– Самое большее – одна неделя, – пытался успокоить его Якоб. – Так она обещала. Завтра рано утром ей сделают операцию, во второй половине дня мы ее навестим. Только в больнице ты должен хорошо себя вести. А через неделю, в это же время, мы снова будем здесь сидеть втроем. Даже если она еще не сможет управляться, как раньше, – главное, она будет снова с нами.
Около десяти Якоб отвел его наверх и на полчаса засунул в ванну. Еще одно средство, помогавшее Труде справиться с некоторыми его настроениями. И на Якоба, на полчаса удобно устроившегося на крышке туалета и выкурившего сигарету, купание сына тоже оказало некоторое действие. Потом он насухо его растер и, протерев кончиком полотенца между пальцами ног, вызвал довольное хихиканье. Когда Якоб наконец отправил Бена в кровать, то он уже был твердо убежден, что обладает определенной сноровкой, необходимой в данной ситуации.
Он тоже отправился спать, еще некоторое время полежал и с мыслью о том, каково сейчас Труде, заснул. Ровно в три ночи он проснулся от хлопанья двери. Поднялся сильный ветер. Стучала входная дверь, запертая Якобом на ключ, которую Бен отпер и, покинув дом, неплотно прикрыл за собой.
Поворачивать ключ в двери он научился в доме Лесслеров. И по всей вероятности, установил связь между кровоточащими ранами девушки в воронке и светлым «мерседесом» и во второй раз осознал, что другие не делают никаких различий между животным и человеком и человеческая жизнь имеет не больше значения, чем жизнь курицы или кошки.
Он был невиновен перед Урсулой Мон, невиновен перед цыплятами, сдохшими в его руке, гусеницами, жуками – каждой жизнью, загубленной в карманах его брюк. Виновата была только сила его кулаков. Но его голова не могла ни управлять ею, ни сдерживать ее, так как в ней просто отсутствовал механизм управления и торможения.
Голова словно лабиринт, в котором никто не мог найти правильный путь и достичь цели. Он – определенно не мог. Он только вечно ходил по кругу, приводимый в движение путаными желаниями, стремлениями и страхами. Нежность – ничего другого он никогда не хотел. И находил ее в большинстве случаев, только прижимая к щеке пушистые комочки с перьями, испытывал, когда крохотные зверьки барахтались в его руках и щекотали. Он был хранителем, собирателем, охотником, всегда в поиске радости и удовольствия. И как часто вместо радости он сталкивался с болью.
В середине запутанных ходов его лабиринта имелось одно «светлое помещение» – память. Там он хранил накопленный жизненный опыт, все свои переживания и противоречивые поступки других. Ничто не отсортировано, но все так живо и реально. И самым большим противоречием, превосходящим все остальное в его жизни, была его мать – его защита и его погибель.
И вот мать села в машину, несущую кровь и разложение. Все усугублялось еще и тем, что она взяла с собой чемодан. Чемодан уже находился в «светлом помещении». Один, уходя из дома, несла Анита, другой – Бэрбель. Ни чемоданы, ни сестры не возвратились. Не то чтобы он особенно жалел об их отсутствии, но дома их больше не было. И отец мог говорить и объяснять ему все, что угодно.
Посреди ночи он не выдержал, встал с кровати и отправился искать мать в местах, где, по его представлению, она могла находиться. Сначала он побежал к воронке. Там ее не было. Затем – к яблоневому саду; дрожа от холода в одной пижаме, протиснулся под колючей проволокой и пополз к давно заваленной шахте. Не похоже, что туда еще могли кого-нибудь сбросить. Но нельзя было знать наверняка. Они часто делали самые невозможные вещи, которых он от них никак не ожидал.
Для него люди были странными существами, разрушителями, чье поведение он был не в силах постичь. И они не хотели его понимать, как бы он ни старался вразумительно и ясно говорить словами, о которых точно знал, что они единственно правильные.
Имелось много причин, почему он не пользовался другими словами. В течение первых лет жизни он находился под строгим надзором бабушки, и никто не позаботился сказать ему, что стол – это стол, а кровать – кровать. И позже, когда он сам догадался о названиях предметов, он уже больше не доверял словам. Слишком много среди них было ошибочных, слишком много – не поддающихся классификации и несколько – относящихся непонятно к кому. Как он мог называть Труду мамой, если Альберт Крессманн этим словом называл Тею, Дитер Клой – Ренату, а на дворе Лесслеров оно относилось к Антонии?
