На последних ступеньках я совсем высунул язык, это была самая трудная минута с тех пор, как я закрыл за собой дверь квартиры Уильяма, и только теперь наконец до меня дошло - ведь я же первый раз в жизни за границей. Кто его знает, почему именно сейчас я это понял, но только особого восторга я не почувствовал. Потом нажал потным пальцем кнопку звонка и вовсе про это забыл.
Рассыльный лет тридцати восьми в очках без оправы, волосы ежиком, спросил, что мне надо, я сказал - мистера Панка, и он сразу стал куда любезней и поманил меня то ли в коридор, то ли в приемную. И хотел было выйти, но я дернул его за рукав и знаками показал, что хочу выпить воды, а он понимал по-английски не хуже меня. Он подал мне в бумажном стаканчике холодной как лед воды и пошел обо мне доложить. В комнате полно было стульев, но я не сел - просто прислонился к стенке: уж очень устал и перетрусил. Мне даже померещилось, будто я пришел не туда, куда надо, и если не поостерегусь, меня обчистят и спустят прямиком в сточную канаву. Лучше уж оставаться на ногах - тогда, если запахнет жареным, успею дать тягу… Еще чуть - и я стал бы на четвереньки и завыл на луну, но тут явился сам мистер Панк и улыбнулся во весь рот - совсем как рассыльный, только еще шире и добродушней. Он тряхнул мою руку и сказал на отличнейшем английском языке:
- Рад видеть, что вы прибыли благополучно. Все в порядке?
- Да,- ответил я,- только черт его разберет, почему-то до смерти хочу пить.
Он весело засмеялся, хлопнул меня по спине.
- Все вы так говорите. Пойдемте ко мне в кабинет, снимете пальто. Погода стоит теплая - не по сезону. Ну как вам нравится Швейцария?
Я двинулся впереди него, будто и не услыхал его дурацкого вопроса, он захлопнул дверь, и тут до меня дошло: ведь он ждет от меня пароля, только тогда все станет на место.
- У меня добрые вести насчет сэра Джека Линингрейда. Ему гораздо лучше. Он шлет горячий привет.
- А-а,- сказал Панк с эдаким деловито невозмутимым видом.- В последний раз мы виделись с мистером Линингрейдом в Кентербери.
- Ну и прекрасно,- сказал я,- ради бога, помогите мне снять пальто.
Под пальто я был мокрый, как мышь,- что белье, что костюм, хоть выжми. Панк раскрыл шкаф и достал в точности такое же пальто, как то, которое я снял, только без внутренних карманов.
- Надевайте, не то простудитесь. Несколько лет назад мы вот так лишились одного разъездного агента, умер от воспаления легких. А вас мы не хотим лишиться, по словам мистера Линингрейда, на вас возлагают большие надежды. Говорят, вы весьма обещающий молодой человек.
Я надел пальто, даже застегнулся, и выпил еще стакан воды.
- А теперь мой вам совет,- сказал Панк.- Возьмите такси, поезжайте к себе в гостиницу и примите горячую ванну. Сразу почувствуете себя иначе, это уже проверено.
Номер оказался крохотный, из окна видны были крыши и голуби. Я повесил костюм сушиться, лег в постель и проспал четыре часа кряду, проснулся уже в темноте и почувствовал - охота поесть. Настроение у меня было хоть куда - как-никак заработал три сотняги,- и я спустился в ресторан, решил отпраздновать такое дело обедом позаковыристей и выпить на радостях бутылочку вина. Отдохнувший, свободный как птица, я сел за отдельный столик и надеялся - люди глядят на меня с интересом. В ресторане было славно, я пообедал и уходить не спешил, дымил сигарами. А на сон грядущий раздумывал, как приятно жить на свете, когда у тебя водятся деньги. Похоже, деньги и есть самое главное, все остальное - пустяки. Интересно, был ли на свете хоть один незаконнорожденный, который желал бы чего-нибудь большего? И не такой уж я гад, вовсе нет, мне совсем не хотелось в придачу к деньгам еще и власти. Ничего подобного. Мне хотелось только денег - кому же от этого вред? Ради денег я пошел бы на все, ни перед чем бы не остановился. Жажда власти, по-моему, низость, а вот жажда денег - это благородно.
