Этот мегодяй, которому шах оказывал большое доверие, изменил своему господину и поддерживал тайную переписку с английским министром Макнилом. Одно из писем Али-Таги попало в руки шаха. Он пригласил секретаря к себе в шатер, поднес писымо к его глазам и спросил, не его ли эта печать. (Персы и вообще все мусульмане не подписывают корреспонденцию и документы, а ставят печать и под ней свое имя. Только шах или султан ставит печать вверху своих приказов и фирманов.) Мирза Али-Таги упал к ногам шаха и стал просить пощады. Мохаммед-шах приказал позвать феррахов. Они принесли фелек, т. е. деревянный шест с двумя веревочными петлями одна рядом с другой. Ноги секретаря продели в петли и задрали вверх, затем два ферраха обработали толстыми палками подошвы ног несчастного, который лежал спиной на земле. В присутствии шаха он получил 300 таких ударов. После этого ему затянули одну петлю на шее и задушенного поволокли на базар в центре лагеря, где предатель оставался лежать до вечера. Когда наказание было приведено в исполнение, шах сказал с серьезным видом стоящим вокруг сановникам и ханам: "Так надо обходиться с мошенником, который служит двум господам".
Несмотря на то что Мохаммед-шах обладал слабым характером и полностью находился в руках своего первого министра, он был жесток по отношению ко всем пленникам. Их часто убивали на его глазах. Сначала графу Симоничу удавалось отстаивать пленных и сохранять им жизнь, однако позже их убивали прямо на месте. В лагерь с триумфом приносили лишь их головы и руки и складывали у шатра кибле-алема.
Так, 5/17 мая во время ночной вылазки афганцев было взято в плен несколько их начальников. В прежних своих вылазках они уничтожили много сарбазов, захватили даже пушку и уволокли ее в город. Эти отважные воины были убиты отвратительным образом недалеко от лагеря английской миссии, потому что все знали, что англичане находятся с афганцами в хороших отношениях. Несчастным отрезали руки и ноги, затем половые органы, которые в издевку запихнули им в рот, и, наконец, голову. Афганские военачальники стойко выдержали эти муки и умерли как мученики своей религии, потому что были суннитами и смертельно ненавидели шиитов (персов) даже за их веру. В другой раз, еще до нашего прибытия в лагерь, в присутствии шаха саблями и штыками убили 35 пленных туркмен, и когда кровь этих несчастных потекла струями, он сказал своей свите, поглаживая бороду: "Какой прекрасный розарий!" После прибытия графа Симонича в лагерь, как сказано выше, эти ужасные спектакли прекратились.
Раньше, когда в персидском лагере пленных афганцев и туркмен представляли сначала шаху, а потом умерщвляли, палач прирабатывал на них. Он волок несчастных на базар, перерезал им горло, бросал тела перед купеческими лавками на землю, где они оставались лежать до тех пор, пока купцы не давали ему денег, чтобы избавиться от быстро разлагающихся трупов. Понятно, что афганцы, возмущаясь подобной жестокостью, также убивали персидских пленных, которых они, как уже упоминалось, смертельно ненавидели за их веру.
Никаких мер предосторожности, чтобы защитить свой лагерь от неожиданного неприятельского наступления или нападения, персы не принимали. У них не было ни патрулей, ни сторожевых пикетов, которые бы охраняли лагерь. Зато множество караулов выставлялось у лагерных шатров. До полуночи постоянно слышались возгласы: "Али! Будьте бдительны! Будьте начеку, бодры, готовы!" Однако за полночь эти возгласы ослабевали, и наконец лагерь погружался в глубокий сон. Однажды ночью унтер-офицер наших казаков делал обход в нашем собственном лагере и невинно развлекался тем, что отнимал у спящих караульных ружья. Это занятие не стоило ему большого труда, потому что ночью персидские часовые не ходят взад и вперед и даже не находятся на своем посту, а сидят, зажав между коленями ружья, и спят.
К счастью, ни афганцы, ни гиссарцы, "и туркмены не осмеливались нападать на персидский лагерь ночью; в это время им без труда мог бы завладеть полк кавказских линейных казаков с батареей конной артиллерии. Однако 24 мая средь бела дня банде гиссарцев (разбойничавших жителей Паропамизских гор) удалось напасть на пастбища, находившиеся лишь в 7 верстах от лагеря шаха, и на глазах персидской охраны они угнали много артиллерийских лошадей, среди которых было несколько лошадей и мулов, принадлежавших русской миссии; естественно, мы больше их не видели.
