– Мне это не надо, – обрезал Воробьев и уткнулся в экран монтажного стола, не желая больше разговаривать.
– Ладно, Нин, – благодушно засмеялся Максим. – Ты нашу компанию представишь за бугром, как я полагаю, вполне достойно.
– Меня туда вместо чучела берут, – сказала Нина. – Я же понимаю, что это вы сговорились, чтоб меня послать. Чтоб кому-то перо в задницу вставить.
Воробьев сделал вид, что не расслышал, а Максим натянуто рассмеялся.
– Не без этого. Но ты не волнуйся, тебя никто не обидит и хуже для тебя не будет. В залах на просмотрах там не торчи, тебе это ни к чему. Это не премия Оскара в Голливуде, знаменитостей там не будет, коли Женечка считает ниже своего достоинства везти туда свою продукцию. Но, Женька! Приз среди говна – это все равно приз! Быть первым среди говнюков, это все равно быть первым!
Воробьев не ответил, словно и не слышал надрывных воплей друга, а Нина спросила:
– А что там делать?
Максим вытаращил глаза:
– Аркадий тебе и этого не объяснил?
– Ничего он мне не объяснил!
– На него не похоже. Будешь присутствовать на фестивале документальных и телевизионных фильмов, вот и все. Никакого отчета с тебя не потребуют. Питание бесплатное, маленькую денежку дадут, прикупишь себе что надо.
– Вроде прогулки получается?
– Точно, – засмеялся Максим. – Но ты не волнуйся. Когда-нибудь Женька еще поедет в Голливуд получать Оскара. И если в тот день будет пьяный, то возьмет нас с собой для сопровождения. А если он по недоразумению будет трезв, то приз Оскара за него получит кто-то другой. Как и всегда.
– Не возьму твоего Оскара и задаром, – через плечо бросил Воробьев, и Нина сообразила, что друзья сейчас опять примутся ругаться на непонятные для нее темы, а потому ушла к своим заботам.
Три дня пролетели в суете по сбору бесчисленных документов, а когда в четверг поутру Нина пришла на работу, то обнаружила, что ее чулан стоит открытый, дверь не заперта, и оттуда исчезли все три пылесоса. Два не новых, но третий, заграничный, немецкий – купили совсем недавно, и был он страшно дорогим, чуть не как автомобиль, по словам того же завхоза Васильева. Во всяком случае, на годовую зарплату Нины этот пылесос купить было нельзя.
Вот и поехала в Болгарию, невесело решила она и дождалась появления своего завхоза, чтобы доложить ему о пропаже.
– Плохо дело, – горестно сказал Васильев, оглядывая пустые углы чулана. – Совсем плохо. Утеря материальных ценностей. Милицию вызывать глупо, как полагаешь?
– Я не знаю, – ответила Нина.
– Глупо, – решил Васильев. – Взлома чулана нет, замок цел, ключи от него только у тебя да у меня.
– Ладно. Я воровка, – сказала Нина. – А дальше что?
– А ничего. Только воровок за границу отправлять не положено. Опять же и трудовой процесс тебе свершать нечем. К тому же, Агафонова, и на работу ты являешься, когда тебе вздумается.
– Да у меня же согласован такой график! – разозлилась Нина. – Из-за ребенка! С самого начала! Вы сами его утверждали!
– Где написано, что я утверждал?! – обидчиво удивился Васильев и даже вспотел от возмущения. – Подпись моя под таким документом есть? Похабный ты работник, Агафонова, а все туда же.
Нина посмотрела ему в глаза и спросила тихо:
– Ты на меня обижаешься за то, что я с тобой на этот сундук-рундук не завалилась, или что другое в сердце держишь?
– Кто ты есть, Агафонова, чтоб я тебя в своем сердце держал? – презрительно улыбнулся Васильев. – Я тебе скажу, кто ты есть. Как бы ты губы ни красила, а ногти ни маникюрила, что б ты на себя ни напяливала, ты есть и всегда будешь девка из деревни. Ты даже хуже лимитчиков, которые столицу испоганили своим нашествием. И коль жить хорошо хочешь, то знай свое место.
– Какое? – азартно спросила Нина.
– Что «какое»?
– Ну, какое, хомяк зажравшийся, ты мне место в жизни определяешь?
– Сама, что ль, не знаешь? – замялся завхоз и заюлил глазками.
Нина не теряла темпа.
– Ты же, гад ползучий, сам эти пылесосы спер! Не за деньги спер, не чтобы, как человек приличный, их загнать да бутылку на пропой души купить, а чтоб меня под топор подвести, вот какой ты гад!
– Не докажешь, – еле выговорил Васильев. – Облыжно ты меня мордуешь. Я неподкупный.
