А в углу, под лавкой, сидит Танька и перебирает высохшие куклины наряды.
- Уро-одилася я девицей счастливой, - слышится ее тоненький голосок. Дальше этого она не поет: то ли слова забыла, то ли петь ей эту песню совсем неохота. Вдруг я слышу, что сзади, за моей спиной, кто-то шевелится. Я оборачиваюсь и вижу две темные фигуры в углу. Я сразу узнаю Алю и рядом с ней... Зинку!
- Оля, - наклоняясь ко мне, шепчет Аля, - ты как, уже можешь есть? Проголодалась?
- Тетя Маша тебе вареников оставила, на припечке стоят, - басит Зинка, и от этого ее грубоватого голоса мое сердце радостно замирает.
- А где все, ушли? - как можно спокойнее спрашиваю я.
- Твоя мама с Лилечкой домой ушла, а Леня с Павликом во дворе, говорит Аля.
С подойником в руке входит со двора тетя Маша.
- Что это вы огня не зажигаете? - говорит она.
Танька, выскочив из-под лавки, бросается зажигать лампу.
- Ну, а вы что летом на печь забрались? - подходит она к нам.
- Мы... греемся, - бросив на меня быстрый взгляд, говорит Зинка, и мне вдруг становится так хорошо и радостно, что я готова всех расцеловать.
Зинка, Зинка! Ведь это она, оказывается, ради меня сидела здесь на печке и ждала, когда я проснусь! И вареников мне принесла. Самая лучшая моя подруга! И Аля тоже...
Потом мы все вместе сидим за чистым, застланным белой скатертью столом и едим вареники со сметаной.
- Ты, Ольга, осторожней, а то домой еще не дойдешь, - подшучивает надо мной отец.
Все смеются, и мне тоже весело. Домой мы возвращаемся поздно. Узенький серп месяца выглядывает из-за леса, и по лугу расползается белый туман. Кажется, будто мы идем меж облаков. В пруду, в котором я сегодня так некстати искупалась, надрывно квакают лягушки. Кладка едва различима в темноте.
- Ну, русалка, давай перенесу, а то лягушки съедят, - говорит отец.
- Сама, - отмахиваюсь я и храбро шагаю по жердям.
Мы все благополучно перебираемся на ту сторону, даже Аля переходит сама. Отец с Ленькой уходят вперед, а мы немного отстаем.
- Ты знаешь, я теперь за вашей Бурушкой на ферме ухаживаю, - говорит вдруг Зинка. - Мы с тетей Машей ее на выставку готовим...
- А мы с Алей в саду, - говорю я, - помогаем деду Трофиму яблоки собирать.
- Я знаю, мне Федя рассказывал, - неожиданно говорит Зинка.
"Ага, значит, с Федей они помирились", - обрадованно замечаю я.
Мы останавливаемся возле Зинкиного дома, и она, уже взявшись за калитку, говорит:
- Приходите завтра на ферму, я Бурушку покажу. Аля ее еще не видела...
Глухо хлопает за нею калитка.
Мы идем дальше. Деревня уже спит, и только в наших окошках горит свет.
Выслушав от тети Люси положенную порцию упреков и поучений (досталось даже отцу), мы укладываемся спать. Аля ложится со мной, и я после минутного молчания спрашиваю:
- Аля, нравится тебе у нас?
- Сначала не нравилось, а теперь нравится... очень, - шепчет она.
- Знаешь что, - повернувшись, говорю я ей в самое ухо, - оставайся у нас насовсем! Тетя Люся пусть уезжает, а ты оставайся, а? Завтра скажем моему папе - и все...
Аля молчит, потом, вздохнув, говорит:
- Нет, тетю Люсю жаль... Она добрая, только так... странная немного... И у нее никого нет, кроме меня и... Матроса. Совсем никого...
Лунный свет бродит по комнате, скользя по обоям, которые когда-то были розовыми, а может быть, сиреневыми или голубыми...
Сейчас меня это мало занимает. Мой мир разросся, и ему тесно в этих облупившихся перегородках.
ДОЖИНКИ
Началась жатва, и теперь ни у кого не было свободной минуты. Мама с Верой Петровной возились в яслях с ребятами, которых там собралось порядочно. Зинка, Аля и я помогали бабушке, которой теперь приходилось управляться и дома, и в яслях. Она почти одна готовила на всех ребят, а мы приносили ей с фермы молоко, чистили картошку и мыли посуду. Но меня больше тянуло на поле, где стрекотала жнейка и посвистывали серпы. Когда ребята немного привыкли и с ними стало легче, мама отпустила нас в поле. Мы с Зинкой убежали, и возле бабушки осталась одна Аля, которую тетя Люся в поле не пустила. В поле работали все, кто только мог держать в руках серп. Вышла жать и наша соседка тетка Поля, и даже Петькина мать, которая жила теперь у деда Савелия и бабки Марты.
