Не потому ли, что сидит в подкорке некий посыл, некое невытравляемое кредо интеллигента-недобитка: ты уверен, что внутри у тебя – нечто гораздо большее, чем твоя замечательная внешность, чем твой гутаперчевый язык…
…ну так какие проблемы? Штурмуем девчат с лёта – чисто душой, чисто интеллектом!
…и зачем тебе, вообще-то, бицепс, котлы и эклипс?
Наполненный такой вот меланхолией, приближался я уже к выходу, как вдруг до боли знакомая анаграмма «XYZ» на одном из стендов притянула к себе. Икс-игрек-зет, славный «ХУЗ»! Единственное, по секрету скажем, в Москве модельное агентство, занимающееся исключительно по профилю. Моделированием то есть, а не блядками. (Потому и на собственный офис до сих пор не заработало.) Когда-то, лет пять назад, Фиса ходила в этом «ХУЗ’е» в любимицах, чуть не в примах… Фиса, Фиса, везде Фиса. Сквозь аквариум стенда ищу шевелюру и греческий профиль хозяина – вот он, Стас, как всегда, замороченный, облепленный, обвешанный девчонками.
– Ба-а! Какие люди. Ну, пойдём. Девочки, пять минут!..
Интеллигентно полуобняв меня за талию (уй, здоровый какой стал – качаешься?), он аккуратно вывел меня к выходу, на воздух, на предзакатную Манежную площадь.
Сердце сжалось, потому что сейчас надо будет сказать о Фисе, о том, что нас больше нет. Нас, красивых и таких игриво-влюблённых друг в друга, какими были мы для всех вокруг, больше нет! А что они все думают себе, интересно, когда узнают? На лице удивление, сожаление – а внутри-то, поди, злорадство какое-нибудь. И ещё мне кажется: все свидетели нашего дымящегося пепелища начинают в душе смеяться – именно надо мной – ага, довыё…лся ты своей Фисой… Вообще-то, Стас вряд ли – он всегда был мне симпатичен неуловимой интеллигентской печалью во всепонимающих глазах. Всё равно. Надо бы напустить на себя какую-нибудь энергичную мину, прикрывающую разорённое дупло.
– Ну, старик, сколько зим. С Фисой-то мы…
– Да, я знаю, – сухо бросил Стас и посмотрел сквозь меня и куда-то поверх. (Откуда только все всё узнают на этой земле.) – Как раз хотел поговорить. Жалко, конечно. Вот жизнь. То видели её в каком-то ресторане, то во французском посольстве – документы делала на Сен-Тропе… И всё – с группой девушек, так сказать. Волосы теперь чёрные, то нарощенные – длиннющие, то каре…
…Сен-Тропе, Лазурный берег! Сердце, сердце уже затюкало. Так вот они, эти поездки «на показы» по Европе, о которых она мне месяц ещё назад щебетала с таким неподдельным подъёмом! А я-то радовался всё за неё – ну наконец займётся чем-то более-менее ей близким, да ещё и деньги приносящим! И собою заодно гордился – какой я редкий и понимающий муж, посмотрите-ка на меня – почти не ревную!..
– Я, конечно, не знаю, что у вас там было, – задумчиво продолжал Стас, – но ты её хоть держал . А теперь что будет, неясно. Это, как ты понимаешь, лотерея – кто и снюхивается… Хотя, может, найдёт себе олигарха, такое тоже там бывает, и нередко.
Наверно, что-то дёрнулось в моём потерянном уже лице, потому что Стас тут же понимающе успокоил меня:
– Да я сам такой же, Рома, – эмоциональный, мы сколько уж друг друга знаем-то – лет семь? – оба, как говорится, искатели приключений… Моя вот Анжела сама из этой Франции не вылезает – всё время какая-то работа в агентствах… Нет – то, что ни у неё, ни у меня никого – это понятно, это однозначно, это даже не обсуждается, – взгляд ушёл куда-то в ноги, – ну, а иногда всё же подумаешь: зачем мне самому-то всё это надо – сидела бы дома, ребёнка давно пора, а тут мучаешься, гадаешь – чем чёрт не пошутит, вот так найдёт себе какого-нибудь… туза. Жизнь такая, никто от этого, что называется… А я не знаю, как переживу, – вдруг искренне признался Стас.
Багровое солнце тревожно садилось на Манеж.
