— Мама!
— Папа!
И Семёну Максимовичу совсем неудивительно, что Вика зовёт их не дедушкой-бабушкой, а мамой-папой.
Над долиной сияет огромное бородатое солнце.
Потом они, все четверо, взявшись за руки, пошли по зелёной траве, раздвигая яркие весенние цветы.
И вдруг небо темнеет, из-за горизонта ползут тёмные облака, и по долине проносятся чёрные вихри. Никнет к земле трава, а Максимка и Вика от страха льнут к Нартахову и Маайе.
— Где солнце? Куда скрылось солнце? — кричат дети.
И вдруг раздаётся низкий и могучий рёв, сотрясающий землю, и в долину вползает танк Нартахова. Пушка танка непрерывно стреляет по чёрным облакам, и облака светлеют, рассеиваются и исчезают совсем. И снова над долиной сияет солнце.
Максимка и Вика пляшут от радости.
— Солнце! Солнце!
А на танке, оказывается, стоят лейтенант Ерёмин, дядя Тихон, Олесь, Филя, Леся и ещё один человек, очень знакомый Нартахову. «Да это же я стою, — понял Нартахов. Но тут же удивился: — Как же получилось так, что в одно и то же время я на танке и здесь, в долине?»
Люди с танка приветственно машут руками и кричат:
— Будьте счастливы!
И танк исчезает.
Нартахов бежит туда, где только что стоял танк, и громко кричит:
— Ни-икус! Ле-еся!
От крика он просыпается, тяжело дышит и долго не может понять, где же сон, а где же явь.
Сегодня утром Семён Максимович встал на ноги на вполне законном основании: по разрешению врачей. Он встал, умылся и вместе со всеми впервые отправился в столовую — тесную комнату с покосившимся полом — и лишний раз убедился, что строительство больницы — дело для посёлка сверхважное. Сходил на уколы, сходил на перевязку. В перевязочной и настигла его новость, которая с утра взбудоражила посёлок и вот теперь проникла в больницу: Волкова, того самого, который спас Нартахова на пожаре, арестовали. Кто говорил, что за поджог электростанции, а кто — чуть ли не за убийство старика Уварова. Слухи, догадки, предположения росли, как снежный ком, катящийся с горы.
Слух этот очень взволновал Нартахова. Он зашёл в одну из палат, где разговор о Волкове шёл особенно громко, и пробыл там до тех пор, пока его не окликнула сестра.
— Вот вы где, оказывается. А там вас врач дожидается. В больнице так не положено. Больной на своём месте должен ждать врача.
— Простите, Сардана Степановна, — Семён Максимович появился перед Черовой. — Новость-то какая. Наверняка что-то не так. Придумал кто-нибудь со зла.
— Да нет, Семён Максимович, не похоже это на придумку. Волкова действительно арестовали.
— Ничего не понимаю, Сардана Степановна, — взмолился Нартахов, — мне ж теперь покоя не будет. Очень прошу вас, позвоните капитану Козлову, спросите, за что арестовали мужика?
Врач неожиданно легко согласилась. Видимо, и самой ей всё это было небезынтересно. А тут — чего проще — сослаться на Нартахова, приисковое начальство, и позвонить.
Сардана Степановна вернулась буквально через пять минут.
— Козлов сказал, что такую справку, да ещё по телефону, он дать не может. Но сказал, что он и без того хотел чисто по-человечески навестить Нартахова и, как только освободится, зайдёт в больницу.
Семён Максимович лёг в постель и задумался. Что-что, а такую беду, как подозрение в преступлении, Нартахову пришлось пережить.
Когда Нартахов после тяжкого скитания по вражескому тылу вышел к своим, нашлись люди, крепко усомнившиеся в его рассказе. Да и было в чем усомниться. Как так получилось, что из всего экипажа он остался в живых один? Все погибли от взрыва боекомплекта, а водитель танка уцелел? Где был эти шестнадцать дней? Как уберёгся от немецких гарнизонов и как сумел пройти линию фронта? Ни на один из вопросов у Нартахова не было убедительного ответа.
Но Нартахову крупно повезло: в особом отделе им занялся немолодой, повидавший жизнь следователь, несмотря на военную форму больше напоминавший сельского учителя. Он дал парню оглядеться, отдышаться и неспешно прошёл вместе с ним, теперь уже мысленно, весь тот шестнадцатидневный путь. И потом сказал одно слово, заставившее Нартахова воспрянуть душой и снова обрадоваться жизни:
— Верю.
