..
Торговец замер, лицо его побледнело еще больше. Он действительно умел разбираться в людях и понял, что Крэйн говорит правду.
— Я не буду тебя пытать. Это слишком долго и может длиться до рассвета, когда придет стража. Нанимать ее на Урт ты пожалел денег, значит, нам надо успеть до рассвета. Верно?
— Пусти... — прошептал торговец. — Пусти, брат... Бери что хошь, но пусти... Товары... кассы в углу добрые... Все... все берите.
— Нам нужны деньги, — медленно и все также спокойно сказал Крэйн. — Нам не нужны товары. И сейчас ты скажешь нам, где их укрыл.
Торговец замотал головой. Кажется, он хотел что-то сказать, но Крэйн запечатал ладонью его рот.
— Нет. У нас нет времени, Эно уж скоро. Сахур!
Сахур с готовностью поскоблил ладонь широким лезвием кейра.
— Да, Крэйн?
— Мне кажется, что в лице этого ребенка есть что-то лишнее. Ты не замечаешь?
— Да, и мне так сдается. Ты думаешь, мне стоит ему помочь?
— Конечно.
— Тогда я, верно, начну с ушей. Так меньше натечет поначалу... Не боись, папаша, кейр у меня острый, режет ладно.
Глаза торговца округлились и стали словно прозрачнее. Он рванулся в сторону, но веревки держали его надежно. Кажется, он пытался что-то сказать, но Крэйн крепко держал руку.
— У нас мало времени. В следующий раз я дам тебе открыть рот через... Сахур, за минуту управишься?
— Разве что с одним, — усомнился Сахур, присаживаясь поближе к так и не пришедшему в себя ребенку и осторожно, почти ласково касаясь хитиновым острием его лица.
Сделать надрез он не успел — Лайвен коротко ударила его коленом в бок.
Удар был силен — Сахур крякнул и упал на пол, выронив кейр. Но быстро вскочил, лицо пошло багровыми пятнами, глаза почернели.
— Дал...
— Сядь!
Крэйн отвесил Лайвен оплеуху и склет перед ее глазами разорвался в ярком разноцветном сполохе. Она отшатнулась и едва удержала равновесие, схватившись за косяк двери. Торговец, которого Крэйн был вынужден отпустить, взвыл — громко, пронзительно, горько. Зелет проворно заткнул ему рот тряпкой и сел рядом.
— Тварь... Ублюдок хегга...
— Заткни свой рот, — бросил Крэйн ей. — Сахур, продолжай. Я выйду.
Схватив ее деревянной рукой за предплечье, он потянул ее к выходу из склета. Она почти не сопротивлялась. В голове до сих пор гудело, ноги подламывались — не от пощечины, от отвращения. На улице уже был Урт — синее сияние ползло по безлюдным улицам, свистел в кровлях ветер. Лайвен поежилась от холода.
— Что ты делаешь?
— Ты ублюдок, жалкий паршивый ублюдок. Урод! Тварь!
Она говорила долго, он молча стоял, обратив свою маску к восходящему Урту. Когда она выдохлась, он осторожно, но крепко взял ее за руку.
— Ты хотела этого. Ты просила сама. Я сделал так, как ты хотела.
— Ребенок! Это же ребенок!..
— И что? — удивился Крэйн. — Я заметил.
— Ты прикажешь пытать ребенка?
— Уже приказал. Лайвен, дорогая моя, уж не думала ли ты, что моя работа заключается в том, чтоб сделать всех торговцев Себера счастливыми? Нет, дорогая, ты знала, чем я занимаюсь, правда? Ну!
— Знала.
— Знала! Только твоя трусость перед самой собой заставляла тебя молчать. Ты знала, чем я занимался все это время. Все это время, что мы в Себере. Только делала вид, что не догадываешься, чтоб оставить чистой если не совесть, так лицо! Что, нет? Ты дрянь, Лайвен, доброты в тебе не больше, чем в Сахуре, но тот в отличие от тебя не боится запачкать рук...