В первый месяц после нашего приезда в персидский лагерь артиллеристы обстреливали бомбами город каждую ночь, и когда капитан Семино стал настаивать, чтобы зря не растрачивали снаряды, ему ответили: "Шаху недостойно праздно стоять у стен осаждаемого города". Взрывы этих бомб, пушечная и ружейная стрельба по ночам в передовых окопах, потому что афганцы делали вылазки только ночью, постоянная перекличка часовых, жалобный вой шакалов, бродивших вокруг лагеря, а также лай беспризорных собак, наконец, неприятный крик ослов в лагере - все эти звуки создавали малоприятный ночной концерт.
С рассветом в лагере играли утреннюю зорю, затем барабанщики, горнисты и флейтисты отправлялись в окрестности, чтобы поупражняться в своем искусстве, и так как каждый играл сам по себе и на собственный манер, то это была ужасная музыка. Ежедневно за час до захода солнца на широкой площади перед шатром, а позднее у дома шаха собирались три разных оркестра. Начинал оркестр русского батальона, хотя многие его инструменты имели не совсем чистый строй. Затем вступал оркестр, состоящий из 20 барабанщиков, горнистов и флейтистов. И, наконец, за дело брался личный оркестр шаха (негаре-хане) с бубнами, волынками и длинными огромными прямыми трубами двух размеров, каждая из которых тянула лишь одну ноту. Музыка этого последнего оркестра была особенно ужасна для европейского слуха. Нетрудно представить, что это был за кошачий концерт из разных мелодий, когда на заходе солнца все три оркестра начинали играть одновременно. Тем не менее персидские солдаты и прочий народ каждый вечер окружали их плотным кольцом и считали эту какофонию очень приятной.
Хотя мои воспоминания не касаются политики, я должен все же описать здесь некоторые события, которые тем временем произошли в Афганистане (Кабуле и Индии) и которые связаны с осадой Герата. Впрочем, от этих событий нас отделяет почти 40 лет, и они являются теперь уже историей.
Выше упоминалось, что английская миссия прибыла в лагерь под Гератом раньше нас, но была холодно встречена ханом и его первым министром. Английский министр Макнил добился разрешения самому отправиться в город, чтобы побудить Камран-Мирзу или, скорее, его всемогущего министра Яр Мухаммед-хана покориться шаху и сдать Герат. Он пробыл в городе 24 часа и вернулся ни с чем. Однако по лагерю поползли слухи, что он якобы вручил Яр Мухаммед-хану значительную сумму денег и просил его потерпеть еще несколько месяцев, потому что персы никогда не осмелятся штурмовать Герат. Он и после этого поддерживал тайную переписку с этим министром и лейтенантом Поттингером. Об этом было известно в персидском лагере. Шах приказал схватить и задушить курьера (кассида), пробиравшегося с письмом из Герата в английскую миссию в лагере. Наконец 27 мая английская миссия выехала из лагеря под Гератом, чтобы вернуться в Тегеран и покинуть Персию.
Между тем зимой 1837/38 г. в Кабул с большой свитой прибыл знаменитый в то время путешественник Берне, направленный тогдашним генерал-губернатором Индостана лордом Оклендом в качестве английского поверенного, чтобы заключить договор с Дост Мухаммед-ханом против вражеских замыслов персов, потому что Герат считался ключом к Индии, и Великобритания делала все, чтобы этот город не попал в руки властителей Персии. Берне преподносил богатые подарки, предлагал даже субсидии, чтобы склонить Дост Мухаммеда к союзу с Ост-Индской компанией. Однако правитель Кабула поставил условие получить обратно от Ранджит Сингха Пешаварскую провинцию, которая принадлежала ранее Афганистану и была захвачена им и в различных городах которой, особенно в Джелалабаде, он держит сильные гарнизоны. Поскольку, однако, Ранджит Сингх, властитель Пенджаба и глава воинственных сикхов, был тогда союзником английской компании в Калькутте и Англия дружественно относилась к этому опасному человеку, Берне не смог, естественно, согласиться с требованиями Дост Мухаммеда. Переговоры потерпели провал, и Берне, который растратил во время этой миссии три лакха (300 тыс.) рупий, ни с чем вернулся в Индию. Так как наш Виткевич находился в Кабуле одновременно с Бернсом, английские газеты в Бомбее и Калькутте распространили слух, что переговоры Бернса с Дост Мухаммедом потерпели провал якобы из-за русских интриг, в то время как Виткевич, имея всего несколько сот дукатов на проезд, привез только ответ на письмо Дост Мухаммеда графу Нессельроде и никакой политической миссии России не выполнял.