Мы с ребятами носили снопы и складывали их в бабки. Петьки среди нас не было. Последнее время он вообще не показывался на улице. Я исподтишка посматривала на его мать. Она была какая-то не такая, как все женщины. Все шутили друг с дружкой, пели, а она жала молча, надвинув на самые брови платок. Громче всех звенел на поле голос Устеньки. Я следила за ней и думала, что хочу быть непременно такой, как она: веселой, быстрой и... красивой. Заметив, что я смотрю на нее, она улыбнулась и помахала мне рукой. Я подошла.
- Устенька, дай я жать попробую, - заглядывая ей в глаза, попросила я.
- Что ты, еще палец отхватишь!
Я не отставала, и она в конце концов согласилась.
- Держи вот так, - показала она, - только смотри, осторожно...
Я зажала левой рукой пучок упругих стеблей и стала пилить их серпом. Стебли не поддавались.
- Ты не пили, а нажимай сразу, - сказала Устенька, - и пучок забирай поменьше.
Я попробовала, как она говорила, но у меня почему-то все время оказывались лишние пальцы и норовили попасть под серп. Я с досады закусила губу, капельки пота выступили у меня на лбу. И все-таки рожь сдалась. С жалобным звоном покорился первый пучок, потом второй, третий. Спустя несколько минут мне уже казалось, что не боли так спина, я вполне могла бы жать.
- Давай-ка серп сюда, а то нас обгонят, - глядя на меня, улыбнулась Устенька.
Зевать было некогда - рожь не ждала. Тяжелые колосья клонились вниз и готовы были брызнуть на землю золотым дождем. Заречье лежало ниже, и на его полях хлеб еще держался, поэтому бригада Алексея Ивановича работала на нашем поле. Мой отец летал на Громике из бригады в бригаду, и женщины, завидев его, говорили:
- Готовься, председатель, дожинки справлять, - скоро кончим...
Через несколько дней наше поле стояло, щетинясь жнивьем, как будто чья-то огромная рука подстригла его под машинку. На нем осталось не больше десяти женщин, которые дожинали в лощинах, а остальные ушли жать в Заречье.
Несколько дней Алексей Иванович вообще не показывался у нас в деревне, а потом вдруг пришел к нам домой вечером веселый и оживленный и доложил, что завтра, пожалуй, закончат.
Мы возили с поля снопы, и один раз, приехав с полным возом в деревню, я увидела Алю. Она, позабыв, видимо, наказ тети Люси не бегать, неслась куда-то сломя голову.
- Мы угощение готовим, - сообщила она мне по секрету.
- Какое угощение? Разве сегодня праздник? - удивилась я.
- Не знаю, - сказала Аля.
Так и не разузнав, в чем дело, я снова поехала в поле. По дороге я встретила незнакомого человека в белой рубашке и соломенной шляпе. Он приостановился, навел на меня фотоаппарат, щелкнул и, помахав рукой, пошел дальше. И тут только я вспомнила, что это корреспондент из газеты Сивцов, который приезжал в прошлом году. Когда я вернулась в деревню со следующим возом снопов, был уже почти вечер. Солнце клонилось к Заречью, как бы стараясь продлить там день, чтобы женщины успели дожать. Возле правления было оживленно. Сюда собрались освободившиеся от работы колхозники и ребятишки со всей деревни. Из раскрытого окна валил табачный дым. Заглянув внутрь, я увидела своего отца, трех бригадиров и еще кое-кого из мужчин. Не было среди них только Алексея Ивановича. Иногда кто-нибудь из мужчин выходил на крыльцо и всматривался в сторону Заречья. Было видно, что все чего-то ждут. Вдруг я увидела Павлика.
- Идут, идут! - кричал он, размахивая руками.
Вслед за ним появился Алексей Иванович и, шагнув к вышедшему на крыльцо отцу, доложил:
- Товарищ председатель, четвертая бригада колхоза имени Шестого съезда Советов закончила уборку хлеба.
- Ну, спасибо. Поздравляю, - пожал ему руку отец.
- Тебе спасибо, Егорыч, - взволнованно сказал Алексей Иванович, - да нашим женщинам... Слышите? - повернувшись в сторону Заречья, сказал он.
Оттуда слышалась песня. Веселая и звонкая, летела она по полю, приближаясь к нам. Песня слышалась все ближе и ближе, и вот уже показались женщины с серпами на плечах и с огромными венками из полевых цветов и колосьев. Сразу стало весело и празднично, хотя все были одеты по-будничному.