Горюя по Труде, он полночи пролежал на животе на заиндевевшей траве, пытаясь раскопать голыми руками жесткую, промерзшую землю. В какой-то момент он сдался, пролез под забором в бывший сад Герты Франкен, который никогда не был настоящим садом. Он искал ее в густом кустарнике, слонялся в зарослях, жалобно стонал и плакал в ночи «прекрасно?», в то время как отец рыскал по местности в его поисках.
Безнадежное предприятие. Якоб даже не знал, в каком направлении улизнул сын. В то время как Бен, спотыкаясь, бродил по воронке, Якоб бежал к перекрестку, решив, что Бен выберет путь, по которому уехало такси с Трудой. В ушах шумел и свистел ветер, каждый крик оборачивая в фарс. Но Якоб продолжал изо всех сил кричать, напрягая легкие, водить лучом карманного фонаря в ночи и бороться с порывами ветра.
Затем Якоб побежал к воронке, к пролеску и обратно. Больше всего его беспокоило, что на Бене была надета только тонкая фланелевая пижама. А он, несмотря на физическое напряжение, мерз даже в толстой куртке на подкладке. Мысль о том, что Бен умрет от холода, не покидала его.
Только в пять часов утра Якоб нашел сына под грушей, промерзшего до костей, лязгавшего зубами, дрожавшего всем телом. Он помог ему встать, надел на него свою куртку, дотащил до дома, усадил в горячую ванну и затем уложил в кровать.
В то время как Труда лежала на операционном столе, Антония, склонившись над Беном, взглянула на показания термометра и решила, что необходимо вызвать врача. Однако, кроме свечек, понижающих температуру, и обертывания икр, врач не дал никакого совета.
Весь день и всю ночь Якоб просидел у кровати сына, время от времени засыпая на минуту и просыпаясь каждый раз, когда Бен начинал метаться, стонать, плакать или внезапно кричать: «Руки прочь! Сволочь!»
Только на следующее утро Якоб по телефону осведомился о состоянии Труды. Она еще слабо держалась на ногах, но тем не менее даже подошла к телефону. Ни единым словом она не упрекнула его, что накануне напрасно их прождала. Только осведомилась о Бене и спросила, как Якоб с ним справляется.
«Наилучшим образом, – глухим от усталости голосом сказал Якоб. – Действительно отлично. Я уже дважды его купал. Думаю, что ему понравилось».
Около полудня пришла Антония, чтобы взглянуть на Бена, и поставила на кухонный стол приготовленный для них густой суп. Когда она предложила Якобу взять к себе Бена, тот нехотя отказался: «Я не могу такое требовать от тебя. Я уж сам как-нибудь справлюсь. Температура высокая, он бредит, но…»
Однако, когда Антония стала настаивать на своем, Якоб вздохнул с облегчением. Он помог ей отнести в машину находившегося в полузабытьи мальчика и сам на один час прилег на диван. Затем навестил Труду в больнице.
С ее выпиской можно было не торопиться. Вместо планируемой недели Труда пробыла в больнице десять дней и за это время неплохо отдохнула. Она ежедневно поручала Якобу передавать от нее лично «спасибо» и приветы Антонии и Паулю. Когда она вернулась домой, Бен тоже пошел на поправку, а Антония лишний раз убедилась, что мальчик никак не связан с ранениями Урсулы Мон и она приняла правильное решение – держать полицию от него подальше.
26 августа 1995 года
После того как Якоб покинул двор Лесслеров, в гостиной его друга дело дошло до столкновения. В свои тринадцать лет Таня Шлёссер уже не была маленькой и глупой девочкой. Она прекрасно понимала, что ее брата подозревают в страшных вещах. Даже если никто и не высказывал подозрений открыто.
Пока здесь присутствовал отец, она считала, что заступаться за Бена – это его дело. Но после единственного резкого возражения Якоб больше не открывал рта. Когда он медленно, словно старик, побрел из комнаты, с опущенными плечами, с головой, глубоко втянутой в плечи, так что казался на полметра ниже ростом, Таня вскочила с желанием побежать за ним, встряхнуть и с присущим ее возрасту обостренным чувством справедливости потребовать объяснений.