Приезд и пребывание этого офицера в Кабуле, прибытие графа Симонича в лагерь под Гератом, чтобы от имени его величества императора Николая вытребовать у шаха русский батальон, и, наконец, зимняя экспедиция генерала Перовского из Оренбурга против Хивы в 1838/39 г.44 - все это было лишь случайным стечением обстоятельств, не имевших между собой ни малейшей связи. Однако они так напугали лорда Окленда, что он предположил, будто Россия строит враждебные планы против английских владений в Индостане, и, чтобы опередить эти мнимые намерения, Англия предприняла в 1839/40 г. неудачную экспедицию против Афганистана, в которой потеряла 20 тыс. человек убитыми, 60 тыс. верблюдов и около 100 млн. серебряных рублей; ее могуществу в Индии был тогда нанесен не меньший удар45.
Однако вернемся к осаде Герата. В конце мая из Мешхеда под командованием генерал-лейтенанта Боровского, поляка по происхождению, находившегося на персидской службе, прибыл большой караван с провиантом, порохом, ядрами и картечью. В пути караван подвергся нападению афганской конницы, но, успешно отразив атаку и насадив на длинные пики дюжину голов, которые несли впереди, он под музыку и гром литавр с триумфом вступил в лагерь под Гератом.
В первых числах июня были наконец готовы обе позиции для осадных орудий. Много хлопот стоило получить необходимые пушки и боеприпасы, чтобы укомплектовать батареи. Из 24 тяжелых орудий (18- и 24-фунтовых), которых требовал Семино, дали только 17, потому что ханы в окопах вцепились в свои пушки, как репейники. План Семино состоял в том, чтобы непрерывным огнем пробить две бреши. Однако первый министр с этим не согласился. Он хотел, чтобы это зрелище, новое для персов (тамаша), продолжалось несколько дней. Обстрел был начат 7 июня. Под огнем батарей стены по обеим сторонам угловой башни Бурдж Абдулла-и Мизр начали постепенно рушиться. Услыхав грохот пушек в своем доме в лагере, Мирза Хаджи-Агасси радостно вскочил со своего места и крикнул приближенным: "Слушайте и смотрите, как мы, персы, можем стрелять!" - но отказался поближе взглянуть на это зрелище. Обстрел продолжался три дня, каждый день по два-три часа, и прекратился 9 июня. Были пробиты две широкие бреши и засыпан ров. Афганцы вели себя между тем очень пассивно. Они лишь углубили двойные крытые галереи вдоль склона вала под обеими брешами и вокруг них, чтобы затруднить персам штурм.
В тот же день из Кабула и Кандагара в лагерь приехал поручик Виткевич. С ним прибыл также сын властителя Кандагара, Кохендиль-хана, Мухаммед Омар-хан. Последний привез с собой большую свиту, а также слона в подарок Мохаммед-шаху. Живописные костюмы афганцев и их воинственный вид нам очень понравились. Омар-хан со свитой нанес графу визит, и у нас было достаточно времени, чтобы рассмотреть и зарисовать людей, костюмы и оружие.
Никто из нас не узнал Виткевича, когда он, одетый афганцем, в большом белом тюрбане, из-под которого выбивались длинные густые черные локоны, пришел к нам в лагерь. Он до такой степени усвоил обычаи, привычки и язык афганцев, что даже персу и афганцу трудно было отличить его от своих. Во время последнего дневного перехода между Фарахом и Гератом при падении с лошади он вывихнул ногу и теперь хромал. Он сообщил нам много интересных подробностей о своем путешествии из Герата в Кабул в сопровождении лишь одного голяма через Паропамизские горы, населенные дикими племенами гиссар, о пребывании в Кабуле, знакомстве с Бернсом и возвращении через Кандагар.
