Но только номер. И, как бы между прочим, заметил:
– Подробности о дислокации у меня записаны в Москве, но я не успел сделать географическую привязку. Вернусь – сделаю.
Выбросив этот разговор из головы, я больше не думал ни о картах, ни о том, что атомные авиабазы в Советском Союзе относились к первоочередным целям американских бомбардировщиков. Но тем более неожиданный повод для раздумий возник, когда я возвратился в Москву.
– Тебе удалось получить секретные сведения! – услышал я вдруг похвалу от моих американских коллег.
После настойчивых расспросов стало ясно, что за этим крылось. Вскоре после моей беседы с генералом его посетил американский офицер. Не их военно-воздушный атташе в Стокгольме, а кто-то другой. Я даже узнал, когда состоялась эта встреча. Генерал рассказал о нашем разговоре и выболтал «гостю» номер нового соединения бомбардировщиков.
В результате детальный доклад с указанием моего и генерала имен был отправлен из Стокгольма в американский разведывательный центр в Висбадене, а оттуда в московское посольство США, где задачей их военных стало получение уже полной информации. Другими словами, им было нужно место дислокации. Существование соединения оказалось для них не меньшей новостью, чем для меня. Вскоре они узнали название этого места, оно находилось где-то между Москвой и Архангельском. И я зрительно представил, как появляется новый круг на карте целей. Признаюсь, какая-то тень неудовольствия промелькнула в тот момент в моем сознании.
Было интересно, как отреагирует генерал, если узнает, что его имя циркулировало по отделам американской разведки. «В следующий мой приезд ему придется узнать», – решил я. И заранее радовался, предвкушая эту нелицеприятную встречу.
Она наступила, но по прошествии некоторого времени. Разумеется, генерал ни о чем не подозревал. Мы поздоровались и болтали довольно долго, прежде чем я нанес удар:
– У меня к тебе вопрос, который может показаться странным. Надеюсь, ты не обидишься?
Он выглядел удивленным.
– Был ли у тебя в гостях такого-то числа (тут я назвал точную дату) американский офицер? Не военно-воздушный атташе, а… другой?
Он, конечно, не помнил, но быстро узнал, позвонив секретарю.
– Был.
– Признаюсь, я никогда его не встречал. Но хочешь, перескажу сейчас, что ты говорил ему в тот раз?
Он был само непонимание.
– Ты говорил, что я побывал в Стокгольме и доложил о неизвестном прежде советском соединении бомбардировщиков. Ты даже назвал номер соединения и отметил, что я не помню места, но что оно записано в моих бумагах в Москве.
– Ради бога… где ты узнал об этом?
– В Москве, – ответил я после драматической паузы.
– Но… как? – Он побелел от гнева. – Это какая-то чертовщина! Я дал ему сведения доверительно, абсолютно не предполагая, что мое имя будет где-нибудь фигурировать! Проклятый американец…
– Доклад на манер великих держав, – пояснил я. – Там нет того, что мы вкладываем в понятие «доверенное лицо». Там не признается ни анонимность, ни доверительность.
Глава 15
Довольно острый этап московской жизни, названный Веннерстремом периодом «поисков атомных целей», после поездки в Сибирь приблизился к своему завершению. Пребывание внутри «железного занавеса» привело его к решению новых задач, сообразных с более спокойным отрезком времени, который был окрещен «ракетным». Хотя охотнее Стиг назвал бы его эпистолярным периодом, поскольку методы работы изменились. Кто-то, стоящий выше Петра Павловича, решил, что агент сам должен теперь писать отчеты и вести все необходимые записи.
– Почему? – допытывался швед.
– В работе с тобой мы входим в нюансы настолько тонкие, что хотели бы все, что ты говоришь, иметь перед глазами, чтобы сравнивать и обсуждать, – обтекаемо отвечали «хозяева».
Вначале Стиг был настроен скептически, тем более что писать отчеты ему предложили на английском. С его точки зрения выглядело так, словно Петр Павлович ведет дело к тому, чтобы в будущем перепоручить агента Сергею.