– А от меня – я имею в виду, из агентства, сколько девок – красивых, изумительных девчат – вот так ушло в этот кооператив … А там у них всё поста-а-авлено, я тебе скажу… Начинается всё с ужинов, тех самых невинных ужинов, ну, ты знаешь: покушаешь с каким-нибудь Фаридом в ресторане, поулыбаешься ему, можешь и не улыбаться – 200 долларов будьте любезны! Не хочешь – не спи, насильно никто не заставит, да и контингент не тот – всё газовики да нефтяники, энергетики да металлурги, банкиры да политики. Уважаемые люди! 100 тире 300 баксов за день просто за присутствие – а поди плохо съездить на Лазурный берег на халяву, привезти пару тысяч, да ещё и непорочность впридачу…
– И что же, можно вообще не спать?.. – Я большой ребёнок, я сам от себя в шоке, я всё пытаюсь уцепить соломинку свою…
– Не спать можно, но не нужно. Всё очень скользко и двусмысленно. Было, не было – никогда не узнаешь. Тут сама не заметишь, как всё будет!.. Жизнь-то лёгкая, красивая, искусственная, увлекает, затягивает – как казино, лотерея, наркотик, компьютерные игры… – Стас, как-то печально вдохновлённый, будто стихи читает. – Но – стоп! – это, скажем так, псевдожизнь, иллюзия занятости, реального-то напряжения нет, понимаешь? Иная проснётся в ужасе: боже, что я делаю, а дальше-то что будет? – вокруг оглянется, а круг-то замкнут, кругом-то все такие же… Ориентиры сбиваются, тропинка только вниз, легче не думать, а тут её на кокс так невзначай, или ещё на что почище подсадят. А ты говоришь – не спать… когда ничего больше нет, кроме красоты, к такой жизни очень быстро привыкаешь, Рома, девчата же не дуры, девчата понимают, что могут иметь гораздо больше, а где раз, там и два, ну, и так далее. То есть это как алкоголизм – нет границы, где стоп, где есть возврат, а где его уже нет… В итоге получается, нет никакого смысла этим заниматься понарошку – не спать то есть. Ну а если учесть, что заказчики через другого-третьего – не совсем уж старики и уроды… девчата в очередь выстраиваются! А там, кому повезёт, – машину, квартиру… У богатых свои причуды. Вон Латанин бывшей звёздочке моей, Фроловой Алле, яхту подарил, так она теперь там и живёт, прямо в синем море…
Стас перевёл дыхание. Солнце садилось. Во всём его неожиданном выступлении чувствовался почему-то очень личный надрыв. Рядом, на ступеньках Манежа, было оживлённо, перед входом затевалось шоу, одинокие модельки болтали по мобильным, но мне не было до всего этого дела.
– Но вообще, я скажу, выигрывают по-настоящему единицы. Как в казино. Им, олигархам, особо-то ничего не надо – девчонок много, коэффициент сменяемости, так сказать, высок, ну и отношение к девчатам всё равно, так сказать, соответствующее. То есть – потребительское. Так что о чувствах разговора, как правило, не встаёт…
– Стас, да ты помнишь Фису, – меня как прорвало после оцепенения, – она же не дура, у неё же есть душа, в конце концов, она же не может не понимать, что жизнь её сейчас – порхание бабочки над огнём?!
– А она, наверно, всё и понимает. Или не понимает. Скорее, не хочет понимать. А это и не важно. У них у многих раздвоение личности. На полном серьёзе, – ободряюще похлопал меня по плечу. – Ладно, мне пора. Не унывай, всё ещё будет. Давай с нашими девчонками познакомлю, – с провокационной улыбкой подбросил он.
Это действительно была провокация – я-то чувствовал, что Стас внутренне всё же ревновал воспитанниц к мужскому вниманию и, насколько понимал я его, не упускал случая лишний раз проверить свой коллектив на непробиваемость. Насколько же всё это было пустое… Почти физически ощущал я, как Фиса всё глубже уходила под ту пресловутую черту, из-под которой, при всём моём желании, принять я её больше не смогу.
Вспомнился Леонардо ди Каприо из «Титаника», с широко открытыми глазами уходящий под лёд навсегда. Прощай и ты, Фиса. Спазм рыдания вцепился в горло, но я не дам ему прорваться сквозь сомкнутые челюсти. Я выплесну его потом, в одиночестве. Самая-самая, безоглядно любимая женщина безвозвратно погибала на моих глазах…
Оболью голову холодной, закапаю глаза «визином». Залижу волосы назад. Пройду ещё раз по проходу – зачем?..
Я опять возле «ХУЗ’а»… —? Ах да, надо же попрощаться со Стасом. Так благодарен я ему за неожиданно откровенный монолог.
Чем угодно богат уходящий день – только не знакомствами. Да в былые времена не ушёл бы я из такого места меньше чем с десятком телефонов! Старею?.. И чем ведь дальше, тем ещё легче и свободней будет на душе, когда усталый извращённый мозг, как вот сейчас, вроде бы не обнаружив взлелеянного своего идеала, пошлёт мне примирительный импульс: зачем?.. ЕЁ здесь нет – и быть не может!..
