Кроме ритма.
– Но ты ведь не придерживаешься даже этого. Ты берешь меня, когда тебе этого захочется.
– Да, но ты тоже любишь это.
– Ты хочешь, чтобы я рожала детей, пока не упаду?
– Ты не упадешь. Ты здорова как лошадь.
Он обнял ее за плечи. Его ладони, прикоснувшиеся к ее округлившейся плоти, были горячи.
– В Фолл-Бурже тоже одеваются в такие сорочки, только они у них черные. Черные кружева, да? – И когда она не ответила, повторил: – Да?
– Я не помню. Оставь меня в покое.
– Нет, ты помнишь. Ты все помнишь. Как мы вернулись в свою комнату в отеле, как мы…
Ее голос дрожал, когда она снова повторила:
– Оставь меня в покое.
Прижатая к кровати, она теряла равновесие. Одной рукой она загородилась от него, другой пыталась ударить его в грудь.
– Сильная. Сильная. Давай, повоюй со мной. Мне это нравится.
Она была на грани слез.
– Донал, нет, я сержусь. Ты разве не видишь, что я сержусь?
Он спустил тонкие бретельки с ее плеч – мягкий шелк упал на пол. Донал слегка подтолкнул ее, и она упала на кровать, на одеяло, сложенное в ногах. Он смеялся, уткнувшись в ее плечо:
– Давай, Мэг, ты же не сердишься. Ты не можешь сердиться на меня.
Она сопротивлялась:
– Могу, могу.
Он все еще смеялся:
– Но я знаю, что делать. Я всегда знаю, правда? Глупо было бороться, все равно что пытаться сдвинуть скалу.
– Ну, пожалуйста, не сейчас.
– Нет, сейчас. – Смех смолк. – Именно сейчас. Малышка Мэг, ну же. Да, малышка Мэг.
– Тебе это понравилось, – услышала она его шепот, почувствовала шелк одеяла, которым он укрыл ее и заботливо подоткнул под ноги. – Поспи. Еще есть время. Я пойду к мальчикам.
Она не спала. Он снова доказал ей, что может делать с ней, что захочет. Черт побери, может ведь. И она нахмурилась, с усилием вспоминая, пытаясь проследить все с самого начала, с того дня в доме Ли… Тогда все суетились вокруг Дэна, сидящего в глубоком кресле, а она стояла в стороне у пианино. Донал сразу подошел к ней.
– Нас еще не познакомили, – сказал он. – Какой прелестный цвет для холодного дня. Вы похожи на рождественскую розу.
Она была такая наивная – викторианский пережиток. Слишком наивная, чтобы понять, что ей хотелось от него. Но он понял.
Он все знал про нее. Может быть, так положено. Мужчина ведет, а женщина, оберегаемая его заботой, следует за ним. Кажется, так устроен мир.
Пять лет, подумала она и снова вернулась мыслями в свою комнату в колледже, когда, мечтая у окна, видела за красками неба, деревьев, мокрых зонтов прохожих свое будущее, которое в чем-то оправдало ее ожидания, в чем-то оказалось совершенно другим. Но как можно предвидеть?
Снизу доносились голоса. Донал играл с мальчиками в детский вариант кеглей, которые он купил им.
Муж вел двойную жизнь. Он никогда не рассказывал о делах, но все равно многое просачивалось сквозь завесу тайны. Телефонные разговоры, доносящиеся из соседней комнаты. Что-то говорилось, когда приходили компаньоны. Она знала, когда случались неприятности, как в том случае с засадой на караван грузовиков. Она знала, но держала это при себе, что он открыл счет в Швейцарии, как и многие бизнесмены, занимающиеся так называемым уважаемым бизнесом. Ее удивляло количество денег и легкость, с которой они тратились, хотя в доме отца она привыкла иметь все самое лучшее. Но ее родители, особенно мать, обращали внимание на цены вещей и тщательно следили за чековыми книжками. Столько наличных никогда не бывало в кармане.
Ее охватило чувство вины. Кровать, на которой она лежала, этот дом и прислуга, одежда, купленная днем, – все досталось ей таким образом, о котором не хотелось думать.
Потом она рассудила: Донал никому не вредит. Конечно, он не работает, как Дэн и Хенни. Он испытывает презрение к подобным людям, «вершителям добра». «Пустая болтовня, – говорит он, – сотрясение воздуха и никакого дела». Но его благотворительность, известная в обществе, а также частные пожертвования разве не делают его самого «вершителем добра»?
Вдруг она вспомнила о Поле. Что-то надо делать. Она не может потерять Поля…
Донал шел по коридору. Она быстро встала, включила свет у туалетного столика. Коробка от Картье с серьгами лежала на нем: муж достал ее из сейфа. Серьги были великолепны, прекрасны, как капельки росы на солнце, подумала Мэг, опуская их на ладонь.
