— А кто вы?
Я объяснил, что я коллега — журналист Владимир Соболин из «Золотой пули». Это оказалось лучшей рекомендацией.
— Той самой знаменитой «Золотой пули»?
— Да, да, той самой. И тот самый знаменитый Владимир Соболин. Так могу я поговорить с Виктором?
Трубку передали Кожевникову. Я начал все сначала:
— Это Владимир Соболин из Агентства журналистских расследований Андрея Обнорского.
— Чем обязан?
— Мне бы хотелось обсудить это при личной встрече. Если хотите, я подойду завтра к вам в редакцию.
— Я вряд ли там появлюсь в ближайшие пару недель. Я — на больничном. Очень плохо себя чувствую.
Все-таки мне удалось уломать Кожевникова, что я могу зайти к нему домой сегодня же вечером. Из вежливости я записал его адрес, хотя он уже был у меня записан.
Виктор Кожевников жил на Васильевском острове — на тринадцатом этаже в двухуровневой квартире неподалеку от гостиницы «Прибалтийская».
Я минуты три жал на кнопку звонка, прежде чем за дверью раздалось хоть какое-то шевеление.
— Кто там? — с опаской спросил женский голос.
— Это Соболин из «Золотой пули».
— А документ у вас есть какой-нибудь?
Я поднес к глазку редакционное удостоверение. Наконец щелкнул замок, и меня впустили внутрь…
Кожевников сидел в кресле в гостиной, уложив на пуфик загипсованную ногу. Обе кисти у него тоже были забинтованы. А вот с лицом у него, в отличие от Марины и Алика, все было в порядке.
— Что вы хотели обсудить со мной, — спросил меня Кожевников.
— Это касается ваших травм.
— Я упал на тренировке по мини-футболу и повредил связки на ноге.
— Это падение удивительно совпало с выходом вашей статьи о проделках с двойниками «Боди Джи» и последующей встречей с братьями Карпенко.
Кожевников молчал. Я решил надавить:
— Виктор, вы не первый, с кем я беседую об этой истории. Карпенко встречались и с другими журналистами. Они тоже вышли после этих встреч не в лучшей своей форме.
— Володя, вам лучше во все это не соваться. Расчлененки, убийства, мелкие чиновники-взяточники, блудливые адвокаты — занимайтесь лучше этим.
— Похоже, вас эта история здорово подкосила. — Я допил чай и отставил чашку на поднос.
Я слышал, что после некоторых публикаций у Кожевникова бывали проблемы и раньше. Один раз после статьи об одном воротиле шоу-бизнеса известный питерский бард, любитель серых волков и певец лиговской шпаны, прилюдно обозвал Виктора «пису-чей ублюдочной мразью», но тогда Кожевников в ответ только посмеялся. А теперь в его глазах был страх…
Но тут Кожевникова прорвало. Почти на одном дыхании он выложил мне: как люди братьев вломились к нему в квартиру, как сами Карпенко измывались над ним в своем кабинете, как ему топтали каблуками пальцы («чтобы эта сука шелудивая больше никогда авторучку в руки взять не смогла!»), как его спустили с лестницы, в результате чего у него оказалась сломана нога…
Я даже почувствовал раскаяние, что заставил его рассказывать все это, но что сделано, то сделано.
Когда он выговорился, я намекнул, что уж ему-то сам Бог велел обращаться в РУБОП, но Кожевников только замахал на меня руками.
— Я на тот свет еще не собираюсь. Да и вам не советую. И вообще, забудьте, что я вам тут наговорил…

* * *
Утром в понедельник настроение у меня было препаскудное. Во-первых, впереди целых пять рабочих дней: сидеть на телефоне, метаться по городу, добывать информацию и отписывать ее для нашей сводки новостей с десяти утра до позднего вечера — дело довольно утомительное, а когда еще и пять дней подряд, так вообще — труба.
Во-вторых, в понедельник у нас «летучка» в кабинете шефа, и это тоже не добавляет безмятежности настроения. Правда, существенных проколов наш репортерский отдел за истекшую неделю не допустил, напротив даже, мы с Валечкой Горностаевой показали чудеса трудового героизма и энтузиазма, отписав за пять рабочих дней по три с половиной десятка информации каждый. Но кто его знает, что Обнорскому в голову придет, он ведь к любому пустяку прицепиться может (например, к Восьмеренко, который вместо того, чтобы писать о пожарах, предпочитал дуться с компьютером в футбол).
В-третьих, я совершенно не представлял, где мне ловить Мартова, который был просто необходим для завершающих мазков в описании истории прохвостов Карпенко.