11 июня, вечером, я провел графа в окопы и на позиции осадных батарей, чтобы показать ему их действие. Он удивился их близкому расположению к городским стенам и нашел, что бреши достаточно широки, дабы прорваться через каждую из них во время штурма с 30 солдатами по фронту. Из окопов мы отправились к шаху. Когда мы вошли к нему в дом, он держал в руках лук и стрелы. Он обещал направить в окопы для штурма достаточное количество войск и в тот же вечер огласил обращение (прокламацию) к армии и особенно к начальникам, в котором апеллировал к их повиновению и мужеству. Затем мы отправились к первому министру, обещавшему нам то же самое. От просьбы графа показаться завтра с шахом хотя бы вблизи окопов, чтобы его величество своим присутствием воодушевил персов, он наотрез отказался. "Недостойно персидскому шаху проявлять интерес, когда он захватывает такой незначительный город, как Герат", - возразил он. За этими высокопарными словами и вздором Хаджи пытался скрыть трусость, а скорее злые намерения, и результаты штурма подтвердили мое подозрение. Возвратившись в наш лагерь, я сообщил графу свое мнение и сказал, что не доверяю сарбазам, так как они, хотя и являются хорошими солдатами, не уверены в себе и имеют плохих командиров. Особенно это касается высших начальников, а они не будут действовать энергично и сообща, потому что никто из них, как уже упоминалось выше, не хочет подчиняться приказам вышестоящих. К сожалению, я оказался хорошим пророком.
По утвержденному Мохаммед-шахом плану атаки основную штурмовую колонну из 2500 добровольцев, собранных из всех полков, должен был возглавить генерал-лейтенант Боровский, а резерв из 3 тыс. человек Мохаммед-хан-сердар. Чтобы поддержать штурмовую колонну в критический момент, 300 стрелков под командованием капитана Семино должны были вести огонь из траншей по солдатам неприятеля, которые появятся во время штурма на башнях рядом с брешами, на валу и стенах. Каждый сарбаз и стрелок должен был иметь 30 патронов. Штурмующим колоннам надлежало без единого выстрела с примкнутыми штыками атаковать бреши в сомкнутом строю. Одновременно в других местах вокруг города должны были предприниматься ложные атаки, чтобы хотя бы частично отвлечь внимание афганцев от главной колонны. Штурм намечался на полдень 12/24 июня.
В 11 часов я выехал из лагеря к передовым окопам, на позиции осадной артиллерии, чтобы наблюдать за атакой. По пути туда я увидел, что плоские крыши разграбленных деревенских домов сплошь усеяны сарбазами, которые собрались оттуда смотреть на штурм, как на интересный спектакль. На мой вопрос, почему они не на своих местах в окопах, они ответили, смеясь: "Наших там уже достаточно". В окопах, где было полно войск, я встретил Боровского, который спокойно ел из большой миски плов. Я заметил ему, что перед штурмом нельзя есть, так как он может получить ранение в живот, а такая рана опасна. Боровский улыбнулся на мое замечание и возразил, что он не боится пуль; однако, сам того не подозревая, я предсказал несчастному его судьбу.
Между тем началась стрельба, чтобы отогнать афганцев от брешей и валов. В полдень командир артиллерии дал сигнал к приступу залпом из всех пушек.
Атакующую колонну возглавил Боровский. Персы, в авангарде которых находился Хамаданский батальон со своим отважным молодым командиром Неби-ханом, ринулись из окопов на вал, но не в колонне, как было приказано, а по подразделениям, поэтому атака с самого начала носила несогласованный характер.
Вместо того чтобы подняться на гребень бреши и там закрепиться, часть сарбазов задержалась в крытой галерее и начала грабеж. К подножию бреши все же прорвался отряд численностью 500-600 человек, и знаменосец Хамаданского полка водрузил знамя на полуразрушенную башню Бурдж Абдулла-и Мизр*37.
В это время был смертельно ранен пулей в живот Боровский, тяжело ранило полковника Моэб Али-хана, Неби-хана и командира полка Карадуга. Лишившись своих начальников, атакующая колонна простояла два часа в страшную жару у подножия бреши, не двигаясь ни вперед, ни назад, ожидая подкрепления и назначения других командиров. Афганцы между тем стали бросать через брешь камни, не показываясь из-за укрытий, или стреляли с соседних башен и стен в сарбазов.
Персидские стрелки (туфенджи), которые должны были из окопов снимать метким огнем афганцев с соседних стен и башен, вообще не получили патронов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52