Я позавтракал у себя в номере, и тут зазвонил телефон и в трубке послышался девичий голос. Я не вдруг догадался, что это Полли Моггерхэнгер. То ли у меня было неладно с памятью, то ли я не тот, за кого себя принимал. Но, расставшись с ней на аэродроме, я ни разу про нее не вспомнил, а сейчас ее оживленный голос звучал у меня в ухе, и я так удивился, так это было неожиданно, я даже сам не знал, рад ли. Она сказала - вчера, мол, весь день провела с подругой и ее семейством и чуть не померла со скуки, и если от них не вырвется, наверняка взбесится и полезет на стену. Приятная картинка, но не мог я такого допустить - и пригласил ее пообедать.
Я понятия не имел, где в Женеве хорошие рестораны, и решил: если мы поедим в гостинице, она подумает, мне либо лень куда-то идти, либо некогда, ей и в голову не придет, что я не знаю Женевы. Накануне я был как в тумане, толком и не разглядел Полли - может, после сегодняшнего обеда вовсе и не будет охоты ее видеть. Уж очень хотелось немного побыть совсем одному, самому по себе в этой непривычной обстановке, а чем дальше - тем непривычней и удивительней казалось мне все вокруг. Но как только в холл вошла Полли, мне стало ясно: в ближайшие несколько дней я уже не хочу быть один.
За обедом она сказала, что несчастлива и совсем не знает, как жить,- ну, тут я понял, ее отчаяние можно не больно принимать всерьез. А потом я сказал - страдание и есть соль жизни и кто не бывает несчастлив, тот живой труп, и она сразу повеселела.
- При таком отце, сами понимаете, я живу как у Христа за пазухой,- сказала она.- Он души во мне не чает, и у меня есть все на свете, и раньше мне это нравилось. Я была очень довольна своей жизнью. А потом я начала встречаться с мужчинами, и отец стал относиться ко мне гораздо хуже, хотя впрямую скандалов не устраивал. Дошло до того, что иногда, занимаясь любовью у кого-нибудь на квартире или в машине на заднем.сиденье, я начинаю думать, что поступаю нехорошо, и уже года два как я почти не получаю от этого удовольствия. Родители всегда так - вырастят нас, а потом воображают, будто мы их собственность.
- Но теперь-то, я надеюсь, вы получаете от этого удовольствие?- сказал я и ткнул соломинку в стакан воды со льдом.- Это я беспокоюсь не о себе, а о вас.
- Можете не беспокоиться,- сказала она.
- Не буду. Это ведь не моя забота, верно? А вот куда бы нам пойти?
Она понятия не имела, и тогда я предложил проехаться автобусом вдоль озера к Шильонскому замку и пошел трепаться про Бонивара и поэму Байрона, ей сразу загорелось ехать - она хоть и слыхала про все это, но удивилась и обрадовалась, что я тоже знаю, ей ведь, наверно, казалось, я заядлый контрабандист и только, откуда же мне все это знать. Я и впрямь ничего этого не знал, просто как раз сегодня утром прочел в путеводителе для туристов. Зато я как бы между делом рассказал про байроново жилье в Ньюстеде, и это все была чистая правда: совсем еще мальчишкой, а потом и постарше я ездил туда на автобусе - один раз с матерью, она навещала подругу в туберкулезном санатории неподалеку. Теперь нам было о чем поговорить, а скоро мы уже болтали в свое удовольствие и про всякое другое - сидели в автобусе, глазели на сверкавшее при каждом повороте озеро и нашептывали друт дружке всякие приятные пустячки. Под конец я уже не знал, о чем бы еще поговорить, и спросил, чего она желает от жизни, а она отвегила: сама не знает.
- У меня всегда было все, что захочу, вот я и не привыкла ничего хотеть.
- Да уж наверняка вам хочется кой-чего такого, чего папаша не может дать.
- Лучше скажите, чего хотите вы, может, тогда я тоже что-нибудь вспомню. Наверно, я слишком счастлива, поэтому мне ничего не хочется.
- Или слишком несчастливы,- сказал я. Мне хотелось сбить ее с толку, так легче всего выудить из человека правду. Почему бы не пойти на такую уловку, я же в эту Полли нисколечко не влюблен.
- Может, вы думаете, я истеричка? Ничего подобного! - с вызовом бросила она.- Отец начал ходить к психоаналитику, а мне это ни к чему.
Я чуть не свалился со стула: это ж надо, знаменитый Клод Моггерхэнгер каждый вторник и четверг лежит на кушетке у психолекаря и выбалтывает свое прошлое! Но потом смешная сторона этого дела как-то слиняла, и мне даже стало не по себе.
- На что это ему?
Я предложил Полли сигарету, и она закурила.
- Наверно, для передышки, хочет провести время. Он вовсе не свихнулся, не думайте, ничего подобного. Просто не любит отставать от моды. Все Моггерхэнгеры такие.