На практике же все оказалось наоборот: на встречи почти всегда являлся он, а не Сергей. И швед, в конце концов, поверил объяснениям. Особенно когда Петр стал приходить с магнитофоном, чтобы записать дополнительные комментарии к тем письменным донесениям, которые уже были представлены.
В работе с «целями бомбардировок» все казалось очевидным и конкретным. Теперь же задачи стали более расплывчатыми. Результат в большой степени зависел от способности Веннерстрема составлять и формулировать свое мнение. Советская разведка хотела знать, как много известно американцам о развитии русского ракетостроения и как они оценивают его перспективы. Стиг писал очень подробные письменные донесения, стараясь предварить любые вопросы и тщательно обосновывая все свои выводы и предложения. Резюме вырисовывалось весьма примечательное: выходило, что американцы знали все самое существенное и все совершенно правильно оценивали. Похоже, их каналы действовали исправно и регулярно.
«Советский Союз, по мнению американцев, изрядно отстает в военном отношении. Самолеты США значительно превосходят в технике. Конечно, русские строят свои стратегические бомбардировщики, но делают это хуже и медленнее. Они больше работают на будущее, все вкладывая в стратегическое ракетное оружие с ядерным зарядом. Стремятся догнать США и, таким образом, создать желаемый баланс сил. Ракетная техника давно стала традиционной русской специализацией. Кроме того, у них есть все, чего достигли немцы во второй мировой войне. Так что предпосылки очень благоприятные: ядерный заряд русские могут создать быстрее, чем сами ракеты. Исследовательская работа в целом займет не больше десяти лет».
Вот в такой примерно краткой форме можно изложить содержание около десяти письменных донесений Веннерстрема. Насколько они соответствовали докладам других источников, об этом он мог только догадываться.
Американцы в те дни хорошо осознавали свое военное превосходство. Звучали агрессивные высказывания «ястребов» среди военных и дипломатов – все это производило на меня грустное впечатление. Так обстояли дела не только в Москве, но и в Стокгольме, Хельсинки, Париже, Висбадене, который я однажды посетил, и на Ривьере, где я проводил отпуск.
– Нам следует нанести удар первыми, чтобы не было слишком поздно! Превентивная война всегда предпочтительней…
Было невесело, а иногда даже и страшно, когда я слышал высказывания такого рода от лиц, занимающих высокие и ответственные посты. Мне виделось, как «ястребы» завоевывают положение, как их настроения претворяются в действия: преувеличенная травля коммунистов и других инакомыслящих, преувеличенное восхваление «свободного мира» во главе с борцом за демократию – США.
Несмотря на то, что я ценил американских коллег в личном плане, моя оценка действий их государства стала падать. Трудно, пожалуй, даже невозможно было смотреть на Советский Союз как на пугало, хотя мои представления шведского офицера в течение десятилетий исходили из похожих позиций, и я помнил все военные игры и учения. Пусть даже кто-то и упрекнул бы, что я «переориентировался» в результате постоянного общения с Петром Павловичем. Пусть даже так, этот упрек еще можно было принять, но признать, что угроза исходила от Советского Союза, я никак не мог – это было бы ложью.
Незадолго до описываемых событий в американском посольстве в Москве появился новый военно-воздушный атташе – полковник Фрэнк Б. Джеймс. Весьма дипломатичный и корректный, он в паре со своей элегантной женой очень оживил общественную жизнь дипкорпуса. И если и выглядел молчаливым, «трудным» с моей точки зрения, то это, скорее всего, объяснялось его благоразумием и рассудительностью, что особенно подчеркивали некоторые его комментарии, один из которых мне запомнился:
– Слишком много болтают и пишут о третьей мировой войне. И делают это безрассудным и рискованным способом. Нет ни одного ответственного политика, который хотел бы войны. Она может возникнуть только из-за предвзятых, досадно неправильных оценок намерений противника. Такой предвзятости и должны препятствовать разведывательные службы обеих сторон.
Я запомнил эти слова потому, что спустя некоторое время услышал почти то же самое от Петра Павловича. Мы тогда уже перешли к новому этапу наших отношений, который правильнее всего было бы назвать периодом «рассуждений». Он начался, когда Петр Павлович прямо подтвердил, что американские оценки оказались объективными.
