"Сурок всегда со мною". Я бы допела её до конца, но вдруг заметила, что Петька смотрит на меня и крутит пальцем у виска, намекая тем самым, что я просто сошла с ума: пою на заседании зоологического кружка. Я замолчала на полуслове. Но никто не засмеялся.
- Забыла? - сказал Георгий. - Ну, ничего, выучишь как следует, тогда споёшь. Примем её, ребята?
Все сказали - "примем", даже Юрка, которого я так боялась, сказал:
- Надо принять, она у нас во дворе вечно с собаками и кошками возится.
- Только учти, - сказал Георгий, - сурка у нас пока нет. И денег, чтобы купить, тоже нет. Но ты... слушай, хочешь сама заработать на сурка? Тогда смотри.
И он показал на узкую высокую клетку, стоящую вплотную к стене. Она напоминала пенал, поставленный вертикально на шкафчик. В ней по бесчисленным лестничкам и переходам бегали белые мыши с алыми, как клюквинки, глазами. На каждом повороте лестнички стоял крохотный деревянный домик.
- Смотри сюда, - повторил Георгий. - Ты будешь ухаживать за белыми мышами. Так много мышей нам не нужно, но мы выращиваем их и продаём. А за эти деньги покупаем разных животных. Смекаешь? Если ты вырастишь много мышек, мы купим тебе сурка.
- А можно, чтобы его звали Кубрик? - спросила я.
- Можно, - сказал Георгий, и все засмеялись. - Но сначала вырасти мышек. Тут, в вольере, десять самочек ожидают прибавления семейства. На сурка вполне хватит.
Так началась моя новая жизнь. Впервые я не просто мечтала, а работала, чтобы приблизить осуществление этой мечты. Молоденькая учительница в очках - Нина Васильевна - объяснила, как нужно ухаживать за мышами. Во-первых, надо следить, чтобы в поилках всегда была свежая вода: неряхи-мыши то и дело замусоривали её, влезая в поилки лапками. Раз в день надо давать корм: сухари, семечки, зерно. Чтобы мышата родились крупными и здоровыми, хорошо было бы мамашам давать яблоки и даже крутые рубленые яйца, - так сказала Нина Васильевна и тут же добавила, что, к сожалению, на эти деликатесы денег у кружка нет. И, наконец, необходимо аккуратно каждый день менять солому в домиках и на полу клетки.
- Только будь осторожнее, - сказала Нина Васильевна, - в домиках они устроят себе гнёзда с мышатами.
Наверное, никогда в жизни я не трудилась с таким рвением. Утром, ещё до занятий, я наливала воду в поилки, после уроков меняла подстилку и давала корм, а вечером обязательно снова бежала в школу, - благо жили мы совсем рядом, - чтобы проверить, всё ли в порядке у этих маленьких бестолковых существ с красными глазами и голыми розовыми хвостами. И снова приходилось наливать воду и перетряхивать подстилку. А мыши носились по клетке, как угорелые, пищали, дрались и не обращали на меня никакого внимания. Вот Петькина Шушара - большая белая крыса с задумчивым выражением на усатой морде - при виде своего "шефа" обязательно подходила к дверце клетки и даже становилась на задние лапки. Петька открывал дверцу и клал на порожек руку. Шушара взбегала по его руке и удобно устраивалась на плече под Петькиным ухом - такой белый пушистый шар со свисающей ниткой хвоста.
- Знает хозяина, - важно говорил Петька и почёсывал Шушару под горлышком.
Но я не завидовала ни Петьке, ни Оле из девятого - "хозяйке" галочки Фомки, ни Юрке, который ухаживал за морскими свинками Пифом и Пафом, ни даже шефам говорящего попугая Зои и хлопотливой белочки Рыжика. Ведь у меня будет сурок Кубрик; я достану для него просторную клетку, а вместо поилки поставлю пластмассовую ванночку, в которой папа проявляет фотографии; она большая, и Кубрик сможет в ней купаться, а воду я буду менять три раза в день. Потом я выучу его ходить на поводке и однажды приведу домой, и мама увидит, что это вовсе не крыса, и разрешит приводить его на воскресенье. Вот будет потеха, когда он сядет на стул у стола и с важным видом возьмёт своими чёрными пальчиками песочное печенье и будет есть - деликатно, как все сурки, откусывая понемножку. Под моим столиком я положу ему тёплую мягкую подстилку, Кубрик поест и кивнёт головкой - я обязательно выучу его кивать головой, все прямо завизжат от восторга, а я скажу: "Хорошее воспитание". И Кубрик уйдёт под столик, и заснёт на подстилке, и будет сладко посапывать, как маленький смешной медвежонок. Ну, можно ли всё это даже сравнивать с попугаем, который говорит несколько заученных слов, или с белкой, которая всё время крутится в своём колесе?