…а ведь время-то уходит, господи, а?! Дай мне ещё мой шанс, дай мне его сейчас же – стереть, преодолеть, забыть!
Дай хоть кого-нибудь!..
Стоп! То самое искушённое моё боковое зрение – которое не видит деталей, но безошибочно улавливает нужный образ – рефлекторно напряглось, потянув обратно уходящий взгляд.
В пяти метрах, эмоционально беседуя по мобильному, крутился всё какой-то… суслик. Немного сутулясь, хрупкая девулька в смешном клёше и простой чёрной майке щебетала-заливалась, вся в своих каких-то темах. Особая, полудетская разболтанность узких бёдер… Вот завела распущенные волосы за ушко… Качнувшись им в такт, повернулась…
А лицо-то, бог мой, совсем детское – носик чуть вздёрнут, губки бантиком. Только большие красивые глаза – серые серьёзные миндалины – да победоносный абрис бровей выигрышно и по-взрослому венчают её подростковую породу.
(И тут… тут мы сделаем паузу. Нарочно – на самом интересном месте – отступим немножко прочь, в сторону с главной нашей дороги, вернёмся чуть назад, затерявшись сознательно в земляничных тропках – так, понарошку и ненадолго: поупражнять перо в опусах любовного потока сознания. Ибо то сочинял не я, ей-богу – сам тёмный Гумберт в столь драматичной, критической для автора коллизии нащупал всё ж в его натуре те самые скользкие струнки сладострастного наблюдателя.)
Да, я узнал тебя тогда сразу, Светик, мой несказанный Светик, я узнал тебя краешком глаза, ещё даже и не взглянув в твою сторону, а простые и милые подробности твоей внешности смакую лишь теперь, в бессильном экстазе запоздалого творческого порыва. Моё израненное, голодное мужское эго жёстко выцепило тебя, тёпленькую, невидящую, ничего не подозревающую, из твоей тогдашней сиюминутности, из того пошленького контекста, чтобы вынести тебя в вечность – на острие пера.
Теперь-то я могу признаться тебе, Светик, что влюбился в тебя – по-своему – быть может, неосознанно готовясь к своему грядущему прорыву, уже при первом нашем идиотском и благословенном знакомстве, когда 23 февраля, после очередной «встречи со спонсорами» Фиса привела тебя к нам ночевать. Она представила тебя как свою коллегу – модель, но только совсем ещё маленькую девочку: «Четырнадцать лет!» – предупредила она меня по телефону с некой гордостию, из коей можно было заключить, что малый возраст в высокой цене в вашей нелёгкой профессии. И вот девчонка сильно напилась – с горя, оттого, что не берут в Австрию на показы нижнего белья, и её обязательно убьют родители, если увидят в таком состоянии…
«Здра-авствуй, Рома», – пьяненькая вдребадан, сильно грассируя, выдала ты заученную с Фисой нехитрую фразу и, расталкивая шаткие стены коридора, прошествовала в нашу маленькую квартирку. И Фиса ещё долго стаскивала с тебя в ванной штанишки, а потом ты блевала, блевала в зелёный тазик, в то время как Фиса что-то, как всегда, врала мне на кухне, объясняя свой поздний приход вынужденным ожиданием владельца журнала «Плейбой», за неявку которого в ресторан ей была выплачена двухсотдолларовая неустойка… – а мне было почти уже всё равно, мои уши были все в лапше и жаждали новых ощущений. И я прислушивался к доносящимся из комнаты рвотным стонам, к этим приглушённым звукам твоей беззащитной невольной неловкости. Потом сделал чай, а ты тихо сопела уже на раздвинутом кресле, выставив острые голые коленки. Мы с Фисой переглянулись, хохотнув в нашем стиле – «пьяная + малышня = пьянышня!», легли на диване, а я долго не мог уснуть – всё общупывал эту почему-то понравившуюся мне ситуацию, – ну ладно, с кем не бывает, всё представлял себе твои серые глазищи, серьёзные и мутные от алкоголя (а вообще, интересно, какие?), всё раздумывал, в каком состоянии могли находиться твои отношения с мальчатами, и в ватном предсонном оцепенении смутно являлись мне различные варианты того, а что там дальше, за коленками, под тёплым одеяльным томлением. Ты не давала покоя мне, неведомая маленькая женщина, нечаянно поскользнувшаяся в чужой разваливающийся мирок, и я невинно изменял уже наутро своей великолепной, виртуально низложенной Фисе с ромашковыми ароматами твоих скомканных простынь.