– Ладно. Неподкупный так неподкупный. Что дальше?
Васильев встряхнулся и вспомнил, что он все-таки начальник, а перед ним всего-то навсего уборщица, хотя и в красивом халатике, в желтых перчатках на руках и в туфельках при высоком каблуке. А начальник всегда знает, что делать.
– Что тебе больше подходит: уволишься по собственному желанию прямо сейчас или за пылесосы платить будешь?
– Вот, значит, какой план?
– Такой, – согласился Васильев.
– Дешевка ты, Васильев, – грустно ответила Нина. – Не сожрете вы меня. Ни ты, ни твои начальники. Ты бы лучше сторожем на кладбище шел, а то я твое место займу. Выплачу я за твои пылесосы.
– В постели, что ли, такие деньги заработаешь? – пытался еще ерепениться Васильев, но всякую наглость уже потерял.
– А хоть и так! Васильев хмыкнул и ушел.
Расстроенная Нина весь день прибиралась подручными средствами, никому о пропаже материальных ценностей не сообщала, да и ни к чему это было, потому что вопросы эти, как она понимала, решались уже над ее головой. Кто-то где-то решал ее судьбу, во всяком случае, рассуждал, достойна ли она отправки в Болгарию или нет.
Она понимала, что по большому счету все дело о пропаже этих поганых пылесосов – пустяковое, просто нулевое, но опыт подсказывал, что многое в жизни не получается не из-за больших причин, а из-за мелочей. Ясно было, что если Васильев раздует сейчас это дело, то никакой Болгарии ей не видать, а при определенных условиях можно и вообще вылететь с этой работы по обвинению в халатности и разгильдяйстве.
В свое время Илья Степанович сказал по этому поводу: «Великий Наполеон проиграл решающую битву при Ватерлоо потому, что подхватил перед боем пустячный насморк».
Но когда следующим утром она пришла на работу и открыла свой чулан – все три пылесоса стояли на месте как ни в чем не бывало, и Нина так и не могла понять, зачем они пропадали. Со злости она даже не доложила Васильеву, что утерянные материальные ценности как пропали, так и объявились, да и он разговоров о них не заводил. Видать, сорвался у кого-то какой-то план.
После «пылесосной истории» дела пошли быстро и, в целом, гладко. Наталья согласилась на полторы недели Нининого отсутствия приглядеть за Игорьком, но через день после своего согласия явилась к Нине вместе с дружочком Петей и сказала:
– Сидеть с тараканом буду, но поставлю тебе условие.
– Какое?
– Купишь Петеньке кожаный пиджак в Болгарии! Они там, говорят, дешевые.
– Да все равно у меня таких денег не будет! – взбесилась Нина. – Тоже мне подруга чертова! Ничего от души не сделает, во всем свою выгоду видит! За всякий пустяк догола разденешь!
– Да ты что, Нина? – обиделась Наталья. – Денег я тебе дам, не волнуйся.
– Каких денег?
– Долларов! Они и в Болгарии деньги!
– Подожди, – заколебалась Нина. – Но ведь доллары нельзя туда вывозить. Застукают на таможне и конец.
Петя засмеялся:
– Ну кто там тебя шмонать будет? Ты же в делегации! Это евреев, когда они в Израиль уезжают, до гола раздевают и в задний проход заглядывают, чтоб туда бриллиантов не засовывали! Чепуха это! Никто ни про что и не спросит! Не будь только дурой и не указывай в таможенной декларации, что с собой везешь валюту, вот и все.
– Какой еще декларации?
– Ох, темень, – застонал Петя и подробно объяснил Нине всю систему проезда, что такое декларация и как ей в Болгарии обменять доллары на левы и сколько бутылок водки и вина можно с собой провозить, сколько пачек сигарет – а провозить обязательно надо, даже если ты и вовсе не пьющий, не курящий. Не помешает. В случае какого замешательства, водка всегда есть водка, а табак – табак... Тут же продашь, в худшем случае на первой толкучке, а толкучки там точно такие же, как в Москве.
Все это предстоящее мероприятие Нине очень не нравилось, но приходилось соглашаться. Ничего не поделаешь, выпала удача, так в одиночку ей не воспользуешься.
– А тебе чего привезти? – спросила она Наталью.
– Ничего, – буркнула та. – У тебя уже и так морда злая.
– А у меня тут еще один пустячок нарисовался, Нинон, – весело сказал Петя. – Я тебе письмо дам, ты его там в Болгарии, в Софии отправь по почте. Я и здесь могу, но уж больно долго идет.
– Кому письмо? – спросила Нина.