- Даже вы?
- Ну, скажите, чего вы хотите от жизни, тогда я тоже скажу.
- Хочу, чтоб мне не приходилось задумываться, чего я хочу,- сказал я, стараясь не ударить лицом в грязь.- Хочу жить вовсю и не гадать, чем бы заняться да чего бы добиться. А ведь все только об этом и хлопочут, Всякому вынь да положь вон ту работу, или вот этот дом, или машину. Всяк загадывает: непременно буду главным - либо директором, либо управляющим. Всяк надеется заполучить то или это или приспичит ему жениться как раз на той женщине, которая, сразу видно, никак не про него. А получит человек все, чего добивался,- опять ему чего-то надо, а когда и хотеть больше нечего либо уж так выдохся - ничего и хотеть не может и сил не осталось добиваться, ну, тогда подворачивается несчастный случай или просто человек помирает - и все. Хотеть - это нас сам черт подуськивает. Вот мне и того хочется и этого, а через минуту глядишь - ничего мне не надо. Бывает, сам понимаю: не про меня это. безнадежное дело, а именно это мне и подавай, готов помереть - лишь бы добиться своего. Когда накатит жадность, мне надо всего сразу, так что я уж и сам не знаю, чего хочу, либо не знаю, с чего начать, и в конце концов так ни за что и не берусь. Вот меня и носит по ветру, как соломинку, а пока суд да дело, я просто живу, вот я все, и не так уж плохо живу, потому что стараюсь работать как можно меньше.
- Что-то не верится, что вы говорите правду. Я рассмеялся.
- Самому не верится. А все ж я стараюсь. Да только что это такое - правда? Может, вы мне скажете, тогда угощу вас птичьим молоком. Мне не понять, чего я хочу, покуда у меня этого не будет,- вот вам чистая правда, но от такой правды страх берет. Чаще всего мне охота получать каждый год несколько тысчонок, купить себе домик н жить без заботы и работы.
- Очень скромное желание,- сказала Полли.- Вы вполне можете его осуществить.
- Думаете, могу? - Я даже приободрился.
- По-моему, вы хотите очень немногого. Даже удивительно. Вот тут я смутился и уже не очень понимал, что теперь говорить.
Мы доехали до Шильонского замка, но внутрь не пошли, сели в кафе, держались за руки и толковали о чем попало. Сперва сидели за столиком на улице, а потом разразилась гроза, и мы зашли в помещение и ели еще пирожные с кремом и пили кофе. Небо было розовое, и молния перерезала его, точно гранат. Потом оно вдруг стало свинцовое, и гром уже не погромыхивал вдалеке, а так загрохотал - даже пол под ногами затрясся.
- Лучше всех живет тот, кому некогда задумываться,- сказал я.- Свою жизнь я уже загубил такими вот разговорами. И вы тоже свою загубите, если не поостережетесь. Мы с вами, можно сказать, одного поля ягода, и, по-моему, хватит нам ломать голову, думать чего мы хотим от жизни, лучше возьмем от нее что можно и доставим себе удовольствие. Хватит, нагляделись мы и на стены, и на озеро, поехали ко мне в гостиницу.
- Я знаю, мне не надо бы соглашаться.- к моему удивлению, сказала Полли, взяла меня под руку и так прижала ее к себе, я даже ощутил тепло ее тела,- но мне тоже этого хочется.
Мы пошли к автобусу, и я чувствовал себя настоящим героем, не хватало только трубки в зубах, и мне опять стало пятнадцать лет, как вечность назад. В автобусе мы принялись было целоваться, но все добродетельные швейцарцы на нас уставились, и мы отпустили друг дружку и сидели прямо, угрюмые, почти не разговаривали - уж очень мы себя выдали.
Пошел дождь, и я испугался: а вдруг Полли передумает, но она и бровью не повела. Портье отдал мне ключ и ни о чем не спросил, и мы поднялись ко мне в номер - в нашей благополучной пуританской Англии это было бы невозможно, так я по крайней мере слышал.
Через четыре часа мы тихонько спустились в ресторан подзаправиться, оба изрядно помятые и совсем без сил, и молча глядели друг на друга, пока нам не принесли еду, а потом накинулись на нее с такой жадностью, как перед тем друг на дружку, и за едой почти не разговаривали, словно первое наше затянувшееся свидание заменило пятьдесят миллионов слов, которые теперь уже вроде И незачем произносить.
Мы сидели и не спеша потягивали вино, так что под конец официант принес счет (деликатный намек, что уже время закрывать), тогда мы опять поднялись ко мне в номер и уж использовали ночь на всю катушку, покуда нас не одолел сон.
