А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Ого, отменный аппетит у вас, Николай, приятно посмотреть! Ну-с, на поправку дело идет, явно, что на поправку! И коллеги мои того же мнения.
– Он… он… Я его давно таким не видела, много лет, он абсолютно нормален.
– Тихо, тихо, тихо, тихо, уважаемая Татьяна Владимировна, не спуг-ни-те, врач здесь не вы, хотя в ваших словах пожалуй что рождается натуральная подлинная правдивая истина. Николай!
– Да? Так я действительно здоров, так что ли?
– Почти. Вы поели, или еще будете?
– Нет! Да! Поел, все, я уже сыт. Спасибо.
– За обед вы вашей супруге спасибо скажите, не мне. Тогда, коль скоро вы насытились, пожалуйста, сядьте поудобнее и поспите. Да… Спите. Я разбужу, когда надо будет. Тата?
– Ты его гипнозом усыпил? Так вот сразу? Он ничего не слышит?
– Примерно. Тата, день и жизнь продолжаются, у нас есть толика времени, и мы должны ее использовать по максимуму. Готова? Поменьше рассуждений и почетче ответы, ладно?
– Да, я поняла. Готова. А где…
– Вносят изменения в больничные карты. Он вышел из своей болезни полностью, и только от него зависит – быть ему здоровым всегда, или на краткую побывку.
– Ты просто гений. Ведь я его действительно много лет таким не…
– Ты сказала мне, что он тебе бывший муж, а ведь вы не разведены.
– Ну какое это имеет значение? По сути-то отдельно жили… Живем. Так ему хоть какая-то защита, что у него семья и близкие…
– А родители?
– Отец, вроде бы жив, где-то во Владивостоке, но у него другая семья, и они друг с другом не знаются лет десять.
– Понятно. Других же родственников у него нет. То есть, в переводе на коммунально-бытовой язык, ты его берешь жить к себе, в однокомнатную квартиру.
– А что, есть варианты? Куда еще? Да, ко мне в «однюшку».
– А кто он по профессии?
– Никто. Закончил ВГИК, по курсу сценаристов, но писателей сейчас как собак нерезаных. Со сценариями у него не заладилось, он и в кинооператоры собирался, и в режиссеры.
– Тогда вопрос тебе: на фига?
– Что на фига?
– Человек с несмываемым пятном в анамнезе, без профессии, без стержня и корней, на хрена он тебе нужен?
– Как это? Ты о чем? Он же мне муж, и я его люблю.
– Я могу разбудить его прежним, как вчера и год назад. Местные врачи мне кое-чем обязаны, как выяснилось, и ждут только моего слова – без скрипа и звука вернут ему прежнее койко-место и соседей, что уже второй час маются за пределами родной палаты. На осколках прежней вашей жизни ты сумела построить новую, какую ни на есть – а свою, себе и ребенку. Теперь ведь она опять рухнет, а что впереди – тебе неведомо, и вам с ним уже не по двадцать лет. Куда он пойдет? К тебе? А дальше? Ничего не умеет и ничего не знает, голый, с подорванным здоровьем. Ведь ему одеться не во что, кроме как в эту пижаму и рубашки с трениками из секонд-хенда? Ты уверена, что всех троих прокормишь? По названию он мужик – а ведь будет дармоедом и долго им будет. Пасть жертвой чужого милосердия – что может быть горше? А?
– Это… Да, я как-то не подумала. И ты… Вил, ты можешь его разбудить прежним? Сумасшедшим? Да? И его оставят здесь, дальше «лечиться»?
– Да.
– У тебя на это есть такая власть?
– Власть? Нет. Возможности, скажем так. Рычаги влияния. Контора у нас могучая.
– Погоди. Ты же говорил, что работаешь в страховой компании?
– Ничего подобного. Это Филарет там работает, а я прикомандирован к нему по одному делу и совсем из другой фирмы, зарегистрированной от Минздрава. Гм… Вспомни. Вот видишь, ты уже вспомнила.
– Да. Я вспомнила, извини, пожалуйста. Ты хороший врач, если так вот взял и не только диагноз поставил, но и… ход болезни переломил. И обратно, получается, тоже можешь?
– Могу.
– И он проснется, как все привыкли, чокнутым, я выброшу газету в урну, салфетку и посуду в сумку, вытру ему рот, суну стольники по карманам – врачу, медсестре, санитарке… Все будет как было…
– Да. И поедем со мной, по моим делам. А вечерком, как дочку уложишь, я тебя встречу и махнем в кино. А потом в клуб куда-нибудь закатимся до утра.
– В клуб? Сто лет не была!
