— Милостивая государыня!—отвечал мне князь.—Я очень благодарю вас за намерение, но если вы хочете возвратить меня от гроба, в который я упасть желаю, то я отвергаю вашу помощь. Лишась возлюбленной моей княжны, я презираем всем светом и самим собою. Я не могу утешаться птицами.
— Возьмите сию в ваши руки,— подхватила я,— она скажет вам вести о Баяне.
Князь вострепетал от радости, схватил сову в свои руки, а я в то мгновение ока возвратила княжне Баяне прежний ее образ.
Не можно изобразить радости сей любящейся четы: они упали к ногам моим, но я не допустила и, открыв им о себе, обнадежила их моим покровительством противу Сарагура. И как в то время родители Баяны уже преселились из света, а народ черемисов покорен россиянами, то брак сих любовников совершен мною. Я возвратила помощию таинственных лекарств здоровье супругов, увядшее от печалей. Соорудила важный талисман для охранения их от чародея Сарагура и, запечатав оный печатью Чернобога, дала им волшебный колокольчик для призвания меня в случае надобности и, уверя в моем дружестве, их оставила.
Боягорд и Баяна жили в совершенном согласии; любовь награждала их беспрестанным веселием и нечувствительною учиняла потерю престолов. Владеть взаимно сёрцами предпочитали они владычеству над целым светом. Чрез три года, к новому укреплению любви своей, дали они жизнь возлюбленной твоей супруге Милане. Рождение ее торжествовано было в сем доме с общею радостью только всех их подданных, ибо Боягорд ни с кем из соседей своих не мог иметь знакомства в рассуждении того, что земля, коею он владел, по просьбе его, для лучшего избежания от могущих случиться беспокойств, превращена от меня с самого возвращения Баяны для всех посторонних людей в вид непроходимой пустыни. Одна только я призвана была от них к сему празднеству; они отдали мне в защищение дочь свою, и я оттого за добродетели родителей не могла отказать дочери. Я одарила ее красотою, разумом и благонравием. Обстоятельства мои меня отозвали.
Уже Милана вступила на четвертый год. Родители ее сидели в саду, прохлаждаясь приятным вечерним воздухом и утешаясь невинными ласками своей дочери. Вдруг при светлом небе ударил гром, и густое черное облачко упало у ног их, которое, вскоре рассыпавшись, представило ужаснутым их взорам лютого Сарагура. Сей чародей, давно уже питающий яд в душе своей за воспрепятствование мною его лютостям, хотел оный изрыгнуть на покровительствуемых мною Боягорда и Баяну; он изыскивал, когда я отлучусь пред престол великого Чернобога для отдания отчета в делах моих, чтоб напасть на них, и то время показалось ему удобнейшим. Он не ведал, до прибытия своего в сад сего дома, что мною сооружен талисман, защищающий родителей Миланы от его варварств. Познав недействие чародейства своего, заскрыпел он зубами от досады, пена брызгала изо рта его, и со сверкающими пламенем глазами говорил:
— Не думайте, враги мои, чтоб без отмщения осталась моя обида, кою для вас терплю я от Добрады; если власть моя уже не простирается до вас, то сильна еще оная для учинения несчастною сей вашей дочери. Мне не можно покуситься ни на жизнь ее, ни на похищение, но тем не меньше учиню ее злосчастною... Какое удовольствие торжествовать над Добрадою и показать ей, что есть часы, в кои я от нее безопасен! Она не может теперь отлучиться из капища Чернобогова... Внимайте, бездельники! Боягорд, лишивший меня Баяны, а ты, Баяна, пренебрегшая честь быть моей наложницею, лишитесь своей единочадной дочери. Она, достигнув двенадцатилетнего возраста, учинится невидимкою. Очарование сие никакою силою не может уничтожиться, разве влюбится в нее молодой мужчина, который должен быть пригож, добродетелен и неустрашим. Сие потому невозможно, что в невидимку влюбиться нельзя, а притом и выполнение моего талисмана, который погребется в моем желудке, в подробностях состоит в том, чтоб сей влюбившийся в нее мужчина любил ее страстно и отрекся, вечно любя, не видать и чтоб опытами доказал, что на сих условиях ее любит. Видите ль вы, что я вам приготовил? Вы не будете утешаться зрением на свою милую дочь, а она не получит мужа; гнусный род ваш пресечется, и Милана не будет иметь утешения в обхождении с людьми, ибо, хотя голос ее и будет слышан, но всяк станет убегать ее с ужасом, считая за привидение.