Из-за двери донесся глухой долгий крик — вероятно, Зелет не справлялся затыкать рот. Лайвен бросилась к склету, но рука Крэйна отшвырнула ее обратно. Она попыталась ударить его в лицо — разбить отвратительную маску, выцарапать глаза, разорвать в клочья. Крэйн перехватил ее кулак, отвесил еще одну пощечину. В этот раз сильнее — она ударилась о стену склета и упала на бок.
— Хочешь выглядеть красиво на фоне урода? Не стоит и пытаться.
Ненависть опустошила ее, лицо, острое и жесткое, было лишено всякого выражения. С трудом поднявшись, она сплюнула ему под ноги и зашагала от склета, в глубине которого что-то приглушенно шуршало и извивалось.
Что-то отрывисто бросил Сахур, тонко вскрикнул и тотчас умолк ребенок.
Серое небо отражалось в глазах Лайвен двумя крохотными бездонными водоемами. Крэйн быстро догнал ее.
— Ладно, прекрати. Ты сама понимаешь, что я не располагаю выбором.
Она посмотрела на него. Очень спокойно. Настолько спокойно, что он не рискнул подойти вплотную.
— Знаю. Ты не человек. Ты действуешь так, как приказывает твоя природа. Пожалуй, от человека в тебе осталось не так уж и много.
— Я устал от болтовни, Лайвен. Можешь сотню сотен раз называть меня уродом и Бейром, но ты сама знаешь, что ничего изменить я не могу.
— Конечно. Тварь и умирает тварью.
— Именно так. — Черные губы дрогнули, образовав отвратительное подобие улыбки. — Ты сама говорила, что приятно видеть хоть что-то настоящее в этом мире. Мое лицо настоящее именно потому, что оно — это я сам. Давно прошло то время, когда я почти убедил себя в том, что настоящий я прячется за этими язвами и шрамами, за уродливой маской чудовища. Проще всего было так думать.
— Руки тоже всегда были твоими.
— С самого рождения, — подтвердил он. — Слишком поздно я нашел в себе силы перестать прятаться за маской. Я — это я. Смотри на мое лицо! Я, бывший шэл Алдион, Крэйн, и это принадлежит мне.
— Я каждый день жалею, что шэл Алдион не ушел тогда, когда это было возможно.
— С этим ничего не поделать, я живуч.
Лайвен едко усмехнулась.
— Какая радость тебе с этого?
— Люблю жить.
— Твоя жизнь — это дерьмо шууя. Ты сам говорил, что каждый Эно для тебя — мучение. Ты ненавидишь всех и все ненавидят тебя. Даже твои шеерезы готовы в любой момент проткнуть тебя в спину — они тоже боятся отвратительное чудовище и не верят ему. Твое лицо пылает от боли и пол-Урта ты не можешь уснуть, а до рассвета кричишь во сне. Чего ты ждешь? Зачем не уходишь? Ради чего ты еще дышишь?..
Он задумался.
— Мне нечего искать, Лайвен, ни по эту сторону жизни, ни ту. А жизнь... Скажем так, она все еще доставляет мне удовольствие, хоть и иного рода.
— Ты издеваешься над миром одним только тем, что существуешь.
— Конечно. Довольно изысканное удовольствие. Если я не могу уничтожить все, что меня окружает, я доставлю ему максимум неудобств. Не думай, что язвы разъели мне мозги, дорогая, я вполне серьезен. Как раньше мир досаждал мне, так и я стану его проклятием на столько Эно, сколько отпустят мне Ушедшие. Он крепко мне врезал, но я выпущу ему много крови перед тем, как отойду.
— Значит, из-за этого ты вернулся в Себер...
— Думаю, да. Только не говори, что банду шеерезов я сколотил только из-за своего извращенного желания причинить боль всему окружающему. Просто это наиболее быстрый и надежный способ заработать деньги. Ну а если кому-то и не поздоровится, как тому торговцу, например, — Крэйн махнул рукой в сторону склета, — мне только лучше. Знаешь, когда-то я спрашивал у одного чернолобого, что сделает преемник Ушедших, если в один проклятый Эно решит спуститься вниз. Он не ответил мне тогда. Но я думаю, что он дал бы мне еще пару тысяч Эно жизни.