Наклонившись к зеркалу, она надела одну сережку. Лицо разрумянилось, оно уже не было усталым, как в зеркале у Ли. Вот что делают ласки. Она надела вторую сережку. Серьги свисали до середины шеи, создавая чувственный облик и совершенно не подходя к предстоящему случаю. Но он велел ей надеть их.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ранней весной 1929 года умер отец Поля. После смерти жены старый Вернер тихо угасал и, казалось, даже стал меньше ростом. Поль не знал, испытывали его родители более глубокие чувства друг к другу, чем он предполагал. Но эти размышления теперь были излишни – он жалел, что не сделал больше, сказал лишнее или оставил что-то недосказанным. Так всегда бывает после смерти человека, какие спокойные отношения ни связывали бы с ним. Так думал он в один из тех дней, когда надо было разобраться с вещами покойного и распорядиться ими.
Две полки в шкафу, стоящем в конце коридора, были забиты фотографиями. Вот они, вся семья, приехавшая на пикник к дяде Элфи как-то перед войной. Женщины присели на ступеньки веранды, мужчины стали за ними. Вот еще молодой Элфи, как всегда сияющий. Вот отец Поля, застегнутый на все пуговицы своего строгого костюма. А вот он сам в йельском пиджаке. Прямо пред ним сидела Мариан: очевидно, его мать пригласила ее на уик-энд, строя свои планы, когда Мариан было едва шестнадцать лет.
И, поднеся потемневший снимок к свету, Поль стал рассматривать лицо, которое забыл, – лицо Мариан на заре юности. Гордой и холодной она была. Мог бы и предвидеть сухую, нервную женщину, которой она стала, поднимающей шум из-за пятна на белых лайковых перчатках.
Сейчас она звала его:
– Поль, помоги мне с этими вещами, они тяжелые.
Он пошел в гардеробную отца, где она вытаскивала вещи из шкафа.
– Все эти коробки! Нам придется кого-нибудь позвать, Поль!
Он стоял неподвижно и смотрел на картину на дальней стене.
Она взглянула через его плечо.
– Дюваль. Это ценно, да?
– Да, очень.
На стене висела акварель маленькой девочки с огромными глазами. Она сидела с тетрадкой на коленях, держа кончик карандаша во рту.
«Таблица умножения» – прочитал он название. Сентиментальное название. Сентиментальный рисунок. Но глаза…
Это были глаза, которые он помнил. «Так ты выглядишь сейчас, Айрис?»
– Что ты так уставился, Поль?
– Я не уставился, просто смотрю.
– Но ты выглядишь потрясенным, словно узнал кого-то.
– Я просто думал, как странно, что я никогда раньше не видел эту акварель. Отец, должно быть, просто спрятал ее здесь, чтобы закрыть простенок между окнами. – Полю удалось рассмеяться. – Кто-то, видимо, подарил картину ему. Единственное, чем не обладали мои родители, так это вкусом в искусстве.
– Мне нравились твои родители, – сказала Мариан. Она помолчала, а когда он не ответил, добавила удрученно: – Забавно… я им тоже нравилась.
– Почему забавно? – беспечно спросил он. – Почему бы им было не любить тебя?
– Забавно, потому что я не нравлюсь тебе, как раньше, а им нравилась до конца.
Он почувствовал боль в сердце. Грустный разговор, который ни к чему не приведет.
– Не понимаю, почему ты так говоришь, Мариан.
– Понимаешь. Ты не считаешь, что нам пора поговорить?
– О чем?
– О нас. Я больше не привлекаю тебя.
Ее вытянутая вперед шея неожиданно напомнила Полю гусыню. Он устыдился. Ее рот кривился. «Боже, не позволяй ей, бедняжке, плакать».
– Это глупо, – нежно сказал он. – Я не понимаю, почему ты так говоришь.
– Потому что… ты не спишь со мной.
Она отвернулась, и он понял, какого унижения стоили ей эти слова.
Несколько секунд Поль был в нерешительности. В уме он быстро прикинул: два месяца, а может быть, и больше. Теперь, когда они открыли филиал в Чикаго, он ездил туда почти каждый месяц. У него были женщины, ничем не похожие на Илзе, к сожалению, но вполне приличные женщины, которым, как и ему, чего-то не хватало в жизни. Он считал, что ничего не отнимает у Мариан, но оказалось, что это не так.
– Тебе ведь это не особенно нравится, – все еще нежно заметил он.
– Но тебе-то это необходимо. Мужчины другие, я знаю.
Невежество! Вызывающее жалость невежество! Но таких женщин, должно быть, миллионы.
