Наконец нас пригласили садиться,
и "трамвайчик" заскользил вниз. Я вдруг почувствовал, что у меня кружится
голова и тошнота подступает к горлу. Это слишком быстро, подумал я. Я не
могу так. Я не готов. Мне надо остаться на вершине и как следует все
обдумать...
Когда я стоял на верхней площадке, в глаза било солнце, заканчивался
же спуск под проливным дождем. "Трамвайчик" немилосердно трепало ветром,
все его железки стонали и скрипели. Я выскочил из кабины, и через пять
минт дождь перестал. Но к этому времени я был уже у подножия Соло Хилл и
летел к набережной, разбрызгивая лужи своими плетеными кожанными
сандалиями.
На платформе, верхом на бочонке, сидел человек. Он был тучен и важен.
Голубая кепка лихо заломлена за ухо. Нет, сэр, это частное владение, и
никто не имеет права подниматься на борт, если не имеет официального
разрешения. Можете себе представить, эта яхта пришла с Гавайев. Смотрите,
как снесло перила - там и вот тут. Ее явно потрепало штормом. Шлюпку,
кажется, смыло прямо вместе с крепежом. Все стекла на мостике повыбиты.
Да, сейчас не самая подходящая пора пускаться в плаванье, особенно на
таких маленьких суденышках.
- Сколько человек прибыло на борту?
- Чего-то в ней не хватает. А-а, якорь оборвало. А так - почти не
пострадала, прямо удивительно.
- Послушайте, женщина на ней была?
- И сработана хорошо, на совесть... Что? Да, она заболела. Он сам ее
вынес с палубы. Инспектор только глянул их бумаги, и они сразу умчались в
больницу. Взяли такси и уехали.
Он объяснил мне, как найти больницу. Я помчался туда. В приемном
покое я застал двух девушек, похожих, как сестры-двойняшки: обе
темно-коричневые, с характерными чертами аборигенов, обе в белом. Но одна
из них была медсестра, и другая - врач. Элис Аласега. Им только что
доставили беременную женщину.
Доктор Аласега не иогла твлечься ни на минуту от своих прямых
обязанностей - разве что для тяжелобольного или матери с ребенком. Поэтому
я ждал около сорока минут, пока она освободится и вернется, чтобы
поговорить со мной в своем кабинете.
- Вы интересуетесь миссис Бриндль?
- Да. Что с ней случилось?
- Какое вы к ней имеете отношение?
- Я просто ее друг.
- Тогда почему бы вам не спросить об этом у ее мужа?
Я замялся.
- Конечно же, я непременно пойду потом к нему и расспрошу обо всем,
но знаете, мне бы хотелось быть уверенным... что он соображает, что
делает.
- Не понимаю.
- Вы тоже думаете, что Линда Бриндль в состтянии продолжать этот
круиз? "Лань" очень сильно потрепана. Я имею ввиду, не кажется ли вам, что
с Линды уже хватит?
Она посмотрела на меня изучающе, и я изо всех сил постарался
выглядеть искренне обеспокоенным другом. Наконец она проговорила:
- Я не психоаналитик. Я не знаю, что вам сказать. Мне показалось, что
миссис Бриндль в данный момент находится в состоянии глубочайшей
депрессии. Она почти ничего не воспринимает. Кровяное давление понижено.
Рефлексы заторможены. Насколько я понимаю, неделю назад она пыталась
покончить с собой. Вскрыла себе вены. Ее муж едва успел поймать ее и
перетянуть запястья. Сама она об этом почти ничего не помнит. Но она
уверена, что лучше всего ей сейчас именно умереть. Она твердит, что лучше
быть мертвой, чем сумасшедшей. Я ввела ей возбуждающее, рекомендуемое при
затяжной депрессии. Я велела им придти еще раз в понедельник. Кажется с
деньгами у них все в порядке. Я сказала, что ей лучше какое-то время
пожить в отеле, а не на яхте.
- Знаете, некоторые браки обнаруживают полную несовместимость
партнеров.
- Знаю. Но к данному случаю это не подходит совершенно. Даже
абсолютно постороннему человеку видно, что он безумно ее любит и очень
беспокоится за нее. А она в нем очень нуждается. Я сказала, что лучше
всего им было бы попробовать на некоторое время забыть о своих неурядицах
и просто отдохнуть на нашем острове. Это очень романтический уголок.
- Да, рекламные проспекты твердят об этом во весь голос.
- А вы находите, что это не так?
- Я нахожу, что и для них, и для меня это будет воистину незабываемое
путешествие. Но по крайней мере здесь очень спокойно и вполне живописно.