В Лондон мы летели одним самолетом. Мне казалось, это я здорово придумал - на случай, если меня запомнил какой-нибудь таможенник. Ведь если меня и впрямь кто приметил и подумал, зачем это я уезжаю, теперь он увидит: я возвращаюсь с красоткой, и его подозрения рассеются. И если на следующей неделе я буду улетать с того же аэродрома, он подумает, я опять отправился по тому же похабному делу. Уильям Хэй наверняка одобрит этот невинный обман. Пассажиров было немного, и, когда световой сигнал позволил нам расстегнуть привязные ремни и самолет начал взбираться в небеса, я сказал Полли, чтоб она шла за мной в хвост.
- Мне надо в туалет,- сказал я и подмигнул,- составь мне компанию.
Поблизости никого не было, я отворил дверь и сказал: входи, мол, скорей. Вошел следом, мигом защелкнул задвижку.
- Здорово придумано! - сказала она.- Мне бы и в голову не пришло. Ты, наверно, сто раз это проделывал со случайными попутчицами?
Мы крепко обнялись и поцеловались.
- Только сейчас додумался. Больше ведь негде, разве что в багажном отделении, так ведь туда не проберешься, не просить же у пилота ключ. Я так в тебя влюблен, а тут сиди - и даже дотронуться нельзя. И потом, мне надо кой о чем тебя спросить, а это можно, только когда мы целуемся.
Полли прислонилась к раковине.
- Ну спрашивай.
- Выйдешь за меня замуж? Я знаю, вопрос дурацкий, но я заранее не раздумывал, этим только все испортишь. Не отвечай сразу. Я еще не жду ответа. Просто мне хотелось сказать, до чего трудно будет после этих дней с тобой опять спуститься с небес на землю. Если не захочешь больше меня видеть, я пойму. Только сам я чувствую другое и хочу, чтоб ты это знала, даже если сама решила, что никаких таких чувств ко мне у тебя нет. У меня же к тебе чувство такое, как самый горячий поцелуй, а для меня это очень много.
Ее кругленькая хорошенькая мордочка была обращена ко мне, а в зеркале у нее за спиной я видел свое лицо, и на нем была боль, смятение, и жадность, и ложь, и любовь.
Самолет тряхнуло, и Полли ухватилась за меня.
- Так что не отвечай,- продолжал я,- мне не ответ твой нужен; я не спешу. Я хочу быть перед тобой честным, и ты пойми, я не вру. Просто мне вдруг очень захотелось это сказать. Я никогда еще этого не говорил и никогда больше никому не скажу.
И тут нам стало не до слов…
Потом мы пробрались на свои места, стюардессы разносили подносы с едой и с любопытством на нас поглядывали. Одна всякий раз, проходя между кресел, мне улыбалась - она во всем была прямая противоположность Полли и очень мне приглянулась, я не прочь был бы и ее тоже грубо и непристойно утащить в хвост самолета. Но тут мы с Полли накинулись на обед, будто не ели целую неделю, и на этот раз я заказал уже не полбутылки шампанского, а бутылку, и стюардесса подала ее уж с такой торжественностью, словно мы только что сыграли свадьбу и летим в Англию на медовый месяц. Того и гляди, к нам подойдет с поздравлениями сам первый пилот и пожелает долгой совместной жизни - может, авиакомпания оказывает пассажирам и такие услуги; а механик, проходя в хвост, понимающе на нас поглядел; похоже, девушки болтали про нас и выложили, чем мы, по их мнению, занимались.
Полли ела, опустив голову, сама скромность, и я уж решил: наверно, думает про наше приключение и теперь, когда все на нее глазеют, скорей всего злится на меня и, когда прилетим, больше не захочет со мной знаться. Но она вдруг заговорила:
- Когда мы только познакомились, ты сказал, ты никому никогда не признавался в любви, предоставлял отношениям говорить самим за себя и никогда не произносил слово «люблю».
- Так и знал, что ты про это заговоришь. Да, правда. Прямо не знаю, что со мной творится. Все это так ново, я никогда ни к кому ничего похожего не чувствовал, оттого так и говорю. Наверно, дело в этом.
- Наверно,- сказала Полли.
- Я слишком много болтаю.