– Да. В бильярд скатаем, по рублю партия, в русский бильярд, а не в тот, где лузы шириной с футбольные ворота, поужинаем с советским шампанским, а то и с настоящим французским, махачкалинского розлива! Потом еще куда-нибудь переместимся. А под утро к тебе. Я тоже давно не отдыхал по-взрослому. Ну так что?
– А Николай?
– А Николай проснется как был, в слюнях. Разве что кошмаров и боли в нем будет поменьше, раза в два примерно. И пореже наполовину.
– Но он же верит мне. Он сейчас, в данную минуту нас не слышит?
– Никоим образом, не беспокойся. Я тебя понимаю, вижу твои сомнения; сердце – сердцем, однако же и ты подумай.
– Вот я и думаю.
– Да, подумай. И прежде всего о себе и о дочери. Как вы жить будете всем табором на твою зарплату, на какие шиши ты будешь одевать его и обувать, где работу ему искать?
– Он мужик, сам должен найти.
– Должен, да не способен, что и выяснилось по опыту прошлой вашей жизни. Это ты теперь по жизни мужик, семью обеспечиваешь и одна на все проблемы. Он ведь не способен был? Не способен. Думаешь, сейчас скорехонько исправится? Ты, женщина, как и положено подруге жизни, должна опорой ему быть, но не только ширмой, которая защищает его от пыли, ветра и визита сантехников, не только костылем-подпоркой на каждый гром и чих, не только дневной-ночной кормилицей-давалицей, не только спасательным кругом, не только отдушиной, куда он может выкрикивать обиды и маниловские мечты о будущем. Погоди, возразить всегда успеешь, дай я еще скажу. Ты ведь мне не безразлична, хотя мы и знаем друг друга чуть да едва. Ты говоришь, что любила его?
– И сейчас люблю.
– Да ладно тебе. Сколько лет ты с ним жила и ждала, когда начнут сбываться все его обещания, когда упадет на вас, просыплется дождь золотой и серебряный? Где его деньги? Где слава? Где – не скажу счастливая – где обычная нормальная жизнь? Сегодня вечером праздник закончится, дочка обретет папу, а завтра? Куда вы поставите ее кровать и письменный стол, чтобы ей уроки делать без помех? Как ты мыслишь, сколько времени понадобится, чтобы твоя Ксюха разочаровалась в никчемном папочке? Надеюсь, он не планирует научить ее по запаху отличать маковые посевы от конопляных? В порядке передачи опыта и житейской мудрости?
– Нет!
– Что нет?
– Замолчи. Я умоляю. У нас есть еще время?
– Сколько угодно в пределах одного получаса. Дольше будет просто неприлично и нечестно по отношению к остальным сумасшедшим.
– А ты можешь разбудить его нормальным?
– Да. Относительно нормальным разумеется, ибо все мы с придурью, если смотреть на нас незамыленным марсианским взглядом. Проснется таким же дееспособным, каким он был, скажем, в двадцать лет. Это я могу.
– И он не сорвется в прежнее состояние? Рецидив возможен? И если да, на какую ремиссию можно рассчитывать – год, два, пять?
– Он будет излечен. Вполне здоров будет, а не подлечен. Это означает, что психика его никогда не вернется в сегодняшнее больное состояние, если сам он этого не захочет и не приложит к этому усилия, как в прошлой его жизни. Он даже от влияний наркоты свободен, я порвал ту ниточку, что постоянно, всю оставшуюся жизнь искушает бывшего нарка взяться за нее и пойти, пойти, пойти за грезами туда, в логово Минотавра. Но он может все восстановить, если постарается, связать порванное, вернуть утраченное. И сделать это еще до наступления Нового года. Тут уж не сторож я похоти его.
– Разбуди его, пожалуйста. Пусть он проснется здоровым, и мы уйдем. Мы можем отсюда уйти? Что с его больничным?
– Можете. Все документы оформлены в надлежащем порядке. Но. Подумай еще раз, Тата, спроси свой разум и сердце – куда и зачем вы уйдете? Вы четвертый год чужие люди, ты доказала себе и всему миру, что способна прожить сама, собственными силами. А он отнюдь не доказал этого. Ты могла бы жить, худо-бедно, улучшая с каждым годом, а будешь прозябать.
– Буди. Будь что будет. Выдержала раз, попробую еще.
– Вот же самурай в юбке. Пардон, в сарафане. А как же наш найтклуб и кино сегодня вечером? Мы только-только успели познать друг друга, а тут хрясь!…
– Вилечка, не мучай меня, кто бы ты ни был. Я тебе благодарна за все, что ты для меня и для нас сделал, честно. Спасибо, низкий тебе поклон. Разбуди его прежним, каким он был до болезни и оставь нас с ним наедине с нашими проблемами.