Сказав сие, бросился он к Милане, вырвал несколько волос из ее головы и, пробормотав некоторые чародейные слова, оные проглотил. Соверша сие, явил он на лице своем варварское удовольствие, захохотал громко и, обратясь в великого черного крылатого змия, скрылся от глаз их.
Боягорд и его супруга, пришед в себя от ужаса, в который повегло их присутствие чародея, схватили дочь свою, омывали лицо ее слезами и в печали своей чаяли, что уже се лишились и не видят. Они призывали меня в волшебный колокольчик бесплодно, ибо я не могла к ним отлучиться, потому что мне достался жребий отправлять годовой чин жрицы Чернобоговой. Сия неудача их еще больше огорчила; они чаяли, что меня уже нет на свете и что уже некому будет помочь дочери их от очарования. Год протек в беспрестанных сетованиях, и я, сложив мою должность, нечаянно к ним предстала. Надлежит ведать, что мы, волшебницы, во время служения в жрицах Черно-Гюговых не имеем ни о чем сведения, как то бывает в прочем. Князь и княгиня с пролитием слез открыли мнесвоем несчастии. С торопливостию спросил я их, не оторвал ли чародей волосов с Миланы, и узнав, что он то сделал и проглотил сии волосы, пришла сама в огорчение.
— Участь дочери вашей, о друзья мои,— сказала я,— Совершилась; я не могу ей помочь от очарования, понеже чародей сооружил талисман внутри собственного своего тела. Все другие очарования могли бы разрушиться моим знанием, но сие неудобно затем, что я не могу умертвить Сарагура и вынуть из желудка его талисман; книга судеб и промысл богов то мне воспрещают. Итак, все слова заклинания его должны выполниться. Хотя трудно сыскать на свете мужчину, который был бы способен к разрушению толь редкого злобы изобретения, но вы не отчаивайтесь: защита моя, которую обещала я Милане, может быть, учинит ее счастливейшею женщиною. Впрочем, приготовьте себя ко всему, чем угрожал вам Сарагур.
Боягорд и Баяна пролили слезы, и печаль их возобновилась, когда узнали, что я не могу избавить дочь их от долженствующего случиться очарования, но советы мои и обещания несколько их утешили. Я взяла на себя труд воспитывать Милану и научать ее во всех нужных знаниях, украся притом лицо ее и сердце лучшими приятностями и истребя из души ее все корни страстей, противящихся добродетели. Между тем не могла я беспрестанно жить в сем доме у моих друзей; стремление на помощь к несчастным, кои призывали меня во все части света, почасту отлучали меня на долгое время.
В одну из сих отлучек настал роковой час для Мпланы: ей совершилось двенадцать лет, и она, сидя между своих родителей, учинилась невидимою. Хотя они приготовлены к тому были, хотя могли они говорить со своею дочерью, но тем не меньше поражены были сим жалостным состоянием Миланы, а особливо княгиня, имевшая чувствительную душу и нежное сердце, впала в грусть, поспешно пресекшую дни ее.
Боягорд не мог пережить потерю любезнейшей своей супруги и вскоре последовал за нею во гроб. Милана осталась сиротою, и я не могла уже отказать ей в просьбе, чтоб заступить место ее родителей; я оставила мой остров и жила беспрестанно с нею в сем замке; чтоб учинить состояние Миланы сноснее, превратила я всех подданных ее в таких же невидимых, как и она сама; для того, впрочем, сносила бы она беспрестанные досады, призывая людей, кои бы, не видя ее, пугаясь ее голоса, от нее убегали; я всех их удалила в другие селения, где, открыв им о их состоянии, приуготовила всех, как им между собою обходиться и отправлять общественные труды, запретя притом без дозволения моего не вступать ни ногою в те места, где будет княжна их, что и соблюдали они до сего дня. Между тем, оставляя иногда княжну, не пропускала я искать мужчины, способного разрушить очарование и достойного владеть ею. Выбор мой пал на вас, любезный Громобой. Примечая все ваши действия, узнала я нежность вашего сердца, ваш разум, ваши добродетели и геройскую смелость. С того времени сберегала я вас от многих опасностей, в кои отважность ваша и любовь к славе подвергала вас в войнах с римлянами и греками. В последнее поражение, кое учинил нечаянно вероломный певцинский князь Курес, напав на возвращающихся вас в свое отечество, причем погиб благодетель ваш и государь Святослав Игоревич, я защитила тебя, Громобой, от неминуемой смерти... Вспомнишь ли, когда переломилась в руках твоих сабля; кто, думаешь, подал тебе новое оружие, коим ты удержал поражение остальных войск и привел оные в Киев? В воинском жару ты сего не приметил и думал, что получил от твоего оруженосца, который тогда был уже убит; вместо того я была то.
