– Понимаешь, Винни, совсем долбаной мелочи нет.
Ответить мне нечего, так что я принимаю его объятие, а затем отступаю назад. Со своего нового наблюдательного пункта Эдди внимательно меня изучает.
– Слушай, Винни… ты как-то по-другому выглядишь.
– Но я все тот же, – замечаю я.
– Да-да, тот же. Но что-то такое есть… ты что, малость покруче стал? Пожалуй, мы тут чуточку железа тебе в кости поднакачали.
– Может, и поднакачали, – соглашаюсь я. – Послушайте, Эдди…
– А куда это ты запропал? – спрашивает Талларико, внезапно переходя на деловой тон. Тут я понимаю, что пистолет по-прежнему у него в правой руке и палец лежит на спусковом крючке. – Я знаю, что ты с этими в хвост долбаными Дуганами дружишь.
– Дружу? Ну, я бы так не сказал…
– Брось, – говорит Эдди. – Фрэнк мне про все это рассказал. Типа что вы с Джеком с детства корефаны.
Фрэнк? Откуда, черт возьми, Фрэнк узнал про наши с Джеком Дуганом отношения? Ведь Фрэнк Талларико всего лишь нанял меня, чтобы следить за Нелли Хагстремом в течение их деловых переговоров в Лос-Анджелесе. Знал ли он заранее о моей дружбе с Джеком? И если знал, то откуда?
Но Эдди не дает мне времени это обдумать.
– Итак, позволь снова тебя спросить. Куда ты сбежал?
– Никуда, Эдди…
– Вот именно, что никуда. Дерьмо вдруг с неба обрушивается, а Винсента нигде не сыскать. – Теперь Талларико снова заводится, кружа возле меня, точно бык, прикидывающий, что бы ему такое сделать с этим назойливым тореадором. От окон пип-шоу я получаю семь образов Эдди, расхаживающего по помещению, по спирали подбирающегося ко мне.
– Секунду, Эдди…
– Я, знаешь ли, нервничаю, когда один из моих ребят – мой главный парень – вот так исчезает. Нервничаю, прикидывая, что он там такое поделывает…
– Секунду, – говорю я, – я вам все объясняю…
– Чертовски нервничаю, Винсент. А когда я нервничаю, у меня, знаешь ли, чесотка начинается. – Теперь пистолет уже на уровне его пояса и нацелен примерно мне в грудь. Вообще-то я ожидал, что у Эдди будет пистолет – но не ожидал, что такой огромный. С другой стороны, пуля есть пуля – большая или маленькая, она всегда склонна пробивать дырку в том месте, где дырке быть не полагается.
Я опускаю руку и лезу в задний карман брюк.
– У меня тут кое-что есть…
– Следи за своими руками, Рубио… – Пистолет чуть приподнимается.
– И это кое-что объяснит вам, где я был, – продолжаю я, стараясь сохранять предельное спокойствие, делая равномерные вдохи и шаря в кармане…
Эдди делает быстрый шаг и приставляет дуло пистолета к моему лбу. Холодное металлическое кольцо плотно прижато к латексу.
– Проклятье, я сейчас стреляю…
– Эдди…
– А ну вынимай руку…
– Эдди…
Палец Талларико напрягается на спусковом крючке – я вижу, как дрожат его костяшки, как под ними подергиваются мышцы. Но я стою на своем – другого способа сейчас просто нет. Эдди хочет мне поверить, хочет знать, что я на его стороне. Я – все, что у него осталось, и если ему желательно понять, что происходит, он оставит мне жизнь.
– Вот, – говорю я, вытаскивая из кармана фотографию и роняя ее на пол. – Вот, чем я все эти дни занимался. Все это я делал для вас, Эдди.
Его палец все еще на спусковом крючке, пистолет по-прежнему прижат к моей голове. Эдди смотрит на пол – на фотографию, яркий, роскошный кодаковский снимок. Кровь там особенно красная.
– Это… это Хагстрем? – спрашивает Талларико наполовину подозрительно, наполовину благоговейно.
– Он самый, – отвечаю я и медленно давлю на правую руку Эдди. Он даже не сознает того, что я отвожу пистолет к полу. Снимок теперь волнует его куда больше любой потенциальной угрозы, которую я могу представлять.
Наконец Эдди нагибается, берет фотографию за уголок и подносит ее к свету. Там четко виден Нелли Хагстрем, в каком-то непонятном месте привязанный к стулу. Тело его сплошь покрыто кровью, рубцами и синяками. Один жалобный глаз смотрит в камеру, словно бы моля: «Хватит. Пожалуйста, хватит».
– Твоя работа? – спрашивает он.
– Презент. – Я ухмыляюсь. – Для большого босса.
