..
Человеку оставалось бы только умереть от всего этого, если бы у него не было надежды на демона. Он возвращается один. Его печальный дом пуст? Нет, он находит здесь кое-кого. У очага восседает сатана!
Скоро возвращается и она, бедняжка, бледная, измученная. Она бросается на колени, просит у мужа прощения. Тогда его сердце разрывается. Он кладет руки ей на плечи. Он плачет, рыдает, рычит, заставляет содрогаться весь дом...*
* Ж. Мишле. Ведьма. М., 1997. Изд. "Республика."
ТРЕТИЙ ДЕНЬ РАЗБИРАТЕЛЬСТВА
XVII ВЕК
ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ И ЭКСПЕРТОВ
Показание № 32
Ничего творческого в его (царя Бориса Годунова) природе не было. Он не способен был сделаться ни проводником какой бы то ни было идеи, ни вожаком общества по новым путям: эгоистические натуры менее всего годятся для этого. В качестве государственного правителя, он не мог быть дальнозорким, понимал только ближайшие обстоятельства и пользоваться ими мог только для ближайших и преимущественно своекорыстных целей. Отсутствие образования суживало ещё более круг его воззрений, хотя здравый ум давал ему, однако, возможность понимать пользу знакомства с Западом для целей своей власти. Всему хорошему, на что был бы способен его ум, мешали его узкое себялюбие и чрезвычайная лживость, проникавшая все его существо, отражавшаяся во всех его поступках. Это последнее качество, впрочем, сделалось знаменательною чертою тогдашних московских людей. Семена этого порока существовали издавна, но были в громадном размере воспитаны и развиты эпохою царствования Грозного, который сам был олицетворением лжи. Создавши опричнину, Иван вооружил русских людей одних против других, указал им путь искать милостей или спасения в гибели своих ближних, казнями за явно вымышленные преступления приучил к ложным доносам и, совершая для одной потехи бесчеловечные злодеяния, воспитал в окружающей его среде бессердечие и жестокость. Исчезло уважение к правде и нравственности, после того как царь, который, по народному идеалу, должен быть блюстителем и того и другого, устраивал в виду своих подданных такие зрелища, как травля невинных людей медведями или всенародные истязания обнаженных девушек, и в то же время соблюдал самые строгие правила монашествующего благочестия. В минуты собственной безопасности всякий человек естественно думает только о себе; но когда такие минуты для русских продолжались целые десятилетия, понятно, что должно было вырасти поколение своекорыстных и жестокосердных себялюбцев, у которых все помыслы, все стремления клонились только к собственной охране, поколение, для которого, при наружном соблюдении обычных форм благочестия, законности и нравственности, не оставалось никакой внутренней правды. Кто был умнее других, тот должен был сделаться образцом лживости! То была эпоха, когда ум, закованный исключительно в узкие рамки своекорыстных побуждений, присущих всей современной жизненной среде, мог проявить свою деятельность только в искусстве посредством обмана достигать личных целей...
Печальные обстоятельства предшествующей истории наложили на великорусское общество характер азиатского застоя, тупой приверженности к старому обычаю, страх всякой новизны, равнодушие к улучшению своего духовного и материального быта и отвращение ко всему иноземному. Но было бы клеветою на русский народ утверждать, что в нем совершенно исчезла та духовная подвижность, которая составляет отличительное качество европейских племен, и думать, что русские в описываемое нами время неспособны были вовсе откликнуться на голос, вызывающий их на путь новой жизни. Умные люди чувствовали тягость невежества! Лица, строго хранившие благочестивую старину, сознавали, однако, потребность просвещения, по их понятиям, главным образом религиозно-нравственного, думали о заведении школ и распространении грамотности. Люди с более смелым умом, обращались прямо к иноземному, чувствуя, что собственные средства для расширения круга сведений слишком скудны. Несмотря на гнет того благочестия, которое отплевывалось от всего иноземного, как от дьявола, в Москве, по известию иностранцев, находились лица, у которых стремление к познаниям и просвещению было так велико, что они выучивались иностранным языкам...
