– Да почему же? Вы, Павел Степаныч, наверно, в шутку это…– Какое в шутку! – Мочалов жадно выпил вино. – Я вам объясню сейчас…Он замолчал, задумался. Все та же неопределенная, странная усмешка тронула его губы.– Вот, мой друг, говорят: Мочалов велик, Мочалов потрясает сердца людей… Мочалова видят на сверкающей огнями сцене вдохновенного, пламенного. А кто знает его в тоске, в одиночестве? Я ведь, друг мой, и пьяный напьюсь, так в трактире толпа собирается: Мочалов пьян! Это вроде дарового представления, что ли…Кольцов пристально поглядел на Мочалова. Тот нахмурился.– Вот ты сейчас смотришь, – неожиданно перешел на «ты», – смотришь и думаешь: зачем он мне это говорит?– Нет, – сказал Алексей. – Я не об том думаю… Нет страшнее демона одиночества, и коли вы, Павел Степаныч, испытали, так я понимаю это. Я сам…– Друг ты мой! – воскликнул Мочалов. – Я как давеча глянул в твои глаза – ведь в первый раз тебя увидел! – так сразу и сказал себе: вот брат твой!Он снова взялся за бутылку.– Так о чем бишь я… – наморщил лоб. – Ты это хорошо сказал: демоны одиночества… Что им до того, что Мочалов час назад заставлял людей плакать! А может, это возмездие? В темной каморке обступят тебя тени сомнений, тоска схватит за горло, и вот ты, волшебник, гений, ты… плачешь. И вот тут-то, – зашептал таинственно, – тут-то, брат, и оказывается, что Мочалов беспомощен, как птенец, упавший из гнезда… Он одинок! И ему одно остается: либо петлю на шею, либо…Мочалов отвернулся и выпил вино. В кабинет заглянул половой.– Павел Степаныч, Ромашка спрашивает, песни будете слушать?– Ладно, пусть придут, – кивнул Мочалов. – Так вот, Алеша… сказал я: завидую тебе. Никому никогда не признавался, а тебе признаюсь. В страшные минуты разлада с жизнью руки тянутся к перу… И что же? Серые, дряблые строчки ползут, как черви. Стих тяжелый, путаный, тянется, тянется – и нет уж ни огня, ни страсти. Сердце остыло. А ты…Он не договорил. Со смехом и шумом, позванивая гитарами, в кабинет ввалились цыгане. Красивый молодой цыган в алой рубахе и в черном, с дутыми серебряными пуговицами жилете поклонился так, что длинные волосы упали на лоб и закрыли лицо.– Здравствуй, Роман! – сказал Мочалов. – А где ж Дунюшка?– Сердечко мое! – бренча монистами, поклонилась одна из цыганок. – Не признал свою Дунюшку?Слуги внесли стулья, цыгане расселись вдоль стен. Роман взмахнул гитарой, топнул, и четверо гитаристов ударили по струнам. Эх, еще раз последний да поцалуйСвоей цыганке, сердце подари, – низким, как гитарная струна, голосом запела Дуня.Звенели гитары с красными и черными бантами на грифах. Роман, притопывая ногой, ходил перед сидящими хористами; хриплыми гортанными голосами женщины подхватывали припев: Снежок, снежок, метелицаСледочки заметет! Кольцову, не раз ночевавшему в степи у таборных костров, были удивительны эти наряженные и как будто не настоящие цыгане. Они, может быть, даже показались бы ему и смешными, да то, что красивую цыганку звали Дуней, и то, с какою страстью она пела полную любовного отчаянья песню, – все напомнило ему юность, цветущие вишни, рассвет на высоком бугре возле Каменного моста, легкие хлопья тумана над рекой…Он вздохнул и опустил голову. Глава пятая Опять в глуши, опять досуг… А. Кольцов Нет, это, точно, не она!Напрасны сердца ожиданья,Разочарован, все мечтанья,Минуты проклинаю снаИ повторяю, что онаНе для меня здесь создана. П. С. Мочалов 1 Когда вдали завиднелась белая, со сверкающим крестом козловская колокольня, Сребрянский, ехавший до тех пор с видом покорного безразличия, оживился. Он то и дело узнавал те лесочки и озерца, где с кошелкой для грибов или самодельным корявым удилищем бегал еще босоногим мальчонкой.