Эдди еще раз смотрит на снимок, пробегая пальцами по измученному телу Нелли.
– Славно, славно. Работа что надо.
– Спасибо, – скромно говорю я. – Но она еще не закончена.
Это снова привлекает его внимание, и мания Эдди опять начинает разгораться.
– Это ты к чему?
– Он все еще там. Я оставил его в живых. Для вас.
– Для меня? – спрашивает Талларико – точь-в-точь малолетний сопляк, неспособный поверить, что тот самый велосипед с переключением скоростей действительно там, под рождественской елкой.
– Для вас, – повторяю я. – Потому что я ваш человек.
Эдди ведет меня наружу из «Грязной дюжины», и мы выходим на улицу. Оказавшись внутри Джекова «мерседеса», Талларико горбится на заднем сиденье, пригибаясь пониже. Пистолет он засунул под ремень.
Поездка к пакгаузу занимает от силы минут пять, и все эти пять минут Эдди пристает ко мне с вопросами типа «Как ты его взял?», «Он еще может говорить?» и «А видеть он может?». Я стараюсь отвечать по наитию, одновременно пытаясь провести у себя в голове кое-какие связи. Фрэнк, Эдди, Джек, Норин, Одри – матрица взаимоотношений и предательств наконец начинает вырисовываться.
Мы останавливаемся у громадного здания, и Эдди выпрыгивает из машины, держа руку над рукояткой пистолета.
– Он там, внутри? – спрашивает Талларико.
– Там, – отвечаю я и показываю ему дорогу.
В пакгаузе темно, однако стратегически расположенный источник света превосходно иллюминирует самое главное: Нелли Хагстрема, связанного и избитого. Сохнущие лужи крови окружают стул, и Нелли даже не движется, когда мы входим – голова его низко опущена, тело обмякло.
– Ух ты, едрена вошь! – ржет Эдди, его паранойи как не бывало, зато ощущение власти до предела эрегировано. Он проходит в здание, а я закрываю за нами дверь и по-тихому запираю ее на замок.
Впрочем, Талларико так и так наплевать – он с такой небрежной уверенностью приближается к Нелли, словно все время в этом мире принадлежит ему одному. Опускаясь на колени, Эдди хорошенько оглядывает лицо Хагстрема, его тело, запекшуюся на коже кровь.
– Да, деточка, славный номер ты с ним провернул, – говорит он, поворачиваясь ко мне. – Ты уверен, что он еще жив?
– Жив, – говорю я. – Можешь не сомневаться, гнида.
По-прежнему с ухмылкой, так и застывшей на его жирной ряхе, Эдди удивленно разворачивается – и обнаруживает перед собой Папашу Дугана, опускающего железный прут на его череп.
Талларико отшатывается, вскидывая руки к лицу, и прут попадает ему по предплечью, после чего слышится громкий хруст. Что-то у него там явно сломалось. Впрочем, сейчас не время играть роль остеопата-любителя – Эдди орет как резаный, тянется за пистолетом, а Нелли тем временем, целый и невредимый, спрыгивает со стула…
Тогда я резко замахиваюсь и бью своим железным прутом – специальной телескопирующейся штуковиной. Прут со свистом проносится по воздуху и крепко прикладывает Эдди слева по черепу. Талларико мигом оседает на пол, пистолет с лязгом падает рядом с его обмякшим телом.
– По-моему, ты малость погорячился, – говорит Хагстрем, опускаясь на одно колено, чтобы проверить Эдди пульс.
– Да ведь у него пистолет…
– Ладно, не парься. Живой он, живой. – Нелли счищает с себя фальшивую кровь, которой мы намазали его тело и лицо, вытирая руки о и без того грязную рубашку.
– Лучше пусть будет живой, – говорит Папаша Дуган, бросая свой прут на пол. – А то страшно добавить хочется.
Вообще-то Папаша в план не входил – мы договорились держать его в неведении относительно самых неаппетитных деталей нашего замысла. Я смотрю на Хагстрема, но тот лишь пожимает плечами.
– Я должен был ему сказать, – говорит Нелли. – Он имел право знать.
Щеки Папаши втягиваются, и я вижу, как он борется со слезами. Двое его детей были убиты за одну неделю – просто невозможно постичь всю глубину его скорби и одиночества. И если это поможет ему преодолеть горе, лично я у него на пути не встану. Особенно когда он по-прежнему так лихо железным прутом машет. Я быстро обнимаю Папашу, и он крепко прижимает меня к себе, прежде чем отпустить.
Хагстрем подходит к нам сзади.
– Ну как, ты готов идти дальше?
– Совершенно не готов.
– Отлично. Тогда поспешим.
