином всей комнаты, и сейчас все четыре стены отражали только его индивидуальность: футбольные плакаты, обрамленные фотографии его с друзьями на матчах евро-кубков и постеры телезвезд в одном белье и с похотливыми улыбками.
Но хоть мои плакаты больше и не украшали стен комнаты, в ней я чувствовал себя дома. Здесь начиналась моя история. В этой комнате я вырос и стал тем, кто я есть, и от этой мысли мне вдруг стало хорошо. Я правильно сделал, что приехал сюда, сказал я себе, погружаясь в свободное падение сна. Если я хочу найти ответы на какие-то вопросы, то лучше всего смогу сделать это дома.
12
To : mattb@c-tec.national.com
From : crazedelaine@hotpr.com
Subject : Как?
Мэтт!
Как твои дела? Как ты долетел? Как Бирмингем? Как твои родители? Каааааааааааааааааак?
Я хочу знать!
С любовью,
Элен ххх
P.S. Когда мы попрощались в аэропорту, я плакала и не могла остановиться и едва не превратилась в соляный раствор и сопли – просто замечательно. А когда вошла в квартиру, мне стало совсем плохо. Без тебя она казалась такой пустой. А еще я должна тебе кое в чем признаться. Помнишь черную майку, которую ты не смог найти? Ее взяла я. Она сейчас у меня под подушкой. Видишь, какая плохая (я, а не майка, конечно)? Я просто хотела, чтобы у меня осталось что-то с твоим запахом до тех пор, пока мне не станет легче. Ну ладно – хватит всего этого.
Пока!
P.S. Есть ли какие-нибудь известные люди родом из Бирмингема, о которых я могла слышать? Просто интересно. Э.
13
– Доброе утро, Мэтт, – сказал мне отец со своего места на диване.
Была половина второго следующего дня. Я только что встал и спустился в гостиную, одетый в пижаму небесно-голубого цвета, которую мама вчера заботливо положила мне на кровать. Она была совсем новая. Только моя мама могла иметь дома новую мужскую пижаму «на всякий случай».
Я посмотрел на папу и подмигнул ему, показывая, что оценил отсутствие утонченности в его сарказме.
– Все нормально, папа? – спросил я и тут же приступил к почесыванию тех частей тела, которые обычно начинают зудеть после того, как ты провел слишком много времени в мягкой и теплой постели.
– Спасибо, ничего, – ответил он без всякого выражения. – Твоя мама уже собиралась послать меня на разведку – убедиться, что ты еще жив. Я сказал ей, чтобы она тебя не трогала, потому что ты, наверное, погрузился в спячку.
– Хороший ответ, – сказал я, затем втянул носом воздух, кашлянул и потер лоб, пытаясь окончательно проснуться. Я взял со столика папину газету «Сан», сел и бегло просмотрел первые несколько страниц. В глаза бросилась статья на третьей странице, рядом с прелестями восемнадцатилетней Джины из Эссекса. Одного парня из Чельтенхэма подружка выгнала из дома из-за его коллекции – двенадцати тысяч молочных бутылок. Последняя строчка статьи меня по-настоящему развеселила: «Этот случай только доказал, что она мне не пара. Если бы она любила меня, то любила бы и мои бутылки».
– Чему смеешься? – спросил отец. – Прочитал про того парня с бутылками?
Я кивнул.
– Ему можно позавидовать, – сказал отец. – Ему для счастья ничего не надо, кроме этих его молочных бутылок.
– Да, действительно, – сказал я.
История была дурацкая, но она развлекла нас с папой, и мы несколько минут прикалывались над этим парнем, пока не исчерпали все возможные шутки на его счет. Я собирался уже продолжить чтение газеты, решив, что папа оказался в гостиной случайно, просто присел ненадолго отдохнуть от своих домашних дел – он все время что-то ремонтировал, – когда он кашлянул и расправил плечи, словно подходя к самому главному.
– Итак? – произнес он опять с такой интонацией, которая одновременно была и вопросительной и утвердительной.
– Итак? – повторил за ним я, приподняв брови.
До меня вдруг дошло, что мама поручила ему расспросить меня о том, что произошло у нас с Элен. Думаю, ход ее мыслей был таким: раз отец – мужчина, и я теперь тоже мужчина, то он был для меня идеальным собеседником в разговоре о жизни. Уже по одному его виду я понял, что он далеко не полностью разделял эту идею, но было ясно и то, что мама пообещала устроить ему веселенькую жизнь, если он не сделает того, чего она хочет.
– Итак? – повторил он.
Я поскреб голову, закрыл газету и выжидательно посмотрел на него. Мама явно ничего не понимала, если думала, что сможет больше узнать о моем внутреннем состоянии, отправив отца поговорить со мной. Это был именно тот случай, когда слепой указывал дорогу слепому. Папа никогда не говорил о себе без крайней необходимости, и я тоже старался этого не делать (по крайней мере, с родителями), а мама никак не могла понять, что нас это вполне устраивало. Наверное, когда мне было пять или шесть, мы с папой разговаривали. Помню, я рассказывал ему про детский сад и про своих друзей и делился с ним своими мыслями о том, кем хочу стать, когда вырасту. А он рассказывал мне о своих делах, и мы вроде бы получали большое удовлетворение от такой беседы. Но уже через несколько лет отец показал мне, что молчание – величайший дар, и эти беседы сами собой прекратились. Мне нравится думать, что папа научил меня тому, что можно хорошо понимать друг друга и без слов и что, если хочешь разбить яйцо, с ним вовсе не обязательно сначала поговорить. Он показал мне, что иногда самый лучший выход – держать все в себе, пока не наступит момент, когда ты сам сможешь решить проблему.