– Вон, вон! – указывая куда-то, вскрикивал Сребрянский. – Вон речка-то… видишь? А вон мельница показалась, во-о-н за теми осинками… Да куда ж ты смотришь, экой какой бестолковый!И хотя Алексей не видел ни речки, ни мельницы, он притворялся, что видит их, и вслед за своим другом восторгался красивыми козловскими ландшафтами.В Козловку приехали вечером. Было тихо, стадо уже пригнали, но пыль все еще висела над белыми, прячущимися в садочках хатами. Возле маленького, под соломенной крышей, старого домика, еле видного из-за густых веток буйно разросшейся сирени, Сребрянский велел остановиться.– Блудный сын! – смущенно улыбнулся он, с трудом вылезая из тарантаса.Поддерживая Сребрянского, утомленного дорогой, Кольцов вошел с ним в низенькую дверь домика. В крохотных чистеньких комнатках пахло какими-то травами, ладаном, лампадным маслом, свежим тестом и еще чем-то, напоминающим запах старых книг.Никто не вышел им навстречу. Тишина была в доме.– Живая душа есть? – громко с порога спросил Кольцов.– Ох, кто это? – В дверях дальней комнаты показалась высокая седая старуха. Ее руки были в чем-то белом: она, видно, месила тесто.– Здравствуйте, мамаша! – дрогнувшим голосом сказал Сребрянский. – Это я… Не узнали?– Андрюшенька! – вскрикнула мать, бросилась к нему на грудь, зарыдала. – Родной ты мой… Детка моя! Да ведь я уж и свидеться с тобой не чаяла!Кольцов потихоньку вышел на крыльцо. 2 Рано утром на следующий день Кольцов поехал в Воронеж. Сребрянский захотел проводить его до околицы. Он сел в тарантас. Кольцов сказал ямщику, чтоб не торопился; лошади шли по селу шагом.У околицы возле кладбища Сребрянский слез.– Еще увидимся ли? – вздохнул.– Не робей, Андрюха! Гляди, на молочке-то раздобреешь как!Друзья обнялись. Ямщик крикнул на лошадей, и тройка резво взяла по чистой прикатанной дороге. Кольцов оглянулся: среди покосившихся крестов деревенского кладбища маячила одинокая фигура Сребрянского; ветерок трепал полы его сюртука, и Андрей был похож на большую, пытающуюся взлететь голенастую птицу.
В Воронеже стояло хорошее лето, славная погода, синее небо.Отец затеял строить новый большой дом. Двор завалили лесом и кирпичами; туда и сюда сновали подводы, груженные тесом, глиной, известкой. До позднего вечера стоял веселый шум дружной, большой работы.Василий Петрович пребывал в добром настроении. Он обрадовался приезду Алексея и, чего с ним никогда еще не бывало при встречах, трижды, со щеки на щеку, расцеловался с сыном.– Вот, сокол, хорошо поспел! Вишь, какую тут кутерьму затеяли. Теперича, стал быть, отхожу от постройки – берись, Алеша, действуй! Ну, рассказывай, что там, в Питере-то? Как с делами обернулся?Кольцов писал о делах из Петербурга и из Москвы, и Василий Петрович отлично знал, что все было справлено в их пользу, но ему хотелось еще раз услышать обо всем с подробностями. И Алексей полдня рассказывал ему о своих хождениях по сенатским департаментам и другим присутствиям, в которых вершились кольцовские тяжбы.Старик особенно гордился тем, что Алексею во всех этих кляузных делах помогали такие вельможи, как Жуковский и князья Вяземский и Одоевский.– Однако ты высоко залетел! – похохатывал Василий Петрович: – Эка, обдумать: князь! Одно слово с копыт сшибет, а поди-кось: ты к нему, он – к тебе! Слышь, мать? – звал Прасковью Ивановну и, когда та приходила, снова заставлял Алексея рассказывать о том, какие у него знакомцы, в каких хоромах живут и что это за важные господа.