– Идти сюда, присядь. – Он потянул ее за руку. – Мы сделали сегодня достаточно.
Они прошли в гостиную.
– Видишь ли, мужчине не всегда нужно то, о чем ты могла подумать. Это не имеет отношения к тебе. Я много работаю и становлюсь старше.
Становится старше! А ему еще нет сорока! Если бы она могла понять его тоску, она бы поняла абсурдность его слов. Старше!
Мариан слабо улыбнулась:
– Возможно, я чересчур чувствительна. Наверное. Я прочитала… теперь так много пишут. Возможно, я нервная. Иногда мне так кажется. Как ты думаешь, я нервная?
– Я думаю, тебе не следует так много думать о себе. – Он похлопал ее по руке. – Пока ты счастлива. У тебя полная жизнь.
Он произносил ничего не значащие слова, словно лил успокаивающий бальзам:
– У тебя есть обязанности, у тебя много друзей. Поль понял, что она вспомнила горькую ссору, одну из очень редких в их жизни. Как обычно, ей хотелось, чтобы он поехал во Флориду на месяц, на этот раз с группой друзей, а он отказался. Друзья были милые люди, но не те, с кем бы он согласился провести целый месяц. Они будут играть в карты целый день и считать его необщительным, потому что он не играет в карты. Из-за этого произошла ссора, и он наговорил много такого, о чем потом жалел. Он сказал, что ее друзья скучные люди и утомляют его, он не выносит их холодные, замороженные физиономии. Он помнил все, что тогда наговорил.
– Мне нравятся некоторые из них, большинство из них, – говорил он теперь. – Но дело не в этом. У тебя есть право любить то, что тебе нравится, так же как у меня. Нам не стоит спорить из-за этого.
– В Палм-Бич есть маленький дом у океана, который я могла бы купить. Мне он нравится, и я могу себе позволить его.
– Ты сказала «я». Ты не имела в виду «мы».
– Ну, ты же не захочешь туда ездить.
– Это не имеет значения. Я могу просто купить дом для тебя.
– Ты бы действительно сделал это?
– Я бы купил тебе все, что ты хочешь, Мариан.
– Ты хорошо ко мне относишься, Поль. – В ее глазах появились слезы. – Ты не будешь возражать, если я поеду туда одна?
– Нет. Думаю, что смогу выкроить время и приехать туда зимой.
Она молчала. Молчание звенело в мертвой комнате с простынями, свисающими со стульев, и пылью на скатертях. Потом она неожиданно спросила:
– Ты несчастен, Поль? Иногда мне кажется, не знаю почему, что ты несчастливый человек.
– Нет, конечно, я не несчастен. Я очень счастливый человек. Мне кажется, что мы оба счастливы.
– Но все оборачивается совсем не так, как ожидаешь в шестнадцать или двадцать один год.
– Да, – он старался говорить бодро, – и иногда все оказывается намного лучше.
Она старалась улыбнуться в ответ. На мгновенье в свете пасмурного дня он увидел ее лицо под фатой невесты, а затем это же лицо на больничной подушке после той ужасной операции. Он подумал, что она страдает, и он хочет быть добрым с ней и будет добр, но они совсем чужие люди.
Поль обнял Мариан и поцеловал в щеку:
– Пошли, дорогая. Хватит на сегодня. Давай закроем все и пойдем домой.
Позже вечером он сидел один и курил трубку, рассеянно глядя, как поднимается и тает табачный дым. Это был грустный день: разборка отцовских вещей, разговор с женой и та акварель.
Айрис. Это имя не часто услышишь, но оно достаточно красиво. Интересно, почему Анна выбрала его. При этом имени в воображении Поля возникала высокая стройная женщина в лиловом с царственной осанкой и темной гладкой головой.
Айрис.
Он пошел спать, видя перед собой этот образ. Он ничего не знал о ней, держа слово и оставаясь в стороне. Но она была его. Его. У него совсем нет прав?
Ворочаясь в постели, он ногой коснулся ноги Мариан. Сейчас она мирно спала, не подозревая о смятении чувств на его половине кровати. «Я больше не могу этого выносить. Завтра же все выясню и плевать на последствия».
Утром он подождал до половины десятого, времени, когда, по его расчетам, муж должен был уйти на работу. Сердце бешено стучало в груди, когда он снял трубку телефона.