Кто бы ни был этот названный Димитрий, и что бы ни вышло из него впоследствии, несомненно, что он для русского общества был человек, призывавший к новому пути. Он заговорил с русскими голосом свободы, настежь открыл границы прежде замкнутого государства и для въезжавших в него иностранцев и для выезжавших из него русских, объявил полную веротерпимость, предоставил свободу религиозной совести: все это должно было освоить русских с новыми понятиями, указывало им иную жизнь.
Василий Шуйский - совершенная противоположность этому загадочному человеку. Трудно найти лицо, в котором бы до такой степени олицетворялись свойства старого русского быта, пропитанного азиатским застоем. В нем видим мы отсутствие предприимчивости, боязнь всякого нового шага, но в то же время терпение и стойкость - качества, которыми русские приводили в изумление иноземцев! Он, гнул шею перед силою, покорно служил власти, покуда она была могуча для него, прятался от всякой возможности стать с нею вразрез, но изменял ей, когда видел, что она ослабела, и вместе с другими топтал то, перед чем прежде преклонялся. Он бодро стоял перед бедою, когда не было исхода, но не умел заранее избегать и предотвращать беды. Он был неспособен давать почин, избирать пути, вести других за собою. Ряд поступков его, запечатленных коварством и хитростью, показывают вместе с тем тяжеловатость и тупость ума. Василий был суеверен, но не боялся лгать именем Бога и употреблять святыню для своих целей. Мелочный, скупой до скряжничества, завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи, он менее, чем кто-нибудь, способен был приобрести любовь подвластных, находясь в сане государя.
[...] На юге Руси, как Литовской, так и Московской, прежде появления русских казаков существовали казаки татарские. Слово "казак" чисто татарское и означало сперва вольного бездомного бродягу, а потом низший слой воинов, набранных из таких бродяг в том же значении вольных бродячих удальцов... В глазах народа слово "казак" соединялось вообще со стремлением уйти от тягла, от подчинения власти, от государственного и общественного гнета, вообще от того строя жизни, который господствовал в тогдашнем быту. Издавна в характере русского народа образовалось такое качество, что если русский человек был недоволен средою, в которой жил, то не собирал своих сил для противодействия, а бежал, искал себе нового отечества... Служилые люди таким же образом убегали от службы. Всегда, как только собирали в поход детей боярских и стрельцов, непременно следовало распоряжение ловить нетчиков, т.е. не являвшихся на службу. Более смелые и удалые стремились вырваться совсем из прежней общественной среды и убежать или туда, где приходилось пользоваться большими льготами, как, например, в казаки "украинных" (южных) московских городов, или туда, где уже не было для них никаких государственных повинностей: таким притоном были степи. Там образовалось вольное казачество... От этого собирались разбойничьи шайки и называли себя казаками, а предводителей своих атаманами, да и само правительство называло их казаками, только воровскими. В глазах народа не было строгой черты между теми и другими...
В Московской Руси казачество не иначе должно было проявиться, как в форме военной, наезднической и даже разбойнической... В казаки шли люди бездомовные, бедные, "меньшие", как говорилось тогда, и вносили с собою неприязнь к людям богатым, знатным и большим. Отсюда-то происходило, что казаки или шайки, называвшие себя казаками, со спокойной совестью нападали на караваны и грабили царских послов и богатых московских гостей. Но казаки, несмотря на все это, были русские люди, связанные верою и народностью с тем обществом, из которого вырывались. Государству всегда оставалась возможность с ними сойтись и если не сразу подчинить, то до известной степени войти с ними в сделку, дать уступки и, по возможности, обратить их силы в свою пользу... Убежавши с прежних мест жительства на новые, казаки могли быть довольны, если в этом новом жительстве им не мешали и оставляли с приобретенными льготами. До остальной Руси им уже было мало дела, по крайней мере до тех пор, пока какие-нибудь новые потрясения не поворачивали их деятельности к прежнему их отечеству.
Николай Костомаров (1817-1865)
историк, писатель.