- Мне это не мешает,- сказала она.- Даже нравится. Никто из моих приятелей не умеет разговаривать. Так, как ты, не умеют. Они произносят разные слова, но разговаривать не умеют. Когда ты говоришь, я чувствую себя человеком, а от их разговоров только ясней и ясней вижу, что я им всем чужая. Не думай, я далеко не всему верю, что ты говоришь. Дело тут не в вере. Но настоящая близость приходит, только если люди разговаривают друг с другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Рассыльный лет тридцати восьми в очках без оправы, волосы ежиком, спросил, что мне надо, я сказал - мистера Панка, и он сразу стал куда любезней и поманил меня то ли в коридор, то ли в приемную. И хотел было выйти, но я дернул его за рукав и знаками показал, что хочу выпить воды, а он понимал по-английски не хуже меня. Он подал мне в бумажном стаканчике холодной как лед воды и пошел обо мне доложить. В комнате полно было стульев, но я не сел - просто прислонился к стенке: уж очень устал и перетрусил. Мне даже померещилось, будто я пришел не туда, куда надо, и если не поостерегусь, меня обчистят и спустят прямиком в сточную канаву. Лучше уж оставаться на ногах - тогда, если запахнет жареным, успею дать тягу… Еще чуть - и я стал бы на четвереньки и завыл на луну, но тут явился сам мистер Панк и улыбнулся во весь рот - совсем как рассыльный, только еще шире и добродушней. Он тряхнул мою руку и сказал на отличнейшем английском языке:
- Рад видеть, что вы прибыли благополучно. Все в порядке?
- Да,- ответил я,- только черт его разберет, почему-то до смерти хочу пить.
Он весело засмеялся, хлопнул меня по спине.
- Все вы так говорите. Пойдемте ко мне в кабинет, снимете пальто. Погода стоит теплая - не по сезону. Ну как вам нравится Швейцария?
Я двинулся впереди него, будто и не услыхал его дурацкого вопроса, он захлопнул дверь, и тут до меня дошло: ведь он ждет от меня пароля, только тогда все станет на место.
- У меня добрые вести насчет сэра Джека Линингрейда. Ему гораздо лучше. Он шлет горячий привет.
- А-а,- сказал Панк с эдаким деловито невозмутимым видом.- В последний раз мы виделись с мистером Линингрейдом в Кентербери.
- Ну и прекрасно,- сказал я,- ради бога, помогите мне снять пальто.
Под пальто я был мокрый, как мышь,- что белье, что костюм, хоть выжми. Панк раскрыл шкаф и достал в точности такое же пальто, как то, которое я снял, только без внутренних карманов.
- Надевайте, не то простудитесь. Несколько лет назад мы вот так лишились одного разъездного агента, умер от воспаления легких. А вас мы не хотим лишиться, по словам мистера Линингрейда, на вас возлагают большие надежды. Говорят, вы весьма обещающий молодой человек.
Я надел пальто, даже застегнулся, и выпил еще стакан воды.
- А теперь мой вам совет,- сказал Панк.- Возьмите такси, поезжайте к себе в гостиницу и примите горячую ванну. Сразу почувствуете себя иначе, это уже проверено.
Номер оказался крохотный, из окна видны были крыши и голуби. Я повесил костюм сушиться, лег в постель и проспал четыре часа кряду, проснулся уже в темноте и почувствовал - охота поесть. Настроение у меня было хоть куда - как-никак заработал три сотняги,- и я спустился в ресторан, решил отпраздновать такое дело обедом позаковыристей и выпить на радостях бутылочку вина. Отдохнувший, свободный как птица, я сел за отдельный столик и надеялся - люди глядят на меня с интересом. В ресторане было славно, я пообедал и уходить не спешил, дымил сигарами. А на сон грядущий раздумывал, как приятно жить на свете, когда у тебя водятся деньги. Похоже, деньги и есть самое главное, все остальное - пустяки. Интересно, был ли на свете хоть один незаконнорожденный, который желал бы чего-нибудь большего? И не такой уж я гад, вовсе нет, мне совсем не хотелось в придачу к деньгам еще и власти. Ничего подобного. Мне хотелось только денег - кому же от этого вред? Ради денег я пошел бы на все, ни перед чем бы не остановился. Жажда власти, по-моему, низость, а вот жажда денег - это благородно.
Я позавтракал у себя в номере, и тут зазвонил телефон и в трубке послышался девичий голос. Я не вдруг догадался, что это Полли Моггерхэнгер. То ли у меня было неладно с памятью, то ли я не тот, за кого себя принимал. Но, расставшись с ней на аэродроме, я ни разу про нее не вспомнил, а сейчас ее оживленный голос звучал у меня в ухе, и я так удивился, так это было неожиданно, я даже сам не знал, рад ли. Она сказала - вчера, мол, весь день провела с подругой и ее семейством и чуть не померла со скуки, и если от них не вырвется, наверняка взбесится и полезет на стену. Приятная картинка, но не мог я такого допустить - и пригласил ее пообедать.