Мне повезло: Обнорский в очередной раз отправился в Швецию к своему закадычному приятелю Ларсу Тингсону. А в его отсутствие «летучка» прошла быстро и без чтения нотаций кому ни попадя.
После «летучки» я часов до двух вместе со своими репортерами активно вспахивал криминальную почву Петербурга в поисках новостей. Понедельник тяжелый день и потому, что за два выходных дня криминальных событий успевает накопиться великое множество. Наше счастье, что в основном они имеют под собой пьяно-бытовые причины, так что мы оставляем их за бортом нашего профессионального интереса. Но все-таки кое-что приключилось: на овощебазе в Купчине в воскресенье из-за неисправности проводки сгорели дотла в одном из боксов три легковушки — в боксе, как выяснилось, располагался подпольный «отстойник» для угнанных автомобилей, где их либо разбирали на запчасти, либо перебивали номера и продавали новым владельцам целиком по поддельным документам. В ночь с воскресенья на понедельник кто-то швырнул небольшую «адскую машинку» в продуктовый магазин на проспекте Просвещения. Поначалу решили, что это криминальные разборки с конкурентами, но уже через пару часов оказалось, что взрыв — детские шалости. В остальном понедельник проходил на удивление спокойно: ни заказных убийств, ни крупных разбоев, ни краж антиквариата.
Когда стало посвободнее, я позвонил в РУБОП знакомому оперу Вадику Резакову — может быть, он знает, кто у них там занимается братьями Карпенко. Вадик как раз работал в отделе, который разрабатывал криминальных авторитетов.
С Резаковым я познакомился случайно: года три тому назад написал статью по материалам одного уголовного дела, где среди прочего подробно расписал, как к негодяям-бандитам внедрялись опера РУБОПа. На следующий день после выхода статьи Вадик позвонил мне в редакцию и долго орал в трубку, что таким журналистам, как я, надо оборвать уши и обрезать язык, чтобы не раскрывали впредь секреты оперативно-розыскной работы, а потом велел явиться к себе на Чайковского, 30.
Все оказалось не так страшно. Уши мне отрывать не стали, а язык я все-таки обжег — черным кофе, которым меня напоил Резаков. В мягкой и доступной форме мне раз и навсегда объяснили, что можно писать об оперативных разработках, а что все-таки не стоит. Расстались мы хорошими знакомыми. С тех пор периодически созванивались и встречались. Вадик иногда рассказывал что-нибудь интересное. Например, некоторые подробности из биографии Обнорского Андрея Викторовича, которые сам шеф вспоминать не очень-то любил.
До Вадика я дозвонился около трех дня. Мне повезло. Тему Карпенко в РУБОПе разрабатывал именно он. Мой рассказ он выслушал не без интереса. И предложил подъехать к нему часам к пяти.

* * *
До пяти мне нужно было попытаться отыскать Толика Мартова — последнюю жертву братьев Карпенко.
Я решил, что легче всего это сделать в буфете Ле-низдата, в здании которого располагались редакции несколько газет, в том числе и «Смены». В «Смене» регулярно тискал свои опусы Мартов, и, по моим агентурным данным, сегодня там должны были давать зарплату за конец прошлого года.
Я уже был в дверях, когда меня нагнал телефонный звонок.
— Соболин! — заорал мне в спину Восьмеренко, снявший трубку. — Тебя!
Пришлось вернуться. Оказалось, на счастье. Звонил Михаил Витальевич — начальник одного из отделов милиции Кировского РУВД.
— Володя, у нас тут в воскресенье поутру на Красненьком кладбище вашего коллегу откопали. Некоего Анатолия Мартова. Не слыхали?
— В каком смысле откопали? — севшим голосом спросил я, по спине пополз ледяной ручеек пота.
— Да его там какие-то придурки по шею в землю врыли, а утром сторож обнаружил. Идет себе старичок по аллейке между могилками и вдруг какие-то звуки слышит. Подходит, а там из земли одна голова торчит. Старик едва кони не откинул от такого зрелища. А потом оклемался, нам позвонил да откапывать его стал.
— А как этого Мартова занесло на кладбище?
— Сам он что-то темнит. Говорит, мол, с приятелями поспорил, что проведет ночь на кладбище. А те, чтобы он их не обманул, решили его закопать, а на следующее утро откопать. А сторож, мол, раньше них успел.
— И вы верите?