Показание № 33
Два обстоятельства вредно действовали на гражданское развитие русского человека: отсутствие образования, выпускавшее его ребенком к общественной деятельности, и продолжительная родовая опека, державшая его в положении несовершеннолетнего. Опека необходимая потому, что во-первых, он был действительно несовершеннолетним, а, во-вторых, общество не могло дать ему нравственной опеки. Легко понять, что продолжительная опека делала его, прежде всего, робким перед всякою силою, что, впрочем, нисколько не исключало детского своеволия и самодурства.
Замечено, что особенно дают чувствовать свою силу низшим, слабым, те, которые сами находятся или долго находились под гнетом чужой силы. Дети бывают безжалостны в отношении к пойманной стрекозе, к собаке, кошке; раб безжалостен к подчиненному ему рабу или животному. Естественное влечение упражнять свою силу над слабым господствует, если не сдерживается нравственными сдержками и если виден ежедневный пример несдержанности...
Вредное влияние на народную нравственность оказывали дела насилия, совершавшиеся в обширных размерах: человек привыкал к случаям насилий, грабежа, смертоубийства - привычка пагубная, ибо ужасное становилось для него более не ужасным. При этом относительно своей безопасности он привыкал полагаться или на собственную силу, или на случай, а не на силу общественную, правительственную. Легко понять, как вследствие этого ослаблялось в нем сознание общественной связи, он привыкал жить в лесу, а не в обществе и вести себя сообразно...
Смутное время имело то гибельное следствие, что приучило русских людей к обманам, подстановкам самозванцев, заставило их во всем сомневаться, во всем видеть обман и подстановку. Указывали русскому человеку: вот царевич! А уже у него готово было возражение: "Да настоящий ли это царевич?" Разумеется, не нужно было обращать внимания на такие сомнения, которые должны были пройти вместе с изглаживанием из памяти печальных явлений Смутного времени. Но до такого взгляда возвыситься не умели, и русский человек дорого должен был платить за привычку сомневаться.
Сергей Соловьев (1820-1879)
историк, академик Петербургской АН.
Показание № 34
Все русские, в особенности же возвышающиеся над простонародьем счастьем и богатством, должностями и почестями, очень высокомерны и горды, чего по отношению к чужим не скрывают, но открыто показывают своим выражением лица, своими словами и поступками... Приставы, которых его царское величество посылает в качестве служителей своих для приема иностранных послов, не стыдятся открыто требовать, чтобы послы снимали шляпы раньше русских и раньше их сходили с лошадей. Насильно протискиваются они вперед, чтобы ехать и идти выше послов, и совершают ещё много иных грубых нарушений вежливости. Они полагают, что нанесли бы большой ущерб своему государю и всей нации, если бы по отношению к иностранным гостям и послам великих государств вели себя с приятной вежливостью и почтительностью. Тем не менее, мы видели некоторых из них, хотя и немногих, которые обращались с нами очень вежливо и доброжелательно...
Они вообще весьма бранчивый народ и наскакивают друг на друга с неистовыми и суровыми словами, точно псы. На улицах постоянно приходится видеть подобного рода ссоры и бабьи передряги, причем они ведутся так рьяно, что с непривычки ждешь, когда вцепятся друг другу в волосы. Однако до побоев дело доходит весьма редко, а если уже дошло, то дерутся кулачным боем и изо всех сил бьют друг друга в бока и срамные части. Еще никто ни разу не видел, чтобы русские вызывали друг друга на обмен сабельными ударами или пулями, как это обыкновенно делается в Германии и в других местах. Зато известны случаи, когда знатные вельможи и даже князья храбро били друг друга кнутами, сидя верхом на конях...