Зинкина мать вышла вперед и, поднявшись на крыльцо, одела моему отцу на шею золотистый венок. Все захлопали, а отец стоял, приложив руку к груди, и лицо у него было счастливое и смущенное. Ленька глянул на меня сияющими глазами, как бы говоря: "Вот какой у нас папка!" Такие же венки, только немного поменьше, одели и бригадирам. Когда подошли с венком к Алексею Ивановичу, он сперва попятился, но, взглянув на веселые лица колхозников, покорно подставил шею. Потом приосанился, сделал шаг вперед и встал рядом с другими.
И вдруг среди женщин пронесся шорох. Они оглядывались, разыскивая кого-то среди толпы. Чьи-то руки подтолкнули к крыльцу мою маму в стареньком платье и с передником, который она, выбежав из яслей, так и не успела снять. Устенька подбежала к ней и одела ей на шею самый яркий веночек из васильков.
- Спасибо, спасибо, - говорила мама, смущенно оглядываясь по сторонам и торопливо развязывая передник. - За что только мне, я ведь ничего не сделала...
Женщины окружили ее, обнимали, жали руки и улыбались. Сивцов, забегая со всех сторон, поминутно щелкал своим фотоаппаратом. И вдруг я увидела тетю Люсю. Она стояла в стороне и смотрела на всех растерянно-грустными глазами. Выражение у нее было такое, как будто она что-то потеряла. Мне стало жаль ее.
Я смотрела, не понимая, как можно быть такой одинокой, когда вокруг столько людей!
Вечером в яслях шел пир. За низенькими столиками сидели колхозники и угощались. В дверях, окошках и даже на печке торчали ребячьи головы. Растягивая меха старенькой гармони, задорно наигрывал плясовую Коля. Рядом с ним в новом голубом платье сидела Устенька. А в другом углу точно в таком же платье сидела наша соседка Феня.
- Устенька замуж за Колю выходит, - шепнула мне всезнающая Зинка.
Я взглянула на Устеньку, и сердце мое почему-то сжалось. "Как же так, а... Орлик?" Мне всегда казалось, что он непременно появится, этот храбрый Орлик, и наша красивая Устенька будет ему достойной невестой. "Но Коля ведь тоже красивый парень", - подумала я.
На середину комнаты вышла Зинкина мать, легко и плавно понеслась по кругу. Коля заиграл быстрее. И вдруг я увидела свою маму. Сделав шаг вперед, она на секунду замерла, потом вскинула голову и, взмахнув рукой, начала быстро выстукивать каблуками. Зинкина мать вихрем кружилась на одном месте, а моя мама в своем платье серыми "яблоками", которое она так и не перешила мне, кружилась вокруг нее, похожая на тонкую молодую березку. По комнате пронесся гул одобрения:
- Ай да председательша у нас!
- Молодец - что работать, что плясать...
"Вот, оказывается, какая у нас мама! Пожалуй, и самому папе не уступит!" - с гордостью и удивлением думала я.
На смену им вышла Феня. Гордо подняв голову и не глядя на Колю, она плыла, помахивая платком и притопывая каблуками. В эту минуту я никак не могла решить, кто из них красивее: Феня или Устенька.
- Эх, соседка, дай-ка подмогу! - вышел на середину дед Сашка. Топал он тяжело и неуклюже, но по всей его повадке чувствовалось, что когда-то, в пору молодости, он был лихим плясуном.
- Утер вам дед Сашка-то носы, - со смехом говорили женщины засевшим за столами мужчинам, которые никак не могли наговориться.
- Ну, люди добрые, отжались! Теперь с хлебом будем, - разводя руками, восклицала немногословная обычно тетка Поля.
- Первыми в районе закончили! - гремел раскатистый бас Фединого отца.
- Я вам это еще в прошлом году предсказывал, - говорил Сивцов, который тоже сидел за столом.
- Ой, девочки, - наклонясь к нам с Алей, прошептала Зинка, - мальчишек в сад за яблоками послали! Пойдем и мы...
Протискавшись сквозь толпу, мы вышли на улицу. Полная луна висела над деревней, и в нее, как в зеркало, смотрелись блестящими окнами избы.
- Давайте в обход, возле оврага. Подкараулим их там и напугаем... предложила я.
Не успели мы дойти до нашего сарая, как мне послышались какие-то странные звуки.
- Тише, девочки, - прошептала я, - слышите?
Мы замерли и вдруг где-то почти рядом отчетливо услышали всхлипывания.
- Пойдем посмотрим, - предложила Зинка.
- Надо кого-нибудь позвать, - боязливо сказала Аля.
Всхлипывания раздавались все громче и громче, и было как-то странно, что в такую ночь, когда все кругом веселятся, кто-то может так горько и безутешно плакать. Даже бесстрашной Зинке стало не по себе.
- Беги позови кого-нибудь, - сказала она мне, - а мы с Алей здесь постоим...
Я бросилась к яслям, откуда доносились смех и музыка, но через несколько шагов вдруг наткнулась на деда Савельича и бабку Марту, которые шли домой.
