Иногда на воскресенье они ездили в Сакраменто к бабушке и дедушке Сильвии. Но обычно не получалось, потому что отец работал. Он не привык прислуживать и казался посетителям нелюбезным. Ему постоянно говорили не встревать в их разговоры, не обсуждать профсоюзы с помощниками официанта и поварами. Чаевые — те вообще придуманы для унижения. Когда в день рождения матери, в половине шестого утра, на заре, отец пел ей серенаду, как делал каждый год после свадьбы, Сильвия видела, что в соседнем доме зажегся любопытный, раздраженный английский свет.
Дочь одного повара из ресторана ходила в ту же государственную старшую школу. Отец Сильвии познакомил их, чтобы к началу занятий Сильвия успела обзавестись подругой. Девочка была на год младше, ее звали Констанс. Она красилась белой помадой и начесывала волосы так, что они окутывали голову, словно вата. На левой ладони она вышила имя своего мальчика. Сильвия не могла на это смотреть, хотя Констанс уверяла, что было не больно; секрет заключался в неглубоких стежках.
Сильвии пришлось рассказать ей об опасности заражения крови, об ампутации. К тому же выглядело это отвратительно. Стало ясно, что лучшими подругами они не станут.
Но она встретила Джослин. А потом Дэниела.
— Он католик? — спросила мать, когда Дэниел впервые привез Сильвию домой из школы.
— Я что, замуж за него собралась? — огрызнулась Сильвия: он не был католиком, а ей не хотелось признаваться.
Сильвия с Дэниелом впервые поссорились уже после свадьбы; в ту ночь она приехала к родителям и встала на пороге, заплаканная, держа сумку со своими вещами, но отец даже не впустил ее.
— Езжай домой, к мужу, — сказал он. — Теперь ты живешь там. Разбирайся.
Некатолики — другое дело, они допускают развод. Им что-то не понравится — они уйдут, а родители даже не станут отговаривать; чем, собственно, и плох муж-некатолик.
И вот, пожалуйста, не это ли через тридцать с лишним лет сделал Дэниел? Какая жалость, что матери уже нет в живых. Ее так радовала собственная правота.
Справедливости ради, наверное, не больше, чем всех.
Из зала микроформ выплыла полная женщина и подошла к столу. На ней были джинсы и зеленый свитер с надписью «Скво Вэлли». За ухом торчал карандаш. Поскольку она к тому же носила очки, за ухом стало слишком тесно.
— В «Хронике Сан-Франциско» за 1890 год нет одного номера, — сообщила она Сильвии. — После девятого мая сразу идет одиннадцатое. «Альту» я тоже смотрела. И «Осу». Похоже, в 1890-м десятого мая просто не было.
Сильвия согласилась, что это странно. Поскольку микрофиши рассылались централизованно, поход в другую библиотеку вряд ли что-то даст. Она отправила Мэгги на цокольный этаж посмотреть, нет ли недостающего номера среди бумажных газет.
Как правило, библиотекари любят особые запросы. Библиотекарю из справочного отдела нравится вести расследование. Для души они часто выбирают хороший детектив. И обычно разводят кошек, по неизвестным причинам.
Чернокожий мужчина в серой водолазке попросил аудиозапись интервью о законодательной деятельности вице-губернатора с 1969-го по 1972 год.
Старичок в бархатном берете подозвал Сильвию к своему столу и показал генеалогическое древо, составленное аккуратным, каллиграфическим почерком.
Мэгги вернулась, так и не отыскав пропущенный номер. Она предложила направить запрос в Бэнкрофтскую библиотеку в Беркли, но женщина, искавшая «Хронику», сказала, что уходит: у нее закончилось время на стоянке. Может, на следующей неделе, когда вернется.
Человек с плохой кожей не знал, как распечатать копию микрофиши. Печатать пошла Сильвия: ее очередь.
В главном зале было красиво: изогнутые стены, большие окна с видом на красночерепичные крыши. Сидя за столиком, можно разглядеть купол Капитолия.
В читальном зале редких материалов стояли стеклянные шкафы, забитые раритетными книгами; здесь тоже было по-своему хорошо. Дверь закрывалась на ключ, внешний шум не отвлекал от работы. Впускали и выпускали тебя только библиотекари.
В зале микроформ окон не было — он освещался потолочными лампами и экранами читателей. Тут всегда стоял гул, изображения непременно искажались с какого-нибудь бока, расплывались по краям. От этого начинала болеть голова. Зал микроформ могли любить только прирожденные исследователи. Пока Сильвия заправляла бумагу, к ней подошла Мэгги.