И потом, через месяц, я снова почуял твою полувзрослую стать, когда вдруг столкнулся с тобой, застукал тебя у порога нашей открытой квартирки – почему-то с моей спортивной сумкой на хрупком плече. Ты стояла насмерть, ты стояла так сурово, покачиваясь от непомерности своей клади и от выпитого на своём дне рождения, что я понял, что это – конец, что сумка набита Фисиными вещами, которые она затолкала в неё впопыхах, кое-как, чтобы смотаться, пока меня нет, чтоб навсегда исчезнуть из моей жизни. Как мне стало тогда плохо – и как прекрасно тяжеловесны были твои подёрнутые алкогольной поволокой потупленные глаза, маленькая серьёзная помощница – и что ты тогда думала себе? – вот, наверно, козёл старый, так тебе и надо!.. И было неловко и стыдно перед тобой, и даже в ту мерзкую минуту, разбираясь со рвущейся вон Фисой, в совершенном уже отчаянии – я одновременно, будто другим, светлым, запасным зрением видел тебя, спокойно стоящую за дверью, сутулящуюся под несуразной ношей, видел тебя – нечаянной и непрошеной предвестницей какой-то иной, потенциально безоблачной жизни…
У меня есть всего миг, чтобы перехватить её, живущую ещё последними нотками своей камерной телефонной сюиты, у окружающего бесстрастно галдящего мира. И – вдруг обвалившийся на меня прилив сил весь переходит во взгляд, в задорно заигравшие ямочки…
…главное – не что говорить, а как!
Проводит по моему лицу затуманенным взором, непонимающе улыбается…
– Ка-а-ак?! Ты – меня – не помнишь?!! – артистично тяну вразнобой уверенным сочным баритоном. – Ну-ка, быстро! Я же – Роман!.. Бывший Фисин муж, – добавляю скромно.
Тень понимающей улыбки, переходящей в стыдливую. Ага, стесняешься меня за наши предыдущие встречи! Стой, Светик, не стыдись, мне ведь тоже не очень ловко: ай-яй, какой большой дядя – и к такой маленькой девочке!.. Но, малыш, пойми, я просто должен взять твой телефон! Вон уже какой-то серый прыщавый тип на стенде «ХУЗ’а» напрягся, косо посматривая на нас сквозь стекло аквариума…
…и что, чёрт возьми, говорить, чтобы остался один я – я один, вот он я, самый для тебя самый, дурочка, чтоб и в помине не было всех этих пошлых чужих мужиков, шастающих вокруг?!
А ничего, надо проще. Искреннее. Ты мне очень, очень-очень, понимаешь? – ещё тогда, когда – несмотря ни на что, сразу, быстро и серьёзно!.. Ура-а-а! Так мы дружим?! Нет-нет, не здесь. Ты что – у всех на виду! И я уж весь – одно большое ухо, готовое впитать, всосать твой телефон…
– Оставьте лучше вы мне свой.
Бесшабашно распахнувшаяся было Вселенная стремительно сужается, хлопнув прямо перед носом, – ну а чего я ждал вот так, с пол-оборота?.. Да и малютка она ещё совсем, немножко вдруг даже жалко её и стыдновато за такой напор, а то ещё и Фисе расскажет, то-то вместе посмеются… Ой, я идио-о-от! Опять заливается у неё мобильный, будь он неладен. Ну, ты нарасхват, девочка, вон и серый тип со стенда направляется сюда с недобрым прыщавым лицом – моя ситуация рассыпается, разваливается… Вот она уже подносит телефон к ушку, опять качнув волосами, – и вдруг скороговоркой, не смотря на меня, выпаливает в мою сторону заветные семь цифр!
Как бисеринки ссыпала.
– Ало. – И отвернулась.
Вот оно, счастье. Семь цифр чётким моментальным оттиском вбиты в память – и вот уже расслабились, затеяли чехарду – не перепутать бы!..
И пусть тот прыщавый тип что-то уже запальчиво выговаривает моему Светику, а она, бедная, тоскливо ёрзает на месте, пусть даже Стас просёк ситуацию и теперь настороженно улыбается – так-так, а те две ряженые куколки перехихикиваются, глядя на меня, – теперь у меня есть семь цифр. Маленькая тропинка к тебе. И я, как ни в чём не бывало, прохожу на прощанье мимо стенда, где чуть не стал уже достопримечательностью, чтобы легко пожать руку Стасу, поймав чужой непонимающий взгляд Светы (откуда это они друг друга знают?), который и растаял уже под моей проникновенной улыбкой: ну что, малыш, вот и подружились!
Двенадцать ночи. Сижу, откинувшись, в своём кожаном винтовом кресле. Глаза закрыты в потолок. Ушки на макушке. Голова в тоске. Банка пива на журнальном столике.