– Вот как. Где же это наедине, когда с одной стороны батальоны проблем, и с другой вы вдвоем… даже втроем. А ты с мамой советовалась? Ведь она сколько раз тебя предупреждала, еще когда вы только-только познакомились. Опять она за валокордин вплотную возьмется? А при ее давлении…
– Откуда ты знаешь про маму и валокордин? Я ведь ничего тебе…
– Стоп, стоп. Моя ошибка! Откуда бы мне знать, действительно? Гм… Тата, а у тебя ведь наверняка кроме мужа с дочкой есть родные и близкие, ты с ними бы посоветовалась, прежде чем в прорубь нырять?
– Да уж как-нибудь. Буди, Вилик, буди, и еще…
– Я все понял.
– Нет, ты еще ничего не понял. Сегодня утром… Грубо говоря, это был сон и давай о нем забудем.
– Сон? Сон – это сказка-шизофреник. Разве сны бывают такими яркими и кайфовыми?
– Значит, бывают. Я тебе серьезно говорю: было и забыто.
– Понимаю, ситуация поменялась. Мне нравится, что ты такая деловая. Вылитая Джоди Фостер из молчащего ягнятника. Не нервничай, не кусай губки, еще половины от получаса не прошло. А как же забыто, когда мы у Светки то и дело пересекаться будем? Ведь мы реально заняты по совместной работе.
– Да. Но ты же сам говорил, что это аккордное дело, не на постоянной основе, а типа командировки?
– Так и есть.
– А сколько длиться будет ваша командировка?
– Ну… Неделю. От силы полторы-две. Это в самом расперекрайнем случае – две. А может, и на днях закончим, в пределах одной недели.
– Тогда я в ближайшие дни постараюсь не общаться со Светкой, а значит и с вами, то есть с Филом и с тобой видеться не буду. Так будет лучше для нас всех. Я ей по телефону объясню в двух словах, что занята, что муж, то, сё. Буди! Вилик, мы договорились?
– Есс.
– Без обид?
– Безз. Но с глубокими сожалениями. Ты понимаешь хоть реально-то, на что себя обрекла? О, как трудно выйти в открытое море, правя против течения!
– Что?
– Это я так, думаю о твоем будущем.
– Ой, давай вот не будем по новой все заводить. Как бы его одежду получить? У него есть цивильная, должна быть у кастелянши. Я привозила, у меня справка и опись. Где теперь и кого искать? Или лучше не связываться и сбегать в универмаг и по-быстрому купить чего-нибудь попроще, лишь бы до дому доехать. А там уж я…
– Так Азарот Вельзиевич должен был распорядиться, мы договорились, что он сразу все организует, без задержки. А вот и он!
Тер-Тефлоев, открывший дверь, шагнул в сторону, и в коридорном проеме показалась старуха-нянечка, низенькая, с пустым безмятежным лицом, на вытянутых руках горка выглаженной одежды, а сверху ботинки в полупрозрачном пакете.
Тер-Тефлоев положил на тумбочку стопку больничных документов, предназначенных Тате и ее мужу, тотчас же вышел, не произнеся ни слова, а следом нянечка, тоже без единого звука, как сомнамбула, она даже и не взглянула на десятку в Татиной руке.
– По-моему, здесь все психи.
– С кем поведешься. Так я его бужу? Вот его история болезни, кстати, спрячь подальше, авось не пригодится. Жена-героиня, понимаешь… Бужу?
– Буди. И пусть мне повезет на этот раз. Нам всем!
– Пусть повезет. Время залечит что угодно и кого угодно, как-нибудь – да будет!
Неожиданно легко, здесь же на узенькой набережной, поймали покладистого частника, молчаливого и тихого, Тата с мужем устроились на заднем сидении, а Велимир ехать отказался, поскольку им отныне было не по пути. Помахали друг другу ручкой: «Чао!», «Пока!», чтобы никогда уже больше…
А что? Как раз все удачно сложилось: Тата теперь по уши в своих проблемах, и под ногами путаться не будет. Помощник-испытатель – вот он… Где-то рядом должен быть… Впереди лучшая и большая половина дня. Хорошо. Велимир спохватился про себя: забыл спросить у Таты, зачем она вечером приходила к Светке, защитную магию на дверях беспокоила?… Может быть это очень важно? Вряд ли, просто любопытно, а значит, можно полюбопытствовать без риска обрушить скучным ответом игру на самом интересном месте… После секундного колебания Велимир все же потянулся, потянулся мыслью и приоткрыл самый краешек Татиной памяти и сознания… Тьфу, пропасть! Собиралась она посплетничать о нем и Филарете, кто кому больше нравится, с той и другой стороны! Можно было бы и так догадаться, без «подглядываний».