Я не говорю, что это идеальная философия – это далеко не так, но она не так уж плоха, особенно в той ситуации, когда других альтернатив, кроме как броситься вниз со скалы, просто нет. Поэтому мы с папой разговаривали только о самом необходимом. Более того, в последние годы мы старательно создавали впечатление, что ничего такого необходимого на самом деле и не существует. Это все, конечно, была неправда и выделывание в стиле мачо, потому что, звоня маме, я непременно расспрашивал ее про папу, а он всякий раз, разговаривая с Элен, спрашивал про меня. Это была великолепная система. Мы использовали наших женщин для перевода нашего молчания и нашей якобы черствости на язык слов. И вот теперь, когда мои пути и пути моего переводчика разошлись, я и папа вынуждены были смотреть правде в глаза: его интересовали мои дела, а меня – его.
Была моя очередь сказать «Итак?», и мне ничего другого не оставалось, так как я все еще не понимал, как нам удастся поговорить. В ответ папа промолчал и медленно отхлебнул чая. Это тоже нравилось мне в отце: все его движения были медленными и продуманными. Причем так было всегда, сколько я его помню. Вряд ли я когда-нибудь видел его бегущим. Он не из тех, кто движется по жизни бегом. Он, скорее, шел по ней твердой походкой. А вот мне, наоборот, всегда не хватало устойчивости. Я все время шатался, спотыкался, неуклюже продвигаясь по своему жизненному пути, и эта нехватка спокойствия и твердости волновала меня. Мне всегда казалось, что, дойдя до того момента в жизни, когда нужно будет бросить последний взгляд назад, папа сможет сказать себе: «Независимо от того, что я делал, независимо от того, был ли я прав или нет, я, по крайней мере, всегда был спокоен и тверд». А я бы в минуту своего последнего прощания просто съежился бы от стыда.
– Итак, – осторожно начал он. – Как твои дела?
– Ну… – я искал подходящее слово. Я не хотел врать папе после того, как он нашел в себе смелость начать разговор. – Я… в порядке.
Он вздохнул и поглядел на телевизор, который не был даже включен.
– Понимаешь, жизнь – непростая штука, – начал он.
– Да, – негромко сказал я.
– Но она того стоит, – продолжал он, словно отвечая сам себе.
Я кивнул:
– Точно.
Затем папа соединил эти два предложения в одно и сказал:
– Жизнь – непростая штука, но она того стоит.
Он сделал еще один долгий, медленный глоток чая и подождал – это, наверное, было намеком на то, что пора бы и мне внести какой-нибудь вклад в общую беседу, но я и в самом деле не мог придумать ничего в ответ на его мудрые слова. Он все сказал верно, и добавить было нечего.
– Все нормально, папа, – сказал я.
Он поднял глаза от своей чашки чая. Наверное, по законам мужского общения, я должен был отвести взгляд, но я этого не сделал, и мы смотрели друг другу в глаза слишком долго, испытывая неловкость, хотя это заняло всего несколько секунд. Он хотел со мной поговорить. Странно, что и я хотел с ним поговорить. Наверное, если бы все это происходило миллион лет назад и мы были бы первобытными людьми, то, чтобы разрядить возникшее напряжение, нам было бы достаточно убить пару бронтозавров, но сейчас у нас не было другой альтернативы, кроме телевизора.
– Скоро выпуск новостей, папа, – сказал я. – Давай я включу телевизор.
Он улыбнулся, пожал плечами и сказал:
– Как хочешь.
Я включил телевизор, передал ему пульт, поудобнее устроился в кресле, и мы оба начали делать вид, что смотрим новости.
14
To : mattb@c-tec.national.com
From : crazedelaine@hotpr.com
Subject : Ты где-е-е-е-е-е-е?????
Мэтт!
Ты где-е-е-е-е-е-е?????
С любовью,
Элен
15
Друзья.
У меня было несколько друзей в Нью-Йорке.
Еще несколько моих друзей живут в Испании и во Франции.
У меня даже были друзья и поближе к дому – в Лондоне, Кардиффе и Глазго.
А здесь, в Бирмингеме, у меня был только один друг – Гершвин Палмер, мой самый старый друг. Раньше у меня здесь было больше старых друзей – целая компания. Мы вместе учились в Кингс Хит и оставались друзьями до самого выпуска и даже позже. Среди них были Джинни Паскоу, моя бывшая девушка или «не совсем девушка» – высокая, привлекательная и патологически неспособная принять правильное решение; Элиот Сайкс – с фигурой, как у регбиста, громогласным смехом и врожденной способностью всегда приземляться на ноги; Пит Суини – его страстью были фантастика, музыка и девушки (именно в таком порядке); Катрина Тернер – самая привлекательная девушка в нашей компании, которой, кроме того, предрекали самое блестящее будущее и, наконец, Бев Мур – «ненормальная», любительница готической музыки, которая никогда в этом не признавалась, саркастичная и с едким чувством юмора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27