Я понятия не имел, где в Женеве хорошие рестораны, и решил: если мы поедим в гостинице, она подумает, мне либо лень куда-то идти, либо некогда, ей и в голову не придет, что я не знаю Женевы. Накануне я был как в тумане, толком и не разглядел Полли - может, после сегодняшнего обеда вовсе и не будет охоты ее видеть. Уж очень хотелось немного побыть совсем одному, самому по себе в этой непривычной обстановке, а чем дальше - тем непривычней и удивительней казалось мне все вокруг. Но как только в холл вошла Полли, мне стало ясно: в ближайшие несколько дней я уже не хочу быть один.
За обедом она сказала, что несчастлива и совсем не знает, как жить,- ну, тут я понял, ее отчаяние можно не больно принимать всерьез. А потом я сказал - страдание и есть соль жизни и кто не бывает несчастлив, тот живой труп, и она сразу повеселела.
- При таком отце, сами понимаете, я живу как у Христа за пазухой,- сказала она.- Он души во мне не чает, и у меня есть все на свете, и раньше мне это нравилось. Я была очень довольна своей жизнью. А потом я начала встречаться с мужчинами, и отец стал относиться ко мне гораздо хуже, хотя впрямую скандалов не устраивал. Дошло до того, что иногда, занимаясь любовью у кого-нибудь на квартире или в машине на заднем.сиденье, я начинаю думать, что поступаю нехорошо, и уже года два как я почти не получаю от этого удовольствия. Родители всегда так - вырастят нас, а потом воображают, будто мы их собственность.
- Но теперь-то, я надеюсь, вы получаете от этого удовольствие?- сказал я и ткнул соломинку в стакан воды со льдом.- Это я беспокоюсь не о себе, а о вас.
- Можете не беспокоиться,- сказала она.
- Не буду. Это ведь не моя забота, верно? А вот куда бы нам пойти?
Она понятия не имела, и тогда я предложил проехаться автобусом вдоль озера к Шильонскому замку и пошел трепаться про Бонивара и поэму Байрона, ей сразу загорелось ехать - она хоть и слыхала про все это, но удивилась и обрадовалась, что я тоже знаю, ей ведь, наверно, казалось, я заядлый контрабандист и только, откуда же мне все это знать. Я и впрямь ничего этого не знал, просто как раз сегодня утром прочел в путеводителе для туристов. Зато я как бы между делом рассказал про байроново жилье в Ньюстеде, и это все была чистая правда: совсем еще мальчишкой, а потом и постарше я ездил туда на автобусе - один раз с матерью, она навещала подругу в туберкулезном санатории неподалеку. Теперь нам было о чем поговорить, а скоро мы уже болтали в свое удовольствие и про всякое другое - сидели в автобусе, глазели на сверкавшее при каждом повороте озеро и нашептывали друт дружке всякие приятные пустячки. Под конец я уже не знал, о чем бы еще поговорить, и спросил, чего она желает от жизни, а она отвегила: сама не знает.
- У меня всегда было все, что захочу, вот я и не привыкла ничего хотеть.
- Да уж наверняка вам хочется кой-чего такого, чего папаша не может дать.
- Лучше скажите, чего хотите вы, может, тогда я тоже что-нибудь вспомню. Наверно, я слишком счастлива, поэтому мне ничего не хочется.
- Или слишком несчастливы,- сказал я. Мне хотелось сбить ее с толку, так легче всего выудить из человека правду. Почему бы не пойти на такую уловку, я же в эту Полли нисколечко не влюблен.
- Может, вы думаете, я истеричка? Ничего подобного! - с вызовом бросила она.- Отец начал ходить к психоаналитику, а мне это ни к чему.
Я чуть не свалился со стула: это ж надо, знаменитый Клод Моггерхэнгер каждый вторник и четверг лежит на кушетке у психолекаря и выбалтывает свое прошлое! Но потом смешная сторона этого дела как-то слиняла, и мне даже стало не по себе.
- На что это ему?
Я предложил Полли сигарету, и она закурила.
- Наверно, для передышки, хочет провести время. Он вовсе не свихнулся, не думайте, ничего подобного. Просто не любит отставать от моды. Все Моггерхэнгеры такие.
- Даже вы?
- Ну, скажите, чего вы хотите от жизни, тогда я тоже скажу.