– Номер, пожалуйста, – сказала телефонистка. Поль услышал, как звонит телефон, и представил себе ту комнату, где он звонит. Возможно, холл. В этих вест-сайдских квартирах очень большие квадратные прихожие, как комнаты. Обычно там стоят телефоны. На столе рядом с телефоном может быть лампа, розоватый свет пробивается сквозь складки шелкового абажура. На полке под столешницей лежит телефонная книга. По полу разбросаны восточные коврики, не закрывающие весь пол, так что каблучки то бесшумно ступают по ковру, то цокают по голому полу. Она, наверное, в библиотеке – Анна очень любит книги. Или вдруг ответит ребенок? Все это промелькнуло в голове Поля за те несколько секунд, тюка на другом конце провода не сняли трубку:
– Алло.
Это был ее голос.
Губы Поля шевелились, не производя ни звука.
– Алло. Кто это?
Вопрос прозвучал нетерпеливо.
– Анна, – произнес он.
– Ох!
– Мне надо поговорить с тобой.
– Ox, – прошептала она, – ты же обещал мне. Что, если бы кто-то другой подошел к телефону или был бы в комнате сейчас? Ты обещал.
– Я знаю. Прости. Я больше не буду. Но мне так надо, только один раз.
Она беспокойно спросила:
– Что-то случилось? Ты не болен?
– Нет. Но ужасно волнуюсь. Анна, я хочу увидеть ребенка.
– О, мой Бог! О чем ты говоришь?
– Ей девять лет, а я не знаю ее.
Он старался говорить очень спокойно, очень убедительно:
– Я ничего не знаю о ней, это несправедливо, Анна. Это жестоко.
Он услышал, как она вздохнула.
– Мое сердце разрывается, но что я могу сделать?
– Послушай, Анна, я хочу увидеть Айрис. Я хочу поговорить с ней. Ты должна помочь мне устроить эту встречу.
– Поль! Ты сошел с ума! Ты хочешь погубить ребенка! Что она подумает?
– Неужели ты думаешь, что я способен навредить кому-нибудь из вас? Ты не можешь так думать! Все, что я прошу, это случайную встречу. Она не узнает, кто я.
– Но она расскажет отцу. Она все ему рассказывает. К тому же у него всегда были смутные подозрения относительно нас с тобой.
– Послушай, мы встретимся случайно, ты расскажешь об этом дома. Ведь может же такое произойти? Возьми Айрис в кафе на ланч в следующую субботу. Ты так делаешь?
– Не часто.
– Но ты могла бы разок, правда? – настаивал Поль.
– Наверное, – испуганно согласилась она.
– Тогда все в порядке. Ты войдешь, а я уже буду там. Я подойду к вам, поздороваюсь, выражу свое удивление и предложу вам позавтракать вместе со мной. Я все сделаю совершенно естественно и открыто.
Она не отвечала.
В отчаянии он воскликнул:
– Все будет совершенно невинно. И Айрис сможет рассказать обо всем дома. Неужели я прошу слишком многого – час в кафе, чтобы моя дочь могла стать для меня немного больше, чем просто лицо на старой фотографии? Пожалуйста, Анна. Пожалуйста.
– О, мой Бог! Будет так тяжело сидеть там с вами двумя.
Наступило долгое молчание.
– Алло! Ты здесь?
– Я здесь, Поль. Я здесь… Хорошо, я сделаю это. Только один раз. Я понимаю, что должна.
Его сердце билось бешено. Наверняка за ее спокойным лицом скрывалось то же волнение.
– Вот Айрис, – сказала она Полю и повернулась к девочке. – Мистер Вернер, старый друг, я знала его еще до твоего рождения.
Девочка пристально смотрела на Поля. У нее было маленькое, острое серьезное личико, старообразное, некрасивое, кроме темных и необычно выпуклых глаз. Он улыбнулся и получил в ответ застенчивую улыбку. Что-то в ее внешности поразило его, что-то знакомое: широкие скулы и глубокая ямочка на подбородке. Поразительные, огромные глаза, похожие на глаза с той акварели… И похожа она на его мать. Он смотрел на лицо своей матери!
Она была одета, как одеваются дети в Лондоне – в твид с бархатным воротником.
Анна была в фиолетовом шерстяном пальто, на голове – меховая шляпа и в ушах – золото. Ее муж, видимо, неплохо зарабатывает на строительном буме. Полю не хотелось вспоминать о ее муже.
Они нашли столик и сняли пальто. Платье Анны было грязно-розового цвета. Она сняла шляпу, сказав, что слишком жарко, и открыла свои блестящие волосы цвета красного дерева, которые так любил Поль. Она изменила прическу, волосы теперь были короче, но так же загибались, обрамляя лицо.
– Ты нарушила правило, – весело сказал он. Надо было как-то начинать разговор. – Рыжим ведь не полагается одеваться в розовое?
– Напротив, им следует так одеваться. Так учила меня одна француженка в Париже, когда Джозеф покупал мне вечернее платье, кстати, розовое.
