Мы поехали по средней дороге, единственной разрешенной туристам и уже мне известной. Патриция оперлась спиной на подлокотник, вытянула ноги на сиденье, поджала их под себя, снова вытянула, прикрыла глаза.
– Он похож на передвижную кровать, ваш автомобиль, – сказала она.
Это был взятый напрокат шевроле, легковой автомобиль с закрытым кузовом, не новый, но более вместительный, чем «лендровер» Буллита, представляющий собой английскую модификацию джипа.
– Вот только, – продолжала она, расправляя все свои легкие члены с ощущением роскоши и неги, – вот только он у вас ни в жизнь не пройдет там, где проходит машина моего отца. И к тому же из него ничего не видно.
Патриция скользнула ногами по сиденью и приблизилась ко мне. Беззвучно смеясь, она прошептала:
– Вы только посмотрите на Кихоро! Разве не похож он сейчас на несчастную обезьяну, которую заперли в клетку?
Как ни тихо она говорила, старый черный следопыт услышал свое имя. Он обернулся. Я еще никогда не видел так близко его лицо, где среди по меньшей мере двадцати шрамов на месте правого глаза было зияющее черное пятно, кровавая дыра. Патриция жестом показала ему, чтобы он не беспокоился, что она просто так упомянула его. Истерзанное лицо отвернулось.
– При каких обстоятельствах несчастный получил все эти раны? – спросил я.
– А он совсем и не несчастный, – уверенно сказала Патриция. – Негры не страдают от того, что они некрасивые. А охотники вообще даже гордятся отметинами, полученными на охоте.
– Ну а как он их получил?
– Плечо и таз – это не во время охоты. Это здесь, в заповеднике. Он был слишком уверен в себе и не боялся диких животных. И однажды буйвол подбросил его рогами вверх, а потом стал топтать. А в другой раз он оказался зажатым между стволом дерева, на которое он полез, и боком напавшего на него носорога.
– А лицо? – спросил я. – Это ведь у него следы когтей.
– Тут уж никак не ошибешься, – подтвердила Патриция.
Я посмотрел на нее внимательнее. В голосе ее прозвучала странная гордость, отразившись одновременно на лице. Глаза ее по ходу рассказа становились все темнее, а губы шевелились все энергичнее.
Когти, изуродовавшие лицо Кихоро, принадлежали леопарду. Кихоро долго преследовал его с Ружьем, заряженным единственным патроном, который он брал у Буллита, отправляясь в одиночку на охоту. Единственный его выстрел поразил хищника, но не убил. У того хватило силы, чтобы повалить Кихоро и кромсать его, пока охотник, отбиваясь вслепую ножом, не поразил зверя в сердце.
Когда Патриция закончила рассказ, она часто дышала и руки ее были сцеплены. Я спросил:
– Ты гордишься Кихоро?
– Он ничего не боится.
– Но ведь твой отец тоже ничего не боится?
– Я не хочу. Замолчите! – закричала девочка.
Она уже успела приучить меня к неожиданным и стремительным переменам у нее в настроении. И все же меня поразило внезапно появившееся у нее на лице страдальческое выражение. Казалось, только невыносимый приступ физической боли мог быть причиной этой вот бледности, залившей сквозь загар ее лицо, этой вот гримасы, исказившей ей губы, этого скорбного выражения в глазах.
– Белые не имеют права. Я не хочу, чтобы они убивали зверей, – сказала Патриция.
Голос у нее был задыхающийся, прерывистый.
– Негры – это совсем другое. Тут все справедливо. Они живут среди животных. Они похожи на животных. Они не лучше вооружены, чем животные. Тогда как белые… С их огромными ружьями, сотнями патронов! Причем они убивают просто так. Ради забавы. Ради того, чтобы считать трупы.
Голос девочки стал вдруг высоким и превратился в истерический крик:
– Я ненавижу, я проклинаю всех белых охотников.
Глаза Патриции смотрели мне прямо в глаза. И она поняла смысл моего взгляда. Ее крик перешел в испуганный шепот.
– Нет… Не отца. Нет на свете человека лучше него. Он делает животным только добро. Я не хочу, чтобы говорили о всех тех, кого он мог убить.
– Но откуда тебе известно? – спросил я.
– Он рассказывал маме, своим друзьям, когда я была совсем маленькая. Он думал, что я не понимаю. А теперь я не хочу, я не выношу… Я слишком его люблю.