Антония, правильно истолковав выражение лица приемной дочери, удержала ее:
– Дитя, оставь его в покое. Твоим родителям сейчас, как никогда, тяжело. Они действительно должны были некоторое время подержать Бена дома, по крайней мере в ту ночь.
– Но он ничего плохого никому не сделает, – запротестовала Таня.
– Я знаю, – сказала Антония. – Многие знают. Но, к сожалению, не все.
– А что вы знаете такого, чего не знает папа? – Она посмотрела на Пауля. – Что в действительности произошло с Урсулой Мон, которую ты нашел восемь лет назад?
Пауль покачал головой и устремил взгляд на жену:
– Я тебе не раз говорил, что это было ошибкой.
Антония пожала плечами. Возможно, Пауль прав. Посчитали бы или нет власти Бена в его четырнадцать лет преступником или только ухватились бы за него, не найдя никого другого, сегодня трудно было сказать. Да уже и не важно. Важно было то, что для нескольких людей в деревне он и по сегодняшний день оставался преступником.
Бен не был Бруно Клоем, готовым на каждое подозрение ответить дракой. Он не был Рихардом Крессманном, сразу бежавшим в полицию или подключавшим адвоката, как только до него доходил какой-нибудь слух, распространяемый о нем. Бен даже не был Тони фон Бургом, с улыбкой принявшим к сведению, что его считают виновным в смерти старого Вильгельма Альсена. Тогда Тони только заметил: «Если бы у меня был цианистый калий, я с наслаждением подсыпал бы его Альсену в пиво. Жаль, что мне раньше не пришла в голову мысль достать какую-нибудь отраву».
Бен был всего лишь Беном, он не мог защитить себя словами.
На прошлой неделе Антония побывала в деревне и не от одного вспоминавшего случай с Урсулой Мон слышала, что, дескать, больной девушке, в отличие от дочери Эриха, крупно повезло.
Постепенно деревня раскололась на два лагеря. Одна сторона с подозрением поглядывала на Бруно Клоя, оставив в покое его сына. В то время, когда исчезла Алтея Белаши, Дитеру едва исполнилось три года, и он был явно еще маловат для подобных подозрений. Другая сторона поглядывала на Бена в связи с происшествием с Урсулой Мои. Эрих и Мария Йенсен относились к последним, и Антония даже знала истинные причины такой позиции.
Восемь лет назад Пауль совершил ошибку, намекнув сестре, что официальная версия происшествия в воронке была не совсем точной. Пауль сделал это с лучшими намерениями, желая положить конец слухам.
Конечно, Мария передала его слова Эриху. И Эрих в ответ только рассмеялся: «Бен пытался перевязать девушку? Кто только тебе такое нашептал? Предполагаю, твои дамы. Все-таки все вы немного чокнутые. Знаешь, что сделал бы Бен, если бы вовремя не появился Андреас? Закопал бы бедняжку, ведь уже начал рыть яму. Вечно он со своими проклятыми раскопками!»
Он никогда не понимал, почему Якоб, с одной стороны, лупит своего сына как бешеный, уничтожая «последние работоспособные клетки мозга», как выражался Эрих, а с другой – отказывается отдать его в закрытое учреждение, где, по мнению Эриха, Бену самое место.
Эрих оперировал понятием «преступник-подражатель», которое Тея Крессманн тоже охотно применяла по отношению к Бену. При этом Эрих не имел в виду молодую артистку. Так же как и Антония, он не знал, что Бен видел, как девушка умирала. Только Герта Франкен была свидетельницей событий той августовской ночи. Но тогда словам Герты не поверили, а сегодня ее уже нельзя было спросить. Эрих имел в виду куриц и мог поклясться, что Бен много раз наблюдал, как разделывались и потрошились куриные тушки. В конце концов, он с рождения жил на крестьянском дворе, а не в ризнице. К тому же Бену было достаточно только раз увидеть, как кто-нибудь что-то делал, и он сразу в точности перенимал прием.
Эрих и Тея стоили друг друга. Досадно, что Эрих вообразил тогда, что они не подходят друг другу. Антония считала, что они превосходно гармонируют друг с другом и легко могли бы создать новую пару. Тогда Мария остановила бы свой выбор на Бруно Клое или, еще лучше, на Хайнце Люкке, тоже страстно обожавшем ее.