– Нам предстоит длительная «холодная война», – резюмировал он и назвал десятилетний срок вполне реальной цифрой.
– Мир во всем мире, – он впервые употребил этот пропагандистский термин, – обречен находиться в опасности. И не будет гарантированным, пока не возникнет баланс сил между США и Советским Союзом.
Я подумал о тех миллиардах, которых будет стоить новая гонка ракетного и атомного вооружения. А также о том, что после достижения этого пресловутого баланса новое оружие никогда не будет использовано. Какая невероятная бессмысленность!
А Петр Павлович продолжал свои рассуждения: – Бомбардировщики США находятся в такой высокой степени готовности, что мы постоянно живем под угрозой «нажатия кнопки». Любая ошибка в политической оценке с нашей стороны может немедленно привести к катастрофе. Жутко даже думать, что в такой ситуации недостаточно эффективная разведка может стать причиной конфликта. Понимая это, я должен организовывать и продумывать каждый шаг. Необходимо иметь здравомыслящих людей на всех уровнях любого стратегически и политически важного места.
На посту военного атташе в Москве полагалось находиться не больше трех лет. Конечно, не стоило и надеяться, что это правило изменят ради меня. Трехлетняя командировка приближалась к концу, и это беспокоило Петра: он не хотел расставаться, всячески доказывая, что будет нуждаться во мне и после ее окончания. Аргументировал он это тем, что разведка и шпионаж приобрели главенствующую роль в «холодной войне» и являются важнейшим фактором сохранения мира.
Конечно, он был прав. Я думал точно так же. Но беспокоился он напрасно. У меня не возникало мысли выйти из игры: я был слишком захвачен большим международным спектаклем и своим местом за его кулисами, чтобы уступить это место кому-либо другому. Хотя из осторожности и не говорил ничего подобного. Кроме того, я впервые увидел что-то похожее на моральное оправдание моей скрытой от окружения роли.
Находились «проницательные» люди, которые после судебного процесса 1963–1964 годов характеризовали мою метаморфозу термином «промывка мозгов», который можно толковать по-разному. Однако любое толкование выглядит поверхностно по сравнению с точным анализом Петра Павловича, видевшего и знавшего мою роль изнутри. «Проницательные» же люди со своим, вероятно, проамериканским напором именно в «промывке мозгов» усматривали единственно возможное объяснение, почему человек моего происхождения и жизненного пути решил занять в «холодной войне» позицию против США.
Наверно, в то время мой выбор выглядел странным. Но я всегда был против того, чтобы находить непонятному слишком простые и хлесткие объяснения… Сам я не могу оценивать все так однозначно. Полагал и полагаю, что принадлежу к тем немногим, кто действительно мог видеть обе стороны медали. Короче говоря, мне было ясно, как думали и действовали антиподы. И сравнение тут было далеко не в пользу США.
Мою работу в Москве Стокгольм находил удовлетворительной. 1 июня 1951 года мне было присвоено звание полковника. Неожиданно, но приятно: значит, я восстановил кое-что из утраченного престижа. Вырисовывалась довольно ясная перспектива: идти по линии службы в атташате.
Но присвоение звания, к сожалению, устанавливало и четкий предел в дальнейшем продвижении: пенсионный возраст начинался с пятидесяти пяти лет. Этот факт не мог не повлиять на мои действия за «железным занавесом». Оставалось еще лет десять, но мысли уже занимал неизбежный вопрос: что делать после? Иногда, когда Петр утомлял меня своими рассуждениями, я снова возвращался к этому. Неудивительно, что в конце концов мне в голову пришла идея, которая теперь выглядит поистине ужасной.
«Почему не воспользоваться ситуацией? – думал я. – Избежать всей этой путаницы с фирмами и предпринимателями при получении будущей работы и решить проблему занятости уже теперь. Разве это не реально?» Мое положение было достаточно прочным, чтобы получить примерно то, чего я хотел. Особенно после присвоения звания полковника, которое Петр Павлович, имея в виду возможности контактов, воспринял как большой шаг вперед.