И тут мне стал ясен истинный смысл того взгляда, которым накануне, в бунгало, девочка запретила Буллиту закончить его рассказ об охоте на львов в Серенгетти.
Патриция опустила стекло, высунула наружу свою стриженную под горшок головку и долго вдыхала поднимаемую машиной горячую пыль. Когда она повернула ко мне лицо, на нем уже не было никаких следов страдания. На нем было написано лишь радостное нетерпение. Она что-то приказала Бого. Наша машина свернула на кочковатую, змеистую тропинку.
То ли из-за неровности почвы, то ли из-за направления тропы, которая вела нас к таинственным лесным порослям и запретным убежищам диких зверей, но вопреки обыкновению Бого вел машину очень плохо. Рессоры, тормоза, коробка скоростей скрипели, стонали. Мы продвигались вперед с ужасным тарахтением.
– Стоп, – сказала внезапно Патриция шоферу. – А то вы сейчас перепугаете зверей или разъярите их.
Она схватила меня за руку и пригласила:
– Пойдемте.
Потом, дотянувшись мне до уха, прошептала:
– Он теперь уже не очень далеко.
Она спрыгнула на землю и направилась прямо к ощетинившимся колючками кустам.
II
Пока длился переход, буквально в каждом движении Патриции сквозила забота обо мне. Она раздвигала и приподнимала колючие ветки, предупреждала, где нужно быть повнимательнее, а иногда просто даже прокладывала мне дорогу. Следуя за ней, я обогнул холм, обошел болото, взобрался на скалу и прошел сквозь высокую, показавшуюся мне сначала непроходимой бруссу. Нередко мне приходилось продвигаться вперед на коленях, а то и вообще ползти.
Когда девочка наконец остановилась, я огляделся и увидел, что мы находимся в овраге с частоколом такой густой, такой плотной растительности по краям, что она смотрелась как стена. Патриция долго стояла, во что-то вслушиваясь, определяя направление ветра, потом сказала мне своим самым приглушенным голосом:
– Не шевелитесь. Не дышите, пока я вас не позову. Будьте очень осторожны. Это ужасно серьезно.
Она легко выбралась из оврага и исчезла, словно ее проглотили заросли. Я стоял посреди самого непроницаемого безмолвия, какое только может отягощать дикую землю Африки вблизи экватора, когда солнце едва прошло зенит, а воздух раскален, напоен пламенем, задымлен.
Я стоял один, затерянный в лабиринте сухих джунглей, неспособный найти дорогу куда бы то ни было и связанный с обитаемым миром исключительно доброй волей маленькой девочки, которая только что растворилась в колючих зарослях.
Однако вовсе не страх гнал все быстрее и быстрее по всему моему взмокшему телу легкую, короткую дрожь. Или, точнее, то был страх, но находящийся где-то далеко за пределами обычного страха. Источником его было отнюдь не чувство опасности. Я дрожал, потому что теперь каждая секунда приближала меня к встрече, к знакомству, находящемуся где-то за рамками человеческого удела. Потому что, если мое предчувствие меня не обманывало, а теперь я знал, что оно меня не обманывает…
Я дрожал все сильнее и сильнее. Мой страх возрастал с каждым мгновением. Но не было на свете такого счастья, на которое я согласился бы обменять этот страх.
В безмолвии бруссы вдруг раздался детский смех, высокий, звонкий, ликующий, чудесный, похожий на звон колокольчиков. Но еще чудеснее был смех, который ему ответил. Потому что это и в самом деле был смех. Во всяком случае, ни мое сознание, ни мои способности к восприятию не в силах подсказать мне другое слово, другое аналогичное впечатление для обозначения этого громогласного, добродушного рокота, этой хриплой, могучей животной радости.
Нет, неправда. Такого просто не может быть.
Теперь оба смеха – колокольчик и рев – звучали вместе. Когда они прекратились, я услышал, что Патриция зовет меня. Поскользнувшись и оступаясь, я одолел наклонный подъем, уцепился за кусты и раздвинул исколотыми, исцарапанными до крови руками частокол колючей растительности.
За стеной растительности находилось обширное пространство, поросшее низкой травой. На пороге этой саванны возвышалось одно-единственное дерево.
Оно не было очень высоким. Однако от его узловатого, приземистого ствола расходились, словно спицы колеса, длинные, крепкие и густые ветви, которые образовывали огромный зонт. В отбрасываемой им тени лежал на боку, повернув голову в мою сторону, лев. Лев во всем великолепии своей ужасной мощи, во всей красе своей неподражаемой масти. Грива водопадом растекалась по лежащей на земле морде.