Потом уже, и даже через много лет, вспоминая этот нелёгкий в его жизни случай, Семён Максимович зябко поводил плечами, представив, что на месте «сельского учителя» оказался бы недалёкий карьерист, стремящийся всеми правдами и неправдами изловить вражеского шпиона. Вряд ли бы он тогда услышал прекрасное слово «верю», если он так и не сумел дать путного и ясного ответа ни на один вопрос.
Семён Максимович еле дождался прихода Козлова.
— Здоровье как, Семён Максимович? Сразу хотел попроведовать, да дела замотали.
Нартахову всегда нравился этот ладный, подтянутый человек. Коренной северянин, потомок первых землепроходцев, осевших на берегах Лены, говорил по-якутски так, как будто был рождён якутской женщиной. По специальности — горный инженер. Но три года назад Козлову было предложено перейти на работу в систему Министерства внутренних дел.
— Здоровье нормальное, — отмахнулся Нартахов. — Вы мне скажите: правда ли, Волков арестован?
— Правда, — как бы подтверждая сказанное, Козлов тряхнул головой.
— Но за что? Почему?
— Простите, Семён Максимович, но я не имею права рассказывать всего. Вы меня должны понять. Могу лишь сказать одно, да и то по большому секрету: по подозрению в убийстве старика Уварова.
— Ну, этот секрет всему посёлку известен. По подозрению… Неужели нужно брать человека под стражу, если вы его всего лишь подозреваете? Извините меня, конечно, что я вмешиваюсь в ваши дела, но Волков мне небезразличен.
— Всего лишь подозрение, говорите? Но вот вам один из незначительных фактов, который тоже можно сообщить: вчера вечером Волков был задержан — он пытался скрыться, сел в попутную машину, направляющуюся в Магадан.
— Почему скрыться? — стоял на своём Нартахов. — Может, по своей надобности поехал в соседний посёлок.
— Он пытался скрыться, — повторил Козлов.
— Всё равно здесь что-то не так. Трудно поверить, что Волков в один и тот же вечер убил Уварова и спас совершенно незнакомого ему Нартахова. Как-то это не укладывается в голове.
— Да не спасал он вас, не спасал, — вдруг сказал Козлов. — И сознался в своём преступлении.
— Не может этого быть.
— Может.
— Сознался в том, что убил старика Уварова?
— Да.
— Но зачем? Как он сам-то это объясняет?
— Много я вам рассказываю, Семён Максимович, беру грех на душу. Говорит, был пьян. Зашёл на станцию и попросил у Уварова денег. Вместо того чтобы дать денег, старик стал выгонять Волкова, материться, скандалить. Волкову попалась под руки железяка, и он замахнулся ею, чтобы попугать сторожа. И не заметил, как ударил.
— Надо же, как просто. Попросил денег взаймы. Отказали — убил. Кто же в это поверит?
— Следствие установит, где ложь, а где правда.
— Вы, значит, спросили, а он вам всё так сразу и выложил?
— Нет, не сразу, а под давлением улик. Признался, лишь когда мы нашли окровавленную телогрейку Волкова. Он её в снег около барака закопал.
— А в том, что он электростанцию поджёг, тоже сознался?
— Нет, это Волков отрицает.
— А всё-таки здесь что-то не так.
Раздражение против капитана всё больше охватывало Нартахова, и, когда тот сказал, что ему пора идти, Семён Максимович не стал его задерживать и попрощался довольно сухо. Он долго лежал на кровати, сердито рассматривал давно не беленный потолок, тяжело вздыхал, потом решительно поднялся и направился в кабинет главврача. Сусанна Игнатьевна встревоженно посмотрела на его хмурое лицо, но с расспросами не стала спешить.
— Я к вам с просьбой, Сусанна Игнатьевна. Мне надо пойти в милицию.
— У вас же был Козлов…
— Вот после разговора с ним мне и надо пойти в милицию. Иначе я поступить не могу. Права не имею. Человек в беду попал. Не верю я, что Волков убийца.
— Вы больны.
— Я всё равно пойду. — В глазах Нартахова появилась жёсткость. — Даже если вы не разрешите. Человек там… Надо разобраться… Иначе всю жизнь буду каяться.
За долгие годы совместной работы Сусанна Игнатьевна неплохо изучила характер Нартахова.
— Ты понуждаешь меня к преступлению… — Иногда, в особых случаях, Нартахов и Черемных переходили на «ты».
— Значит, согласна? — оживился Нартахов. — Тогда попроси выдать мне одежду.
— Прежде чем распорядиться о твоей одежде, мне ещё предстоит взять грех на душу — убедить молодого врача согласиться на то, чтобы её больной нарушил необходимый его здоровью режим.
— Спасибо, Сусанна Игнатьевна.