— Тебя вечность разрывали бы слуги Бейра и собирали обратно, чтобы снова разорвать. Ты — именно та грязь, из-за которой Ушедшие покинули мир.
— Меня можно назвать и так. Но Ушедшие лишили нас своего благого внимания задолго до того, как первый Алдион увидел небо. Что можно говорить об этом мире, если даже всемогущие боги сочли его чересчур грязным для своего присутствия? Они не могли истребить заразу, они сдались. Но остался я. Клянусь тремя эскертами, которые я когда-то носил, если бы они видели мою работу, они были бы довольны.
— Ты уже считаешь себя орудием Ушедших? Не много ли для зарвавшегося шеереза?
— Орудием? Возможно. Честно говоря, этот вопрос меня не заботит. Я не философ и не жрец. Меня заботит только то, что меня окружает.
— Ты жалок, — сказала она тихо. — Но вряд ли когда-нибудь сам это увидишь. Я тебя ненавижу.
Он усмехнулся и положил руку ей на плечо.
— Я тебя тоже. Думаю, это единственная причина, по которой ты все-таки осталась со мной — мы слишком сильно ненавидим друг друга. А ненависть сковывает не хуже, чем любовь. Мы уже прикипели друг к другу.
Лайвен не ответила. Бросила последний взгляд на склет и пошла по улице. Крэйн некоторое время провожал ее взглядом, до тех пор, пока синий туман Урта не растворил ее в себе без остатка. Тогда он открыл дверь и скрылся в склете.
Их собственный склет стоял далеко от центра, рядом с той незримой гранью, отделяющей город от плотного кольца клеящихся к его окраинам шалхов черни. В Урт здесь часто бывало неспокойно, но Крэйн никогда не думал о переезде, хотя в его силах было справить новый склет из доброго крепкого дерева, очень редкого в Себере, к тому же не очень далеко от тор-склета. Его лицо слишком выделялось на улицах города — даже когда на небосводе не было Эно, он выходил из склета только в плотной каяте, полностью закрывавшей все, кроме глаз, селиться же поблизости от дружинников шэда он считал вызовом судьбе, напрасным и никчемным. И без того слухи о вернувшемся Бейре, в Урт справляющем свои кровавые торжества в городе, давно уже ползли по улицам. Шэд, которого эти слухи явно обеспокоили, велел усилить стражу, но без толку — шеерезы Крэйна были мастерами своего дела, собранными им со всех концов мира, от Аддионадо Нердана и городов за Морем. Когда надо — они могли проскочить мимо патруля бесшумнее, чем шууй под ногами. И еще один склет оказывался пустым к тому моменту, когда робкий Эно выглядывал осторожно из-за горизонта. Крэйн тщательно планировал каждое дело — подбирал жертву, разрабатывал планы отхода в том случае, если та окажется не по зубам, лично тренировал своих шеерезов, добиваясь отточенного умения пользоваться любым оружием, от обычной дубинки до эскерта — несмотря на Урт и внезапность, многие торговцы, обеспокоенные слухами, спешили нанять дополнительную охрану.
Крэйн никогда не торопился. На всех рынках города были его тайные осведомители, из числа тех, чьей задачей является лишь найти жертву и следить за ней. Не меньше их было занято своим делом и в центре, среди богатых склетов. От них Крэйн черпал все, что ему было необходимо, не выходя за порог своего жилища. С ростом доходов и числа своих бойцов, он становился все осторожнее — теперь он уже редко сам возглавлял нападение, чаще всего за главного был кто-то из его доверенных лиц, Берон или Сахур. Людей такого уровня, приближенных к себе, он отбирал очень долго и тщательно, особое внимание уделяя не столько преданности и честности, сколько живости ума и решительности. «Преданность в наше время не в цене, — любил говорить он, когда разговор заходил об этом. — Мне нужны достаточно умные люди, чтоб умели бояться. Страх приковывает гораздо крепче, чем преданность». Так оно и было — каждый из шеерезов, осведомителей или советников Крэйна знал, что предательство прощено не будет. Каждый может ошибиться, опыт и навыки рождаются не в один Эно, любая оплошность может быть прощена, если не повлекла серьезного ущерба, но предательства Крэйн не забывает никогда. И те, кто имел несчастье навлечь на себя подозрение, исчезали очень быстро. Следы их найти не мог никто, лишь немногие замечали, как на рассвете вяло и медленно колышется сытый ывар.