- Хочу, чтоб мне не приходилось задумываться, чего я хочу,- сказал я, стараясь не ударить лицом в грязь.- Хочу жить вовсю и не гадать, чем бы заняться да чего бы добиться. А ведь все только об этом и хлопочут, Всякому вынь да положь вон ту работу, или вот этот дом, или машину. Всяк загадывает: непременно буду главным - либо директором, либо управляющим. Всяк надеется заполучить то или это или приспичит ему жениться как раз на той женщине, которая, сразу видно, никак не про него. А получит человек все, чего добивался,- опять ему чего-то надо, а когда и хотеть больше нечего либо уж так выдохся - ничего и хотеть не может и сил не осталось добиваться, ну, тогда подворачивается несчастный случай или просто человек помирает - и все. Хотеть - это нас сам черт подуськивает. Вот мне и того хочется и этого, а через минуту глядишь - ничего мне не надо. Бывает, сам понимаю: не про меня это. безнадежное дело, а именно это мне и подавай, готов помереть - лишь бы добиться своего. Когда накатит жадность, мне надо всего сразу, так что я уж и сам не знаю, чего хочу, либо не знаю, с чего начать, и в конце концов так ни за что и не берусь. Вот меня и носит по ветру, как соломинку, а пока суд да дело, я просто живу, вот я все, и не так уж плохо живу, потому что стараюсь работать как можно меньше.
- Что-то не верится, что вы говорите правду. Я рассмеялся.
- Самому не верится. А все ж я стараюсь. Да только что это такое - правда? Может, вы мне скажете, тогда угощу вас птичьим молоком. Мне не понять, чего я хочу, покуда у меня этого не будет,- вот вам чистая правда, но от такой правды страх берет. Чаще всего мне охота получать каждый год несколько тысчонок, купить себе домик н жить без заботы и работы.
- Очень скромное желание,- сказала Полли.- Вы вполне можете его осуществить.
- Думаете, могу? - Я даже приободрился.
- По-моему, вы хотите очень немногого. Даже удивительно. Вот тут я смутился и уже не очень понимал, что теперь говорить.
Мы доехали до Шильонского замка, но внутрь не пошли, сели в кафе, держались за руки и толковали о чем попало. Сперва сидели за столиком на улице, а потом разразилась гроза, и мы зашли в помещение и ели еще пирожные с кремом и пили кофе. Небо было розовое, и молния перерезала его, точно гранат. Потом оно вдруг стало свинцовое, и гром уже не погромыхивал вдалеке, а так загрохотал - даже пол под ногами затрясся.
- Лучше всех живет тот, кому некогда задумываться,- сказал я.- Свою жизнь я уже загубил такими вот разговорами. И вы тоже свою загубите, если не поостережетесь. Мы с вами, можно сказать, одного поля ягода, и, по-моему, хватит нам ломать голову, думать чего мы хотим от жизни, лучше возьмем от нее что можно и доставим себе удовольствие. Хватит, нагляделись мы и на стены, и на озеро, поехали ко мне в гостиницу.
- Я знаю, мне не надо бы соглашаться.- к моему удивлению, сказала Полли, взяла меня под руку и так прижала ее к себе, я даже ощутил тепло ее тела,- но мне тоже этого хочется.
Мы пошли к автобусу, и я чувствовал себя настоящим героем, не хватало только трубки в зубах, и мне опять стало пятнадцать лет, как вечность назад. В автобусе мы принялись было целоваться, но все добродетельные швейцарцы на нас уставились, и мы отпустили друг дружку и сидели прямо, угрюмые, почти не разговаривали - уж очень мы себя выдали.
Пошел дождь, и я испугался: а вдруг Полли передумает, но она и бровью не повела. Портье отдал мне ключ и ни о чем не спросил, и мы поднялись ко мне в номер - в нашей благополучной пуританской Англии это было бы невозможно, так я по крайней мере слышал.
Через четыре часа мы тихонько спустились в ресторан подзаправиться, оба изрядно помятые и совсем без сил, и молча глядели друг на друга, пока нам не принесли еду, а потом накинулись на нее с такой жадностью, как перед тем друг на дружку, и за едой почти не разговаривали, словно первое наше затянувшееся свидание заменило пятьдесят миллионов слов, которые теперь уже вроде И незачем произносить.
Мы сидели и не спеша потягивали вино, так что под конец официант принес счет (деликатный намек, что уже время закрывать), тогда мы опять поднялись ко мне в номер и уж использовали ночь на всю катушку, покуда нас не одолел сон.