Многие употребительные у них постыдные, гнусные слова и насмешки я если бы того не требовало историческое повествование - никогда не сообщил бы целомудренным ушам... Говорят их не только взрослые и старые, но и малые дети. Еще не умеющие называть ни Бога, ни отца, уже имеют на устах это "... твою мать", и говорят сие родителям дети, а дети родителям. В последнее время порочные, гнусные проклятия и брань были сурово и строго воспрещены публично оповещенным указом, даже под угрозою кнута. Назначенные тайно лица должны были по временам на переулках и рынках смешиваться с толпой народа, а отряженные им на помощь стрельцы и палачи - хватать ругателей на месте же, для публичного позорища, наказывать. Однако давно привычная, слишком глубоко укоренившаяся ругань требовала больше надзора, чем можно было иметь, и доставляла наблюдателям, судьям и палачам столько невыносимой работы, что им надоело как следить за тем, что они сами не могли исполнить, так и наказывать преступников.
Дабы брань, ругань и бесчестье не могли совершаться без различия по отношению к незнатным и знатным людям, начальство распорядилось накладывать на виновного крупный денежный штраф ("заплатить бесчестье"). Сумма штрафа исчислялась, смотря по качеству, достоинству или званию чьему-либо, и называлась "окладом"... Если у преступника не было возможности "заплатить бесчестье", то он выдавался сам головою на дом оскорбленному, и тот мог поступать с ним, как угодно. В таких случаях преступника часто превращали в крепостного или публично были кнутом.
Что касается ума, русские отличаются смышленостью и хитростью, но пользуются они умом своим не для того, чтобы стремиться к добродетели и похвальной жизни, но для достижения выгоды, пользы и угождения страстям своим. Поэтому, по словам датского дворянина Иакова (посла короля Фридриха (( датского), они люди "хитрые, смышленые, упорные, необузданные, недружелюбные и извращенные - чтобы не сказать - бесстыдные, склонные ко всякому злу, ставящие силу на место права и отрешившиеся от всяких добродетелей". Кто их желает обмануть, у такого человека должны быть хорошие мозги. Так как они избегают правды, любят прибегать ко лжи и при этом крайне подозрительны, то сами очень редко верят кому-либо. Кто их сможет обмануть, того хвалят и считают мастером.
По отношению к ближним, на которых злы или которых ненавидят, они поступают таким образом. Поскольку кража у них считается пороком серьезно наказуемым, то стараются кого-либо обвинить в ней, подбросив ему в дом якобы краденные вещи, а затем делают донос. Как только вещи найдены и узнаны, обвиняемый должен быть привлечен к ответственности. Увидев, однако, что многие не стыдились из одной ненависти и вражды, безо всякого основания доносить на других и клеветать, решено было поступать более осторожно в подобных случаях и было указано, что отныне в уголовных делах жалобщик и доносчик сам также должен идти на пытку и подтвердить свою жалобу, вынесенною мукою. Если пытаемый остается при своем первом показании и доносе, то очередь пытки за обвиняемым, а иногда, если дело очень ясное, наказание назначалось без дальнейшего процесса. Например, в наши дни на конюха показала его злая жена, будто он собирался отравить ядом великокняжеских лошадей, а при возможности и самого великого князя. Жену пытали по поводу этого доноса, но так как она выдержала все пытки, не изменив своего показания, то муж был признан виновным и сослан бедствовать в Сибирь. Жена же осталась в Москве и получила на свое содержание половину ежегодного жалования, полагавшегося её мужу... Между мужем и женой часто возникают недовольства и драки. Причиною являются иногда непристойные и бранные слова, с которыми жена обращается к мужу: ведь они очень скоры на такие слова. Иногда же причина в том, что жены напиваются чаще мужей или навлекают на себя подозрительность мужа чрезмерною любезностью к чужим мужьям и парням. Очень часто все эти причины встречаются у русских женщин одновременно.
Когда вследствие этих причин жена бывает сильно прибита кнутом или палкой, она не придает этому большого значения, так как сознает свою вину и, к тому же, видит, что отличающиеся теми же пороками её соседки и сестры испытывают не лучшее обращение. Чтобы, однако, русские жены в частом битье и бичевании усматривали сердечную любовь, - этого мне не привилось узнать, да и не могу я себе представить, чтобы они любили то, чего отвращается природа и всякая тварь, и чтобы считали за признак любви то, что является знаком гнева и вражды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Человеку оставалось бы только умереть от всего этого, если бы у него не было надежды на демона. Он возвращается один. Его печальный дом пуст? Нет, он находит здесь кое-кого. У очага восседает сатана!