— Пойдёшь не один. С медсестрой.
— Семён Максимович? — капитан Козлов удивлённо поднял голову.
— Я это, я, — хмуро сказал Нартахов, входя в кабинет следователя. — Волкова мне надо увидеть.
— Вы хоть понимаете, о чём вы говорите? Волков — подследственный. А следствие ещё не кончилось.
— А мне и нужно его увидеть до тех пор, пока следствие не закончено. И задать всего один вопрос, который тоже может помочь следствию.
— Если бы даже я хотел, — Козлов выпрямился на стуле, — выполнить вашу просьбу, и то не смог бы этого сделать. Расследованием руководит прибывший из района подполковник Васильев.
— Тогда скажите, почему вы считаете, что Волков меня не спасал? Я как-то сразу не обратил внимания там, в больнице, на ваши слова… Вы хоть понимаете, о чём вы говорите?
— Понимаю, — спокойно ответил Козлов.
— Здесь что-то не так. Ведь я знаю правду, а не вы. Я был на пожаре, он меня спас. И это люди видели.
— Видели, — с прежним спокойствием согласился Козлов. — Волков оттолкнул вас, чтобы не пустить внутрь станции. Он надеялся, что вот-вот крыша здания рухнет и сожжёт труп сторожа Уварова.
— Раз вы так думаете, то мне тем более необходимо увидеть подполковника. Надеюсь, вы можете ему доложить об этом?
Минуту Козлов посидел в задумчивости, потом, решительно встал, убрал бумаги со стола в сейф и вышел из кабинета. Вернулся он в сопровождении смуглого, крепко сбитого якута в гражданском костюме. Нартахов не раз встречал его на районных партактивах, хотя лично знаком не был.
— Слушаю вас, — подполковник взял стул и сел поближе к Нартахову. Выслушав просьбу Нартахова, он неожиданно быстро согласился: — Хорошо. Это можно сделать. Вы ведь в какой-то мере даже свидетель. Сейчас сюда приведут Волкова. А вы пересядьте-ка пока вот сюда, в уголочек.
— Но у меня вопрос: правду ли он сказал, признав эту страшную вину?
— То есть не принудили ли мы его дать такие показания?
— Ну, если хотите, то пусть будет так.
— Спасибо за откровенность.
— Вы меня извините, ведь есть в этом деле неясности…
— Неясности в этом деле есть, — согласился Васильев и тем самым обрадовал Нартахова.
Волков зашёл, опустив голову и не глядя ни на кого, привычно сел на табурет, установленный посреди кабинета. Бинтов на нём уже не было, лишь кое-где на лице держалась краснота: ожог у него и в самом деле был лёгким. Лицо у Волкова костистое, крупное, запоминающееся, определённо Волков появился на прииске совсем недавно. Но в то же время лицо плотника вызвало в Нартахове смутное беспокойство, будто всё происходящее здесь уже случилось в жизни Нартахова и сейчас лишь повторяется уже однажды прожитый в его жизни момент. И одновременно Семён Максимович знал, что не было в его жизни этого никогда. Но беспокойство не оставляло, продолжало расти.
— Вы подтверждаете своё показание, что убили сторожа электростанции?
— Подтверждаю. В запальчивости… Но он сам на меня кинулся. Я защищался только.
— Федот Тимофеевич, да что вы такое говорите? — не выдержал Нартахов. — Как такое может быть?
Волков резко вскинул голову, и Нартахов увидел на его лице ножевой шрам, уходящий к виску. И всё как будто встало на свои места: не было в прежней жизни Нартахова ни подполковника Васильева, ни этого кабинета, но лицо с ножевым шрамом было и никогда не уходило из его памяти.
— Слушайте, вы, повернитесь ко мне!.. — срывающимся голосом выкрикнул Семён Максимович.
Волков не пошевелился, молча и угрюмо смотрел в пол, будто просьба Нартахова не имела к нему никакого отношения.
Глаза Нартахова заузились, стали тёмными и холодными.
— Покажите лицо! Лицо! — потребовал Нартахов.
— Гражданин Волков, повернитесь к свидетелю, — спокойным и тихим голосом сказал Васильев, но в голосе явно послышался приказ.
Волков медленно, всем корпусом, повернулся к Нартахову, поднял голову. Косой шрам, уходящий к виску, наливался тёмной кровью. Побелевшими от напряжения пальцами Семён Максимович сдавил спинку стула и стал подниматься.
— Стецко! Павло Стецко! А ты узнал ли меня?
И всё закружилось перед глазами Нартахова и исчезло в темноте.