В ее глазах промелькнул огонек лукавства. Вот уж не ожидал.
- А как насчет пьянящего запаха белой глицинии лунной бархатной
ночью?
- М-ммм. Да. А также искрящикся потоки тропического ливня, стекающие
по живописным утесам и зашиворот.
- А невыразимая лазурь Тихого океана?
- Великолепна, чтобы в ней топиться.
- Это верно, мистер Мак-Ги. В понедельник я надеюсь узнать побольше
об этой паре и их путешествии, и постараюсь выяснить, насколько оно ей
повредило. И вообще, что она об этом всем думает.
- Благодарю вас, доктор.
Жадные солнечные лучи уже досуха вылизали все лужи на улицах, когда я
вернулся из больницы в отель. Я совершенно бездумно оглядел холл и
внутренний двор, и вдруг у бассейна заметил Говарда - он был уже в плавках
и с полотенцем ерез плечо и высматривал наиболее удобный спуск к воде. Он
был похож на негатив того Говарда, который год с лишним назад уезжал из
Лодердейла: кожа загорела до темно-коричнево-красного цвета, а отросшие
волосы, сейчас схваченные на затылке резинкой, выгорели почти добела.
Я перехватил его как раз в тот момент, когда он пробовал воду
пальцами ноги. Он обернулся и весь аж просиял от радости.
- Хей! Трев! Будь я проклят! Какой дьявол надоумил тебя оказаться
здесь в самое подходящее время! - Он тряс мою руку, хлопал меня по плечу и
был в совершенном восторге. - Ах ты чертов сукин сын! Черт, как же я рад
видеть наконец знакомую физиономию!
- Хорошо выглядишь, Говард.
- Еще бы, столько-то пожарившись на солнышке. Ну и добирались же мы
сюда! Почти весь путь под парусом. Ветер был шикарный. Иногда даже
чересчур. Как ты здесь окзался?
- Гуля написала мне из Гонолулу.
- Шутишь? Ты что, примчался сюда, чтобы встретить нас?
- Среди всего прочего.
- Ладно, как насет того, чтобы заказать мне пива, пока я тут немного
поплещусь?
Он кинул полотенце на край бассейна и нырнул. Нижний бар как раз
открывался. Я взял пива "Фиджи" и уселся за крайним к бассейну столиком,
где был ветерок посильнее и тень погуще. Говард явно просто наслаждался
возмоностью поплать в спокойной воде и дурачился, неуклюже загребая во все
стороны разом. Меня неприятно поразило то, что при это он плыл вперед с
довольно приличной скоростью.
Я совершенно не представлял, как мне говорить с ним. Огорошить сразу,
в расчете на шок? Сделать вид, что ничего не знаю и потихохоньку увезти
Гулю? Но тогда он не даст развода и будет преследовать ее до скончания
дней. Вскоре Говард, отфыркиваясь, вылез из бассейна и направился ко мне,
вытирая полотенцем лицо и мокрые волосы. Его карие глаза смотрели на меня
с обычным радостным дружелюбием. Он плюхнулся на стул и отпил прямо из
банки. Причмокнул, попробовал снова.
- Ммм. И не так уж плохо.
- Как Гуля?
- Не слишком хорошо, - немедленно помрачнел он. - Когда ты улетел с
Гавайев, у нас вроде бы снова стало все хорошо, она успокоилась после
твоего с ней разговора. Нет, Трев, ей стало и вправду здорово лучше после
того, как ты поговорил с ней. На какое-то время я даже поверил, что теперь
все будет так же прекрасно, как было прежде. Мне не нравилось только одно:
она постоянно твердила мне, что мы должны разойтись. Продать "Лань" прямо
там и разойтись. Как раз тогда, когда появилась надежда, что все
наладится! Но она считала, что между нами ничего нет и не может быть. А я
люблю эту маленькую гордячку, Трев. Правда люблю. Если ты знаешь, что мы
должны привести сюда "Лань", то она, наверное, сказала тебе и то что нашла
здесь покупателя на нашу яхту.
- Я собственно, поэтому и примчался. Неужели не нашлось лучшего
предложения? Сто тридцать тысяч за "Лань" - это же смешно.
- Разумеется, черт бы меня побрал! Я не позволю Гуле продавать "Лань"
за такую мизерную сумму! Я чуть с ума не сошел, пока не нашел неплохой
выход из положения. Я решил, что если у нас будет в запасе еще один
переход, я сумею за это время отговорить ее. Знаешь, я познакомился в
доках с одним парнем с Самоа и уговорил его на маленькую ложь во
спасение...