А между его передними лапами, исполинскими лапами, забавы ради выпускавшими и вбиравшими когти, я увидел Патрицию. Ее спина была прижата к груди этого огромного хищника. Шея ее находилась рядом с полуоткрытой пастью. Одной рукой она трепала его чудовищную шевелюру.
«Вот уж действительно Кинг. Кинг, король», – такова была моя первая мысль.
Это говорит о том, насколько плохо меня охраняли в этот момент мой разум и даже мои инстинкты.
Лев поднял голову и зарычал. Он увидел меня. А все мои рефлексы были расслаблены, находились в каком-то странном оцепенении. Но тут его хвост взметнулся в неподвижном воздухе и щелкнул, как кнут, по боку. И тут я перестал дрожать, потому что все мои мышцы сковал самый что ни на есть пошлый, самый что ни на есть жалкий страх. Мгновение внутреннего просветления позволило мне наконец узреть истину: Патриция была сумасшедшей и заразила своим безумием и меня. Уж не знаю, какая благодать могла защищать ее, но вот в том, что касается меня…
Лев зарычал еще громче, и его хвост ударил по боку еще сильнее. Голос, где не было ни вибраций, ни тембра, ни интонаций, приказал мне:
– Никакого движения… Никакого страха… Ждите.
Одной рукой Патриция резко потянула за гриву, а другой стала почесывать морду хищника между глазами. Одновременно она говорила ему немного нараспев:
– Спокойно, Кинг. Нужно быть спокойным. Это новый друг. Друг, Кинг, Кинг. Друг… друг…
Она говорила сначала на английском языке, потом стала использовать африканские диалекты. Но слово «Кинг» повторялось непрерывно.
Угрожающий хвост медленно упал на землю. Рычание постепенно сошло на нет. Морда снова распласталась на траве и снова вставшая было грива наполовину закрыла ее.
– Сделайте шаг, – сказал мне приглушенный голос.
Я повиновался. Лев оставался неподвижным. Но теперь его глаза уже не покидали меня.
– Еще, – сказал голос без резонанса.
Я сделал еще шаг.
От приказа к приказу, от одного шага к другому я видел, как устрашающе быстро сокращается расстояние между львом и моей плотью, и мне казалось, что он уже ощущает ее вес, ее вкус, ее пульсирующую кровь.
И что я только не придумывал, чтобы выдержать этот желтый блеск неотрывно следящих за мной глаз! Я мысленно говорил себе, что даже самые злые собаки любят и слушаются детей. Я вспомнил одного укротителя из Богемии, который стал моим другом. Каждый вечер он клал свою голову в пасть гигантского льва. Вспомнил также его брата, ухаживавшего за цирковыми зверями, который, когда замерзал по ночам во время переездов, ложился спать между двумя тиграми. Ну и кроме того, ведь Кихоро тоже был начеку, чтобы в любой момент оказать помощь.
Однако сколько я ни пытался сосредоточиться на этих успокоительных образах, они теряли и свою ценность, и всякий смысл по мере того, как почти беззвучный голос звал меня, притягивая к лежащему громадному хищнику. И я был не в состоянии ослушаться его. Я знал совершенно точно, что этот голос является единственным моим шансом на спасение, единственной силой – сколь бы зыбка и ненадежна она ни была, – которая удерживала нас троих: Патрицию, хищника и меня, в некоем чародейском равновесии.
И как долго это продлится? После того как я сделал еще один шаг, теперь я мог бы, протянув руку, дотронуться до льва.
На этот раз он не зарычал, но пасть его раскрылась, словно поблескивающий капкан, и он привстал.
– Кинг! – закричала Патриция. – Стоп, Кинг!
Мне показалось, что я слышу чей-то незнакомый голос – настолько в нем чувствовались воля, уверенность, сознание собственной власти. И одновременно Патриция изо всех сил стукнула хищника по лбу.
Лев повернул голову к девочке, хлопнул несколько раз ресницами и спокойно улегся.
– Вашу руку, быстро, – сказала мне Патриция.
Я сделал, как она хотела. Моя ладонь лежала на шее Кинга, как раз там, где кончалась грива.
– Пока не двигайтесь, – сказала Патриция.
Она молча гладила морду Кинга между глазами. Потом приказала мне:
– Теперь почешите ему затылок.
Я сделал, как она велела.
– Быстрее и сильнее, – приказала Патриция.