Кольцов с жаром взялся за постройку нового дома и этим еще больше расположил к себе отца. Вечерами, после целого дня хлопот, поездок и споров с плотниками, усталый, но довольный, он приходил к Анисье, и они, как бывало прежде, или читали что-нибудь, или пели, или вспоминали, как хорошо было, когда с ними и Саша певал…Однажды он спросил сестру, как ее успехи в музыке.– Пойдем, покажу, – лукаво улыбнулась Анисья.Они пошли к Мелентьевым, у которых был старый клавесин, и Анисья бойко сыграла брату «Тамбурин» Рамо, «Инвенции» Баха и несколько небольших пьес Моцарта.Кольцов был поражен ее успехами и тут же решил поговорить с отцом о покупке фортепьяно. Старик выслушал сына, нахмурился и, заложив руки за спину, принялся шагать по комнате.– Ладно! – решил наконец. – Чума с вами – покупайте! Ах, баловство! Чисто господа, лихоманка вас забери!Вскоре подвернулся случай, фортепьяно было куплено, и к строительному шуму на кольцовском дворе прибавились веселые звуки трудных фортепьянных пассажей. 3 Поручив сыну все дела, связанные с постройкой дома, Василий Петрович занялся коммерцией. Он сам ездил покупать скот, заключал сделки с иногородними купцами, целыми днями пропадал на бойне. Однако, как он ни старался, дела устраивались плохо, и он с досадой понимал, что у Алексея все это выходило и дельнее и лучше.Вскоре после приезда Алексея один из самых опытных и толковых приказчиков – Зензинов – попросил расчет и ушел от Кольцовых. Он стал держать лошадей, и его лошади своей рысистостью и щегольской упряжью скоро прославились на весь Воронеж.Новый приказчик был дурак малый и все делал хоть и честно, да неухватисто, то есть зевал, шел на поводу у шибаёв и кое в чем даже подводил Кольцовых под убытки.Прощаясь с Алексеем, Зензинов, знавший и любивший его, сказал:– Ты, Васильич, между прочим, приглядывай за Михейкой: дрянь человек. Я кой-чего за ним заметил…Ночной сторож Михей был в милости у Василия Петровича, и когда Алексей передал свой разговор с Зензиновым, старик досадливо отмахнулся и с раздражением сказал:– Брешет твой Зензинов! Как сам приворовывал, так уж думает, что и все не без греха. Он, Зензинов, на какие капиталы, скажи, лошадей-то завел? А? То-то и оно! А ты говоришь, Михейка…В начале августа Василий Петрович велел Алексею ехать за гуртом на выпас в Селявное.– Съезди, Алеша, – сказал старик. – Душа не лежит на приказчика-дурака товар бросить. Я б сам поехал, да чего-то неможется.В ночь перед отъездом Кольцову не спалось. Было душно. Вдалеке ворчал гром, собиралась гроза. Алексей вышел на крыльцо. Голубыми змейками над садом перебегали молнии. И вдруг послышался треск плетня, невнятный шум в саду, чьи-то приглушенные голоса…«Что за история? – встревожился Кольцов. – Что же собаки-то?»Он посвистел собакам. Собаки на свист не прибежали. Приглядевшись к темноте, пошел к конюшне. Возле самых дверей споткнулся обо что-то. Это была убитая собака. Ворота конюшни стояли открытые настежь, оттуда веяло теплым духом сена и конского помета.– Михей! – позвал Кольцов.Никто не откликнулся.Он подошел к сторожке и увидел, что низенькая дверца подперта железным ломиком. Отшвырнув ломик, Кольцов шагнул в темную сторожку.– Михей, да ты что, помер, что ли?– А? Что? – вскочил Михей. – Кто такой?В его голосе слышались испуг и насмешка.