Я знал, что в советской разведке существовала особая форма службы по контракту. Сергей как-то говорил, что он на особой службе, которая дает право на пенсию.
Мне тоже захотелось заключить такой контракт – с условием в отношении пенсии. Моя фантазия разыгралась. В будущем можно было бы осесть в каком-нибудь удобном месте в Европе. Вспоминать всю свою напряженную жизнь, состоявшую из ярких, а порой и весьма рискованных событий – в конце концов, разве я не заслужил спокойную, обеспеченную старость?
Сейчас я пишу эти строки с острым чувством нереальности. Кажется, что не о себе, а совсем о другом человеке. Как я мог оказаться до такой степени захваченным шпионской горячкой? Пусть даже перипетии «холодной войны» и внушали мне чувство морального оправдания! В последние годы я много раз спрашивал себя, был ли тогда действительно в полном умственном здравии? Не это ли «проницательные» люди называли «промывкой мозгов»? Обладал ли Петр Павлович разновидностью какого-то гипнотического влияния на меня? Вообще, что со мной происходило?
Нет никакого смысла рассуждать о том, чего уже не изменишь… Я подписал контракт, который и определял мои действия вплоть до горького конца.
По мере того как шло время, росло и мое чувство ответственности по отношению к организации, которой я принадлежал. Это легко понять. Я утратил ответственность по отношению к своей стране и своему роду войск. Я утратил ответственность по отношению к своей семье: глава семьи не должен подвергать себя и ее такому риску. В духовном мире человека образуется брешь, когда он растрачивает моральные ценности. Теперь у меня оставалась только одна ответственность. Вернее, неизбежность…
Накануне подписания контракта пришло письмо из Стокгольма. Его содержание стало для меня сенсацией: я должен был занять пост военно-воздушного атташе в Вашингтоне. Это означало полнейший переворот в моих личных планах. Что же касается Петра Павловича – он достиг исполнения своей мечты. Моя роль в Москве, как он резюмировал, была фактически сыграна. Настало время для работы за рубежом. И что могло быть лучше?..
Я помню почти каждую минуту того дня, когда подписал контракт. Большей частью из-за того, что пережил массу неприятностей. К тому времени я жил в отдельном особняке. Шведское посольство получило в свое распоряжение новое помещение на Садовой, и при распределении жилья особняк достался мне.
Как я уже писал, итальянский посол обещал продать мне свой старый автомобиль. Теперь я стал владельцем допотопного «бьюика». В то необычно холодное и снежное утро он стоял во дворе. До встречи с Петром Павловичем оставалось три часа, и у меня не было других дел, кроме как поехать в шведское посольство. Там мне должны были обслужить и помыть машину.
Даже в условиях русской зимы я научился запускать двигатель после того, как машина простояла ночь на морозе. Во-первых, брезент или войлок на капот, во-вторых, паяльную лампу на двигатель. Лампы были специально сконструированы, чтобы давать достаточно тепла. Кроме того, они были дешевыми. Но в то утро определенно ничего не помогало. Двигатель не хотел запускаться.
Я обратился за помощью к милиционеру, который стоял на посту перед нашим домом, потому что в двух подъездах жили дипломаты. Он помог мне толкнуть автомобиль. И сам он, и несколько собравшихся вокруг пешеходов были очень благожелательны, что вообще характерно для простых людей. Когда двигатель запустился, один из них крикнул мне вслед:
– Купи русскую машину и не будешь иметь проблем!
В определенной степени он был прав. Русские автомобили действительно необычайно прочны и удобны в зимних условиях.
Я развернулся на широкой Садовой и остановился у аптеки купить какую-то мелочь. Запарковался очень глупо, позади грузовика, стоявшего на подъеме. Выйдя из аптеки, я увидел, что грузовик сполз по обледеневшей дороге, воткнулся в перед моей машины и разбил ей фару. Двое русских стояли рядом, готовые чуть ли не заплакать.