Опять Джозеф…
Надо было поддерживать диалог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Но ты ведь не придерживаешься даже этого. Ты берешь меня, когда тебе этого захочется.
– Да, но ты тоже любишь это.
– Ты хочешь, чтобы я рожала детей, пока не упаду?
– Ты не упадешь. Ты здорова как лошадь.
Он обнял ее за плечи. Его ладони, прикоснувшиеся к ее округлившейся плоти, были горячи.
– В Фолл-Бурже тоже одеваются в такие сорочки, только они у них черные. Черные кружева, да? – И когда она не ответила, повторил: – Да?
– Я не помню. Оставь меня в покое.
– Нет, ты помнишь. Ты все помнишь. Как мы вернулись в свою комнату в отеле, как мы…
Ее голос дрожал, когда она снова повторила:
– Оставь меня в покое.
Прижатая к кровати, она теряла равновесие. Одной рукой она загородилась от него, другой пыталась ударить его в грудь.
– Сильная. Сильная. Давай, повоюй со мной. Мне это нравится.
Она была на грани слез.
– Донал, нет, я сержусь. Ты разве не видишь, что я сержусь?
Он спустил тонкие бретельки с ее плеч – мягкий шелк упал на пол. Донал слегка подтолкнул ее, и она упала на кровать, на одеяло, сложенное в ногах. Он смеялся, уткнувшись в ее плечо:
– Давай, Мэг, ты же не сердишься. Ты не можешь сердиться на меня.
Она сопротивлялась:
– Могу, могу.
Он все еще смеялся:
– Но я знаю, что делать. Я всегда знаю, правда? Глупо было бороться, все равно что пытаться сдвинуть скалу.
– Ну, пожалуйста, не сейчас.
– Нет, сейчас. – Смех смолк. – Именно сейчас. Малышка Мэг, ну же. Да, малышка Мэг.
– Тебе это понравилось, – услышала она его шепот, почувствовала шелк одеяла, которым он укрыл ее и заботливо подоткнул под ноги. – Поспи. Еще есть время. Я пойду к мальчикам.
Она не спала. Он снова доказал ей, что может делать с ней, что захочет. Черт побери, может ведь. И она нахмурилась, с усилием вспоминая, пытаясь проследить все с самого начала, с того дня в доме Ли… Тогда все суетились вокруг Дэна, сидящего в глубоком кресле, а она стояла в стороне у пианино. Донал сразу подошел к ней.
– Нас еще не познакомили, – сказал он. – Какой прелестный цвет для холодного дня. Вы похожи на рождественскую розу.
Она была такая наивная – викторианский пережиток. Слишком наивная, чтобы понять, что ей хотелось от него. Но он понял.
Он все знал про нее. Может быть, так положено. Мужчина ведет, а женщина, оберегаемая его заботой, следует за ним. Кажется, так устроен мир.
Пять лет, подумала она и снова вернулась мыслями в свою комнату в колледже, когда, мечтая у окна, видела за красками неба, деревьев, мокрых зонтов прохожих свое будущее, которое в чем-то оправдало ее ожидания, в чем-то оказалось совершенно другим. Но как можно предвидеть?
Снизу доносились голоса. Донал играл с мальчиками в детский вариант кеглей, которые он купил им.
Муж вел двойную жизнь. Он никогда не рассказывал о делах, но все равно многое просачивалось сквозь завесу тайны. Телефонные разговоры, доносящиеся из соседней комнаты. Что-то говорилось, когда приходили компаньоны. Она знала, когда случались неприятности, как в том случае с засадой на караван грузовиков. Она знала, но держала это при себе, что он открыл счет в Швейцарии, как и многие бизнесмены, занимающиеся так называемым уважаемым бизнесом. Ее удивляло количество денег и легкость, с которой они тратились, хотя в доме отца она привыкла иметь все самое лучшее. Но ее родители, особенно мать, обращали внимание на цены вещей и тщательно следили за чековыми книжками. Столько наличных никогда не бывало в кармане.
Ее охватило чувство вины. Кровать, на которой она лежала, этот дом и прислуга, одежда, купленная днем, – все досталось ей таким образом, о котором не хотелось думать.
Потом она рассудила: Донал никому не вредит. Конечно, он не работает, как Дэн и Хенни. Он испытывает презрение к подобным людям, «вершителям добра». «Пустая болтовня, – говорит он, – сотрясение воздуха и никакого дела». Но его благотворительность, известная в обществе, а также частные пожертвования разве не делают его самого «вершителем добра»?
Вдруг она вспомнила о Поле. Что-то надо делать. Она не может потерять Поля…
Донал шел по коридору. Она быстро встала, включила свет у туалетного столика. Коробка от Картье с серьгами лежала на нем: муж достал ее из сейфа. Серьги были великолепны, прекрасны, как капельки росы на солнце, подумала Мэг, опуская их на ладонь.