– Ты дурака-то не валяй! – рассердился Кольцов. – Лошадей проспал, сударь… Чуешь?Где-то далеко за садом заржала лошадь.Зажгли фонарь, пошли в конюшню. Стойла двух упряжных лошадей были пусты. В дальнем стойле пугливо озирался пестрый кольцовский Франт. Увидев хозяина, он тихонько заржал.По двору замелькали фонари. В перекликавшихся голосах слышалась явная тревога. Все судили и так и этак, делали предположения, кто увел и где искать. Когда, на ходу натягивая кафтан, пришел Василий Петрович, все расступились и замолчали.– Так, – подходя к Михею, сказал он. – Что ж мне теперь с тобой делать?Михей повалился в ноги.– Батюшка! – завопил. – Не погуби! Нечистый обошел! Завсегда верой и правдой…– То-то «верой-правдой», – насмешливо перебил его Василий Петрович. – На дворе люди, шум – замок сбить надоть, собак порешить, – старик пнул сапогом валявшегося у его ног Михея, – а его черт обошел! Я чай, в доле был у злодеев-то? Ну, Алеша, спасибо, сокол, досмотрел, а то, глядишь, и дом бы обобрали…Он круто повернулся и пошел назад. Работники побрели в избу досыпать. Туча прошла стороной, небо вызвездило. На востоке забелела полоска рассвета.Михей встал с земли и злобно поглядел вслед уходящему Алексею.– Ладно, – пробормотал. – Я те, сударик, еще припомню… 4 В Селявное приехали втроем: Кольцов, дед Пантелей и Михей, которого Василий Петрович рассчитал из сторожей и хотел было вовсе прогнать, да тот валялся в ногах и так клялся в своей невиновности, что старик смилостивился и оставил у себя, определив в гуртовщики.Когда Кольцов добрался до Селявного, была уже ночь. Отправив деда с Михеем на выпас, он поехал к своему старому знакомцу Савелию, у которого когда-то записывал заговор.Савелий обрадовался ему, велел жене готовить ужин и, пока та жарила яичницу, рассказал о том, как у них в селе долго вспоминали кольцовское угощенье и как он записывал в тетрадку бабьи песни.– Пондравилось им, значит, твое винцо! – смеялся Савелий. – Все приставали: когда да когда ишшо приедешь… Да! – хлопнул руками по коленям. – Помнишь, Васильич, та чернявая-то, что все наперед лезла, Васёнка-то? Мы тогда вместе на пароме, кажись, плыли…– Помню, как же, а что?– Ну, брат, отжилась наша Васёнка. Летось похоронили.– Что ж так? – спросил Кольцов, живо вспоминая то утро, когда они плыли на пароме. – Захворала, что ли?– Какой захворала! Федька-лесник порешил.И он рассказал Алексею, как прошлой осенью у них в селе заночевал проезжий воронежский купец и стал гулять, много пил и угощал баб. Васёнка сперва была тут же, а потом ушла к себе на хутор. Только они, наверно, сговорились между собой, потому что, когда стемнело, купец кинулся искать перевозчика, чтоб на тот берег перебраться к Васёнке. А к вечеру непогода зашумела, дождь, буря, никто не хотел перевозить. Однако купец посулил десять целковых, и нашелся-таки один отчаюга и, хоть на Дону волна крутила, перевез купца. И вот, когда гуляли они с Васёнкой, откуда ни возьмись налетел Федор и зарубил топором и ее и купца, а сам пошел к начальству и повинился.– Вон ведь какая собака, эта Васёнка-то! – заключил Савелий. – За красный полушалок трех, значит, человек загубила…Утром, когда стало рассветать, Кольцов переплыл на ту сторону Дона, где среди деревьев белело несколько избушек хутора. В одной из них окна и дверь были заколочены досками, а тропинка к крыльцу заросла чертополохом и лопухами. Робкий свет зари медленно разгорался, в лесу была чернота и тишина.