Нелли хватает Эдди за руки, я за ноги, и хотя мы уже проделывали такое раньше, сразу же становится ясно, что Талларико по меньшей мере втрое тяжелее Норин. Мы тащимся к машине, убеждаемся, что вокруг никого не видно, затем бросаем Эдди в кузов и связываем ему руки с ногами на манер свиноводов – просто на случай, если он прочухается в течение сорокаминутной поездки к следующему месту действия. Вообще-то, когда я железным прутом бью чуваков по головам, они обычно так скоро в себя не приходят, и все же я не хочу оставлять это дело на произвол судьбы. Не за тем я так далеко зашел, чтобы сейчас напортачить. Время ошибок наступит, если я когда-нибудь целым и невредимым сумею добраться домой.
18
– Что в Эверглейдах самое лучшее, – сообщает мне Хагстрем, пока мы с ним завязываем последние узлы на ногах Эдди и проверяем натяжение, – так это то, что они большие. Охрененно большие. Когда народ собирается во Флориду, он либо едет прямиком в Диснейленд, либо до самого Майами. Про Эверглейды никто даже не думает. Миллионы акров болот – ни один акр не заселен, ни один не патрулируется – по крайней мере, толком не патрулируется. Так что Эверглейды просто незаменимы для дел… так скажем, деликатных. Вроде этого.
– Бляди! – орет Эдди. Голос его уносится далеко в болота и умирает где-то среди мангров. – Драть вас всех в хвост и в гриву! Ты, блин, Рубио, дай я только до тебя доберусь…
Нелли покрепче затягивает веревку, и Эдди, привязанный за хвост и висящий вниз головой, визжит от боли.
– Вот это правильно, – говорит ему Хагстрем. – Так держать.
Теперь Эдди добрых в двадцати футах от нас – болтается над болотистой гладью футах в пяти над поверхностью. Мне интересно, прилила ли уже кровь к его голове. Интересно также, обращает ли он на это внимание. Жирное рыло Талларико горит от гнева, и если у него к тому же выйдет перебор с кровяным давлением, он может в любой момент лопнуть как воздушный шарик. Надеюсь, к тому времени мы уже получим от него все, что хотим.
Веревка, привязанная к его хвосту, также оборачивает ему ноги, а другой ее конец привязан к надежной ветви дерева пятнадцатью футами выше. Мы с Нелли, а также Папаша Дуган стоим на грубом деревянном помосте, встроенном в болотистый берег. На самом деле здесь нет ни настоящей земли, ни настоящей воды – кругом одна болотная жижа, но Нелли точно знает, куда ступать, а куда не надо. Он уже здесь бывал.
– …и на ваших детей, – снова орет Эдди. – И на детей ваших детей!
– А я бездетный, – информирует его Хагстрем.
– Я тоже, – добавляю я. – Что касается Папаши, то о его детях ты уже в этом смысле позаботился. Извини, Эдди. Нас тут всего четверо. По крайней мере, на данный момент.
Тут по недвижному болоту разносится плеск, и Хагстрем внимательно вглядывается сквозь деревья.
– Кажется, это он, – бормочет Нелли. – Хотя я не уверен.
– Может, цыпленка бросить? – предлагаю я.
– Бросай, конечно, – говорит он. – У нас их навалом.
Я сую руку в пенопластовый охладитель у себя под боком, до отказа набитый сырыми размороженными цыплятами, и хватаю одного цыпленка за ножку. Скользкий и холодный, он, как пить дать, заражен уймой бацилл, но я не думаю, что обитатели этой пучины выскажут по этому поводу свое недовольство.
– Первая попытка, – говорит Нелли. – Просто зафигачь его подальше.
Я швыряю цыпленка повыше, и мы наблюдаем за тем, как он по широкой дуге летит над болотом. Не успевает дичь удариться о поверхность, как в том самом месте вдруг происходит колоссальный всплеск. Гигантский аллигатор выпрыгивает из трясины и ловит пастью цыпленка с не меньшей легкостью, чем студент факультета социологии – зеленую муху на лекции.
– Господи Иисусе! – выдыхает Эдди, пытаясь так выгнуть свое тело, чтобы оказаться как можно дальше от грозного аллигатора, и в результате болтаясь как рыба на крючке. Однако веревка как следует держит его над водой, не позволяя чудовищу прямо сейчас до него добраться.
– Мы его Хватом назвали, – кричит Эдди Хагстрем. – Конечно, не самая оригинальная кличка на свете, но нас тогда время поджимало.
– По-моему, он типа симпатичный, – говорю я. – И фотогеничный.
Папаша Дуган кивает:
– Еще бы – сплошные зубы.
– Да, зубы сейчас для фотомодели самое главное. А ты, Эдди, как мыслишь?
А Эдди снова заводит свои вопли. По-моему, его писклявый визг куда скорее привлечет болотных тварей, чем их отгонит. Впрочем, я не собираюсь вставать на пути брачных призывов любого мужчины.