— Может, и поверил бы, если бы на теле этого Мартова не обнаружились многочисленные синяки и ссадины. Похоже, что закопали его все же не приятели. Только он ведь заявления никакого не подал, а без его заявления мы возбудить ничего не можем.
— А Мартов сейчас у вас?
— Да нет, мы с него объяснение взяли и еще вчера домой отпустили.
— Адрес его и телефон можете дать?
— Сейчас, погоди, мне справку принесут.
Через пару минут он уже диктовал мне адрес и телефон Анатолия Мартова.
Не вешая трубку, я нажал на аппарате рычажок отбоя и снова стал набирать номер — теперь уже квартиры Мартова.
— А Толика нет, — ответили мне, — он в редакцию уехал за деньгами. И вряд ли вернется в ближайшие дни — сказал, что на неделю уезжает в командировку. В Москву, кажется, — ответила мне какая-то тетка, судя по всему, мамаша Толика.
Вот оно, что называется, в масть попасть. Теперь, главное его в Лениздате поймать. Я потерял еще около минуты на звонок в криминальный отдел «Смены». Попал я на редактора отдела Васю Боборыкина.
— Василий Алексеевич, родной, это Соболин звонит. Умоляю, Мартов у вас появится, задержи его. Он мне позарез нужен.
— Да он здесь уже, в очереди за деньгами стоит.
— Не дай ему уйти, я через две минуты подбегу.
Бежать было недалеко. Я еще успел залететь в магазинчик на первом этаже Лениздата и купить там бутылку водки — для Мартова лучшей приманки не было. А вот и сам Толик, порывающийся вырваться из объятий Боборыкина, который всеми правдами и неправдами пытался его удержать. Надо было срочно действовать.
— Вася, Толя! Какая встреча! — Я ринулся к ним навстречу, держа бутылку высоко над головой, словно переходящий приз. — У меня радость — книжка вышла. Проставляюсь!
Конечно, это была ложь. Но нужен же был какой-то предлог, чтобы взять Мартова в свои руки. Толику, конечно, очень хотелось побыстрее смыться — это по глазам его видно было. Но соблазн выпить на шару все же перевесил. Наша троица поднялась в кабинет Боборыкина. Когда-то в этом самом кабинете начинал свой журналистский путь под псевдонимом Серегина наш незабвенный Андрей Викторович Обнорский. Как память о тех временах, в кабинете криминального отдела сохранялся откидной лежак тюремного типа, на котором не раз коротал в свое время ночи Обнорский, огромный сейф, крашенный суриком, и металлическая входная дверь с вечно заедающим замком и хитрым ключом.
Мы расположились за столом. Боборыкин смахнул с него бумаги, вытащил из сейфа три стакана и целлофановый пакетик с бутербродами и огурцами (завтрак, собранный заботливой супругой). Опрокинули по первой. Я нес какой-то бред о несуществующей книге, а сам все подливал и подливал Мартову, чтобы он дошел до нужной кондиции. Толик, и правда, вскоре поплыл и вполне созрел для дальнейшего. Да и бутылку мы уже приговорили.
Что ж, каштаны надо таскать из огня, пока они горячие.
— Спасибо, Вася, по гроб жизни тебе обязан. — Я подхватил под руку Мартова и повел его на улицу.
— А куда это мы? — Толик пытался проявить остатки здравого смысла, но я не дал ему этого сделать.
— Мартов, друг! — На самом деле я был не настолько пьян, как стремился это показать. — Ну его к черту, этого зануду Боборыкина. Ты один можешь понять томящуюся душу криминального репортера. Поедем, я угощаю.
— Куда поедем-то?
В ответ я только неопределенно махнул рукой. Машину мы поймали довольно быстро. Я впихнул Толика на заднее сиденье, сам сел рядом с водителем.
— На Чайковского, пожалуйста, между Литейным и проспектом Чернышевского.
Толик очень удивился, что мы вошли не в кафе, а в резные двери особняка, где раньше размещался райком КПСС, а теперь сидели борцы с организованной преступностью. Но сил сопротивляться у него не было. Я набрал по внутреннему телефону номер Резакова.
— Вадик, это Соболин. Я внизу. Со мной ценный груз. В смысле гость.
Мне очень помогло опьянение Мартова. Будь он трезв, давно бы сбежал. А так он покорно позволил нам с Резаковым провести его в кабинет Вадика.
— Вот тебе живой укор тому, что оба твоих фигуранта (я имел в виду братьев Карпенко) до сих пор на воле гуляют. Посмотри, что они с человеком сделали… — я кивнул на обмякшую на стуле фигуру Мартова.