С необыкновенной ясностью вообразилась черная ночь, исхлестанный бурей осенний лес, тонкая полоска света из Васёнкиного окошка и Федор, приникший к забрызганному дождем стеклу, сквозь которое смутно виднелась Васёнка в новом алом полушалке и пьяный купец…Кольцов тронул Франта и шагом поехал к выпасу. 5 Гурт гнали не спеша: берегли скот.Алексей ехал впереди и читал недавно полученную в Воронеже книжку «Московского наблюдателя», где была напечатана повесть Кудрявцева «Флейта». О Кудрявцеве и об этой повести было много говорено Белинским. Кольцов внимательно прочел повесть, она ему не понравилась: в ней была фальшь, и он недоумевал, что тут нашел Белинский.– Васильич! – Смешно болтая руками и подпрыгивая в седле, Пантелей подскакал и затрусил рядом.– Ты что? – закладывая пальцем страницу книги, спросил Кольцов.Старик оглянулся.– Вчерась Михейка ночью пьяный пришел… В деревне, значит, был.– Да мне-то что! – досадуя на то, что прервано чтение, сказал Алексей. – Ну, был и был…– Да ты слухай сюды! – зашептал старик. – Дурак, конечно, нализался, пес с ним… Да он, Михейка-то… непотребные речи нес. Тебя, Васильич, зарезать грозился…Кольцов засмеялся.– Экий болван! Коли зарезать хочет, что ж языком-то болтать.– Дурак, дурак, – закивал головой Пантелей. – Он-то, знамо, дурак, да ты все ж таки, Васильич, поберегайся: неровен час… Ку-ды, шутоломная, – с криком кинулся заворачивать отбившуюся от гурта корову.Ночью, когда уже все спали и костер, догорев, делался кучей тлеющего, подернутого серым пеплом жара, Алексею показалось, что возле него кто-то ходит. Он вспомнил Пантюшкины слова и осторожно, чуть приоткрыв глаза, огляделся. Прямо перед ним, покачиваясь на кривых ногах, стоял Михей. В его руке поблескивал длинный острый нож, каким давеча за ужином резали сало. Он что-то бормотал и то делал шаг к Кольцову, то пятился назад. Он был, видно, как и вчера, сильно пьян.– Тебе чего? – резко спросил Кольцов.Михей выругался и пошел к костру.«Как бы, дурень, и в самом деле не пырнул! – подумал Кольцов. – Да нет, теперь не посмеет…»Однако на всякий случай перешел на другое место, чуть подальше в степь, лег и быстро заснул.Утренняя зорька едва забрезжила, когда его растолкал Пантелей:– Вставай, Васильич, беда! Михейка-то, слышь, пропал…– Как пропал?– Так и пропал, каторжная душа! – плюнул старик. – Да ведь и кобылу, вражий сын, увел.– Ну и черт с ним! – весело решил Кольцов. – Беда невелика, дрянь человек он, Михейка-то… 6 15 августа Иван Сергеич Башкирцев справлял день своего рождения. Городской его дом был ярко освещен; в саду пестрели разноцветные цепи китайских фонариков. Музыканты и песельники не умолкали ни на минуту. На торжестве присутствовал начальник губернии и вся воронежская чиновничья и купеческая знать.Алексей не любил такие шумные сборища, ему не хотелось идти к Башкирцеву, но тот заявил, что коли так, то он обидится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
В Воронеже стояло хорошее лето, славная погода, синее небо.Отец затеял строить новый большой дом. Двор завалили лесом и кирпичами; туда и сюда сновали подводы, груженные тесом, глиной, известкой. До позднего вечера стоял веселый шум дружной, большой работы.Василий Петрович пребывал в добром настроении. Он обрадовался приезду Алексея и, чего с ним никогда еще не бывало при встречах, трижды, со щеки на щеку, расцеловался с сыном.– Вот, сокол, хорошо поспел! Вишь, какую тут кутерьму затеяли. Теперича, стал быть, отхожу от постройки – берись, Алеша, действуй! Ну, рассказывай, что там, в Питере-то? Как с делами обернулся?