С такими мыслями работалось легко и весело. Одно меня мучило: а вдруг мышата родятся слабыми или некрасивыми и их никто не захочет купить? Каждый день мама давала мне в школу завтрак: бутерброд с колбасой и яблоко. Яблоко с первого же дня я стала отдавать мышам, а бутерброд попросила заменить на крутое яйцо.
- Ты же не любишь яиц! - удивлялась мама.
- Раньше не любила, а теперь ужас как полюбила, - говорила я, запихивая яйцо в портфель. - Я даже два могу съесть.
Но мышей в вольере было тридцать, а деликатесы предназначались лишь будущим мамам. Отличить их от остальных, отловить и отдельно накормить - вот это была задача! На руках моих не заживали царапины и ссадины от острых мышиных коготков и зубов. Чтобы отличить мамаш, я поставила им на загривки пятнышки той самой зелёнкой, которой смазывала несчастные свои руки. Теперь кормить мышей было легче, и я всё чаще забегала в зоомагазин. Правда, сурка я там не видела ни разу, но заведующая говорила, что займётся поисками зверька, как только у нас будут деньги. А для этого нужны были мышата - крупные, здоровые. И я с ещё большим усердием чистила клетку и подсыпала мышкам корм.
В тот злосчастный день было занятие кружка, которое начиналось после шестого урока. Значит, в моём распоряжении на чистку клетки и кормёжку мышей оставалось лишь сорок пять минут. Ничего, решила я, клетку вычищу, кормушку наполню, а самочек накормлю отдельно, вечером. Если бы я кормила своих питомцев, как всегда, и начала с отлова - я бы обязательно заметила, что мои меченые мышки заметно похудели. Но я так торопилась... Рывком я открыла клетку, рывком выдернула солому, устилавшую пол. Я уже говорила, что узкая и высокая клетка с мышами стояла на шкафчике - пол клетки был на уровне моих глаз. И вот с этой-то метровой высоты вперемешку с соломой посыпались вниз крохотные розовые комочки. Проклятые мыши! Вместо того чтобы устроить себе гнёзда в домиках, где я так тщательно, так любовно подготовила им мягкую подстилку, они спрятали своих мышат в соломе, прямо на полу клетки. И теперь все новорождённые мышата попадали на пол и расшиблись. А тут, словно в насмешку, розовая попугаиха Зоя перевернулась вниз головой на жёрдочке и затрещала своим деревянным голосом: "Урра! Зоя - урра!"
Слезы хлынули из моих глаз. И я - солидная второклассница, член зоологического кружка - заревела во весь голос. Всё пропало, всё, всё! Не будет теперь у меня сурка - тёплого, пушистого, с чёрными пальчиками и задумчивой мордочкой. Прощай, мой Кубрик!
Вот так - на коленях и в слезах - застали меня члены кружка, явившиеся на очередное занятие. Горе моё было так велико, что меня даже никто не ругал. Меня стали утешать, уверяя, что мыши очень быстро размножаются и скоро у нас снова будут мышата. Но я рыдала, будто чувствовала, что моей мечте никогда не сбыться... Пришло лето, и Великая Отечественная война навсегда разделила нашу жизнь на "ДО" и "ПОСЛЕ". Так и не было у меня сурка, но песенку о нём и о мальчике-савояре я помню до сих пор. Музыку к ней написал великий композитор Людвиг ван Бетховен, и вы, конечно, слышали не раз эту милую грустную песенку. Вот её слова:
Из края в край всегда брожу,
Сурок всегда со мною,
Под вечер кров я нахожу,
И мой сурок со мною.
Подайте грошик нам, друзья,
Сурок всегда со мною,
Обедать, право, должен я,
И мой сурок со мною.
Кусочки хлеба нам дарят,
Сурок всегда со мною.
И вот я сыт, и вот я рад,
И мой сурок со мною.
Мы здесь пробудем до утра,
Сурок всегда со мною,
А завтра снова в путь пора,
И мой сурок со мною.
______________________________________________________________________
БЕГЛЫЙ УДАВ
Cлух распространился мгновенно: из зоопарка исчез удав. Или питон. Словом, змея. Клетку продырявило ещё во время бомбёжки, но никто этого не заметил. А он заметил, расширил отверстие и уполз. Сначала его видели в центральном парке - там ведь и находился зоопарк, ворота которого с сидящими наверху каменными пантерами так хорошо знали все ребята. А потом удав оказался в лесопарке - аж за городской чертой. Как он туда добрался, как пересёк улицы, по которым неслись автомобили и шли люди, - неизвестно. Да это никого и не интересовало. Потому что главным в этой сногсшибательной истории был конец: удав пленил девочку.