Громобой остановил повествование, чтоб принести волшебнице благодарность за сие благодеяние, но оная говорила:
— Вы обязаны за то своей Милане, ибо для нее вы сбережены мною.
Громобой поцеловал свою супругу, а Добрада продолжала:
— Готовя вас к моему намерению, вложила я в вас таинственно омерзение к войне и к светской жизни, советовала, присутствуя невидимо при ваших рассуждениях, оставить службу и, невзирая на цветущие ваши лета, удалиться в сии клязмские дальние ваши деревни. Вы повиновались мне, и с того времени начала я трудиться совершить ваше счастье. Время казалось мне к тому удобно, ибо сердце ваше, упражнявшееся дотоле в одной лишь храбрости, готовилось дать дань природе: оно уже чувствовало, что в праздности и уединении должно оно любить. Сия причина наполнила дни ваши скукою и отвращением к обыкновенным вашим упражнениям. Ни прогулки, ни прелести неукрашенной природы, коими вы дотоле восхищались, не могли удовлетворить желаниям нашего сердца, желающего любить. Но как определение судеб, конечно, участвует в браках, то вы не могли полюбить, кроме Миланы, и для того искали того, чего сами не ведали.
Надлежит теперь обратиться к Милане. Она, с своей стороны, ожидала избавления своего в счастливых дарованиях своего любовника; оный тем меньше казался ей возможным в естестве, чем страннее были требования чародейского талисмана. Мне следовало узнать, согласен ли выбор мой с желаниями ее сердца и найдут ли глаза ее в твоих те на нее действия, коих я ожидала. На сей конец говорила я ей:
— Любезная дочь! Ты знаешь, какое приемлю я участие в судьбе твоей: мне хочется сыскать тебе освободителя, который бы составил благополучие твоих дней предыдущих. Я не пропускала во всех частях света выбирать способнейшего к разрушению твоего очарования и достойнейшего владеть тобою, но по сих пор не была счастлива. Ныне уведала я, что приехал в здешние края обитать бывший военачальник Святослава, великого князя русского,— Громобой он называется. Я его видела, но хочу, чтоб и ты посмотрела его и сказала мне, годится ли он в твои избавители. Мы можем видеть его всякий день, потому что он имеет дом очень отсюда близко и обыкновенно под вечер прогуливается в рощицах на сей стороне реки Клязьмы. Хочешь ли, ныне же начнем мы опыт?
Милана застыдилась от сего предложения, ибо на одну меня только не действовало ее очарование, и я могла ее видеть явственно; однако ж Милана согласилась прогуляться вне своего владения. Я перенесла ее к вашему дому; мы целый день ходили по вашим следам; я видела, с каким прилежанием рассматривала она и малейшие ваши движения. На вопрос мой, каков тебе кажется Громобой, ответствовала она с великим смятением и закрасневши, хотя равнодушно, но я знала, что произвели вы в ее сердце. Мне за лучшее казалось оставить ей свободу плениться вами совершенно, и для того дала ей кольцо, сказав:
— Дочь моя! Я должна отлучиться на несколько по моему званию; между тем хочу, чтоб вы лучше рассмотрели Громобоя, и для того позволяю вам видеть его, когда вы захотите; сие кольцо будет служить к тому, и, положа оное в рот, вы очутитесь в мгновение ока там, где желаете. По возвращении моем я должна узнать от вас, надлежит ли мне подкреплять его к разрушению талисмана, ибо я никогда не начну сего, не услышав от вас, что Громобой вам мил.
Выговорив сие, простилась я с ней под видом моего отъезда и тайно примечала все ее действия.