Кольцов писал о делах из Петербурга и из Москвы, и Василий Петрович отлично знал, что все было справлено в их пользу, но ему хотелось еще раз услышать обо всем с подробностями. И Алексей полдня рассказывал ему о своих хождениях по сенатским департаментам и другим присутствиям, в которых вершились кольцовские тяжбы.Старик особенно гордился тем, что Алексею во всех этих кляузных делах помогали такие вельможи, как Жуковский и князья Вяземский и Одоевский.– Однако ты высоко залетел! – похохатывал Василий Петрович: – Эка, обдумать: князь! Одно слово с копыт сшибет, а поди-кось: ты к нему, он – к тебе! Слышь, мать? – звал Прасковью Ивановну и, когда та приходила, снова заставлял Алексея рассказывать о том, какие у него знакомцы, в каких хоромах живут и что это за важные господа.Кольцов с жаром взялся за постройку нового дома и этим еще больше расположил к себе отца. Вечерами, после целого дня хлопот, поездок и споров с плотниками, усталый, но довольный, он приходил к Анисье, и они, как бывало прежде, или читали что-нибудь, или пели, или вспоминали, как хорошо было, когда с ними и Саша певал…Однажды он спросил сестру, как ее успехи в музыке.– Пойдем, покажу, – лукаво улыбнулась Анисья.Они пошли к Мелентьевым, у которых был старый клавесин, и Анисья бойко сыграла брату «Тамбурин» Рамо, «Инвенции» Баха и несколько небольших пьес Моцарта.Кольцов был поражен ее успехами и тут же решил поговорить с отцом о покупке фортепьяно. Старик выслушал сына, нахмурился и, заложив руки за спину, принялся шагать по комнате.– Ладно! – решил наконец. – Чума с вами – покупайте! Ах, баловство! Чисто господа, лихоманка вас забери!Вскоре подвернулся случай, фортепьяно было куплено, и к строительному шуму на кольцовском дворе прибавились веселые звуки трудных фортепьянных пассажей. 3 Поручив сыну все дела, связанные с постройкой дома, Василий Петрович занялся коммерцией. Он сам ездил покупать скот, заключал сделки с иногородними купцами, целыми днями пропадал на бойне. Однако, как он ни старался, дела устраивались плохо, и он с досадой понимал, что у Алексея все это выходило и дельнее и лучше.Вскоре после приезда Алексея один из самых опытных и толковых приказчиков – Зензинов – попросил расчет и ушел от Кольцовых. Он стал держать лошадей, и его лошади своей рысистостью и щегольской упряжью скоро прославились на весь Воронеж.Новый приказчик был дурак малый и все делал хоть и честно, да неухватисто, то есть зевал, шел на поводу у шибаёв и кое в чем даже подводил Кольцовых под убытки.Прощаясь с Алексеем, Зензинов, знавший и любивший его, сказал:– Ты, Васильич, между прочим, приглядывай за Михейкой: дрянь человек. Я кой-чего за ним заметил…Ночной сторож Михей был в милости у Василия Петровича, и когда Алексей передал свой разговор с Зензиновым, старик досадливо отмахнулся и с раздражением сказал:– Брешет твой Зензинов! Как сам приворовывал, так уж думает, что и все не без греха. Он, Зензинов, на какие капиталы, скажи, лошадей-то завел? А? То-то и оно! А ты говоришь, Михейка…В начале августа Василий Петрович велел Алексею ехать за гуртом на выпас в Селявное.– Съезди, Алеша, – сказал старик. – Душа не лежит на приказчика-дурака товар бросить. Я б сам поехал, да чего-то неможется.В ночь перед отъездом Кольцову не спалось. Было душно. Вдалеке ворчал гром, собиралась гроза. Алексей вышел на крыльцо. Голубыми змейками над садом перебегали молнии. И вдруг послышался треск плетня, невнятный шум в саду, чьи-то приглушенные голоса…«Что за история? – встревожился Кольцов. – Что же собаки-то?»