– Да в один русский журнал в Париже. Статья моя одна и маленький рассказик. Ты в Софии в любом почтовом отделении отправь, это копейки стоит.
– Фестиваль не в Софии, а в Пловдиве.
– Софию все равно не минуете, – сказал Петя и вручил ей пухлый конверт. – А куртенку для меня подбери, чтоб на нем побольше карманов было с застежками «молния».
– Да я, может быть, еще никуда не улечу! – отчаянно сказала Нина.
Но – улетела. Через неделю все документы были готовы и Андреев сказал Нине, что утром во вторник она должна своим ходом прибыть в шесть часов утра в аэропорт Шереметьево, где собирается вся группа.
Как в такую рань добраться до аэропорта, было непонятно, но в понедельник Нину нашел Воробьев и сказал, что в пять утра заедет за ней и к месту отправки подвезет.
В ночь перед отлетом Нина не спала. Дело не в том, что не собралась, не знала, что из одежки с собой брать, а было просто боязно куда-то лететь и оставлять Игорька.
Наталья пришла к вечеру и спросила недовольно:
– Здорового мне таракана оставляешь? Не приболел? Соплей иль дриса нет?
– Нет. Здоров.
Наталья усиленно изображала к Игорьку полное небрежение и можно было бы поверить в то, что она к ребенку совершенно равнодушна и согласилась приглядеть за ним через силу, только по дружбе. Но если могла врать Наталья, то ребенок врать по своему возрасту еще не умел, и едва Наталья появлялась, как он радостно бежал за ней, хватал за руки, улыбался, смеялся и мурлыкал те немногие слова, которые уже произносил. Нина подозревала, что когда Наталья оставалась с ним одна, то тютюшкалась с дитей, как с родным, и уже любила его больше, чем саму Нину. Но, по искалеченной своей натуре, Наталья предпочитала делать вид, что к этому ребенку с туманной родословной относится с полным равнодушием и терпит его только потому, что он якобы сын Нины.
– Ладно, лети, не волнуйся. Какого приняла, такого и сдам.
Они немного выпили за ужином и за полночь легли спать, но Нина вертелась на кровати, забывшись только перед самым звонком будильника, в четыре утра.
Без пяти пять, утро было мглистым и прохладным, Воробьев уже стоял внизу у парадных дверей и курил около своей машины, ожидая Нину. Он сонно и равнодушно поздоровался, и они покатились сквозь пустую Москву.
– Тебе чего-нибудь привезти из Болгарии? – спросила Нина.
– Нет. Останутся деньги, купишь бутылку «Мастики», это нечто вроде их водки.
– «Мастика». Запомнила.
– Когда дадут программу фильмов, которые будут показывать, посмотри. Там один немец, Отто Шмидт, должен привезти фильм «Крах Берлинской стены». Посмотри его, если сможешь, два раза. Запомни как следует весь фильм, в деталях, потом расскажешь, в чем дело. Говорят, интересный и оригинальный. Попробуй понять, в чем он оригинальный.
– Зачем?
– Затем, что это мне надо! – сердито сказал он. – Не для декорации же ты, действительно, туда летишь! Хоть какой-то толк от этого должен быть?
– Я вообще не знаю, зачем лечу, – грустно сказала Нина. – Это тебе надо лететь, а не мне.
– Я свое на такие сабантуи отлетал. Работать надо, пока время есть, а не представительствовать. Заказов на шмотки тебе много, конечно, надавали?
– Ой, невпроворот! И шерсть, и нитки для соседки, и кожаный пиджак Натальиному полюбовнику, и еще письмо от него из Болгарии отправить надо! Да еще и доллары, Женя через таможню везу, это не опасно? Не нарвусь?
Он нахмурился, сбросил газ прижал машину к тротуару и остановился.
– Кто тебе дал письмо?
– Да Петька, студент. Хороший парнишка.
– Дай его сюда.
Петино письмо Нина упрятала недалеко, в свою сумочку и нашла его быстро.
Воробьев взял его в руки хмурясь прочел адрес, потом вытащил из кармана зажигалку, высек пламя и поджег письмо с угла.
– Ты что делаешь, Женя?! – Она метнулась было к нему, но он властно отвел в сторону руки.
Бумага разгорелась, Воробьев сбросил горящий конверт на тротуар и, когда конверт превратился в пепел, растоптал остатки ногой.
Потом завел машину и поехал дальше и только минут через десять сказал:
– Ты все-таки очень глупая.
– Да почему же? Попросил человек для скорости письмо из Болгарии отослать, чего в этом особенного?