Скоро возвращается и она, бедняжка, бледная, измученная. Она бросается на колени, просит у мужа прощения. Тогда его сердце разрывается. Он кладет руки ей на плечи. Он плачет, рыдает, рычит, заставляет содрогаться весь дом...*
* Ж. Мишле. Ведьма. М., 1997. Изд. "Республика."
ТРЕТИЙ ДЕНЬ РАЗБИРАТЕЛЬСТВА
XVII ВЕК
ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ И ЭКСПЕРТОВ
Показание № 32
Ничего творческого в его (царя Бориса Годунова) природе не было. Он не способен был сделаться ни проводником какой бы то ни было идеи, ни вожаком общества по новым путям: эгоистические натуры менее всего годятся для этого. В качестве государственного правителя, он не мог быть дальнозорким, понимал только ближайшие обстоятельства и пользоваться ими мог только для ближайших и преимущественно своекорыстных целей. Отсутствие образования суживало ещё более круг его воззрений, хотя здравый ум давал ему, однако, возможность понимать пользу знакомства с Западом для целей своей власти. Всему хорошему, на что был бы способен его ум, мешали его узкое себялюбие и чрезвычайная лживость, проникавшая все его существо, отражавшаяся во всех его поступках. Это последнее качество, впрочем, сделалось знаменательною чертою тогдашних московских людей. Семена этого порока существовали издавна, но были в громадном размере воспитаны и развиты эпохою царствования Грозного, который сам был олицетворением лжи. Создавши опричнину, Иван вооружил русских людей одних против других, указал им путь искать милостей или спасения в гибели своих ближних, казнями за явно вымышленные преступления приучил к ложным доносам и, совершая для одной потехи бесчеловечные злодеяния, воспитал в окружающей его среде бессердечие и жестокость. Исчезло уважение к правде и нравственности, после того как царь, который, по народному идеалу, должен быть блюстителем и того и другого, устраивал в виду своих подданных такие зрелища, как травля невинных людей медведями или всенародные истязания обнаженных девушек, и в то же время соблюдал самые строгие правила монашествующего благочестия. В минуты собственной безопасности всякий человек естественно думает только о себе; но когда такие минуты для русских продолжались целые десятилетия, понятно, что должно было вырасти поколение своекорыстных и жестокосердных себялюбцев, у которых все помыслы, все стремления клонились только к собственной охране, поколение, для которого, при наружном соблюдении обычных форм благочестия, законности и нравственности, не оставалось никакой внутренней правды. Кто был умнее других, тот должен был сделаться образцом лживости! То была эпоха, когда ум, закованный исключительно в узкие рамки своекорыстных побуждений, присущих всей современной жизненной среде, мог проявить свою деятельность только в искусстве посредством обмана достигать личных целей...
Печальные обстоятельства предшествующей истории наложили на великорусское общество характер азиатского застоя, тупой приверженности к старому обычаю, страх всякой новизны, равнодушие к улучшению своего духовного и материального быта и отвращение ко всему иноземному. Но было бы клеветою на русский народ утверждать, что в нем совершенно исчезла та духовная подвижность, которая составляет отличительное качество европейских племен, и думать, что русские в описываемое нами время неспособны были вовсе откликнуться на голос, вызывающий их на путь новой жизни. Умные люди чувствовали тягость невежества! Лица, строго хранившие благочестивую старину, сознавали, однако, потребность просвещения, по их понятиям, главным образом религиозно-нравственного, думали о заведении школ и распространении грамотности. Люди с более смелым умом, обращались прямо к иноземному, чувствуя, что собственные средства для расширения круга сведений слишком скудны. Несмотря на гнет того благочестия, которое отплевывалось от всего иноземного, как от дьявола, в Москве, по известию иностранцев, находились лица, у которых стремление к познаниям и просвещению было так велико, что они выучивались иностранным языкам...