— Тебе звонит муж, — сказала Мэгги. — Говорит, это срочно.
Для Аллегры день складывался прекрасно. Все утро она работала и отправила почтой несколько заказов. Она придумала, что смастерить Сильвии на день рождения, оставалось придумать как. За вдохновением Аллегра пошла в «Ла Скалу», местный скалодром. На стенке ни о чем думать не получается, но для нее такое отсутствие мыслей всегда было плодотворным.
Аллегра нацепила снаряжение и стала ждать своего приятеля Пола, с которым они страховали друг друга последние месяца два. Уровень Аллегры лежал в пределах от 5.6 до 5.7, Пола — чуть повыше. Скалолазанием занимались в основном мужчины, но те немногие женщины, что заглядывали сюда, Аллегре нравились: сильные и спортивные. Пахло мелом и потом, и запахи Аллегре тоже нравились.
Больших стен в «Ла Скале» было всего девять. Их покрывали выпуклости и трещины, зацепки отмечались яркими кляксами, как на картине Джексона Поллока. По каждой стене проходило несколько трасс — красная, желтая, синяя. Надо было искать свой цвет, даже если есть зацепки поближе. Нужная неизменно оказывалась маленькой и почти недосягаемой. Вчера вечером Пол звонил Аллегре и сказал, что на днях трассы изменили. Давно пора.
Когда Аллегра только начала заниматься скалолазанием, она подолгу висела неподвижно, обдумывая следующий бросок. Руки и пальцы горели от изнеможения. Она заметила, что профессионалы перемещаются очень, очень быстро. Оставаться на месте тяжелее, чем двигаться; слишком много думать — роковая ошибка. Аллегра реши -ла, что это жизненный урок. Она быстро училась, но не очень любила уроки.
Аллегра ни разу не бывала в «Ла Скале» днем. Куда подевалась пугающая сдержанность опытных скалолазов, сосредоточенная тишина? Сегодня кто-то визжал. Кто-то пел. Кто-то бросался мелом. Смех, крики, весь этот хаос детского дня рождения эхом отражался от забрызганных краской искусственных скал. По тоненьким венам десятилеток тек сахар; куда ни глянь, они цеплялись к стенам на своих веревках, словно пауки. В воздухе было столько мела, что Аллегра начала чихать. Это тоже пугало, но по-другому.
Аллегре нравилась роль тетки. У ее брата Диего было две дочери; этих детей Аллегре вполне хватало. Вроде бы. Больше и не надо. В общем-то. Лесбиянка с сохранившимся инстинктом размножения — в таком генетическом коде было бы что-то неправильное. Иногда Аллегра почти не замечала, как проходят годы.
— Шевелись, — нетерпеливо кричал ребенок кому-то, кто не шевелился.
Дожидаясь Пола, Аллегра пошла разогреваться на одиночную стенку. Стена была довольно низкой, не больше семи футов — веревки ни к чему. Внизу лежал толстый мат. Аллегра поставила ногу на синюю зацепку. Взялась за синюю зацепку над головой. Подтянулась.
Еще одна синяя, еще, еще. Наверху она заметила заманчивое оранжевое пятно — дальше следующего синего, без броска не достанешь, и все-таки оно сверкало там, на самой границе возможностей. Если не думать, получается лучше. Просто прыгай.
Справа пронеслась вниз одна из девочек: страхующий нарочно отпустил веревку.
— Восточный боевик, — крикнул кто-то. — Привет, Джет Ли.
У другой стены взрослый давал указания.
— Посмотри наверх, — говорил он. — Фиолетовый чуть левее. Ты достанешь. Не бойся. Я тебя поймаю.
Я тебя поймаю.
Аллегру никто не ловил, но Аллегру никогда и не требовалось ловить. Она нащупала мешочек на ремне и окунула руку в мел. Оттолкнулась, схватилась.
Сильвия позвонила Джослин из машины.
— Аллегра сорвалась с альпинистской стенки, — сказала она. Стараясь не думать, к чему может привести падение. Инвалидное кресло. Кома. — Ее отвезли в Саттер. Я еду, но ничего не знаю. Не знаю, какая была высота. Не знаю, в сознании она или нет. Я не знаю, что она сломала, ноготь или шею. — Сильвия так рыдала, что еле выдавила последние слова.
— Я позвоню тебе, как только приеду, — сказала Джослин. — Я уверена, все в порядке. На эти стенки без специального снаряжения не пускают. Думаю, вряд ли там серьезная травма.