– Дорогой, только не зови милицию! У меня талон без проколов, – взмолился один из них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Подробности о дислокации у меня записаны в Москве, но я не успел сделать географическую привязку. Вернусь – сделаю.
Выбросив этот разговор из головы, я больше не думал ни о картах, ни о том, что атомные авиабазы в Советском Союзе относились к первоочередным целям американских бомбардировщиков. Но тем более неожиданный повод для раздумий возник, когда я возвратился в Москву.
– Тебе удалось получить секретные сведения! – услышал я вдруг похвалу от моих американских коллег.
После настойчивых расспросов стало ясно, что за этим крылось. Вскоре после моей беседы с генералом его посетил американский офицер. Не их военно-воздушный атташе в Стокгольме, а кто-то другой. Я даже узнал, когда состоялась эта встреча. Генерал рассказал о нашем разговоре и выболтал «гостю» номер нового соединения бомбардировщиков.
В результате детальный доклад с указанием моего и генерала имен был отправлен из Стокгольма в американский разведывательный центр в Висбадене, а оттуда в московское посольство США, где задачей их военных стало получение уже полной информации. Другими словами, им было нужно место дислокации. Существование соединения оказалось для них не меньшей новостью, чем для меня. Вскоре они узнали название этого места, оно находилось где-то между Москвой и Архангельском. И я зрительно представил, как появляется новый круг на карте целей. Признаюсь, какая-то тень неудовольствия промелькнула в тот момент в моем сознании.
Было интересно, как отреагирует генерал, если узнает, что его имя циркулировало по отделам американской разведки. «В следующий мой приезд ему придется узнать», – решил я. И заранее радовался, предвкушая эту нелицеприятную встречу.
Она наступила, но по прошествии некоторого времени. Разумеется, генерал ни о чем не подозревал. Мы поздоровались и болтали довольно долго, прежде чем я нанес удар:
– У меня к тебе вопрос, который может показаться странным. Надеюсь, ты не обидишься?
Он выглядел удивленным.
– Был ли у тебя в гостях такого-то числа (тут я назвал точную дату) американский офицер? Не военно-воздушный атташе, а… другой?
Он, конечно, не помнил, но быстро узнал, позвонив секретарю.
– Был.
– Признаюсь, я никогда его не встречал. Но хочешь, перескажу сейчас, что ты говорил ему в тот раз?
Он был само непонимание.
– Ты говорил, что я побывал в Стокгольме и доложил о неизвестном прежде советском соединении бомбардировщиков. Ты даже назвал номер соединения и отметил, что я не помню места, но что оно записано в моих бумагах в Москве.
– Ради бога… где ты узнал об этом?
– В Москве, – ответил я после драматической паузы.
– Но… как? – Он побелел от гнева. – Это какая-то чертовщина! Я дал ему сведения доверительно, абсолютно не предполагая, что мое имя будет где-нибудь фигурировать! Проклятый американец…
– Доклад на манер великих держав, – пояснил я. – Там нет того, что мы вкладываем в понятие «доверенное лицо». Там не признается ни анонимность, ни доверительность.
Глава 15
Довольно острый этап московской жизни, названный Веннерстремом периодом «поисков атомных целей», после поездки в Сибирь приблизился к своему завершению. Пребывание внутри «железного занавеса» привело его к решению новых задач, сообразных с более спокойным отрезком времени, который был окрещен «ракетным». Хотя охотнее Стиг назвал бы его эпистолярным периодом, поскольку методы работы изменились. Кто-то, стоящий выше Петра Павловича, решил, что агент сам должен теперь писать отчеты и вести все необходимые записи.
– Почему? – допытывался швед.
– В работе с тобой мы входим в нюансы настолько тонкие, что хотели бы все, что ты говоришь, иметь перед глазами, чтобы сравнивать и обсуждать, – обтекаемо отвечали «хозяева».
Вначале Стиг был настроен скептически, тем более что писать отчеты ему предложили на английском. С его точки зрения выглядело так, словно Петр Павлович ведет дело к тому, чтобы в будущем перепоручить агента Сергею.