В противоположность Бруно Клою Хайнц Люкка навряд ли позволил бы себе распускать руки. И наверняка никогда бы не пришел к мысли иметь на стороне любовную связь или из-за шестерки по математике запирать молодую девушку в ее комнате, как это делал Эрих. Вероятно, Хайнц возил бы Марлену три раза в неделю в Лоберг и ждал бы на стоянке у дискотеки «da capo» до тех пор, пока у нее от танцев не заболели бы ноги. И вместе с Марией носил бы ее на руках. Разница в возрасте – да господи, какое значение имеют несколько лет? Антония еще ни разу не пожалела, что вышла замуж за мужчину на двадцать лет ее старше.
У молодых людей были свои приемы маскировать взгляды, особенно если они активно занимались политикой. Они считали, что во имя своих убеждений позволительно скрываться под маской социал-демократов. За таких, как Бен, общество несет ответственность, подобные тяжелые случаи непозволительно взваливать лишь на родителей. Этим предложением Эрих Йенсен не раз приводил невестку в бешенство. Пару раз Антония отвечала: «Радуйся, что при вашем дефиците городской казны Труда держит его дома».
Только ее аргументы быстро кончились, когда Эрих привел свои. Во-первых, издержки по размещению в приюте ложились на федеральный бюджет, а не на городскую казну. Таким образом, Эрих мог дальше бесцеремонно ходить козырями. Он и сказал, что чувствует жалость к измученной матери, обладающей далеко не самым крепким здоровьем, что он достоверно знал. Неоднократно он лично выдавал Труде через прилавок различные сердечные пилюли, нитроспрей и средства, понижающие давление. Эрих заметил, что понимает вспыльчивого отца, приходящего в отчаяние из-за дурацких выходок сына. И не в последнюю очередь сочувствует бедному созданию, которое не в состоянии сделать различия между добром и злом, но имеет право на мирную, упорядоченную жизнь за толстыми стенами. И обязанность каждого ответственного гражданина – оградить таких людей от увечий, которые они получают на свободе, в поле, лесу и на лугу, или причиняют себе сами.
Эрих не допускал возможности, что в поле, в лесу и по лугу может бегать кто-то другой. Что касалось слухов о Бруно Клое, говорили, что в основном их распространяет сам Эрих. Но Эрих скорее откусил бы себе язык, чем позволил бы обронить о Бруно хоть одно дурное слово. Бруно мог пожелать взять реванш, и скандал был бы грандиозный.
Эрих Йенсен прекрасно знал, что в октябре 69-го года в саду Герты Франкен Хайнц Люкка предотвратил не насилие, а нечто другое. Антония тоже знала, что в то время Мария с ума сходила по Бруно. И с годами в ее чувствах ничего не изменилось. И потому Антония понимала, что у Марии имеются самые убедительные причины внушать дочери, что Дитер Клой – не самая лучшая для нее компания. А кто бы захотел однажды взять на руки внука, из которого, возможно, получился бы второй Бен?
В течение первых лет брака у Марии были те же трудности, что и у Труды. Сразу забеременеть она не смогла, бродила от врача к врачу, терпеливо проходила всевозможные обследования и всегда слышала только одно: что у нее все в порядке. Эрих же отказался проверить, не заключена ли причина в нем.
Мария предположила, что подобное обследование он прошел позже. Тогда она, правда, была беременна уже во второй раз. Но все закончилось сильными судорогами, обильным кровотечением и вынужденной операцией. А прежде чем у Марии начались судороги, она якобы упала. Антония никогда не верила в это падение.
В подозрении или твердой уверенности Эриха крылась причина строгости по отношению к «его» дочери. У Антонии просто в голове не укладывалось, что взрослый мужчина заставлял молодую девушку расплачиваться за любовные интрижки ее матери. И чего Антония вовсе не понимала, так это почему, вместо того чтобы набрасываться на мужчину, наставившего ему рога, да еще к тому же шантажировавшего его этим, когда после падения в шахту речь зашла об отправке Бена в приют, Эрих ругал слабоумного парня.
Именно Эрих посоветовал Паулю предостеречь «его обеих малышек». И не только после исчезновения Марлены, а еще в июне, когда до его ушей дошло, что Бен дотронулся до Аннеты. «Разве я не говорил вам постоянно, что он еще преподнесет всем неприятный сюрприз? Представь только, что рядом с ней не было бы Альберта Крессманна».
– Тогда бы гарантированно ничего и не случилось, – возразила зятю Антония.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40