Джослин всегда думала, что все в порядке. Если что-то было не в порядке, когда она приезжала, то она наводила порядок, прежде чем уехать. О тех вещах, которые Джослин не могла привести в порядок, она старалась не думать. Сильвия иногда целыми днями думала о таких вещах. У Джослин не было детей, а у Сильвии трое, плюс двое внуков, вот почему. Что Аллегра делает в больнице, если все в порядке?
Плохие вещи все-таки случаются. Везение — это лишь до поры до времени. Сильвия с Дэниелом сидели в машине всего за два квартала от его дома в день, когда погиб его брат. Это было в выпускном классе. Они немного целовались и немного разговаривали. И поцелуи, и разговор были беспокойными. Последнее время они часто возвращались к этой теме. В один ли колледж они пойдут? Надо ли идти в один колледж, лишь бы не расставаться? Если они хотят учиться в одном колледже, надо ли кому-то идти в другой, лишь бы не быть вместе? Переживут ли их отношения разлуку? Стоит ли их испытывать? Кто кого больше любит? Они услышали сирены. И поцеловались.
Его брата сбил шестнадцатилетний мальчик. Энди умер сразу, и это было единственным утешением: иначе Дэниел остаток жизни жалел бы, что не помчался домой, услышав пожарные машины, и не успел попрощаться.
Мать Дэниела казалась Сильвии удивительно холодной женщиной, вежливой, но сухой. Это подтвердилось после их свадьбы, когда они завели детей. Где были вечные жалобы, что она никогда не видит внуков? И где были слезы и ломание рук, когда Аллегра — такая красивая девочка! — оказалась лесбиянкой, а значит, детей у нее, похоже, не будет?
Сильвия и сама была прохладной, но в общей суматохе ее драматической семьи никто, включая Сильвию, этого пока не заметил. Она, конечно, любила свекровь — воды не замутит, что тут может не нравиться? — но оскорбилась бы сравнению с ней. В день смерти Энди она видела, как мать Дэниела сломалась, будто былинка. Что-то появилось в ее лице и осталось навсегда.
В «Доводах рассудка» умирает ребенок. Джейн Остен упоминает это мимоходом, равнодушно. Мазгроувы, говорит она, «имели несчастье вырастить очень трудного, безнадежного сына и счастье потерять его, прежде чем ему исполнилось двадцать». Дика Мазгроува не любили. Когда он ушел в море, по нему не скучали. Приписанный к судну под командованием капитана Уэнтуорта, он умер неизвестно от чего, и лишь тогда семья о нем пожалела.
Этими родителями героиня Остен, Энн Эллиот, позже восхищается. «Какое благо, — говорит Энн, — молодым людям оказаться в таких руках!»
На дамбе Сильвия попала в пробку; дорога была забита. Она продвигалась дюйм за дюймом. Плохие вещи все-таки случаются. Вот стекло, вот искореженная машина на обочине, левая задняя дверь сложилась почти пополам. Людей уже вытащили бог знает в каком виде. Дальше Сильвия поехала с нормальной скоростью.
Джослин понадобилось пятнадцать минут, чтобы добраться до больницы, еще пять — чтобы найти медсестру из приемного покоя, которая регистрировала Аллегру.
— Вы родственница? — спросила медсестра и очень вежливо разъяснила, что не имеет права сообщать о состоянии Аллегры никому, кроме родственников.
Джослин понимала, что есть правила. Джослин понимала, что бывают исключения из правил. Не для нее лично, а для любого в ее ситуации. Она с равной любезностью описала, какую сцену способна устроить.
— Мне не стыдно, — сказала она. — И я не устала. Ее мать ждет моего звонка.
Медсестра заметила, что Аллегра — еще и название антиаллергена. Это была издевка, и неуместная. Вспоминая потом эту историю, во всех деталях, только уже без страха за Аллегру, Джослин негодовала. Что за бестактность, в таких-то обстоятельствах. А имя, между прочим, красивое. Из Лонгфелло.
Но затем медсестра проговорилась, что Аллегре сделали рентген. Ей надели фиксатор. Есть подозрения на травму головы, но она в сознании. Занимается ею доктор Йеп. Нет, Джослин не может увидеть Аллегру. Пускают только родственников.
Пока Джослин объясняла, почему медсестра неправа и здесь, подъехал Дэниел. Он вошел и обнял ее, как будто они виделись вчера, а не много месяцев назад. От него пахло Дэниелом.
Бывают времена, когда хочется, чтобы кто-нибудь тебя обнял. Обычно Джослин нравилось одной, но порой она об этом задумывалась.
— Ей сделали рентген. Может быть травма головы. Мне ничего не говорят, — сказала она ему в плечо. — Я сейчас же позвоню Сильвии.