– Итак, Эдди, – говорю я, крепко прихватывая веревку и удерживая Талларико на месте, – для всех этих дел есть три способа – легкий, тяжелый и забавный.
– Ты, предатель… хвост тебе в рыло… паскуда гнойная… иди у обезьяны отсоси…
Я мотаю головой:
– Нет, лесть тебе ничего не даст. Итак, легкий способ – это сразу поведать нам, кто твой источник внутри нашей организации.
– Хвост мне сперва погрызи…
– Нет, этим Хват займется, – вмешивается Хагстрем. – И это, друг мой сердечный, будет как раз тяжелый способ. А забавный способ – это немножко там тебя покачать, а потом бросить на хрен, чтобы ты до смерти изголодался. Ясное дело, забавно будет только нам.
Эдди затыкается. Он резко прекращает свои вопли с проклятиями и просто висит там, тихий, как кабан в первый день охотничьего сезона. Теперь, когда он без личины, я вижу, что моя первая догадка была верна: Эдди и впрямь чертовски толстый чувак. Вообще-то у велоцираптора редко когда увидишь брюхо, но Талларико годами усердно паковая свой вес, и это, безусловно, веский повод для спецзаказа личины. Теперь, когда Эдди болтается там вниз головой в неглиже, складки на его пузе свисают, почти закрывая дохлую грудь.
– Нет, не хочем мы на это пойтить, – замечает Хагстрем.
– Ни в какую не хочем, – говорю я, придерживаясь местного диалекта. – Хучь режь.
– Ладно, бросай еще цыпленка.
Подражая лучшим метателям молота, я раскручиваюсь и закидываю птицу так, чтобы она приводнилась всего лишь в пяти футах от той точки, над которой болтается жирная туша Эдди. На сей раз Хват уже не так быстр – он ждет, пока дичь действительно плюхнется, а уж потом вырывается на поверхность. Четырехфутовая пасть разевается и защелкивается, поглощая легкую закуску.
Талларико снова принимается орать.
– Старо, Эдди, уже старо, – вздыхаю я. – Если бы ты все-таки пожелал вопить про что-то полезное, мы бы уже смогли перейти к делу. – Но от мафиозо по-прежнему, кроме кошачьего концерта, ничего полезного не доносится. Тогда я поворачиваюсь к Хагстрему. – Еще цыпленка?
– Как бы Хват аппетита не потерял.
– Проклятье, до этого еще как до луны. Пока что он только пару штучек попкорна перед кино захавал.
Хагстрем кивает и делает шаг назад, хватая веревку и зажимая ее под правой ногой. Затем он опять слегка мне кивает, и я отпускаю свой конец – это блюдо для одной персоны.
Папаша Дуган берет вожжи в свои руки.
– Давай, Эдди, мы с тобой в одну игру сыграем. Любишь играть?
Изо рта Талларико выходит не то негромкое мяуканье, не то легкая икота.
– Вот и хорошо, что любишь, – продолжает Папаша. – Эта игра называется «Макни засранца в болото с охрененно большим аллигатором».
– Малость длинновато, – замечаю я.
– Зато доходчиво. Правила скорее усваиваются. Слушай сюда, Эдди. Мы с Нелли и Винсентом будем задавать тебе вопросы, и если нам не понравятся ответы, мы опускаем тебя на один фут. Может, Винсент еще цыпленка туда швырнет. А может, он туда просто камень швырнет. Знаешь, как это Хвата обломает? Ну, как тебе игра? Забавная?
Рев, извергающийся из пасти Эдди, так животен и первобытен, что я невольно делаю шаг назад. Вот это настоящий динос! Пожалуй, именно этот дикий рев, это жуткое утробное верещание в доисторические времена разом отправляло всех птиц на многие мили в полет – назад к своим мамочкам. Однако страшные потуги также высасывают из Эдди все оставшиеся силы. Угроз и бахвальства уже нет как нет.
– Супер, – говорю я. – Давай начнем. Вопрос первый. Кто сделал бомбу, которая яхту Джека Дугана подорвала?
Никакого ответа. Эдди просто сверкает на нас глазами, решительно отказываясь играть.
– Имея в виду чисто технический аспект дела, – говорит Нелли, – неверного ответа он нам не дает.
– Действительно. Но он нам и верного не дает. – Я беру секунду на размышление. – Опускай его.
Нелли ослабляет веревку, и Эдди мгновенно устремляется вниз. Одновременно с полетом снова заводятся дикие вопли. Долю секунды спустя Хагстрем снова хватает веревку, однако Эдди уже на целый фут ниже, чем был. Глаза его широко распахнуты, беспомощное болтание рыбы на крючке обрело настоящий размах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Ответить мне нечего, так что я принимаю его объятие, а затем отступаю назад. Со своего нового наблюдательного пункта Эдди внимательно меня изучает.