В Лондон мы летели одним самолетом. Мне казалось, это я здорово придумал - на случай, если меня запомнил какой-нибудь таможенник. Ведь если меня и впрямь кто приметил и подумал, зачем это я уезжаю, теперь он увидит: я возвращаюсь с красоткой, и его подозрения рассеются. И если на следующей неделе я буду улетать с того же аэродрома, он подумает, я опять отправился по тому же похабному делу. Уильям Хэй наверняка одобрит этот невинный обман. Пассажиров было немного, и, когда световой сигнал позволил нам расстегнуть привязные ремни и самолет начал взбираться в небеса, я сказал Полли, чтоб она шла за мной в хвост.
- Мне надо в туалет,- сказал я и подмигнул,- составь мне компанию.
Поблизости никого не было, я отворил дверь и сказал: входи, мол, скорей. Вошел следом, мигом защелкнул задвижку.
- Здорово придумано! - сказала она.- Мне бы и в голову не пришло. Ты, наверно, сто раз это проделывал со случайными попутчицами?
Мы крепко обнялись и поцеловались.
- Только сейчас додумался. Больше ведь негде, разве что в багажном отделении, так ведь туда не проберешься, не просить же у пилота ключ. Я так в тебя влюблен, а тут сиди - и даже дотронуться нельзя. И потом, мне надо кой о чем тебя спросить, а это можно, только когда мы целуемся.
Полли прислонилась к раковине.
- Ну спрашивай.
- Выйдешь за меня замуж? Я знаю, вопрос дурацкий, но я заранее не раздумывал, этим только все испортишь. Не отвечай сразу. Я еще не жду ответа. Просто мне хотелось сказать, до чего трудно будет после этих дней с тобой опять спуститься с небес на землю. Если не захочешь больше меня видеть, я пойму. Только сам я чувствую другое и хочу, чтоб ты это знала, даже если сама решила, что никаких таких чувств ко мне у тебя нет. У меня же к тебе чувство такое, как самый горячий поцелуй, а для меня это очень много.
Ее кругленькая хорошенькая мордочка была обращена ко мне, а в зеркале у нее за спиной я видел свое лицо, и на нем была боль, смятение, и жадность, и ложь, и любовь.
Самолет тряхнуло, и Полли ухватилась за меня.
- Так что не отвечай,- продолжал я,- мне не ответ твой нужен; я не спешу. Я хочу быть перед тобой честным, и ты пойми, я не вру. Просто мне вдруг очень захотелось это сказать. Я никогда еще этого не говорил и никогда больше никому не скажу.
И тут нам стало не до слов…
Потом мы пробрались на свои места, стюардессы разносили подносы с едой и с любопытством на нас поглядывали. Одна всякий раз, проходя между кресел, мне улыбалась - она во всем была прямая противоположность Полли и очень мне приглянулась, я не прочь был бы и ее тоже грубо и непристойно утащить в хвост самолета. Но тут мы с Полли накинулись на обед, будто не ели целую неделю, и на этот раз я заказал уже не полбутылки шампанского, а бутылку, и стюардесса подала ее уж с такой торжественностью, словно мы только что сыграли свадьбу и летим в Англию на медовый месяц. Того и гляди, к нам подойдет с поздравлениями сам первый пилот и пожелает долгой совместной жизни - может, авиакомпания оказывает пассажирам и такие услуги; а механик, проходя в хвост, понимающе на нас поглядел; похоже, девушки болтали про нас и выложили, чем мы, по их мнению, занимались.
Полли ела, опустив голову, сама скромность, и я уж решил: наверно, думает про наше приключение и теперь, когда все на нее глазеют, скорей всего злится на меня и, когда прилетим, больше не захочет со мной знаться. Но она вдруг заговорила:
- Когда мы только познакомились, ты сказал, ты никому никогда не признавался в любви, предоставлял отношениям говорить самим за себя и никогда не произносил слово «люблю».
- Так и знал, что ты про это заговоришь. Да, правда. Прямо не знаю, что со мной творится. Все это так ново, я никогда ни к кому ничего похожего не чувствовал, оттого так и говорю. Наверно, дело в этом.
- Наверно,- сказала Полли.
- Я слишком много болтаю.
- Мне это не мешает,- сказала она.- Даже нравится. Никто из моих приятелей не умеет разговаривать. Так, как ты, не умеют. Они произносят разные слова, но разговаривать не умеют. Когда ты говоришь, я чувствую себя человеком, а от их разговоров только ясней и ясней вижу, что я им всем чужая. Не думай, я далеко не всему верю, что ты говоришь. Дело тут не в вере. Но настоящая близость приходит, только если люди разговаривают друг с другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43