Когда Сильвия увидела Аллегру, та пролежала неподвижно почти два часа и была в бешенстве. Сильвия, Дэниел и Джослин обступили ее, с белыми лицами и вымученными улыбками. Они пришли к выводу, что разбивается только Аллегра, мальчики — никогда. Помните, как она упала со шведской стенки и сломала ногу? Помните, как она свалилась с вяза и вывихнула ключицу? Помните, как она раздробила себе локоть, тогда, на велосипеде? Невезучая, решили все, и Аллегра окончательно рассвирепела.
— Ничего я не разбилась, — сказала она. — Я упала футов с четырех и приземлилась на мат. Понятия не имею, зачем меня сюда привезли. Я даже не отключилась.
На самом деле она потеряла сознание и подозревала это. Она не помнила ничего до приезда «скорой», даже как летела. И конечно, высота была больше четырех футов. Про мат она знала лишь потому, что видела его до падения. Но раз деталей в ее памяти не осталось, можно с чистой совестью их добавить. Разве это вранье?
Все стояли вокруг больничной койки, словно в финальной сцене фильма «Волшебник страны Оз», и вели себя так, будто сговорились сделать из мухи слона. Такой пустяк, когда вспоминаешь сплав по горным рекам, сноубординг, серфинг, прыжки с парашютом, если уж на то пошло. Родители переполошились только потому, что не знали про сплав по горным рекам, сноубординг, серфинг, прыжки с парашютом.
Наконец появилась доктор Йеп с рентгеновскими снимками. Аллегра даже шелохнуться не могла, но она все равно ничего не понимала в рентгенах. Она никогда не различала цвет звезд в телескоп, не могла найти птиц в бинокль, инфузорию-туфельку под микроскопом. Это огорчало ее, но не каждый день.
Доктор Йеп разговаривала с ее родителями, что-то показывала им на ребрах и черепе Аллегры. У доктора был очень приятный голос, и хорошо: говорила она долго. Перечислив все, чего на снимке Аллегры, по счастью, не обнаружилось, доктор Йеп перешла к делу. Как и утверждала сама Аллегра, ничего страшного не произошло. И все же ее хотели оставить на ночь для наблюдения и мук. Доктор Йеп заявила, что в «скорой» Аллегра странно отвечала на вопросы — какой сегодня день недели, какой месяц. Аллегра отпиралась.
— Они поняли меня слишком буквально, — сказала она. Свои ответы она забыла, но помнила, что врачи гудели, как мухи, и провоцировали ее. Возможно она немного цитировала Дикинсон. С каких пор это считается преступлением? Наконец с Аллегры хотя бы сняли фиксатор, позволили ерзать туда-сюда. Она пристыженно нащупала на виске бинт, на щеке кровь. Видимо, поранила голову.
Еще сорок минут ушло на то, чтобы заполнить все документы и зарегистрировать ее наверху. К тому времени Аллегре стало действительно плохо: вся в кровоподтеках, не шевельнуться, голова раскалывалась. Две таблетки тайленола тут не помогут. Нужны настоящие наркотики; Аллегра надеялась, что врач с этим согласится, несмотря на отсутствие переломов.
Дежурной медсестрой оказалась Келли Абрамсон. Аллегра училась с ней в старшей школе, правда, в разных классах. Интересы у них тоже не совпадали: у Келли — ежегодный альбом и школьное правительство, у Аллегры — хоккей на траве и искусство. И все-таки приятно увидеть в чужом месте знакомое лицо. Сильвия, по крайней мере, обрадовалась.
Укладывая Аллегру в кровать, Келли рассказала ей, что Трэвис Браун теперь мусульманка. Фанатичная, как загадочно выразилась Келли. Аллегра, кажется, ни разу не разговаривала с этой Трэвис. Бриттани Аусландер посадили за кражу компьютеров из лингафонного класса в университете. Все, кроме Келли, всегда считали ее хорошей девочкой. Сама Келли замужем, — ты его не знаешь, сказала она, — у нее два сына. А Мелинда Пэнди оказалась лесбиянкой.
— Фанатичной? — спросила Аллегра. Она вспомнила, как Келли похудела до такой степени, что все подозревали у нее анорексию. Как она все равно пыталась пробиться в группу болельщиц, щепка в короткой юбочке, ее заострившееся личико кричало: дайте мне «Т», дайте мне «Г». Как весной, во время выпускных экзаменов, с Келли случился припадок и ее притащили к школьному психологу, а в шкафчике нашли таблетки, то ли для диеты, то ли для самоубийства;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25