Он посвистел собакам. Собаки на свист не прибежали. Приглядевшись к темноте, пошел к конюшне. Возле самых дверей споткнулся обо что-то. Это была убитая собака. Ворота конюшни стояли открытые настежь, оттуда веяло теплым духом сена и конского помета.– Михей! – позвал Кольцов.Никто не откликнулся.Он подошел к сторожке и увидел, что низенькая дверца подперта железным ломиком. Отшвырнув ломик, Кольцов шагнул в темную сторожку.– Михей, да ты что, помер, что ли?– А? Что? – вскочил Михей. – Кто такой?В его голосе слышались испуг и насмешка.– Ты дурака-то не валяй! – рассердился Кольцов. – Лошадей проспал, сударь… Чуешь?Где-то далеко за садом заржала лошадь.Зажгли фонарь, пошли в конюшню. Стойла двух упряжных лошадей были пусты. В дальнем стойле пугливо озирался пестрый кольцовский Франт. Увидев хозяина, он тихонько заржал.По двору замелькали фонари. В перекликавшихся голосах слышалась явная тревога. Все судили и так и этак, делали предположения, кто увел и где искать. Когда, на ходу натягивая кафтан, пришел Василий Петрович, все расступились и замолчали.– Так, – подходя к Михею, сказал он. – Что ж мне теперь с тобой делать?Михей повалился в ноги.– Батюшка! – завопил. – Не погуби! Нечистый обошел! Завсегда верой и правдой…– То-то «верой-правдой», – насмешливо перебил его Василий Петрович. – На дворе люди, шум – замок сбить надоть, собак порешить, – старик пнул сапогом валявшегося у его ног Михея, – а его черт обошел! Я чай, в доле был у злодеев-то? Ну, Алеша, спасибо, сокол, досмотрел, а то, глядишь, и дом бы обобрали…Он круто повернулся и пошел назад. Работники побрели в избу досыпать. Туча прошла стороной, небо вызвездило. На востоке забелела полоска рассвета.Михей встал с земли и злобно поглядел вслед уходящему Алексею.– Ладно, – пробормотал. – Я те, сударик, еще припомню… 4 В Селявное приехали втроем: Кольцов, дед Пантелей и Михей, которого Василий Петрович рассчитал из сторожей и хотел было вовсе прогнать, да тот валялся в ногах и так клялся в своей невиновности, что старик смилостивился и оставил у себя, определив в гуртовщики.Когда Кольцов добрался до Селявного, была уже ночь. Отправив деда с Михеем на выпас, он поехал к своему старому знакомцу Савелию, у которого когда-то записывал заговор.Савелий обрадовался ему, велел жене готовить ужин и, пока та жарила яичницу, рассказал о том, как у них в селе долго вспоминали кольцовское угощенье и как он записывал в тетрадку бабьи песни.– Пондравилось им, значит, твое винцо! – смеялся Савелий. – Все приставали: когда да когда ишшо приедешь… Да! – хлопнул руками по коленям. – Помнишь, Васильич, та чернявая-то, что все наперед лезла, Васёнка-то? Мы тогда вместе на пароме, кажись, плыли…– Помню, как же, а что?– Ну, брат, отжилась наша Васёнка. Летось похоронили.– Что ж так? – спросил Кольцов, живо вспоминая то утро, когда они плыли на пароме. – Захворала, что ли?– Какой захворала! Федька-лесник порешил.И он рассказал Алексею, как прошлой осенью у них в селе заночевал проезжий воронежский купец и стал гулять, много пил и угощал баб. Васёнка сперва была тут же, а потом ушла к себе на хутор. Только они, наверно, сговорились между собой, потому что, когда стемнело, купец кинулся искать перевозчика, чтоб на тот берег перебраться к Васёнке. А к вечеру непогода зашумела, дождь, буря, никто не хотел перевозить. Однако купец посулил десять целковых, и нашелся-таки один отчаюга и, хоть на Дону волна крутила, перевез купца. И вот, когда гуляли они с Васёнкой, откуда ни возьмись налетел Федор и зарубил топором и ее и купца, а сам пошел к начальству и повинился.