- Я уже говорил с Лютером.
- Вот это да! Но тогда ты знаешь о моей маленькой хитрости.
- Так ты говоришь, Гуля не в порядке?
- Я водилее к двум специалистам еще в Гонолулу, а сегодня утром мы
прямо с причала отправились в больницу. Ты знаешь, она же распорола себе
все вены неделю назад! Кляла меня на чем свет стоит. Кровь хлестала так,
что я уж думал, все кончено, но доктор сказала, что все прекрасно заживет.
Она сказала, что дело все в глубокой депрессии. Только она тогда
употребила еще одно слово... никак не вспомню. Ну, знаешь, когда тебя в
этом мире уже не осталось ничего, имеющего хоть какую-то ценность. Когда
все как будто во сне.
- Апатия?
- Вот-вот! Я думаю, что самое лучшее для нас сейчас - это остаться
здесь на какое-то время. Мне надо привести в порядок "Лань", ее порядком
потрепало штормом. А потом мы посмотрим, может быть, и найдется способ
привести Гулю в себя.
- Я хотел бы поговорить с ней.
- Конечно! Она обязательно захочет тебя видеть. Мы остановились здесь
же, в восьмом номере. Сейчас Гуля там, уже спит, наверное. Господи, у этих
скорлупок еще и крыши из травы, я сначала не понял, принял их за
настоящие. Но вообще здесь очень славно, как ты думаешь?
- И к тому же очень мало народ - не сезон.
- Так это просто то, что нужно.
- Я хочу обсудить с Гулей продажу "Лани". Я куплю ее сам.
- Но мы не хотим ее продавать!
- Извини, но я так понял, что Гуля как раз очень хочет. Это ее яхта,
и она вольна делать с ней, что угодно. Поэтому как только все ремонтные
работы будут закончены, я хотел бы пройти через острова Общества и
Маркизы, дойти до побережья и подняться вдоль Южной Америки, потом Канал,
Юкатанский пролив - и домой.
Он попытался обернуть дело шуткой.
- Эй, эй! А меня ты уже не хочешь спросить, что я об этом думаю? Она
не продается, Мак-Ги. Нет. Ни за какие деньги.
- И я бы очень просил тебя исполнить одну мою просьбу. У меня на
руках открытый билет до Лодердейла. Можешь вписать туда свое имя. Самолет
надежнее. А мы уж с Гулей так и быть, рискнем. Думаю, я не хуже тебя
управлюсь с "Ланью".
- Слушай, всякая шутка имеет свои пределы. Ты слышишь? Я могу и
разозлиться на подобные заявления. Ты все-таки говоришь о моей жене.
- Ну, раз ты так чувствителен, придумай что-нибудь получше. Хотя я не
понимаю, почему твои всем известная праведность и честность пострадают от
нашего с Гулей путешествия, если все предыдущие твои выходки они перенесли
прямо-таки стоически.
- Я... я отказываюсь тебя понимать!
- Ладно, игры кончились. Можешь больше не кривляться. Я за это время
кое-что о тебе узнал. Я решил выяснить, что ты есть на самом деле, Говард.
- Что я есть? Ты с ума сошел?
- Кончай, Говард, тебе не идет. Цепь и так получилась слишком длинная
и мне не хотелось бы, чтобы она заканчивалась Гулей.
- Что ты мелешь, какая цепь?
- Заткнись. Я не собираюсь расписывать тебе все как, когда и почему.
Тем более, что "почему" гораздо яснее тебе, чем мне. Но теперь я знаю
несколько новых имен, тебе, несомненно, знакомых. Микер. Рик и Молли
Бриндль. Доктор Фред Харрон. Сьюзен Фархоузер. Джой Хэрис. Может быть, мой
список неполон и в него входят еще десятки имен, но это все не имеет ни
малейшего значения. Достаточно и одного. Фред Харрон. У Тома Коллайра
хранится пленка, на которой записано твое признание в этом убийстве,
Говард. Так что подумай: может быть тебе все-таки лучше будет взять мой
билет на самолет и дома поговорить со стариной Томом?
В продолжение всего моего монолога он смотрел в землю. Только
однажды, и то лишь на мгновенье, увидел я его тяжелый взгляд, но мне
хватило этой секунды, чтобы понять, кто он такой. Потому что я уже видел
этот взгляд. Мне тогда было двенадцать лет отроду. Дядя послал меня на
озеро принести воды. Было раннее утро. Тропа к озеру была натоптана, и я
шел совершенно беззвучно. С озера тянуло ветерком. Я вышел на берег и
прямо перед собой увидел медведицу. Она и двое ее медвежат пришли напиться
и встали на самом удобном месте, где мы всегда брали воду. Медведица была
огромная, черная и старая, она с негромким рычанием развернулась ко мне,
приподнилась на дыбки, заслонив собою, как мне показалось тогда, все небо.