Кто бы ни был этот названный Димитрий, и что бы ни вышло из него впоследствии, несомненно, что он для русского общества был человек, призывавший к новому пути. Он заговорил с русскими голосом свободы, настежь открыл границы прежде замкнутого государства и для въезжавших в него иностранцев и для выезжавших из него русских, объявил полную веротерпимость, предоставил свободу религиозной совести: все это должно было освоить русских с новыми понятиями, указывало им иную жизнь.
Василий Шуйский - совершенная противоположность этому загадочному человеку. Трудно найти лицо, в котором бы до такой степени олицетворялись свойства старого русского быта, пропитанного азиатским застоем. В нем видим мы отсутствие предприимчивости, боязнь всякого нового шага, но в то же время терпение и стойкость - качества, которыми русские приводили в изумление иноземцев! Он, гнул шею перед силою, покорно служил власти, покуда она была могуча для него, прятался от всякой возможности стать с нею вразрез, но изменял ей, когда видел, что она ослабела, и вместе с другими топтал то, перед чем прежде преклонялся. Он бодро стоял перед бедою, когда не было исхода, но не умел заранее избегать и предотвращать беды. Он был неспособен давать почин, избирать пути, вести других за собою. Ряд поступков его, запечатленных коварством и хитростью, показывают вместе с тем тяжеловатость и тупость ума. Василий был суеверен, но не боялся лгать именем Бога и употреблять святыню для своих целей. Мелочный, скупой до скряжничества, завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи, он менее, чем кто-нибудь, способен был приобрести любовь подвластных, находясь в сане государя.
[...] На юге Руси, как Литовской, так и Московской, прежде появления русских казаков существовали казаки татарские. Слово "казак" чисто татарское и означало сперва вольного бездомного бродягу, а потом низший слой воинов, набранных из таких бродяг в том же значении вольных бродячих удальцов... В глазах народа слово "казак" соединялось вообще со стремлением уйти от тягла, от подчинения власти, от государственного и общественного гнета, вообще от того строя жизни, который господствовал в тогдашнем быту. Издавна в характере русского народа образовалось такое качество, что если русский человек был недоволен средою, в которой жил, то не собирал своих сил для противодействия, а бежал, искал себе нового отечества... Служилые люди таким же образом убегали от службы. Всегда, как только собирали в поход детей боярских и стрельцов, непременно следовало распоряжение ловить нетчиков, т.е. не являвшихся на службу. Более смелые и удалые стремились вырваться совсем из прежней общественной среды и убежать или туда, где приходилось пользоваться большими льготами, как, например, в казаки "украинных" (южных) московских городов, или туда, где уже не было для них никаких государственных повинностей: таким притоном были степи. Там образовалось вольное казачество... От этого собирались разбойничьи шайки и называли себя казаками, а предводителей своих атаманами, да и само правительство называло их казаками, только воровскими. В глазах народа не было строгой черты между теми и другими...
В Московской Руси казачество не иначе должно было проявиться, как в форме военной, наезднической и даже разбойнической... В казаки шли люди бездомовные, бедные, "меньшие", как говорилось тогда, и вносили с собою неприязнь к людям богатым, знатным и большим. Отсюда-то происходило, что казаки или шайки, называвшие себя казаками, со спокойной совестью нападали на караваны и грабили царских послов и богатых московских гостей. Но казаки, несмотря на все это, были русские люди, связанные верою и народностью с тем обществом, из которого вырывались. Государству всегда оставалась возможность с ними сойтись и если не сразу подчинить, то до известной степени войти с ними в сделку, дать уступки и, по возможности, обратить их силы в свою пользу... Убежавши с прежних мест жительства на новые, казаки могли быть довольны, если в этом новом жительстве им не мешали и оставляли с приобретенными льготами. До остальной Руси им уже было мало дела, по крайней мере до тех пор, пока какие-нибудь новые потрясения не поворачивали их деятельности к прежнему их отечеству.
Николай Костомаров (1817-1865)
историк, писатель.