На практике же все оказалось наоборот: на встречи почти всегда являлся он, а не Сергей. И швед, в конце концов, поверил объяснениям. Особенно когда Петр стал приходить с магнитофоном, чтобы записать дополнительные комментарии к тем письменным донесениям, которые уже были представлены.
В работе с «целями бомбардировок» все казалось очевидным и конкретным. Теперь же задачи стали более расплывчатыми. Результат в большой степени зависел от способности Веннерстрема составлять и формулировать свое мнение. Советская разведка хотела знать, как много известно американцам о развитии русского ракетостроения и как они оценивают его перспективы. Стиг писал очень подробные письменные донесения, стараясь предварить любые вопросы и тщательно обосновывая все свои выводы и предложения. Резюме вырисовывалось весьма примечательное: выходило, что американцы знали все самое существенное и все совершенно правильно оценивали. Похоже, их каналы действовали исправно и регулярно.
«Советский Союз, по мнению американцев, изрядно отстает в военном отношении. Самолеты США значительно превосходят в технике. Конечно, русские строят свои стратегические бомбардировщики, но делают это хуже и медленнее. Они больше работают на будущее, все вкладывая в стратегическое ракетное оружие с ядерным зарядом. Стремятся догнать США и, таким образом, создать желаемый баланс сил. Ракетная техника давно стала традиционной русской специализацией. Кроме того, у них есть все, чего достигли немцы во второй мировой войне. Так что предпосылки очень благоприятные: ядерный заряд русские могут создать быстрее, чем сами ракеты. Исследовательская работа в целом займет не больше десяти лет».
Вот в такой примерно краткой форме можно изложить содержание около десяти письменных донесений Веннерстрема. Насколько они соответствовали докладам других источников, об этом он мог только догадываться.
Американцы в те дни хорошо осознавали свое военное превосходство. Звучали агрессивные высказывания «ястребов» среди военных и дипломатов – все это производило на меня грустное впечатление. Так обстояли дела не только в Москве, но и в Стокгольме, Хельсинки, Париже, Висбадене, который я однажды посетил, и на Ривьере, где я проводил отпуск.
– Нам следует нанести удар первыми, чтобы не было слишком поздно! Превентивная война всегда предпочтительней…
Было невесело, а иногда даже и страшно, когда я слышал высказывания такого рода от лиц, занимающих высокие и ответственные посты. Мне виделось, как «ястребы» завоевывают положение, как их настроения претворяются в действия: преувеличенная травля коммунистов и других инакомыслящих, преувеличенное восхваление «свободного мира» во главе с борцом за демократию – США.
Несмотря на то, что я ценил американских коллег в личном плане, моя оценка действий их государства стала падать. Трудно, пожалуй, даже невозможно было смотреть на Советский Союз как на пугало, хотя мои представления шведского офицера в течение десятилетий исходили из похожих позиций, и я помнил все военные игры и учения. Пусть даже кто-то и упрекнул бы, что я «переориентировался» в результате постоянного общения с Петром Павловичем. Пусть даже так, этот упрек еще можно было принять, но признать, что угроза исходила от Советского Союза, я никак не мог – это было бы ложью.
Незадолго до описываемых событий в американском посольстве в Москве появился новый военно-воздушный атташе – полковник Фрэнк Б. Джеймс. Весьма дипломатичный и корректный, он в паре со своей элегантной женой очень оживил общественную жизнь дипкорпуса. И если и выглядел молчаливым, «трудным» с моей точки зрения, то это, скорее всего, объяснялось его благоразумием и рассудительностью, что особенно подчеркивали некоторые его комментарии, один из которых мне запомнился:
– Слишком много болтают и пишут о третьей мировой войне. И делают это безрассудным и рискованным способом. Нет ни одного ответственного политика, который хотел бы войны. Она может возникнуть только из-за предвзятых, досадно неправильных оценок намерений противника. Такой предвзятости и должны препятствовать разведывательные службы обеих сторон.
Я запомнил эти слова потому, что спустя некоторое время услышал почти то же самое от Петра Павловича. Мы тогда уже перешли к новому этапу наших отношений, который правильнее всего было бы назвать периодом «рассуждений». Он начался, когда Петр Павлович прямо подтвердил, что американские оценки оказались объективными.