- Там... плачет кто-то... - испуганно прошептала я.
Когда мы все вместе подошли к оврагу, то увидели чью-то темную фигуру, прижавшуюся к земле.
- Это же Петька! - всмотревшись, удивленно воскликнула Зинка.
Петька испуганно вскочил, прижимая к груди что-то завернутое в белую тряпицу, и, весь дрожа, уставился на нас стеклянными от слез глазами.
- Ну, чего дрожишь, как преступник? - строго спросил Савельич.
- Я не преступник... Я не хочу... Это она, бабка, велела... - не переставая дрожать всем телом, забормотал Петька.
- Что велела? - насторожился дед.
Петька молчал. Савельич взял у него из рук узелок, протянул его бабке Марте. Та развернула тряпочку, и мы увидели серый комок хлебного мякиша.
- Отрава в хлебе, - понюхав, сказала бабка Марта.
- Так это ты! Ты нашу Буренку... - задыхаясь от гнева, подскочила я к Петьке.
Он испуганно шарахнулся от меня.
- Нет, это не я. Я ничего... Бабка послала... а я... не хотел... бормотал он. - Я только посуду вашу побил, больше ничего не сделал...
- Эх ты! Пропадешь ни за что, хлопец! - сокрушенно сказал Савельич.
- Я... я... к мамке хочу, - как маленький, пролепетал Петька, задыхаясь от слез.
- Отведи его, Марта. А я пойду - разобраться надо, - взял у жены из рук узелок Савельич. - А вы - пока никому ни слова! - сказал он нам.
Притихшие и озадаченные брели мы по деревне.
- Что-то теперь будет? - не смолчала я.
- Судить будут! - сказала Зинка.
- Его... Петьку? - испуганно спросила Аля.
- Не его, а Лещиху. Он, может, и не виноват... - задумчиво проговорила Зинка.
- А плакал как... - сказала Аля.
- Ой, девочки! - прошептала я испуганно.
К нам приближалась высокая темная фигура. Мы сразу узнали Лещиху. Миновав нас, она обернулась и погрозила кулаком:
- У-у, семя проклятое, грачи колхозные! Шляются по ночам...
Мы молча, как заколдованные, смотрели ей вслед.
- Видно, Петьку искать пошла, - прошептала я наконец.
- Пусть ищет! - тряхнув головой, сказала Зинка.
Без оглядки мы пустились к яслям, откуда доносился радостный гул.
ВОТ ТАК "ГРАЧИ"!
Жаркое солнце докрасна накалило рябину на пригорке за школой. При виде ее мы сразу вспоминали, что скоро осень и в школе начнутся занятия.
Было и радостно и почему-то грустно. Жаль было расставаться с речкой, с золотистыми полями, с привольным летним житьем.
И еще мне было жаль расставаться с Алей, которая начала собираться домой. Накануне отъезда отец с тетей Люсей допоздна сидели на лавочке и о чем-то беседовали. Мы с Алей, закутавшись в бабушкин платок, сидели на крыльце, и до нас долетал сердитый голос отца и неуверенный, как бы оправдывающийся - тети Люси. Позже, когда все сели ужинать, я увидела, что глаза у тети Люси заплаканы. И мне почему-то вдруг показалось, что все у них теперь будет по-новому и Алина жизнь совсем изменится. У нее будут не только нарядные платья, но и друзья. Тетя Люся будет читать им интересные книжки, и даже кот Матрос, может быть, оставит свою скверную привычку есть одно только легкое. Поезд на Витебск отправлялся рано утром, поэтому ехать в город решили с вечера. Провожать Алю пришли все ребята. Мы с Зинкой торжественно вручили ей вазу из глины, которую потихоньку лепили целых три дня. Я не пожалела на нее моточек красных бисерных бус, которые мне когда-то сделала бабушка из старого своего кошелька, и ваза так и сияла тонким ободком и яркой звездочкой посредине. Взглянув на нее, Аля ахнула от восторга. Федя, помявшись немного, достал из кармана букетик кошачьих лапок.
- Вот... шел, нарвал по дороге. Трудно, что ли? - смущенно пробормотал он, бросив быстрый взгляд на Зинку.
- Бери. Кошачьи лапки - бессмертники, не повянут, - улыбнулась Зинка.
Павлик тоже принес подарок - черного, точно лакированного жука в коробочке. Все что-нибудь дарили Але на память, и только Ленька, обводя всех по очереди глазами, обиженно сказал:
- Не могли предупредить! Я бы тоже... хоть жука какого-нибудь... Вдруг, не договорив, он бросился в дом и тотчас вернулся, держа на ладони половинку резинки, которую ему когда-то дала Зинка.
- На вот! - сказал он, протягивая ее Але.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21