Показание № 33
Два обстоятельства вредно действовали на гражданское развитие русского человека: отсутствие образования, выпускавшее его ребенком к общественной деятельности, и продолжительная родовая опека, державшая его в положении несовершеннолетнего. Опека необходимая потому, что во-первых, он был действительно несовершеннолетним, а, во-вторых, общество не могло дать ему нравственной опеки. Легко понять, что продолжительная опека делала его, прежде всего, робким перед всякою силою, что, впрочем, нисколько не исключало детского своеволия и самодурства.
Замечено, что особенно дают чувствовать свою силу низшим, слабым, те, которые сами находятся или долго находились под гнетом чужой силы. Дети бывают безжалостны в отношении к пойманной стрекозе, к собаке, кошке; раб безжалостен к подчиненному ему рабу или животному. Естественное влечение упражнять свою силу над слабым господствует, если не сдерживается нравственными сдержками и если виден ежедневный пример несдержанности...
Вредное влияние на народную нравственность оказывали дела насилия, совершавшиеся в обширных размерах: человек привыкал к случаям насилий, грабежа, смертоубийства - привычка пагубная, ибо ужасное становилось для него более не ужасным. При этом относительно своей безопасности он привыкал полагаться или на собственную силу, или на случай, а не на силу общественную, правительственную. Легко понять, как вследствие этого ослаблялось в нем сознание общественной связи, он привыкал жить в лесу, а не в обществе и вести себя сообразно...
Смутное время имело то гибельное следствие, что приучило русских людей к обманам, подстановкам самозванцев, заставило их во всем сомневаться, во всем видеть обман и подстановку. Указывали русскому человеку: вот царевич! А уже у него готово было возражение: "Да настоящий ли это царевич?" Разумеется, не нужно было обращать внимания на такие сомнения, которые должны были пройти вместе с изглаживанием из памяти печальных явлений Смутного времени. Но до такого взгляда возвыситься не умели, и русский человек дорого должен был платить за привычку сомневаться.
Сергей Соловьев (1820-1879)
историк, академик Петербургской АН.
Показание № 34
Все русские, в особенности же возвышающиеся над простонародьем счастьем и богатством, должностями и почестями, очень высокомерны и горды, чего по отношению к чужим не скрывают, но открыто показывают своим выражением лица, своими словами и поступками... Приставы, которых его царское величество посылает в качестве служителей своих для приема иностранных послов, не стыдятся открыто требовать, чтобы послы снимали шляпы раньше русских и раньше их сходили с лошадей. Насильно протискиваются они вперед, чтобы ехать и идти выше послов, и совершают ещё много иных грубых нарушений вежливости. Они полагают, что нанесли бы большой ущерб своему государю и всей нации, если бы по отношению к иностранным гостям и послам великих государств вели себя с приятной вежливостью и почтительностью. Тем не менее, мы видели некоторых из них, хотя и немногих, которые обращались с нами очень вежливо и доброжелательно...
Они вообще весьма бранчивый народ и наскакивают друг на друга с неистовыми и суровыми словами, точно псы. На улицах постоянно приходится видеть подобного рода ссоры и бабьи передряги, причем они ведутся так рьяно, что с непривычки ждешь, когда вцепятся друг другу в волосы. Однако до побоев дело доходит весьма редко, а если уже дошло, то дерутся кулачным боем и изо всех сил бьют друг друга в бока и срамные части. Еще никто ни разу не видел, чтобы русские вызывали друг друга на обмен сабельными ударами или пулями, как это обыкновенно делается в Германии и в других местах. Зато известны случаи, когда знатные вельможи и даже князья храбро били друг друга кнутами, сидя верхом на конях...