Наклонившись к зеркалу, она надела одну сережку. Лицо разрумянилось, оно уже не было усталым, как в зеркале у Ли. Вот что делают ласки. Она надела вторую сережку. Серьги свисали до середины шеи, создавая чувственный облик и совершенно не подходя к предстоящему случаю. Но он велел ей надеть их.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ранней весной 1929 года умер отец Поля. После смерти жены старый Вернер тихо угасал и, казалось, даже стал меньше ростом. Поль не знал, испытывали его родители более глубокие чувства друг к другу, чем он предполагал. Но эти размышления теперь были излишни – он жалел, что не сделал больше, сказал лишнее или оставил что-то недосказанным. Так всегда бывает после смерти человека, какие спокойные отношения ни связывали бы с ним. Так думал он в один из тех дней, когда надо было разобраться с вещами покойного и распорядиться ими.
Две полки в шкафу, стоящем в конце коридора, были забиты фотографиями. Вот они, вся семья, приехавшая на пикник к дяде Элфи как-то перед войной. Женщины присели на ступеньки веранды, мужчины стали за ними. Вот еще молодой Элфи, как всегда сияющий. Вот отец Поля, застегнутый на все пуговицы своего строгого костюма. А вот он сам в йельском пиджаке. Прямо пред ним сидела Мариан: очевидно, его мать пригласила ее на уик-энд, строя свои планы, когда Мариан было едва шестнадцать лет.
И, поднеся потемневший снимок к свету, Поль стал рассматривать лицо, которое забыл, – лицо Мариан на заре юности. Гордой и холодной она была. Мог бы и предвидеть сухую, нервную женщину, которой она стала, поднимающей шум из-за пятна на белых лайковых перчатках.
Сейчас она звала его:
– Поль, помоги мне с этими вещами, они тяжелые.
Он пошел в гардеробную отца, где она вытаскивала вещи из шкафа.
– Все эти коробки! Нам придется кого-нибудь позвать, Поль!
Он стоял неподвижно и смотрел на картину на дальней стене.
Она взглянула через его плечо.
– Дюваль. Это ценно, да?
– Да, очень.
На стене висела акварель маленькой девочки с огромными глазами. Она сидела с тетрадкой на коленях, держа кончик карандаша во рту.
«Таблица умножения» – прочитал он название. Сентиментальное название. Сентиментальный рисунок. Но глаза…
Это были глаза, которые он помнил. «Так ты выглядишь сейчас, Айрис?»
– Что ты так уставился, Поль?
– Я не уставился, просто смотрю.
– Но ты выглядишь потрясенным, словно узнал кого-то.
– Я просто думал, как странно, что я никогда раньше не видел эту акварель. Отец, должно быть, просто спрятал ее здесь, чтобы закрыть простенок между окнами. – Полю удалось рассмеяться. – Кто-то, видимо, подарил картину ему. Единственное, чем не обладали мои родители, так это вкусом в искусстве.
– Мне нравились твои родители, – сказала Мариан. Она помолчала, а когда он не ответил, добавила удрученно: – Забавно… я им тоже нравилась.
– Почему забавно? – беспечно спросил он. – Почему бы им было не любить тебя?
– Забавно, потому что я не нравлюсь тебе, как раньше, а им нравилась до конца.
Он почувствовал боль в сердце. Грустный разговор, который ни к чему не приведет.
– Не понимаю, почему ты так говоришь, Мариан.
– Понимаешь. Ты не считаешь, что нам пора поговорить?
– О чем?
– О нас. Я больше не привлекаю тебя.
Ее вытянутая вперед шея неожиданно напомнила Полю гусыню. Он устыдился. Ее рот кривился. «Боже, не позволяй ей, бедняжке, плакать».
– Это глупо, – нежно сказал он. – Я не понимаю, почему ты так говоришь.
– Потому что… ты не спишь со мной.
Она отвернулась, и он понял, какого унижения стоили ей эти слова.
Несколько секунд Поль был в нерешительности. В уме он быстро прикинул: два месяца, а может быть, и больше. Теперь, когда они открыли филиал в Чикаго, он ездил туда почти каждый месяц. У него были женщины, ничем не похожие на Илзе, к сожалению, но вполне приличные женщины, которым, как и ему, чего-то не хватало в жизни. Он считал, что ничего не отнимает у Мариан, но оказалось, что это не так.
– Тебе ведь это не особенно нравится, – все еще нежно заметил он.
– Но тебе-то это необходимо. Мужчины другие, я знаю.
Невежество! Вызывающее жалость невежество! Но таких женщин, должно быть, миллионы.