— Ты, любезная дочь, теперь уже на меня не осердишься,— продолжала Добрада, взглянув на Милан} когда я открываю твоему супругу то, что ты, может быть, потаила бы до утра. Я знаю сердца женщин, они неохотно открывают слабости свои мужчинам и жестоко наказывают тех дерзновенных, кои осмеливаются сказать, сто оное приметили они хотят казать, что равнодушно сносят, когда в них влюбляются, и снисхождение, они оказывают своим почитателям, не должно считаться как только за особливую милость, а не за тот вихрь, который их влечет к достоинствам мужчины
Милана рассмеялась, и Громобой не мог удержаться, чтоб не принесть пламенную жертву ее толь прелестно смеющимся губам.
— Первое, что учинила Милана, говорила волшебница,— сочтя себя наедине, был вздох.
— Боги,— сказала она,— на то ль создали вы сего мужчину толь прелестным, чтоб я не имела надежды быть от него любима! О Добрада! Зачем ты мне его показала Сие затем только было, чтоб я вечно лишилась моего покоя. Может ли он полюбить меня? Что найдет он при влекательного в особе, кою не в состоянии рассмотреть глаза его? Должно ли мне быть толь слабой, чтоб самой открыть его победу? Но поверит ли он моим словам, кои должен считать привидением? Ах, Громобой! Я навсегда останусь невидимою, ибо ты мною не пленишься, а впрочем, для всех на свете пусть буду я очарованное чудовице... Одно только утешение мое взирать на тебя, и я сего не оставлю.
Она положила в рот кольцо и перенеслась в твое жилище. Словом, я не хочу распространять, с того вречени сделалась она тень твоя. Она сочинила песню, соторую ты слышал, и, пропевая оную, всегда проливала слезы. Я видела, то мне медлить не для чего почему старалась я привести тебя в сие жилище, чтоб тем удобнее напасть на твое сердце. Я сама обратилась серною, чтоб заманить в глубину леса собак твоих, и, заведши их, далеко оставила. Посланные твои для отыскания сих охотники заведены также не туда, куда им хотелось ехать, л они странствовали по разным деревням до нынешнего дня, в который возвратились в твой дом, чтоб узнать радость, что ты жив и счастлив.
Когда ты скучил дожидаться своих охотник хотел возвратиться домой, я взяла труд проводя за повод твою лошадь. Хотя ты ехал только по прекрасным возделанным полям, лугам и увеселительным рощам, но прежнее обволховование, кое сделано мною по просьбе твоего тестя, казало тебе, что ты в непроходимой пустыне, но завтра на сих местах и в окрестностях увидишь ты только многонародные жилища твоих подданных. Я перерезала повод, когда ты сошел с коня своего, и, стегнув оного, принудила вбежать на двор, у коего ты тогда находился, ибо шел ты по предместью сего замка. Площадь оного показалась тебе поляною, а водомет и дерновая софа были меньшие ворота в замок и лавка караульного. Когда вы сели, я присутствовала вашим мыслям и старалась влияниями моими привести оные в то нежное расположение чувств, в коем потребно только малое во оные ударение, чтоб природа готова была воспламенить вас любовью. Сие не должно быть никому удивительно, что вы, услыша голос нечаянно вышедшей и запевшей тут, не видя вас, Миланы, влюбились страстно, сами в кого не зная. Природа человеческая расположена любить и искать любви; вы оной не знали, но сердце ваше ее искало, и согласные звоны голоса женщины припомянули душе вашей, что оная только счастье ее составляет; всякое согласие нам нравится, почему и родилось в вас предрассуждение, что женщина, толь хорошо поющая, может пленять и кроме своего голоса. Узнать притом, что она и несчастлива, было другое побуждение получить к ней привязанность, ибо мужчина чает всегда иметь долг помогать нежному полу. Впрочем, я, с моей стороны, толь удачно управляла всеми стечениями обстоятельств, что вы расстались со своею невидимкою влюблены до крайности, так что согласились любить ее вечно, не видя, и тем выполнили часть чародеева условия.
По удалении Миланы показалась я ей, открыла, что любовь ее к вам мне известна, запретила ей говорить с вами и приступила к опытам, или, лучше сказать, к усилению вашей страсти. Я была тот невольник, который вам прислуживал. Ведая, что препятствия умножают страсть, старалась я вам во оной противоречить и уверять вас, что вы влюбились в мечту, но чтоб вы в самом деле не вспали на мои рассуждения, то показала я вам портрет Миланин. Сие был уже труд предчувствования души вашей, что вы в оный влюбились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25