– Слушай, Винни… ты как-то по-другому выглядишь.
– Но я все тот же, – замечаю я.
– Да-да, тот же. Но что-то такое есть… ты что, малость покруче стал? Пожалуй, мы тут чуточку железа тебе в кости поднакачали.
– Может, и поднакачали, – соглашаюсь я. – Послушайте, Эдди…
– А куда это ты запропал? – спрашивает Талларико, внезапно переходя на деловой тон. Тут я понимаю, что пистолет по-прежнему у него в правой руке и палец лежит на спусковом крючке. – Я знаю, что ты с этими в хвост долбаными Дуганами дружишь.
– Дружу? Ну, я бы так не сказал…
– Брось, – говорит Эдди. – Фрэнк мне про все это рассказал. Типа что вы с Джеком с детства корефаны.
Фрэнк? Откуда, черт возьми, Фрэнк узнал про наши с Джеком Дуганом отношения? Ведь Фрэнк Талларико всего лишь нанял меня, чтобы следить за Нелли Хагстремом в течение их деловых переговоров в Лос-Анджелесе. Знал ли он заранее о моей дружбе с Джеком? И если знал, то откуда?
Но Эдди не дает мне времени это обдумать.
– Итак, позволь снова тебя спросить. Куда ты сбежал?
– Никуда, Эдди…
– Вот именно, что никуда. Дерьмо вдруг с неба обрушивается, а Винсента нигде не сыскать. – Теперь Талларико снова заводится, кружа возле меня, точно бык, прикидывающий, что бы ему такое сделать с этим назойливым тореадором. От окон пип-шоу я получаю семь образов Эдди, расхаживающего по помещению, по спирали подбирающегося ко мне.
– Секунду, Эдди…
– Я, знаешь ли, нервничаю, когда один из моих ребят – мой главный парень – вот так исчезает. Нервничаю, прикидывая, что он там такое поделывает…
– Секунду, – говорю я, – я вам все объясняю…
– Чертовски нервничаю, Винсент. А когда я нервничаю, у меня, знаешь ли, чесотка начинается. – Теперь пистолет уже на уровне его пояса и нацелен примерно мне в грудь. Вообще-то я ожидал, что у Эдди будет пистолет – но не ожидал, что такой огромный. С другой стороны, пуля есть пуля – большая или маленькая, она всегда склонна пробивать дырку в том месте, где дырке быть не полагается.
Я опускаю руку и лезу в задний карман брюк.
– У меня тут кое-что есть…
– Следи за своими руками, Рубио… – Пистолет чуть приподнимается.
– И это кое-что объяснит вам, где я был, – продолжаю я, стараясь сохранять предельное спокойствие, делая равномерные вдохи и шаря в кармане…
Эдди делает быстрый шаг и приставляет дуло пистолета к моему лбу. Холодное металлическое кольцо плотно прижато к латексу.
– Проклятье, я сейчас стреляю…
– Эдди…
– А ну вынимай руку…
– Эдди…
Палец Талларико напрягается на спусковом крючке – я вижу, как дрожат его костяшки, как под ними подергиваются мышцы. Но я стою на своем – другого способа сейчас просто нет. Эдди хочет мне поверить, хочет знать, что я на его стороне. Я – все, что у него осталось, и если ему желательно понять, что происходит, он оставит мне жизнь.
– Вот, – говорю я, вытаскивая из кармана фотографию и роняя ее на пол. – Вот, чем я все эти дни занимался. Все это я делал для вас, Эдди.
Его палец все еще на спусковом крючке, пистолет по-прежнему прижат к моей голове. Эдди смотрит на пол – на фотографию, яркий, роскошный кодаковский снимок. Кровь там особенно красная.
– Это… это Хагстрем? – спрашивает Талларико наполовину подозрительно, наполовину благоговейно.
– Он самый, – отвечаю я и медленно давлю на правую руку Эдди. Он даже не сознает того, что я отвожу пистолет к полу. Снимок теперь волнует его куда больше любой потенциальной угрозы, которую я могу представлять.
Наконец Эдди нагибается, берет фотографию за уголок и подносит ее к свету. Там четко виден Нелли Хагстрем, в каком-то непонятном месте привязанный к стулу. Тело его сплошь покрыто кровью, рубцами и синяками. Один жалобный глаз смотрит в камеру, словно бы моля: «Хватит. Пожалуйста, хватит».
– Твоя работа? – спрашивает он.
– Презент. – Я ухмыляюсь. – Для большого босса.
Эдди еще раз смотрит на снимок, пробегая пальцами по измученному телу Нелли.