– Идти сюда, присядь. – Он потянул ее за руку. – Мы сделали сегодня достаточно.
Они прошли в гостиную.
– Видишь ли, мужчине не всегда нужно то, о чем ты могла подумать. Это не имеет отношения к тебе. Я много работаю и становлюсь старше.
Становится старше! А ему еще нет сорока! Если бы она могла понять его тоску, она бы поняла абсурдность его слов. Старше!
Мариан слабо улыбнулась:
– Возможно, я чересчур чувствительна. Наверное. Я прочитала… теперь так много пишут. Возможно, я нервная. Иногда мне так кажется. Как ты думаешь, я нервная?
– Я думаю, тебе не следует так много думать о себе. – Он похлопал ее по руке. – Пока ты счастлива. У тебя полная жизнь.
Он произносил ничего не значащие слова, словно лил успокаивающий бальзам:
– У тебя есть обязанности, у тебя много друзей. Поль понял, что она вспомнила горькую ссору, одну из очень редких в их жизни. Как обычно, ей хотелось, чтобы он поехал во Флориду на месяц, на этот раз с группой друзей, а он отказался. Друзья были милые люди, но не те, с кем бы он согласился провести целый месяц. Они будут играть в карты целый день и считать его необщительным, потому что он не играет в карты. Из-за этого произошла ссора, и он наговорил много такого, о чем потом жалел. Он сказал, что ее друзья скучные люди и утомляют его, он не выносит их холодные, замороженные физиономии. Он помнил все, что тогда наговорил.
– Мне нравятся некоторые из них, большинство из них, – говорил он теперь. – Но дело не в этом. У тебя есть право любить то, что тебе нравится, так же как у меня. Нам не стоит спорить из-за этого.
– В Палм-Бич есть маленький дом у океана, который я могла бы купить. Мне он нравится, и я могу себе позволить его.
– Ты сказала «я». Ты не имела в виду «мы».
– Ну, ты же не захочешь туда ездить.
– Это не имеет значения. Я могу просто купить дом для тебя.
– Ты бы действительно сделал это?
– Я бы купил тебе все, что ты хочешь, Мариан.
– Ты хорошо ко мне относишься, Поль. – В ее глазах появились слезы. – Ты не будешь возражать, если я поеду туда одна?
– Нет. Думаю, что смогу выкроить время и приехать туда зимой.
Она молчала. Молчание звенело в мертвой комнате с простынями, свисающими со стульев, и пылью на скатертях. Потом она неожиданно спросила:
– Ты несчастен, Поль? Иногда мне кажется, не знаю почему, что ты несчастливый человек.
– Нет, конечно, я не несчастен. Я очень счастливый человек. Мне кажется, что мы оба счастливы.
– Но все оборачивается совсем не так, как ожидаешь в шестнадцать или двадцать один год.
– Да, – он старался говорить бодро, – и иногда все оказывается намного лучше.
Она старалась улыбнуться в ответ. На мгновенье в свете пасмурного дня он увидел ее лицо под фатой невесты, а затем это же лицо на больничной подушке после той ужасной операции. Он подумал, что она страдает, и он хочет быть добрым с ней и будет добр, но они совсем чужие люди.
Поль обнял Мариан и поцеловал в щеку:
– Пошли, дорогая. Хватит на сегодня. Давай закроем все и пойдем домой.
Позже вечером он сидел один и курил трубку, рассеянно глядя, как поднимается и тает табачный дым. Это был грустный день: разборка отцовских вещей, разговор с женой и та акварель.
Айрис. Это имя не часто услышишь, но оно достаточно красиво. Интересно, почему Анна выбрала его. При этом имени в воображении Поля возникала высокая стройная женщина в лиловом с царственной осанкой и темной гладкой головой.
Айрис.
Он пошел спать, видя перед собой этот образ. Он ничего не знал о ней, держа слово и оставаясь в стороне. Но она была его. Его. У него совсем нет прав?
Ворочаясь в постели, он ногой коснулся ноги Мариан. Сейчас она мирно спала, не подозревая о смятении чувств на его половине кровати. «Я больше не могу этого выносить. Завтра же все выясню и плевать на последствия».
Утром он подождал до половины десятого, времени, когда, по его расчетам, муж должен был уйти на работу. Сердце бешено стучало в груди, когда он снял трубку телефона.