Что нужно мне от этого подростка с длинными конечностями? Почему я, стремительный и ходкий, не облеплен сегодня телефонами, как поволжский паровоз – саранчой в 1933-м?
1 2 3 4 5 6
…ну так какие проблемы? Штурмуем девчат с лёта – чисто душой, чисто интеллектом!
…и зачем тебе, вообще-то, бицепс, котлы и эклипс?
Наполненный такой вот меланхолией, приближался я уже к выходу, как вдруг до боли знакомая анаграмма «XYZ» на одном из стендов притянула к себе. Икс-игрек-зет, славный «ХУЗ»! Единственное, по секрету скажем, в Москве модельное агентство, занимающееся исключительно по профилю. Моделированием то есть, а не блядками. (Потому и на собственный офис до сих пор не заработало.) Когда-то, лет пять назад, Фиса ходила в этом «ХУЗ’е» в любимицах, чуть не в примах… Фиса, Фиса, везде Фиса. Сквозь аквариум стенда ищу шевелюру и греческий профиль хозяина – вот он, Стас, как всегда, замороченный, облепленный, обвешанный девчонками.
– Ба-а! Какие люди. Ну, пойдём. Девочки, пять минут!..
Интеллигентно полуобняв меня за талию (уй, здоровый какой стал – качаешься?), он аккуратно вывел меня к выходу, на воздух, на предзакатную Манежную площадь.
Сердце сжалось, потому что сейчас надо будет сказать о Фисе, о том, что нас больше нет. Нас, красивых и таких игриво-влюблённых друг в друга, какими были мы для всех вокруг, больше нет! А что они все думают себе, интересно, когда узнают? На лице удивление, сожаление – а внутри-то, поди, злорадство какое-нибудь. И ещё мне кажется: все свидетели нашего дымящегося пепелища начинают в душе смеяться – именно надо мной – ага, довыё…лся ты своей Фисой… Вообще-то, Стас вряд ли – он всегда был мне симпатичен неуловимой интеллигентской печалью во всепонимающих глазах. Всё равно. Надо бы напустить на себя какую-нибудь энергичную мину, прикрывающую разорённое дупло.
– Ну, старик, сколько зим. С Фисой-то мы…
– Да, я знаю, – сухо бросил Стас и посмотрел сквозь меня и куда-то поверх. (Откуда только все всё узнают на этой земле.) – Как раз хотел поговорить. Жалко, конечно. Вот жизнь. То видели её в каком-то ресторане, то во французском посольстве – документы делала на Сен-Тропе… И всё – с группой девушек, так сказать. Волосы теперь чёрные, то нарощенные – длиннющие, то каре…
…Сен-Тропе, Лазурный берег! Сердце, сердце уже затюкало. Так вот они, эти поездки «на показы» по Европе, о которых она мне месяц ещё назад щебетала с таким неподдельным подъёмом! А я-то радовался всё за неё – ну наконец займётся чем-то более-менее ей близким, да ещё и деньги приносящим! И собою заодно гордился – какой я редкий и понимающий муж, посмотрите-ка на меня – почти не ревную!..
– Я, конечно, не знаю, что у вас там было, – задумчиво продолжал Стас, – но ты её хоть держал . А теперь что будет, неясно. Это, как ты понимаешь, лотерея – кто и снюхивается… Хотя, может, найдёт себе олигарха, такое тоже там бывает, и нередко.
Наверно, что-то дёрнулось в моём потерянном уже лице, потому что Стас тут же понимающе успокоил меня:
– Да я сам такой же, Рома, – эмоциональный, мы сколько уж друг друга знаем-то – лет семь? – оба, как говорится, искатели приключений… Моя вот Анжела сама из этой Франции не вылезает – всё время какая-то работа в агентствах… Нет – то, что ни у неё, ни у меня никого – это понятно, это однозначно, это даже не обсуждается, – взгляд ушёл куда-то в ноги, – ну, а иногда всё же подумаешь: зачем мне самому-то всё это надо – сидела бы дома, ребёнка давно пора, а тут мучаешься, гадаешь – чем чёрт не пошутит, вот так найдёт себе какого-нибудь… туза. Жизнь такая, никто от этого, что называется… А я не знаю, как переживу, – вдруг искренне признался Стас.
Багровое солнце тревожно садилось на Манеж.