Лев потянулся немного вперед мордой, чтобы понюхать меня поближе, зевнул и закрыл глаза. Патриция убрала свою руку. А я продолжал энергично гладить рыжую шкуру. Кинг не шевелился.
– Ну вот, теперь вы подружились, – серьезным тоном сказала Патриция.
Но она тут же рассмеялась, и невинное лукавство, которое мне в ней так нравилось, вернуло ей детскую веселость.
– Что, сильно испугались, а? – спросила она меня.
– Страх и сейчас все еще со мной, – ответил я.
Услышав мой голос, этот исполинский лев открыл один желтый глаз и пристально посмотрел на меня.
– Не останавливайтесь, чешите ему шею и продолжайте говорить, быстро! – сказала мне Патриция.
Я принялся повторять:
– Страх и сейчас все еще со мной… все еще со мной… все еще со мной…
Лев послушал меня какое-то время, зевнул, потянулся (я почувствовал, как заколыхались у меня под ладонью огромные узловатые мышцы), скрестил передние лапы и замер.
– Прекрасно, – сказала Патриция. – Теперь он знает вас. Запах, кожу, голос… все. Теперь можно присесть и поговорить.
Я постепенно замедлил движение руки по шее льва, дал ей немного отдохнуть, потом совсем убрал.
– Садитесь вот сюда, – сказала Патриция.
Она показала мне на квадрат сухой травы в одном шаге от когтей Кинга. Я сгибал колени дюйм за дюймом, оперся о землю и наконец сел настолько медленно, насколько это было возможно.
Лев подвинул морду в мою сторону. Его глаза посмотрели раз, другой, третий – на мои руки, на мои плечи, на мое лицо. Он изучал меня. И тут, ошеломленный и восхищенный, освобождаясь постепенно от страха, я увидел, как в направленном на меня взгляде льва Килиманджаро пробегают вполне понятные мне выражения, выражения вполне человеческие, которые я мог назвать одно за другим: любопытство, добродушие, доброжелательность, великодушие сильной личности.
– Все хорошо, все хорошо, все идет очень хорошо… – напевала Патриция.
Теперь она обращалась уже не к Кингу: песенка была голосом ее созвучия с миром. В этом мире не было ни барьеров, ни перегородок. А благодаря посредничеству Патриции, благодаря ее ходатайству этот мир обещал стать и моим миром тоже. Я обнаруживал с радостью, не сопряженной с ощущением безопасности, что с меня как бы спали чары незапамятного ужаса и такого же древнего непонимания. И что начавшиеся общение и дружба между огромным львом и человеком показывают, что мы живем не во взаимонепроницаемых мирах, что эти миры расположены совсем рядом на единой и бесконечной лестнице живых существ.
Зачарованный и не совсем отдавая себе отчет в своих действиях, я наклонился к царственной львиной морде и прикоснулся, как делала это Патриция, кончиками ногтей к темно-каштановому треугольнику, разделявшему большие золотистые глаза. По гриве Кинга пробежала легкая дрожь. Его тяжелые губы задрожали, растянулись. В приоткрывшейся пасти мягко заблестели ужасные клыки.
– Смотрите, смотрите внимательно, – сказала Патриция, – он вам улыбается.
И как тут было не поверить ей? Разве не слышал я собственными ушами, когда был в овраге, смех Кинга?
– Я выбрала самый лучший момент для вашей встречи, – сказала Патриция. – Он хорошо поел, насытился. (Она похлопала его по мощному брюху.) Сейчас самое жаркое время дня. Здесь много тени. И он счастлив.
Патриция скользнула к нему ближе, между его передними лапами, смешала свои стриженные в кружок волосы с его огромной шевелюрой и сказала:
– Ну вот видите, все не так уж страшно. И не так уж тяжело.
– При условии, что ты рядом.
Стоило мне произнести эти слова, как все во мне и вокруг меня изменилось. Я вышел из состояния транса, куда меня погрузили сначала доведенный до крайности страх, а затем такая радость и где чудо выглядит вполне естественным. А тут я вдруг посмотрел на все другими глазами, так, как я привык смотреть в своем обычном состоянии, и меня поразила невероятность происходящего: саванна, отрезанная от остального мира; деревья, выросшие на скудных почвах и покрытые не листьями, а колючками; и под зонтом из длинных ветвей возлежит на свободе, в своей стихии царь зверей, опаснейший из хищников, а я сижу рядом и глажу ему лоб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21