Велимир скосил глаза на предплечье, повыше, тряхнул им, чтобы проверить – в кармане ли обруч с камешком?… На месте. Руки в брюки – и вперед, куда глаза глядят. Но не мешало бы и пожрать. А потом на окраины, лучше в какой-нибудь парк. Велимир шел, вновь переживая в памяти подробности эпизода в больнице, а тот, кого он называл Тер-Тефлоевым, покорно следовал в одном шаге от него, слева сзади.
– Ты бы хоть сменил бы халат на что-нибудь гражд… О, уже? Молодец. А чего такой сутулый, ну-ка распрямился! Вот, совсем другое дело – кавалергард! Теперь видно, что терапевт Бесенков впрок тебе пошел. И клыки спрячь, не зоопарк. Может, ты на меня скалишься?
– Нет, владыка.
– Смотри мне! Я заверну вот в это кафе, перекушу малость, а то все сыты, довольны, один я позабыт-позаброшен. Стой смирно, прохожих не задирай. Я постараюсь быстро – и поедем на лоно природы в парк Сосновку.
Глава 11
Слава, деньги, власть, секс – все это не пустяки, если на них не размениваться. И все это есть, или может быть у меня, но я редко ими злоупотребляю, ибо сказано: умеренность – роскошь королей, а я ли не сам себе король королей? Впрочем, время от времени и от умеренности следует воздерживаться.
Чем еще мне люб человеческий образ жизни – так это возможностью и способностью удивляться, когда его ведешь. Прелестно и восхитительно дурачиться, дурачить себя и других! Живя, пересекая вплавь и вброд повседневность, вольно или невольно ты представляешь себе, прогнозируешь одно – а тебе встречается другое. Ты сличаешь реальность с прогнозом, обнаруживаешь сто разниц и диву даешься: если простец – просто удивляешься отличиям, если круток или подкруток – себе поражаешься, своей способности заблуждаться так разительно.
Короче, шагнул я сквозь дверь, из Пустого Питера к себе – и варежку отвесил!
Мой Бруталин, оказывается, ринулся выполнять мои повеления, касаемо внешнего вида моих слуг и своего собственного, а также, поскольку это не противоречило моим указаниям и ничем не угрожало моему благополучию и здоровью, развернулся и вдоль по интерьеру, но самую чуть. «Разведи руками и мычи от полноты чувств, господин Зиэль и удивись, удивись, мышь тебе в голову, на своих питомцев!» – Вот что мне сказали декоративные перемены в исполнении джинна Бруталина, моей властью назначенного старшим над остальными домашними слугами-джиннами. В коридоре, сразу же слева, меньше чем в метре от входа, возник вбитый в стену гвоздь, а на нем повисла на белом шнурке, который одновременно и рамка, не знаю как назвать: композиция не композиция, картина не картина – в общем, на черном псевдобархатном прямоугольном поле (словно бы квадрат Малевича чуточку растянулся вниз под собственной тяжестью), во множестве мест дырявом, расположились в несколько рядов шесть глаз. Не три пары, а именно шесть разных глаз, каждый из которых как бы высовывается из прорехи. Там, где прореха не закрыта глазом – видна подкладка, желтоватая, непонятного материала. Вполне возможно, что художник Бруталин сделал подкладку из содранной с кого-то кожи, я бы не удивился, ибо – есть сходство.
Глаза я мгновенно идентифицировал, что, все-таки, не помешало мне ошалеть на славу – очень уж неожиданная выдумка. Слева направо, сверху вниз – все мои домашние джинны оказались помещены – насколько я проник в замысел Бруталина – в «таблицу ожидания»: Бергамот, Боливар, Баромой, Бельведор, Брюша, Баролон.
Каждому из них Бруталин позволил глядеть из таблицы наружу, но почему-то – оставил наблюдающими по одному глазу от каждого.
– Зело очумляюще и преизрядного зраку! – вскричал я в виде приветствия Бруталину. – Ну, брат, и задал ты мне перфомансу!
– Рад служить сагибу! – Для себя Бруталин отчубучил аттракцион еще того покруче: на противоположной от картины стене, почти на самом углу маленькой прихожей, в стену оказался вбит еще один гвоздь, а на нем на витой шерстяной нити, зеленое с желтым, повисла здоровенная пробирка, заткнутая пробкой, прозрачная, белого стекла, а в ней-то и угнездился наш Бруталин, как он есть, только маленький и с букетом в руках! То, что он теперь в полный рост, с ногами – это я еще раньше сам ему прямо приказал, остальное – личная инициатива бойца. Увидев меня и услышав мое приветствие, Бруталин вымахнул из пробирки и отвечал уже, стоя передо мною в «натуральный» размер (чуть ниже меня), босыми ногами по линолеуму, кланяясь, разумеется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39