– А от меня – я имею в виду, из агентства, сколько девок – красивых, изумительных девчат – вот так ушло в этот кооператив … А там у них всё поста-а-авлено, я тебе скажу… Начинается всё с ужинов, тех самых невинных ужинов, ну, ты знаешь: покушаешь с каким-нибудь Фаридом в ресторане, поулыбаешься ему, можешь и не улыбаться – 200 долларов будьте любезны! Не хочешь – не спи, насильно никто не заставит, да и контингент не тот – всё газовики да нефтяники, энергетики да металлурги, банкиры да политики. Уважаемые люди! 100 тире 300 баксов за день просто за присутствие – а поди плохо съездить на Лазурный берег на халяву, привезти пару тысяч, да ещё и непорочность впридачу…
– И что же, можно вообще не спать?.. – Я большой ребёнок, я сам от себя в шоке, я всё пытаюсь уцепить соломинку свою…
– Не спать можно, но не нужно. Всё очень скользко и двусмысленно. Было, не было – никогда не узнаешь. Тут сама не заметишь, как всё будет!.. Жизнь-то лёгкая, красивая, искусственная, увлекает, затягивает – как казино, лотерея, наркотик, компьютерные игры… – Стас, как-то печально вдохновлённый, будто стихи читает. – Но – стоп! – это, скажем так, псевдожизнь, иллюзия занятости, реального-то напряжения нет, понимаешь? Иная проснётся в ужасе: боже, что я делаю, а дальше-то что будет? – вокруг оглянется, а круг-то замкнут, кругом-то все такие же… Ориентиры сбиваются, тропинка только вниз, легче не думать, а тут её на кокс так невзначай, или ещё на что почище подсадят. А ты говоришь – не спать… когда ничего больше нет, кроме красоты, к такой жизни очень быстро привыкаешь, Рома, девчата же не дуры, девчата понимают, что могут иметь гораздо больше, а где раз, там и два, ну, и так далее. То есть это как алкоголизм – нет границы, где стоп, где есть возврат, а где его уже нет… В итоге получается, нет никакого смысла этим заниматься понарошку – не спать то есть. Ну а если учесть, что заказчики через другого-третьего – не совсем уж старики и уроды… девчата в очередь выстраиваются! А там, кому повезёт, – машину, квартиру… У богатых свои причуды. Вон Латанин бывшей звёздочке моей, Фроловой Алле, яхту подарил, так она теперь там и живёт, прямо в синем море…
Стас перевёл дыхание. Солнце садилось. Во всём его неожиданном выступлении чувствовался почему-то очень личный надрыв. Рядом, на ступеньках Манежа, было оживлённо, перед входом затевалось шоу, одинокие модельки болтали по мобильным, но мне не было до всего этого дела.
– Но вообще, я скажу, выигрывают по-настоящему единицы. Как в казино. Им, олигархам, особо-то ничего не надо – девчонок много, коэффициент сменяемости, так сказать, высок, ну и отношение к девчатам всё равно, так сказать, соответствующее. То есть – потребительское. Так что о чувствах разговора, как правило, не встаёт…
– Стас, да ты помнишь Фису, – меня как прорвало после оцепенения, – она же не дура, у неё же есть душа, в конце концов, она же не может не понимать, что жизнь её сейчас – порхание бабочки над огнём?!
– А она, наверно, всё и понимает. Или не понимает. Скорее, не хочет понимать. А это и не важно. У них у многих раздвоение личности. На полном серьёзе, – ободряюще похлопал меня по плечу. – Ладно, мне пора. Не унывай, всё ещё будет. Давай с нашими девчонками познакомлю, – с провокационной улыбкой подбросил он.
Это действительно была провокация – я-то чувствовал, что Стас внутренне всё же ревновал воспитанниц к мужскому вниманию и, насколько понимал я его, не упускал случая лишний раз проверить свой коллектив на непробиваемость. Насколько же всё это было пустое… Почти физически ощущал я, как Фиса всё глубже уходила под ту пресловутую черту, из-под которой, при всём моём желании, принять я её больше не смогу.
Вспомнился Леонардо ди Каприо из «Титаника», с широко открытыми глазами уходящий под лёд навсегда. Прощай и ты, Фиса. Спазм рыдания вцепился в горло, но я не дам ему прорваться сквозь сомкнутые челюсти. Я выплесну его потом, в одиночестве. Самая-самая, безоглядно любимая женщина безвозвратно погибала на моих глазах…
Оболью голову холодной, закапаю глаза «визином». Залижу волосы назад. Пройду ещё раз по проходу – зачем?..
Я опять возле «ХУЗ’а»… —? Ах да, надо же попрощаться со Стасом. Так благодарен я ему за неожиданно откровенный монолог.
Чем угодно богат уходящий день – только не знакомствами. Да в былые времена не ушёл бы я из такого места меньше чем с десятком телефонов! Старею?.. И чем ведь дальше, тем ещё легче и свободней будет на душе, когда усталый извращённый мозг, как вот сейчас, вроде бы не обнаружив взлелеянного своего идеала, пошлёт мне примирительный импульс: зачем?.. ЕЁ здесь нет – и быть не может!..