Многие употребительные у них постыдные, гнусные слова и насмешки я если бы того не требовало историческое повествование - никогда не сообщил бы целомудренным ушам... Говорят их не только взрослые и старые, но и малые дети. Еще не умеющие называть ни Бога, ни отца, уже имеют на устах это "... твою мать", и говорят сие родителям дети, а дети родителям. В последнее время порочные, гнусные проклятия и брань были сурово и строго воспрещены публично оповещенным указом, даже под угрозою кнута. Назначенные тайно лица должны были по временам на переулках и рынках смешиваться с толпой народа, а отряженные им на помощь стрельцы и палачи - хватать ругателей на месте же, для публичного позорища, наказывать. Однако давно привычная, слишком глубоко укоренившаяся ругань требовала больше надзора, чем можно было иметь, и доставляла наблюдателям, судьям и палачам столько невыносимой работы, что им надоело как следить за тем, что они сами не могли исполнить, так и наказывать преступников.
Дабы брань, ругань и бесчестье не могли совершаться без различия по отношению к незнатным и знатным людям, начальство распорядилось накладывать на виновного крупный денежный штраф ("заплатить бесчестье"). Сумма штрафа исчислялась, смотря по качеству, достоинству или званию чьему-либо, и называлась "окладом"... Если у преступника не было возможности "заплатить бесчестье", то он выдавался сам головою на дом оскорбленному, и тот мог поступать с ним, как угодно. В таких случаях преступника часто превращали в крепостного или публично были кнутом.
Что касается ума, русские отличаются смышленостью и хитростью, но пользуются они умом своим не для того, чтобы стремиться к добродетели и похвальной жизни, но для достижения выгоды, пользы и угождения страстям своим. Поэтому, по словам датского дворянина Иакова (посла короля Фридриха (( датского), они люди "хитрые, смышленые, упорные, необузданные, недружелюбные и извращенные - чтобы не сказать - бесстыдные, склонные ко всякому злу, ставящие силу на место права и отрешившиеся от всяких добродетелей". Кто их желает обмануть, у такого человека должны быть хорошие мозги. Так как они избегают правды, любят прибегать ко лжи и при этом крайне подозрительны, то сами очень редко верят кому-либо. Кто их сможет обмануть, того хвалят и считают мастером.
По отношению к ближним, на которых злы или которых ненавидят, они поступают таким образом. Поскольку кража у них считается пороком серьезно наказуемым, то стараются кого-либо обвинить в ней, подбросив ему в дом якобы краденные вещи, а затем делают донос. Как только вещи найдены и узнаны, обвиняемый должен быть привлечен к ответственности. Увидев, однако, что многие не стыдились из одной ненависти и вражды, безо всякого основания доносить на других и клеветать, решено было поступать более осторожно в подобных случаях и было указано, что отныне в уголовных делах жалобщик и доносчик сам также должен идти на пытку и подтвердить свою жалобу, вынесенною мукою. Если пытаемый остается при своем первом показании и доносе, то очередь пытки за обвиняемым, а иногда, если дело очень ясное, наказание назначалось без дальнейшего процесса. Например, в наши дни на конюха показала его злая жена, будто он собирался отравить ядом великокняжеских лошадей, а при возможности и самого великого князя. Жену пытали по поводу этого доноса, но так как она выдержала все пытки, не изменив своего показания, то муж был признан виновным и сослан бедствовать в Сибирь. Жена же осталась в Москве и получила на свое содержание половину ежегодного жалования, полагавшегося её мужу... Между мужем и женой часто возникают недовольства и драки. Причиною являются иногда непристойные и бранные слова, с которыми жена обращается к мужу: ведь они очень скоры на такие слова. Иногда же причина в том, что жены напиваются чаще мужей или навлекают на себя подозрительность мужа чрезмерною любезностью к чужим мужьям и парням. Очень часто все эти причины встречаются у русских женщин одновременно.
Когда вследствие этих причин жена бывает сильно прибита кнутом или палкой, она не придает этому большого значения, так как сознает свою вину и, к тому же, видит, что отличающиеся теми же пороками её соседки и сестры испытывают не лучшее обращение. Чтобы, однако, русские жены в частом битье и бичевании усматривали сердечную любовь, - этого мне не привилось узнать, да и не могу я себе представить, чтобы они любили то, чего отвращается природа и всякая тварь, и чтобы считали за признак любви то, что является знаком гнева и вражды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41