– Нам предстоит длительная «холодная война», – резюмировал он и назвал десятилетний срок вполне реальной цифрой.
– Мир во всем мире, – он впервые употребил этот пропагандистский термин, – обречен находиться в опасности. И не будет гарантированным, пока не возникнет баланс сил между США и Советским Союзом.
Я подумал о тех миллиардах, которых будет стоить новая гонка ракетного и атомного вооружения. А также о том, что после достижения этого пресловутого баланса новое оружие никогда не будет использовано. Какая невероятная бессмысленность!
А Петр Павлович продолжал свои рассуждения: – Бомбардировщики США находятся в такой высокой степени готовности, что мы постоянно живем под угрозой «нажатия кнопки». Любая ошибка в политической оценке с нашей стороны может немедленно привести к катастрофе. Жутко даже думать, что в такой ситуации недостаточно эффективная разведка может стать причиной конфликта. Понимая это, я должен организовывать и продумывать каждый шаг. Необходимо иметь здравомыслящих людей на всех уровнях любого стратегически и политически важного места.
На посту военного атташе в Москве полагалось находиться не больше трех лет. Конечно, не стоило и надеяться, что это правило изменят ради меня. Трехлетняя командировка приближалась к концу, и это беспокоило Петра: он не хотел расставаться, всячески доказывая, что будет нуждаться во мне и после ее окончания. Аргументировал он это тем, что разведка и шпионаж приобрели главенствующую роль в «холодной войне» и являются важнейшим фактором сохранения мира.
Конечно, он был прав. Я думал точно так же. Но беспокоился он напрасно. У меня не возникало мысли выйти из игры: я был слишком захвачен большим международным спектаклем и своим местом за его кулисами, чтобы уступить это место кому-либо другому. Хотя из осторожности и не говорил ничего подобного. Кроме того, я впервые увидел что-то похожее на моральное оправдание моей скрытой от окружения роли.
Находились «проницательные» люди, которые после судебного процесса 1963–1964 годов характеризовали мою метаморфозу термином «промывка мозгов», который можно толковать по-разному. Однако любое толкование выглядит поверхностно по сравнению с точным анализом Петра Павловича, видевшего и знавшего мою роль изнутри. «Проницательные» же люди со своим, вероятно, проамериканским напором именно в «промывке мозгов» усматривали единственно возможное объяснение, почему человек моего происхождения и жизненного пути решил занять в «холодной войне» позицию против США.
Наверно, в то время мой выбор выглядел странным. Но я всегда был против того, чтобы находить непонятному слишком простые и хлесткие объяснения… Сам я не могу оценивать все так однозначно. Полагал и полагаю, что принадлежу к тем немногим, кто действительно мог видеть обе стороны медали. Короче говоря, мне было ясно, как думали и действовали антиподы. И сравнение тут было далеко не в пользу США.
Мою работу в Москве Стокгольм находил удовлетворительной. 1 июня 1951 года мне было присвоено звание полковника. Неожиданно, но приятно: значит, я восстановил кое-что из утраченного престижа. Вырисовывалась довольно ясная перспектива: идти по линии службы в атташате.
Но присвоение звания, к сожалению, устанавливало и четкий предел в дальнейшем продвижении: пенсионный возраст начинался с пятидесяти пяти лет. Этот факт не мог не повлиять на мои действия за «железным занавесом». Оставалось еще лет десять, но мысли уже занимал неизбежный вопрос: что делать после? Иногда, когда Петр утомлял меня своими рассуждениями, я снова возвращался к этому. Неудивительно, что в конце концов мне в голову пришла идея, которая теперь выглядит поистине ужасной.
«Почему не воспользоваться ситуацией? – думал я. – Избежать всей этой путаницы с фирмами и предпринимателями при получении будущей работы и решить проблему занятости уже теперь. Разве это не реально?» Мое положение было достаточно прочным, чтобы получить примерно то, чего я хотел. Особенно после присвоения звания полковника, которое Петр Павлович, имея в виду возможности контактов, воспринял как большой шаг вперед.