– Славно, славно. Работа что надо.
– Спасибо, – скромно говорю я. – Но она еще не закончена.
Это снова привлекает его внимание, и мания Эдди опять начинает разгораться.
– Это ты к чему?
– Он все еще там. Я оставил его в живых. Для вас.
– Для меня? – спрашивает Талларико – точь-в-точь малолетний сопляк, неспособный поверить, что тот самый велосипед с переключением скоростей действительно там, под рождественской елкой.
– Для вас, – повторяю я. – Потому что я ваш человек.
Эдди ведет меня наружу из «Грязной дюжины», и мы выходим на улицу. Оказавшись внутри Джекова «мерседеса», Талларико горбится на заднем сиденье, пригибаясь пониже. Пистолет он засунул под ремень.
Поездка к пакгаузу занимает от силы минут пять, и все эти пять минут Эдди пристает ко мне с вопросами типа «Как ты его взял?», «Он еще может говорить?» и «А видеть он может?». Я стараюсь отвечать по наитию, одновременно пытаясь провести у себя в голове кое-какие связи. Фрэнк, Эдди, Джек, Норин, Одри – матрица взаимоотношений и предательств наконец начинает вырисовываться.
Мы останавливаемся у громадного здания, и Эдди выпрыгивает из машины, держа руку над рукояткой пистолета.
– Он там, внутри? – спрашивает Талларико.
– Там, – отвечаю я и показываю ему дорогу.
В пакгаузе темно, однако стратегически расположенный источник света превосходно иллюминирует самое главное: Нелли Хагстрема, связанного и избитого. Сохнущие лужи крови окружают стул, и Нелли даже не движется, когда мы входим – голова его низко опущена, тело обмякло.
– Ух ты, едрена вошь! – ржет Эдди, его паранойи как не бывало, зато ощущение власти до предела эрегировано. Он проходит в здание, а я закрываю за нами дверь и по-тихому запираю ее на замок.
Впрочем, Талларико так и так наплевать – он с такой небрежной уверенностью приближается к Нелли, словно все время в этом мире принадлежит ему одному. Опускаясь на колени, Эдди хорошенько оглядывает лицо Хагстрема, его тело, запекшуюся на коже кровь.
– Да, деточка, славный номер ты с ним провернул, – говорит он, поворачиваясь ко мне. – Ты уверен, что он еще жив?
– Жив, – говорю я. – Можешь не сомневаться, гнида.
По-прежнему с ухмылкой, так и застывшей на его жирной ряхе, Эдди удивленно разворачивается – и обнаруживает перед собой Папашу Дугана, опускающего железный прут на его череп.
Талларико отшатывается, вскидывая руки к лицу, и прут попадает ему по предплечью, после чего слышится громкий хруст. Что-то у него там явно сломалось. Впрочем, сейчас не время играть роль остеопата-любителя – Эдди орет как резаный, тянется за пистолетом, а Нелли тем временем, целый и невредимый, спрыгивает со стула…
Тогда я резко замахиваюсь и бью своим железным прутом – специальной телескопирующейся штуковиной. Прут со свистом проносится по воздуху и крепко прикладывает Эдди слева по черепу. Талларико мигом оседает на пол, пистолет с лязгом падает рядом с его обмякшим телом.
– По-моему, ты малость погорячился, – говорит Хагстрем, опускаясь на одно колено, чтобы проверить Эдди пульс.
– Да ведь у него пистолет…
– Ладно, не парься. Живой он, живой. – Нелли счищает с себя фальшивую кровь, которой мы намазали его тело и лицо, вытирая руки о и без того грязную рубашку.
– Лучше пусть будет живой, – говорит Папаша Дуган, бросая свой прут на пол. – А то страшно добавить хочется.
Вообще-то Папаша в план не входил – мы договорились держать его в неведении относительно самых неаппетитных деталей нашего замысла. Я смотрю на Хагстрема, но тот лишь пожимает плечами.
– Я должен был ему сказать, – говорит Нелли. – Он имел право знать.
Щеки Папаши втягиваются, и я вижу, как он борется со слезами. Двое его детей были убиты за одну неделю – просто невозможно постичь всю глубину его скорби и одиночества. И если это поможет ему преодолеть горе, лично я у него на пути не встану. Особенно когда он по-прежнему так лихо железным прутом машет. Я быстро обнимаю Папашу, и он крепко прижимает меня к себе, прежде чем отпустить.
Хагстрем подходит к нам сзади.
– Ну как, ты готов идти дальше?
– Совершенно не готов.
– Отлично. Тогда поспешим.