Мы оба замерли одновременно. Она смотрела на меня в упор. Она стояла так
близко, что я чувствовал ее густой, удушливый запах. Я не смел дышать,
сердце колотилось где-то в пятках. Минт спустя она глухо заворчала,
отвернулась, опустилась на четвереньки и ушла, подгоняя медвежат впереди
себя.
Я никогда не смогу по-настоящему описать, как это было. Я никому не
сказал тогда об этой встрече, потому что боялся, что мне скажут: но ведь
это был всего лишь медведь. Конечно, она могла убить тебя, но ведь она -
всего лишь медведь. Но это было нечто большее, чем просто медведь. Это
было одно из исчадий тьмы. Это была сама ночь. Это было само зло. Целый
год после этой встречи я время от времени вздрагивал от пережитотго ужаса.
Сама тьма блеснула тогда во взгляде Говарда Бриндля. Но он сморгнул, и она
исчезла.
Возразить, потому что он вдруг поднял глаза, глядя куда-то мне за
спину и крикнул:
- Эй, радость моя!
Мне не следовало оборачиваться, но я сделал это почти непроизвольно.
И тут он мне врезал. Как или чем - я уже отметить не успел. Наступал час
сиесты. Прежде чем ударить, он, конечно, убедился, что из тех немногих,
кто оказался рядом, никто не смотрит в нашу сторону. Мир завертелся у меня
перед глазами и слился в одно безобразное бурое пятно, я еще почувствовал
холодный камень пола, вдруг вставший дыбом и пребольно ударивший меня по
скуле. Словно из другого мира или сквозь толщу воды доносились до меня
чьи-то вскрики и голоса. Меня тормошили, хлопали по щекам, потом подняли в
воздух. "Просто покажите мне, где его номер", - сказал спокойный голос у
меня над ухом. Слова отдавались звоном в гудящей моей голове, словно она
была телевизором, у которого не настроен звук. Кто-то нес меня на руках.
Ступени. Мое колено задело за дверной косяк - значит, вошли в номер.
- Просто солнечный удар, - сказал тот же голос. - Смотрите, он уже
приходит в себя. Пусть полежит спокойно, это будет для него сейчас самым
лучшим лекарством.
Я и в самом деле приходил в себя. Я уже мог пошевелить рукой и
приоткрыть один глаз. На меня накатывал, как прибой, сдержанный гул толпы
в дверях. Гул становился все глуше, вытесняемый в коридор, наконец совсем
стих, отгороженный запертой дверью. По эту сторону двери остались только
мы двое. Меня усаживают в постели, скрученная жгутом рубашка берется в
левую руку. Мимо моего лица проносится большой бронзовый кулак - мне
кажется, что мимо, но почему-то моя голова летит вслед за ним. Ба-бах! Это
салют из красных и оранжевых искр разлетается во все стороны у меня перед
глазами. Я балансирую на самом краешке мира - как я туда, спрашивается,
попал? Вдох, остановка, выдох. За меня снова берутся бронзовые большие
руки. В один миг на мне расстегнуты все пуговицы, кнопки и молнии.
Сандалии? Тоже долой! Внутри меня приплясывает и хихикает какой-то чертик,
бормочущий кокетливо: "Но сэр, что вы делаете, мы же едва знакомы!"
Пациент раздет, принесен на место и уложен на пол. Холодная плитка.
Значит, ванная. Рев воды в трубах. Кран открыт до отказа. Ванна
наполняется очень быстро.
Эти руки никак не хотят оставить меня в покое. Кажется, я знаю, что
они собираются делать. Поэтому глубокий и сосредоточенный вдох и медленный
выдох - до конца! - и новый вдох. Снова выдох, снова вдох - и холодная
вода смыкается над моей головой. Задержи дыхание. Мои ноги сгибают в
коленях, колени подтягивают к животу. Большая ладонь резко надавливает
прямо на середину груди. Теперь можешь беспомощно бить по воде. О'кей.
Выпусти немного воздуха, чтобы он мог полюбоваться, как большие пузыри,
принявшие твое последнее дыхание, поднимаются со дна ванны. Помни, что над
тобой должно быть никак не меньше фута воды, а то он засомневается, и все
начнется по новой. Закрой заднюю часть гортани, удержи остатки воздуха и
приоткрой рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29