…а ведь время-то уходит, господи, а?! Дай мне ещё мой шанс, дай мне его сейчас же – стереть, преодолеть, забыть!
Дай хоть кого-нибудь!..
Стоп! То самое искушённое моё боковое зрение – которое не видит деталей, но безошибочно улавливает нужный образ – рефлекторно напряглось, потянув обратно уходящий взгляд.
В пяти метрах, эмоционально беседуя по мобильному, крутился всё какой-то… суслик. Немного сутулясь, хрупкая девулька в смешном клёше и простой чёрной майке щебетала-заливалась, вся в своих каких-то темах. Особая, полудетская разболтанность узких бёдер… Вот завела распущенные волосы за ушко… Качнувшись им в такт, повернулась…
А лицо-то, бог мой, совсем детское – носик чуть вздёрнут, губки бантиком. Только большие красивые глаза – серые серьёзные миндалины – да победоносный абрис бровей выигрышно и по-взрослому венчают её подростковую породу.
(И тут… тут мы сделаем паузу. Нарочно – на самом интересном месте – отступим немножко прочь, в сторону с главной нашей дороги, вернёмся чуть назад, затерявшись сознательно в земляничных тропках – так, понарошку и ненадолго: поупражнять перо в опусах любовного потока сознания. Ибо то сочинял не я, ей-богу – сам тёмный Гумберт в столь драматичной, критической для автора коллизии нащупал всё ж в его натуре те самые скользкие струнки сладострастного наблюдателя.)
Да, я узнал тебя тогда сразу, Светик, мой несказанный Светик, я узнал тебя краешком глаза, ещё даже и не взглянув в твою сторону, а простые и милые подробности твоей внешности смакую лишь теперь, в бессильном экстазе запоздалого творческого порыва. Моё израненное, голодное мужское эго жёстко выцепило тебя, тёпленькую, невидящую, ничего не подозревающую, из твоей тогдашней сиюминутности, из того пошленького контекста, чтобы вынести тебя в вечность – на острие пера.
Теперь-то я могу признаться тебе, Светик, что влюбился в тебя – по-своему – быть может, неосознанно готовясь к своему грядущему прорыву, уже при первом нашем идиотском и благословенном знакомстве, когда 23 февраля, после очередной «встречи со спонсорами» Фиса привела тебя к нам ночевать. Она представила тебя как свою коллегу – модель, но только совсем ещё маленькую девочку: «Четырнадцать лет!» – предупредила она меня по телефону с некой гордостию, из коей можно было заключить, что малый возраст в высокой цене в вашей нелёгкой профессии. И вот девчонка сильно напилась – с горя, оттого, что не берут в Австрию на показы нижнего белья, и её обязательно убьют родители, если увидят в таком состоянии…
«Здра-авствуй, Рома», – пьяненькая вдребадан, сильно грассируя, выдала ты заученную с Фисой нехитрую фразу и, расталкивая шаткие стены коридора, прошествовала в нашу маленькую квартирку. И Фиса ещё долго стаскивала с тебя в ванной штанишки, а потом ты блевала, блевала в зелёный тазик, в то время как Фиса что-то, как всегда, врала мне на кухне, объясняя свой поздний приход вынужденным ожиданием владельца журнала «Плейбой», за неявку которого в ресторан ей была выплачена двухсотдолларовая неустойка… – а мне было почти уже всё равно, мои уши были все в лапше и жаждали новых ощущений. И я прислушивался к доносящимся из комнаты рвотным стонам, к этим приглушённым звукам твоей беззащитной невольной неловкости. Потом сделал чай, а ты тихо сопела уже на раздвинутом кресле, выставив острые голые коленки. Мы с Фисой переглянулись, хохотнув в нашем стиле – «пьяная + малышня = пьянышня!», легли на диване, а я долго не мог уснуть – всё общупывал эту почему-то понравившуюся мне ситуацию, – ну ладно, с кем не бывает, всё представлял себе твои серые глазищи, серьёзные и мутные от алкоголя (а вообще, интересно, какие?), всё раздумывал, в каком состоянии могли находиться твои отношения с мальчатами, и в ватном предсонном оцепенении смутно являлись мне различные варианты того, а что там дальше, за коленками, под тёплым одеяльным томлением. Ты не давала покоя мне, неведомая маленькая женщина, нечаянно поскользнувшаяся в чужой разваливающийся мирок, и я невинно изменял уже наутро своей великолепной, виртуально низложенной Фисе с ромашковыми ароматами твоих скомканных простынь.