– Доллары твои, в трусах зашитые, – это чепуха. Плевать сейчас на них хотели. А все, что написано, что нарисовано, что снято на кинопленку или на видео, – это всегда бомба. Всегда. Будь то фильм, роман, стихи или просто письмо другу, но это всегда может оказаться самым страшным оружием. Страшнее ракеты и атомной бомбы. Даже страшнее денег. – И сразу заорал, не отрывая глаз от дороги: – Откуда ты знаешь, что пересылает за границу твой студент Петя?! Может, он в КГБ служит, а может, в ЦРУ! Тоже мне фельдъегерь нашелся!
– А что я ему скажу? Про письмо? – еще пыталась слабо защищаться Нина.
– Скажешь, что отправила. А не твоя забота, как болгарская почта работает.
Они замолчали и вскоре перелетели по эстакаде через Московскую кольцевую дорогу. Сквозь туманные облака пробилось солнышко и Нина спросила грустно:
– Что ты всегда такой не добрый ко мне, Женя?
– Добрые сейчас спят, – буркнул он. – А я тебя, как видишь, на аэродром везу.
– Доехать я и на такси могла.
– Могла. Ребенка на кого оставила?
– Наталья присмотрит. Если не трудно, позванивай ей, вдруг что понадобится.
– Боюсь, что мы с твоей Натальей запьем на пару. И забудем твоего Игоречка в какой-нибудь пивной.
– Она умеет держаться, когда надо.
– А я – нет.
– И не хочешь?
– Может быть, и не хочу.
– Почему? Все ведь говорят, что ты еще себя покажешь по-настоящему.
На мгновение он оторвался от руля, косо и быстро взглянул ей в лицо и сказал с зажатым надрывом:
– Не лезь мне в душу, ладно? Не лезь в мою жизнь. Я ведь не спрашиваю, кого ты любишь, кого ненавидишь, о чем и о ком мечтаешь. Я и жене своей этого не позволял.
Она сказала как можно мягче:
– Наверное, Женя, поэтому она от тебя и ушла.
– Наверное. – По губам его скользнула презрительная усмешка. – Но пусть лучше ушла, чем копалась бы в моей душе своими железными лапами.
– У меня лапы не железные.
– А в твоих услугах я и вовсе не нуждаюсь. – Он вдруг засмеялся: – Пока трезвый, во всяком случае.
– Черт бы тебя побрал, Женька! – искусственно и манерно засмеялась она. – В таком случае, я тебе привезу целый ящик этой «Мастики», и пей, пока не посинеешь, только будь ты ко всему добрей.
– Дельная мысль. Насчет ящика, конечно. – Сдержанно сказал он и до Шереметьева они уже больше не разговаривали.
Нина смотрела на летящую навстречу дорогу, шины ровно и монотонно жужжали под ногами, мотор работал едва слышно, в машине было тепло и по-своему уютно, и больше всего Нине хотелось сейчас прижаться к плечу Воробьева, обнять его, закрыть глаза и так ехать и ехать бесконечно и наплевать на всякую Болгарию, пусть бы эта дорога продолжалась до конца. Но кто ж его знает, хотел ли этого Воробьев, а к тому же, подумала Нина, далеко бы они уехали, если б она повисла у него на шее, да на такой повышенной скорости движения, которая требует полного внимания и собранности водителя. Пожалуй, через минуту протаранили бы первый километражный столб.
Он остановил машину невдалеке от стеклянных дверей входа в здание аэропорта и выключил мотор.
– Ищи их на первом этаже. Около табло.
– Я знаю.
Этого момента, когда она будет выходить из машины, Нина ждала напряженно и подготовилась к нему. Уже заранее твердо решила, как будет прощаться. А потому открыла дверцу, выставила на асфальт свою сумку, повернулась и сказала:
– Ну, до свиданья.
После чего обняла за плечи и крепко поцеловала его в сухие, жесткие губы.
Он вздрогнул, чуть отпрянул и пробормотал:
– До свиданья.
Нина вышла из машины, подхватила свой багаж и двинулась к стеклянным дверям, которые, к ее удивлению, неожиданно распахнулись перед ней сами собой. Она прошла сквозь них и оглянулась – двери так и дергались, едва к ним кто-то подходил, цирк да и только.
Андреева она разглядела около табло прибытия-отправки самолетов сразу. На полголовы выше нескольких человек, которые его окружали, он увидел Нину, едва она подошла, и, прервав разговоры, сказал громко:
– Вот и последний член нашей делегации. Последний по времени прибытия, а не по значению. Прошу любить и жаловать, леди и джентльмены, младший редактор нашего отдела Агафонова Нина Васильевна.
От такого представления Нина несколько растерялась и, пожимая протянутые руки, едва успевала запоминать, с кем знакомится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44