- Понимаешь, девчонка, ну, как мы - пятиклассница. Пошла в лесопарк за фиалками, тут он её и схватил.
Моя подруга Муська задыхалась от ужаса и восторга. Светлые волосы её торчали во все стороны, круглое курносое лицо пылало.
- Схватил и не пускает.
- Как - схватил? - недоверчиво переспросила я. - Чем?
- Как это чем?! - закричала Муська. - Конечно же, не лапами. Думаешь, я не знаю, что у змей нет лап? - И драматическим шёпотом проговорила: - Кольцами! Обвился вокруг неё кольцами и не пускает. Народу вокруг - туча, мать девчонки вся поседела. Ему и кроликов дают, и даже ягненочка - не берёт. А когда ему дают бутерброд, так он... - Муська внезапно замолчала, вытаращила глаза и сглотнула слюну, так он его не ест, а отдаёт девочке. Берёт в пасть и подносит к её руке.
- Ну, уж это враки, - решительно сказала я. - Это ж змея, а не рыцарь.
- Не веришь? - закричала Муська. - А про обезьянку забыла?
Правда, была история с обезьянкой. Она удрала из клетки и долго металась по зиявшему оконными проёмами огромному дому возле парка, пока её не словили. Была весна 1944 года, не прошло и шести месяцев с тех пор, как фашисты были изгнаны из города. Очевидцы утверждали, что зоопарку особенно не повезло: туда падали бомбы, туда попадали снаряды, многие клетки были повреждены.
В первый же день прихода гитлеровцев на главной улице появился тигр. Он оглох от пальбы, был смертельно испуган и неуверенно ковылял вдоль домов, поджимая заднюю раненую лапу. И там же, у стены наполовину сгоревшего дома, эсесовец застрелил его - "храбрец" стрелял из машины.
Это происшествие заставило фашистов посетить зоопарк. Там в уцелевших клетках метались голодные звери - их не успели вывезти. Петька из нашего двора - мой закадычный друг и товарищ по зоокружку - рассказывал, что он как раз собрался накормить травой косулю, когда на дорожках появились офицер и несколько солдат. Стоял октябрь, листья на деревьях совсем пожелтели. И такой же жёлто-золотой, как эти листья, лежал в своей клетке самый старый зверь зоопарка - огромный гривастый лев. Его звали Соломон. Раньше, если мы громко произносили его имя, старый лев царственным движением поворачивал к нам свою прекрасную тяжёлую голову. Он родился в неволе, люди не обижали его, поэтому он не боялся людей и никогда с рёвом и рыком не метался по своей тесной клетке.
- Со-ло-мон! - громко прочитал офицер табличку и захохотал. Он показал на льва пальцем и добавил: - Юде.
Это слово Петька уже знал - "юде" означало "еврей", а у фашистов это слово было равно слову "смерть". Тогда солдаты вскинули автоматы и расстреляли льва.
Теперь зоопарк стоял почти пустой: немногочисленным оставшимся сотрудникам и сторожам удалось сохранить очень мало животных. Но удав был - это точно. Я сама видела его, когда бегала в зоопарк. И вот теперь Муська утверждает, что этот удав сбежал в лесопарк и, будто принцессу из сказки, взял в плен обыкновенную пятиклассницу.
- Ты сама это видела? - спросила я.
- Так сама же, - завопила Муська. - Своими собственными глазами.
И для убедительности она шлёпнула себя ладошкой по круглым карим глазам.
- Тогда я тоже сама посмотрю, - сказала я. - Увижу - тогда поверю.
- С ума сошла, - презрительно пожала плечами Муська. - Трамваи-то ходят только до парка. А там идти, наверно, целый день. Или даже больше. Меня сосед на машине подвёз.
- Ладно, дойду, - мрачно сказала я.
Мне и самой эта затея казалась сомнительной - идти до лесопарка. Мы туда пешком не ходили. Если бы ещё пораньше выйти, а то сейчас было уже десять утра. Но удав и девочка в его могучих кольцах уже овладели моим воображением. Я как наяву видела кусты в прозрачной весенней зелени, толпу, жмущуюся к этим кустам, а на полянке сидит тоненькая девочка, её ноги и талия охвачены чешуйчатым телом огромной змеи, а змеиная голова с холодными глазами лежит у девочки на коленях...
- Пойду, - упрямо повторила я и попросила Муську: - Ты подожди с полчасика, а потом скажи моей маме, что я ушла в лесопарк посмотреть на удава. И пусть она не волнуется: к вечеру вернусь.