И потом, через месяц, я снова почуял твою полувзрослую стать, когда вдруг столкнулся с тобой, застукал тебя у порога нашей открытой квартирки – почему-то с моей спортивной сумкой на хрупком плече. Ты стояла насмерть, ты стояла так сурово, покачиваясь от непомерности своей клади и от выпитого на своём дне рождения, что я понял, что это – конец, что сумка набита Фисиными вещами, которые она затолкала в неё впопыхах, кое-как, чтобы смотаться, пока меня нет, чтоб навсегда исчезнуть из моей жизни. Как мне стало тогда плохо – и как прекрасно тяжеловесны были твои подёрнутые алкогольной поволокой потупленные глаза, маленькая серьёзная помощница – и что ты тогда думала себе? – вот, наверно, козёл старый, так тебе и надо!.. И было неловко и стыдно перед тобой, и даже в ту мерзкую минуту, разбираясь со рвущейся вон Фисой, в совершенном уже отчаянии – я одновременно, будто другим, светлым, запасным зрением видел тебя, спокойно стоящую за дверью, сутулящуюся под несуразной ношей, видел тебя – нечаянной и непрошеной предвестницей какой-то иной, потенциально безоблачной жизни…
У меня есть всего миг, чтобы перехватить её, живущую ещё последними нотками своей камерной телефонной сюиты, у окружающего бесстрастно галдящего мира. И – вдруг обвалившийся на меня прилив сил весь переходит во взгляд, в задорно заигравшие ямочки…
…главное – не что говорить, а как!
Проводит по моему лицу затуманенным взором, непонимающе улыбается…
– Ка-а-ак?! Ты – меня – не помнишь?!! – артистично тяну вразнобой уверенным сочным баритоном. – Ну-ка, быстро! Я же – Роман!.. Бывший Фисин муж, – добавляю скромно.
Тень понимающей улыбки, переходящей в стыдливую. Ага, стесняешься меня за наши предыдущие встречи! Стой, Светик, не стыдись, мне ведь тоже не очень ловко: ай-яй, какой большой дядя – и к такой маленькой девочке!.. Но, малыш, пойми, я просто должен взять твой телефон! Вон уже какой-то серый прыщавый тип на стенде «ХУЗ’а» напрягся, косо посматривая на нас сквозь стекло аквариума…
…и что, чёрт возьми, говорить, чтобы остался один я – я один, вот он я, самый для тебя самый, дурочка, чтоб и в помине не было всех этих пошлых чужих мужиков, шастающих вокруг?!
А ничего, надо проще. Искреннее. Ты мне очень, очень-очень, понимаешь? – ещё тогда, когда – несмотря ни на что, сразу, быстро и серьёзно!.. Ура-а-а! Так мы дружим?! Нет-нет, не здесь. Ты что – у всех на виду! И я уж весь – одно большое ухо, готовое впитать, всосать твой телефон…
– Оставьте лучше вы мне свой.
Бесшабашно распахнувшаяся было Вселенная стремительно сужается, хлопнув прямо перед носом, – ну а чего я ждал вот так, с пол-оборота?.. Да и малютка она ещё совсем, немножко вдруг даже жалко её и стыдновато за такой напор, а то ещё и Фисе расскажет, то-то вместе посмеются… Ой, я идио-о-от! Опять заливается у неё мобильный, будь он неладен. Ну, ты нарасхват, девочка, вон и серый тип со стенда направляется сюда с недобрым прыщавым лицом – моя ситуация рассыпается, разваливается… Вот она уже подносит телефон к ушку, опять качнув волосами, – и вдруг скороговоркой, не смотря на меня, выпаливает в мою сторону заветные семь цифр!
Как бисеринки ссыпала.
– Ало. – И отвернулась.
Вот оно, счастье. Семь цифр чётким моментальным оттиском вбиты в память – и вот уже расслабились, затеяли чехарду – не перепутать бы!..
И пусть тот прыщавый тип что-то уже запальчиво выговаривает моему Светику, а она, бедная, тоскливо ёрзает на месте, пусть даже Стас просёк ситуацию и теперь настороженно улыбается – так-так, а те две ряженые куколки перехихикиваются, глядя на меня, – теперь у меня есть семь цифр. Маленькая тропинка к тебе. И я, как ни в чём не бывало, прохожу на прощанье мимо стенда, где чуть не стал уже достопримечательностью, чтобы легко пожать руку Стасу, поймав чужой непонимающий взгляд Светы (откуда это они друг друга знают?), который и растаял уже под моей проникновенной улыбкой: ну что, малыш, вот и подружились!
Двенадцать ночи. Сижу, откинувшись, в своём кожаном винтовом кресле. Глаза закрыты в потолок. Ушки на макушке. Голова в тоске. Банка пива на журнальном столике.
Что нужно мне от этого подростка с длинными конечностями? Почему я, стремительный и ходкий, не облеплен сегодня телефонами, как поволжский паровоз – саранчой в 1933-м?
1 2 3 4 5 6