Нелли хватает Эдди за руки, я за ноги, и хотя мы уже проделывали такое раньше, сразу же становится ясно, что Талларико по меньшей мере втрое тяжелее Норин. Мы тащимся к машине, убеждаемся, что вокруг никого не видно, затем бросаем Эдди в кузов и связываем ему руки с ногами на манер свиноводов – просто на случай, если он прочухается в течение сорокаминутной поездки к следующему месту действия. Вообще-то, когда я железным прутом бью чуваков по головам, они обычно так скоро в себя не приходят, и все же я не хочу оставлять это дело на произвол судьбы. Не за тем я так далеко зашел, чтобы сейчас напортачить. Время ошибок наступит, если я когда-нибудь целым и невредимым сумею добраться домой.
18
– Что в Эверглейдах самое лучшее, – сообщает мне Хагстрем, пока мы с ним завязываем последние узлы на ногах Эдди и проверяем натяжение, – так это то, что они большие. Охрененно большие. Когда народ собирается во Флориду, он либо едет прямиком в Диснейленд, либо до самого Майами. Про Эверглейды никто даже не думает. Миллионы акров болот – ни один акр не заселен, ни один не патрулируется – по крайней мере, толком не патрулируется. Так что Эверглейды просто незаменимы для дел… так скажем, деликатных. Вроде этого.
– Бляди! – орет Эдди. Голос его уносится далеко в болота и умирает где-то среди мангров. – Драть вас всех в хвост и в гриву! Ты, блин, Рубио, дай я только до тебя доберусь…
Нелли покрепче затягивает веревку, и Эдди, привязанный за хвост и висящий вниз головой, визжит от боли.
– Вот это правильно, – говорит ему Хагстрем. – Так держать.
Теперь Эдди добрых в двадцати футах от нас – болтается над болотистой гладью футах в пяти над поверхностью. Мне интересно, прилила ли уже кровь к его голове. Интересно также, обращает ли он на это внимание. Жирное рыло Талларико горит от гнева, и если у него к тому же выйдет перебор с кровяным давлением, он может в любой момент лопнуть как воздушный шарик. Надеюсь, к тому времени мы уже получим от него все, что хотим.
Веревка, привязанная к его хвосту, также оборачивает ему ноги, а другой ее конец привязан к надежной ветви дерева пятнадцатью футами выше. Мы с Нелли, а также Папаша Дуган стоим на грубом деревянном помосте, встроенном в болотистый берег. На самом деле здесь нет ни настоящей земли, ни настоящей воды – кругом одна болотная жижа, но Нелли точно знает, куда ступать, а куда не надо. Он уже здесь бывал.
– …и на ваших детей, – снова орет Эдди. – И на детей ваших детей!
– А я бездетный, – информирует его Хагстрем.
– Я тоже, – добавляю я. – Что касается Папаши, то о его детях ты уже в этом смысле позаботился. Извини, Эдди. Нас тут всего четверо. По крайней мере, на данный момент.
Тут по недвижному болоту разносится плеск, и Хагстрем внимательно вглядывается сквозь деревья.
– Кажется, это он, – бормочет Нелли. – Хотя я не уверен.
– Может, цыпленка бросить? – предлагаю я.
– Бросай, конечно, – говорит он. – У нас их навалом.
Я сую руку в пенопластовый охладитель у себя под боком, до отказа набитый сырыми размороженными цыплятами, и хватаю одного цыпленка за ножку. Скользкий и холодный, он, как пить дать, заражен уймой бацилл, но я не думаю, что обитатели этой пучины выскажут по этому поводу свое недовольство.
– Первая попытка, – говорит Нелли. – Просто зафигачь его подальше.
Я швыряю цыпленка повыше, и мы наблюдаем за тем, как он по широкой дуге летит над болотом. Не успевает дичь удариться о поверхность, как в том самом месте вдруг происходит колоссальный всплеск. Гигантский аллигатор выпрыгивает из трясины и ловит пастью цыпленка с не меньшей легкостью, чем студент факультета социологии – зеленую муху на лекции.
– Господи Иисусе! – выдыхает Эдди, пытаясь так выгнуть свое тело, чтобы оказаться как можно дальше от грозного аллигатора, и в результате болтаясь как рыба на крючке. Однако веревка как следует держит его над водой, не позволяя чудовищу прямо сейчас до него добраться.
– Мы его Хватом назвали, – кричит Эдди Хагстрем. – Конечно, не самая оригинальная кличка на свете, но нас тогда время поджимало.
– По-моему, он типа симпатичный, – говорю я. – И фотогеничный.
Папаша Дуган кивает:
– Еще бы – сплошные зубы.
– Да, зубы сейчас для фотомодели самое главное. А ты, Эдди, как мыслишь?
А Эдди снова заводит свои вопли. По-моему, его писклявый визг куда скорее привлечет болотных тварей, чем их отгонит. Впрочем, я не собираюсь вставать на пути брачных призывов любого мужчины.