В трамвае только и разговоров было, что об удаве и его пленнице. Одна толстая тётка в цветастом платке утверждала, что удав ухватил восемнадцатилетнюю девушку. Я только молча усмехалась - я-то знала точно, что это пятиклассница, ведь Муська своими глазами видела... Но когда какой-то мальчишка, посиневший в своём драном ватнике, стал заверять весь трамвай, что в плену хлопец, а никакая не девушка, я не выдержала.
- Не бреши, - запальчиво сказала я ему. - Не хлопец, а девочка. Пятиклассница.
- А ты видела? - смерил он меня взглядом.
- А ты?
- А ты?
- А я как раз и еду в лесопарк, - небрежно сказала я. - Сначала трамваем, а потом пешком. Но я и так знаю, что девочка.
Мальчишка замолчал. На конечной остановке он тоже сошёл и оказался рядом, маленький, пониже меня, шмыгающий носом на резком весеннем ветру.
- Ты куда? - спросила я.
- Вот увидишь, что хлопец, - вместо ответа сказал он.
И мы пошли рядом - шаг в шаг. По обе стороны дороги лежали луговины, пёстрые от первых цветов. В небе тонко звенел жаворонок.
Никогда не забыть мне эту дорогу. Иной раз мне кажется, что это был самый долгий в моей жизни путь, - может быть, потому, что мы молчали. Мальчишка был не из разговорчивых. В ответ на мой вопрос, как его зовут, он буркнул: "Семён", - и снова замолчал. Наконец, он пробормотал:
- И чего его сюда понесло?
- Кого, удава?
- Да нет, хлопца. Может, за патронами?..
- Патронов и на лугу хватает, - возразила я. - Тут, знаешь, какие бои были! Да и не хлопец это вовсе, а девочка. Она за фиалками пошла в лесопарк.
- На чёрта ей фиалки, когда вон цветов - завались.
- Так эти... цветы... стоят двадцать копеек букет, а фиалки пятьдесят. Может, она матери помочь хотела? Может, у них отец погиб?
- У меня тоже погиб, - вдруг сказал Семён и посмотрел мне прямо в глаза. - А у тебя?
- Живой, - сдавленно сказала я, словно была виновата в том, что мой папка жив.
- Это хорошо, что живой, - деловито сказал Семён. - Значит, вернётся. Теперь уже недолго. Мама ещё летом сказала - теперь уже недолго.
Что-то в его голосе заставило меня остановиться и со страхом посмотреть на моего спутника.
- Её в июле расстреляли. - Семён тоже остановился. - В августе наши пришли, а в июле её расстреляли. За партизан. Она связная была. В лесопарк, между прочим, на связь выходила. И взяли её тоже тут. Ну, пошли!
- Не надо, - сказала я, стараясь не плакать. - Пойдём назад. Может, вообще всё это брехня - про удава.
- Чего ты боишься? - сказал Семён совсем другим тоном. - Теперь уже ничего - не так страшно. Я на то место часто хожу. А ты откуда знаешь про удава?
- Подруга сказала. Она своими глазами видела.
- Как же ты говоришь - брехня, если подруга сказала? Пошли!
И мы снова двинулись по раскисшей весенней дороге. Только теперь уже говорили, не замолкая. Про то, как в эвакуации я каждый день бегала в госпиталь для незрячих и читала им книги и письма, и однажды у Володи из пятой палаты вытащила из-под подушки марлевую верёвку, которую он свил по ночам. А он плакал и кричал, что всё равно удавится и не будет жить слепым, а потом он вдруг стал видеть и всё время говорил, что я его спасительница: если бы не вытащила верёвку, он бы ночью повесился. А Семён рассказывал об оккупации, как было страшно и противно смотреть на этих проклятых фашистов, и как он два раза ходил вместо мамы на связь, и как в тот страшный раз просил: "Давай я схожу, я быстрый, маленький, а ты совсем больная, в случае чего и убежать не сможешь..." Всё так и вышло. Если бы он, Семён, пошёл тогда, он бы вывернулся... А теперь он живёт у тётки - не родной, родной нету, а у партизанской тётки Настасьи, своей в доску, которая не скулит над ним и не называет горьким сиротинушкой, как соседки, а просто делает всё, что надо - вот и всё...
До лесопарка мы дошли часам к четырём. Последние километры мы снова шли молча - от усталости. Семён привык к дальним походам, а я окончательно выдохлась, ноги у меня гудели и горели, и только самолюбие мешало мне сесть прямо на дорогу и сказать: всё, больше не могу! Но лесопарк встретил нас такой свежей молодой листвой, таким птичьим звоном, такой влажно-фиолетовой россыпью фиалок, что я приободрилась. И снова вспомнила про удава.
1 2 3 4 5