– Номер, пожалуйста, – сказала телефонистка. Поль услышал, как звонит телефон, и представил себе ту комнату, где он звонит. Возможно, холл. В этих вест-сайдских квартирах очень большие квадратные прихожие, как комнаты. Обычно там стоят телефоны. На столе рядом с телефоном может быть лампа, розоватый свет пробивается сквозь складки шелкового абажура. На полке под столешницей лежит телефонная книга. По полу разбросаны восточные коврики, не закрывающие весь пол, так что каблучки то бесшумно ступают по ковру, то цокают по голому полу. Она, наверное, в библиотеке – Анна очень любит книги. Или вдруг ответит ребенок? Все это промелькнуло в голове Поля за те несколько секунд, тюка на другом конце провода не сняли трубку:
– Алло.
Это был ее голос.
Губы Поля шевелились, не производя ни звука.
– Алло. Кто это?
Вопрос прозвучал нетерпеливо.
– Анна, – произнес он.
– Ох!
– Мне надо поговорить с тобой.
– Ox, – прошептала она, – ты же обещал мне. Что, если бы кто-то другой подошел к телефону или был бы в комнате сейчас? Ты обещал.
– Я знаю. Прости. Я больше не буду. Но мне так надо, только один раз.
Она беспокойно спросила:
– Что-то случилось? Ты не болен?
– Нет. Но ужасно волнуюсь. Анна, я хочу увидеть ребенка.
– О, мой Бог! О чем ты говоришь?
– Ей девять лет, а я не знаю ее.
Он старался говорить очень спокойно, очень убедительно:
– Я ничего не знаю о ней, это несправедливо, Анна. Это жестоко.
Он услышал, как она вздохнула.
– Мое сердце разрывается, но что я могу сделать?
– Послушай, Анна, я хочу увидеть Айрис. Я хочу поговорить с ней. Ты должна помочь мне устроить эту встречу.
– Поль! Ты сошел с ума! Ты хочешь погубить ребенка! Что она подумает?
– Неужели ты думаешь, что я способен навредить кому-нибудь из вас? Ты не можешь так думать! Все, что я прошу, это случайную встречу. Она не узнает, кто я.
– Но она расскажет отцу. Она все ему рассказывает. К тому же у него всегда были смутные подозрения относительно нас с тобой.
– Послушай, мы встретимся случайно, ты расскажешь об этом дома. Ведь может же такое произойти? Возьми Айрис в кафе на ланч в следующую субботу. Ты так делаешь?
– Не часто.
– Но ты могла бы разок, правда? – настаивал Поль.
– Наверное, – испуганно согласилась она.
– Тогда все в порядке. Ты войдешь, а я уже буду там. Я подойду к вам, поздороваюсь, выражу свое удивление и предложу вам позавтракать вместе со мной. Я все сделаю совершенно естественно и открыто.
Она не отвечала.
В отчаянии он воскликнул:
– Все будет совершенно невинно. И Айрис сможет рассказать обо всем дома. Неужели я прошу слишком многого – час в кафе, чтобы моя дочь могла стать для меня немного больше, чем просто лицо на старой фотографии? Пожалуйста, Анна. Пожалуйста.
– О, мой Бог! Будет так тяжело сидеть там с вами двумя.
Наступило долгое молчание.
– Алло! Ты здесь?
– Я здесь, Поль. Я здесь… Хорошо, я сделаю это. Только один раз. Я понимаю, что должна.
Его сердце билось бешено. Наверняка за ее спокойным лицом скрывалось то же волнение.
– Вот Айрис, – сказала она Полю и повернулась к девочке. – Мистер Вернер, старый друг, я знала его еще до твоего рождения.
Девочка пристально смотрела на Поля. У нее было маленькое, острое серьезное личико, старообразное, некрасивое, кроме темных и необычно выпуклых глаз. Он улыбнулся и получил в ответ застенчивую улыбку. Что-то в ее внешности поразило его, что-то знакомое: широкие скулы и глубокая ямочка на подбородке. Поразительные, огромные глаза, похожие на глаза с той акварели… И похожа она на его мать. Он смотрел на лицо своей матери!
Она была одета, как одеваются дети в Лондоне – в твид с бархатным воротником.
Анна была в фиолетовом шерстяном пальто, на голове – меховая шляпа и в ушах – золото. Ее муж, видимо, неплохо зарабатывает на строительном буме. Полю не хотелось вспоминать о ее муже.
Они нашли столик и сняли пальто. Платье Анны было грязно-розового цвета. Она сняла шляпу, сказав, что слишком жарко, и открыла свои блестящие волосы цвета красного дерева, которые так любил Поль. Она изменила прическу, волосы теперь были короче, но так же загибались, обрамляя лицо.
– Ты нарушила правило, – весело сказал он. Надо было как-то начинать разговор. – Рыжим ведь не полагается одеваться в розовое?
– Напротив, им следует так одеваться. Так учила меня одна француженка в Париже, когда Джозеф покупал мне вечернее платье, кстати, розовое.
Опять Джозеф…
Надо было поддерживать диалог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39