Я знал, что в советской разведке существовала особая форма службы по контракту. Сергей как-то говорил, что он на особой службе, которая дает право на пенсию.
Мне тоже захотелось заключить такой контракт – с условием в отношении пенсии. Моя фантазия разыгралась. В будущем можно было бы осесть в каком-нибудь удобном месте в Европе. Вспоминать всю свою напряженную жизнь, состоявшую из ярких, а порой и весьма рискованных событий – в конце концов, разве я не заслужил спокойную, обеспеченную старость?
Сейчас я пишу эти строки с острым чувством нереальности. Кажется, что не о себе, а совсем о другом человеке. Как я мог оказаться до такой степени захваченным шпионской горячкой? Пусть даже перипетии «холодной войны» и внушали мне чувство морального оправдания! В последние годы я много раз спрашивал себя, был ли тогда действительно в полном умственном здравии? Не это ли «проницательные» люди называли «промывкой мозгов»? Обладал ли Петр Павлович разновидностью какого-то гипнотического влияния на меня? Вообще, что со мной происходило?
Нет никакого смысла рассуждать о том, чего уже не изменишь… Я подписал контракт, который и определял мои действия вплоть до горького конца.
По мере того как шло время, росло и мое чувство ответственности по отношению к организации, которой я принадлежал. Это легко понять. Я утратил ответственность по отношению к своей стране и своему роду войск. Я утратил ответственность по отношению к своей семье: глава семьи не должен подвергать себя и ее такому риску. В духовном мире человека образуется брешь, когда он растрачивает моральные ценности. Теперь у меня оставалась только одна ответственность. Вернее, неизбежность…
Накануне подписания контракта пришло письмо из Стокгольма. Его содержание стало для меня сенсацией: я должен был занять пост военно-воздушного атташе в Вашингтоне. Это означало полнейший переворот в моих личных планах. Что же касается Петра Павловича – он достиг исполнения своей мечты. Моя роль в Москве, как он резюмировал, была фактически сыграна. Настало время для работы за рубежом. И что могло быть лучше?..
Я помню почти каждую минуту того дня, когда подписал контракт. Большей частью из-за того, что пережил массу неприятностей. К тому времени я жил в отдельном особняке. Шведское посольство получило в свое распоряжение новое помещение на Садовой, и при распределении жилья особняк достался мне.
Как я уже писал, итальянский посол обещал продать мне свой старый автомобиль. Теперь я стал владельцем допотопного «бьюика». В то необычно холодное и снежное утро он стоял во дворе. До встречи с Петром Павловичем оставалось три часа, и у меня не было других дел, кроме как поехать в шведское посольство. Там мне должны были обслужить и помыть машину.
Даже в условиях русской зимы я научился запускать двигатель после того, как машина простояла ночь на морозе. Во-первых, брезент или войлок на капот, во-вторых, паяльную лампу на двигатель. Лампы были специально сконструированы, чтобы давать достаточно тепла. Кроме того, они были дешевыми. Но в то утро определенно ничего не помогало. Двигатель не хотел запускаться.
Я обратился за помощью к милиционеру, который стоял на посту перед нашим домом, потому что в двух подъездах жили дипломаты. Он помог мне толкнуть автомобиль. И сам он, и несколько собравшихся вокруг пешеходов были очень благожелательны, что вообще характерно для простых людей. Когда двигатель запустился, один из них крикнул мне вслед:
– Купи русскую машину и не будешь иметь проблем!
В определенной степени он был прав. Русские автомобили действительно необычайно прочны и удобны в зимних условиях.
Я развернулся на широкой Садовой и остановился у аптеки купить какую-то мелочь. Запарковался очень глупо, позади грузовика, стоявшего на подъеме. Выйдя из аптеки, я увидел, что грузовик сполз по обледеневшей дороге, воткнулся в перед моей машины и разбил ей фару. Двое русских стояли рядом, готовые чуть ли не заплакать.
– Дорогой, только не зови милицию! У меня талон без проколов, – взмолился один из них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31