В больнице Нартахова уложили в постель, строго-настрого запретив подниматься. Едва Нартахов с помощью уколов более или менее пришёл в себя, как хлопотавшая около него Сусанна Игнатьевна принялась ругать себя за слабохарактерность и клятвенно заверила, что никогда в жизни она больше не пойдёт на поводу у больных, называя себя слабой женщиной и плохим врачом.
В другой раз Нартахов, скорее всего, покаялся бы за доставленные неприятности, извинился бы, успокоил бы как-то Сусанну Игнатьевну, но сейчас, едва почувствовав себя способным говорить, настойчиво стал просить:
— Позовите Скворцова. Немедленно позовите Скворцова.
Сусанна Игнатьевна, поняв, что это не совсем обычная просьба и Нартахов не успокоится до тех пор, пока не увидит своего Скворцова, отправила за парнем медсестру.
Скворцов неспешно, по-журавлиному выкидывая ноги, прошествовал по коридору и остановился около кровати Нартахова.
— Виктор Егорович, возьмите стул, сядьте поближе. Вчера вы начали что-то рассказывать об Уварове и Волкове. И не закончили рассказ, ушли…
— Да вроде и не о чем особенно рассказывать.
— А всё-таки.
— Вам на разговор три минуты, — предупредила Сусанна Игнатьевна. — Поспешите.
— Ну… Вот, значит… — Скворцов начал собираться с мыслями. — В общем, не так давно Уваров ездил в деревню неводить. Ездил и Волков. И там вроде у них началась какая-то ссора. В тот же вечер, когда они вернулись с рыбалки, я пошёл к старику Уварову, чтобы пилу отдать. Подошёл к комнате Уварова — дверь приоткрыта. А в комнате слышится ругань. Заглянул — смотрю, у старика в гостях Волков. Кричал в основном один старик. А Волков только уговаривал его, а о чём — непонятно. Говорил он примерно так: человек во сне над собой не властен, мало ли что может наболтать, когда ему какая-нибудь чушь приснится. А Уваров кричал: «Иди, заяви на себя, или я это сделаю!» А потом из комнаты выскочил Волков и следом за ним бутылка водки вылетела и разбилась о стенку… Вот и всё вроде.
— Когда это было?
— Как раз за день до пожара.
— Виктор, слышите, — заволновался Семён Максимович, — немедленно позвоните в милицию Козлову и расскажите ему то, что вы знаете.
— Стоит ли звонить, — засомневался Скворцов. — Обычная пьяная ссора.
— Немедленно позвоните, — Нартахов начал приподниматься на локте.
— Лежите, больной, — приказала Сусанна Игнатьевна. — А вы, Скворцов, пойдите сейчас в мой кабинет. Там есть телефон.
— Спасибо, Сусанна Игнатьевна, — Нартахов устало, словно выполнил тяжёлую физическую работу, откинулся на подушку.
Через несколько дней, когда состояние Нартахова настолько улучшилось, что можно было уже говорить о выписке, в больницу — в который уже раз — пришёл подполковник Васильев.
— Что-то ваш главврач всё ещё на меня не очень ласково смотрит, — начал он разговор с шутки.
— И на меня так же смотрит. Только вчера немного оттаяла. Клянётся, что никогда больше не отпустит больного до выписки.
— Да, мы все тогда за вас перепугались.
— Не о чем говорить.
— Я ведь попрощаться пришёл. Сегодня в район уезжаю, — Васильев положил руку на плечо Семёна Максимовича. — Удивительные штуки порой жизнь откалывает. Кто бы мог подумать, что через сорок лет жизнь снова сведёт вас с этим полицаем.
— Это верно, — согласился Нартахов. — А как же перекрестились пути Стецко и Уварова?
— Следствие, правда, ещё только началось, но уже можно с уверенностью сказать, да это подтверждают и показания Скворцова, что кое-что о преступном прошлом этого Стецко случайно стало известно Уварову. Одно преступление порождает другое. Стецко пошёл на убийство, чтобы обезопасить себя. Если бы он узнал вас раньше, то и ваша жизнь могла бы подвергнуться смертельной опасности.
— Тогда многое становится на свои места, — согласился Нартахов.
— Да, конечно, — согласился и Васильев. — Ну, а сейчас я поехал.
— А я на Украину нынче поеду, — вдруг задумчиво сказал Семён Максимович. — Сколько я там уже лет не был?!
Давнее прошлое властно заполнило собою весь мир Нартахова, и он даже не слышал, как ушёл Васильев. Он опять видел дымы пожарищ, свой танк, лицо лейтенанта Еремина, ласковые глаза Леси и всех тех, кто жили, живут и будут жить в его душе, пока жив он сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15