– Итак, Эдди, – говорю я, крепко прихватывая веревку и удерживая Талларико на месте, – для всех этих дел есть три способа – легкий, тяжелый и забавный.
– Ты, предатель… хвост тебе в рыло… паскуда гнойная… иди у обезьяны отсоси…
Я мотаю головой:
– Нет, лесть тебе ничего не даст. Итак, легкий способ – это сразу поведать нам, кто твой источник внутри нашей организации.
– Хвост мне сперва погрызи…
– Нет, этим Хват займется, – вмешивается Хагстрем. – И это, друг мой сердечный, будет как раз тяжелый способ. А забавный способ – это немножко там тебя покачать, а потом бросить на хрен, чтобы ты до смерти изголодался. Ясное дело, забавно будет только нам.
Эдди затыкается. Он резко прекращает свои вопли с проклятиями и просто висит там, тихий, как кабан в первый день охотничьего сезона. Теперь, когда он без личины, я вижу, что моя первая догадка была верна: Эдди и впрямь чертовски толстый чувак. Вообще-то у велоцираптора редко когда увидишь брюхо, но Талларико годами усердно паковая свой вес, и это, безусловно, веский повод для спецзаказа личины. Теперь, когда Эдди болтается там вниз головой в неглиже, складки на его пузе свисают, почти закрывая дохлую грудь.
– Нет, не хочем мы на это пойтить, – замечает Хагстрем.
– Ни в какую не хочем, – говорю я, придерживаясь местного диалекта. – Хучь режь.
– Ладно, бросай еще цыпленка.
Подражая лучшим метателям молота, я раскручиваюсь и закидываю птицу так, чтобы она приводнилась всего лишь в пяти футах от той точки, над которой болтается жирная туша Эдди. На сей раз Хват уже не так быстр – он ждет, пока дичь действительно плюхнется, а уж потом вырывается на поверхность. Четырехфутовая пасть разевается и защелкивается, поглощая легкую закуску.
Талларико снова принимается орать.
– Старо, Эдди, уже старо, – вздыхаю я. – Если бы ты все-таки пожелал вопить про что-то полезное, мы бы уже смогли перейти к делу. – Но от мафиозо по-прежнему, кроме кошачьего концерта, ничего полезного не доносится. Тогда я поворачиваюсь к Хагстрему. – Еще цыпленка?
– Как бы Хват аппетита не потерял.
– Проклятье, до этого еще как до луны. Пока что он только пару штучек попкорна перед кино захавал.
Хагстрем кивает и делает шаг назад, хватая веревку и зажимая ее под правой ногой. Затем он опять слегка мне кивает, и я отпускаю свой конец – это блюдо для одной персоны.
Папаша Дуган берет вожжи в свои руки.
– Давай, Эдди, мы с тобой в одну игру сыграем. Любишь играть?
Изо рта Талларико выходит не то негромкое мяуканье, не то легкая икота.
– Вот и хорошо, что любишь, – продолжает Папаша. – Эта игра называется «Макни засранца в болото с охрененно большим аллигатором».
– Малость длинновато, – замечаю я.
– Зато доходчиво. Правила скорее усваиваются. Слушай сюда, Эдди. Мы с Нелли и Винсентом будем задавать тебе вопросы, и если нам не понравятся ответы, мы опускаем тебя на один фут. Может, Винсент еще цыпленка туда швырнет. А может, он туда просто камень швырнет. Знаешь, как это Хвата обломает? Ну, как тебе игра? Забавная?
Рев, извергающийся из пасти Эдди, так животен и первобытен, что я невольно делаю шаг назад. Вот это настоящий динос! Пожалуй, именно этот дикий рев, это жуткое утробное верещание в доисторические времена разом отправляло всех птиц на многие мили в полет – назад к своим мамочкам. Однако страшные потуги также высасывают из Эдди все оставшиеся силы. Угроз и бахвальства уже нет как нет.
– Супер, – говорю я. – Давай начнем. Вопрос первый. Кто сделал бомбу, которая яхту Джека Дугана подорвала?
Никакого ответа. Эдди просто сверкает на нас глазами, решительно отказываясь играть.
– Имея в виду чисто технический аспект дела, – говорит Нелли, – неверного ответа он нам не дает.
– Действительно. Но он нам и верного не дает. – Я беру секунду на размышление. – Опускай его.
Нелли ослабляет веревку, и Эдди мгновенно устремляется вниз. Одновременно с полетом снова заводятся дикие вопли. Долю секунды спустя Хагстрем снова хватает веревку, однако Эдди уже на целый фут ниже, чем был. Глаза его широко распахнуты, беспомощное болтание рыбы на крючке обрело настоящий размах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39