– Вон ведь какая собака, эта Васёнка-то! – заключил Савелий. – За красный полушалок трех, значит, человек загубила…Утром, когда стало рассветать, Кольцов переплыл на ту сторону Дона, где среди деревьев белело несколько избушек хутора. В одной из них окна и дверь были заколочены досками, а тропинка к крыльцу заросла чертополохом и лопухами. Робкий свет зари медленно разгорался, в лесу была чернота и тишина.С необыкновенной ясностью вообразилась черная ночь, исхлестанный бурей осенний лес, тонкая полоска света из Васёнкиного окошка и Федор, приникший к забрызганному дождем стеклу, сквозь которое смутно виднелась Васёнка в новом алом полушалке и пьяный купец…Кольцов тронул Франта и шагом поехал к выпасу. 5 Гурт гнали не спеша: берегли скот.Алексей ехал впереди и читал недавно полученную в Воронеже книжку «Московского наблюдателя», где была напечатана повесть Кудрявцева «Флейта». О Кудрявцеве и об этой повести было много говорено Белинским. Кольцов внимательно прочел повесть, она ему не понравилась: в ней была фальшь, и он недоумевал, что тут нашел Белинский.– Васильич! – Смешно болтая руками и подпрыгивая в седле, Пантелей подскакал и затрусил рядом.– Ты что? – закладывая пальцем страницу книги, спросил Кольцов.Старик оглянулся.– Вчерась Михейка ночью пьяный пришел… В деревне, значит, был.– Да мне-то что! – досадуя на то, что прервано чтение, сказал Алексей. – Ну, был и был…– Да ты слухай сюды! – зашептал старик. – Дурак, конечно, нализался, пес с ним… Да он, Михейка-то… непотребные речи нес. Тебя, Васильич, зарезать грозился…Кольцов засмеялся.– Экий болван! Коли зарезать хочет, что ж языком-то болтать.– Дурак, дурак, – закивал головой Пантелей. – Он-то, знамо, дурак, да ты все ж таки, Васильич, поберегайся: неровен час… Ку-ды, шутоломная, – с криком кинулся заворачивать отбившуюся от гурта корову.Ночью, когда уже все спали и костер, догорев, делался кучей тлеющего, подернутого серым пеплом жара, Алексею показалось, что возле него кто-то ходит. Он вспомнил Пантюшкины слова и осторожно, чуть приоткрыв глаза, огляделся. Прямо перед ним, покачиваясь на кривых ногах, стоял Михей. В его руке поблескивал длинный острый нож, каким давеча за ужином резали сало. Он что-то бормотал и то делал шаг к Кольцову, то пятился назад. Он был, видно, как и вчера, сильно пьян.– Тебе чего? – резко спросил Кольцов.Михей выругался и пошел к костру.«Как бы, дурень, и в самом деле не пырнул! – подумал Кольцов. – Да нет, теперь не посмеет…»Однако на всякий случай перешел на другое место, чуть подальше в степь, лег и быстро заснул.Утренняя зорька едва забрезжила, когда его растолкал Пантелей:– Вставай, Васильич, беда! Михейка-то, слышь, пропал…– Как пропал?– Так и пропал, каторжная душа! – плюнул старик. – Да ведь и кобылу, вражий сын, увел.– Ну и черт с ним! – весело решил Кольцов. – Беда невелика, дрянь человек он, Михейка-то… 6 15 августа Иван Сергеич Башкирцев справлял день своего рождения. Городской его дом был ярко освещен; в саду пестрели разноцветные цепи китайских фонариков. Музыканты и песельники не умолкали ни на минуту. На торжестве присутствовал начальник губернии и вся воронежская чиновничья и купеческая знать.Алексей не любил такие шумные сборища, ему не хотелось идти к Башкирцеву, но тот заявил, что коли так, то он обидится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36