— Напоили, что ли, его?
— Нет, напоил его я, чтобы до тебя в целости довести. А они его на Красненьком кладбище закопали.
— Хотели бы они его закопать, он бы с нами здесь не сидел сейчас, — Резаков смотрел на меня с недоверием.
— Не веришь, позвони территориалам, которые его вчера откопали, — я протянул рубоповцу пачку распечатанных страниц со своим отчетом по всей этой истории, — здесь про остальных рассказано. Так что материалов даже не на одно уголовное дело хватит.
Вадик скептически взглянул на мое произведение, затем перевел взгляд на Мартова.
— Ну, терпила, рассказывай, как все было…
Толик поначалу уперся. Мол, действительно, забился на спор с приятелями, что проведет ночь на кладбище. Ну, а они его, чтобы не убежал…
— Толя, хватит ваньку валять, — я тронул его за плечо, — этих твоих приятелей, поди, братьями Карпенко зовут…
Это замечание его добило. Да, на кладбище его закопали братки, работающие в службе безопасности у Карпенко. А сделали они это по прямому указанию самих братьев после того, как те приватно побеседовали с Трликом у себя в «Лаки чене».
Рассказывал Толик подробно. Наконец фонтан красноречия у Мартова иссяк:
— Хочу в Москву податься на несколько недель, пересидеть там, пока все не уляжется…
— А вот этого не советую, — сказал Резаков.
— Вы меня, что ли, от этих отморозков защитите? — окрысился Мартов. — Что ж вы их до сих пор за решетку не отправили.
— Дай срок, отправим, — осадил его Резаков. — Ты лучше скажи: следователю на протокол все, что здесь рассказал, повторить сможешь?
Мартов сморщился.
— Да не трясись ты, сможем мы тебя от них спрятать, пока все не закончится, — убеждал его Вадик.
— А оружие мне дадут? Для самообороны… — глаза у Мартова загорелись.
— Дадут… Догонят и еще дадут.
В общем, Мартов согласился на сотрудничество. Резаков куда-то позвонил и поручил Мартова заботам подошедшего оперативника. Тот увел Толика в соседний кабинет. Мы остались с Резаковым вдвоем. Пока я докуривал свою трубку, Вадик листал мой отчет. Наконец он отложил последнюю страницу в сторону.
— Что скажешь? — поинтересовался я.
Дело против братьев могло выгореть. Благо, старший не так давно потерял вместе с креслом депутата Государственной думы свою депутатскую неприкосновенность. А у младшего, Станислава, депутата местного Законодательного собрания, неприкосновенность не распространялась на дела, не связанные с его депутатской деятельностью.
— Боюсь только, что показаний одного этого клоуна может быть недостаточно. Были бы показания остальных — следствию не отвертеться, дело бы пришлось возбуждать. Сможешь сделать так, чтобы они подтвердили здесь то, что тебе рассказали?
— Попробую.
— Добро, держи меня в курсе. Если меня нет на месте, звони на трубу. — Вадик продиктовал мне номер своего мобильника.
На этом мы и расстались. Было уже около семи вечера. Но я решил вернуться на работу и позвонить Кожевникову, Заборину и Маришке.

* * *
Во дворе конторы Восьмеренко копался в своей «Победе». Стоило тратить четыре сотни долларов, чтобы поставить эту рухлядь, как «Аврору», на вечный прикол. Но Восьмеренко не терял надежд реанимировать свой допотопный агрегат и по вечерам пытался вдохнуть жизнь в эти железяки.
В отделе было пусто: ни Шаховского, ни Горностаевой — мы подвиги совершаем исключительно в рабочее время, а после шести вечера… ищи ветра в поле.
Я оседлал телефон.
— Алло, добрый вечер, можно Виктора Кожевникова? Это Володя Соболин… Как нет? Куда уехал? Надолго?..
Вот это номер. Кожевников спешно слинял из города. Струсил. Так слинял, что даже сломанная нога не помешала.
Одним свидетелем меньше. Что ж, счет сравнялся: один — один. Но игра в самом разгаре, мы еще посмотрим, за кем останется последний удар.
Заборин оказался дома. Он же и взял трубку.
— Привет, болящий! О нашем разговоре не забыл?
Мое предложение приехать в РУБОП у Алика энтузиазма не вызвало.
— Я уж лучше дома посижу…
Ладно. Не хочет Магомет к горе идти? Мы — не гордые, мы не горы, мы к нему сами отправимся. Резакова я поймал на трубе.
1 2 3 4 5 6