Пища давно не насыщала Крэйна, лучший фасх, не чета тому тайро, что приходилось пить раньше, не хмелил. Мозг его, разъедаемый кислотой нетерпения и вечной неутоленной жажды, работал, часто бессильный даже забыться на время сном. Крэйн расширял свои владения, неторопливо, уверенно, с напором, который удивлял даже коренных шеерезов Себера.
Иногда он сам не понимал, откуда у него столько умения и сноровки в подобного рода делах, почему его интуиция всегда находит верный путь и помогает избегать многочисленных и смертоносных ловушек. Даже в прошлом, еще в Алдионе, он хоть и часто находился среди черни, но никогда не проявлял интереса к таким вещам, сейчас же он действовал безошибочно, находя такие решения, что шэд, несомненно, уже почувствовавший у себя на шее крепкую, но малозаметную пока хватку, наверняка Урт напролет не смыкал глаз.
Крэйн работал. Находил все новых и новых бойцов и шпионов, угрозами, обманом и посулами вербовал торговцев, стражников и даже дружинников шэда. Многие из тех серых невидимых убийц улиц, сами того не зная, работали на него. Как плотный кокон личинки бальма, власть Крэйна все плотнее стягивала город.
За долгое время, проведенное за обустройством собственной империи, он сильно изменился. Маска, застывшая навеки на лице, впечаталась глубже, натянувшись на острых костях черепа, волосы посерели, глаза всегда смотрели настороженно и внимательно, их пристальный взгляд не мог выдержать никто, кроме Лайвен.
— Выйди на улицу, — однажды сказала она ему, забирая поднос с почти нетронутой едой из его комнаты. — Ты похож на старого паука, который сам запутался в своей паутине.
Он отложил кожу шууя с начертанными символами, которую тщательно изучал и улыбнулся своей страшной улыбкой.
— Я из тех пауков, что живут в норах, дорогая.
— Ты и выглядишь соответственно.
Крэйн отложил свиток, потянулся, хрустнув длинными заострившимися пальцами, серыми и больше похожими на когти. Выражение на его лице прочитать было невозможно, но Лайвен показалось, что он немного задет.
Иногда ей казалось, что это невозможно — если в нем и оставалось что-то человеческое, слишком глубоко оно ушло, слишком плотным кольцом окружили его застарелые шрамы. Да и было ли оно когда-нибудь?..
Иногда она хотела это знать.
— Хочешь, чтоб я вышел на улицу? Под руку с тобой?
— Обойдусь и без этой чести. Тошно смотреть, как ты гниешь в этой комнате...
— Мое право. За этими стенами нет ничего такого, ради чего я стал бы вылазить наружу.
— Боишься света?
— Устал от него. — Крэйн равнодушно пожал плечами. — Свет, темнота... В сущности, они ужасно утомляют. Полумрак куда приятнее. Он одинаковый. Нет нестерпимого света, нет глубокой тьмы, все выглядит привычно...
— Все выглядит одинаково.
— Я, кажется, так и сказал. Ты когда-нибудь замечала, как меняется все со временем? Эно и Урт, Урт и Эно... красное становится синим, потом наоборот, и так бесконечно. Привычные картины в непривычном свете меняются, искажаются, становятся непохожими сами на себя. Даже люди, люди меняются на свету. Лица, глаза... Странно, что я всегда замечал это.
— Ты и философствуешь, как старый паук. — Она села напротив него, аккуратно, чтоб не прикоснуться к нему. Даже демонстративно аккуратно, пожалуй. — Скажи честно — ты просто устал от всего. От жизни, от меня, от себя... От своих шеерезов, этого города, Эно и Урта. Ты потому и сидишь здесь, зарывшись в нору, что это позволяет тебе не думать о том, что творится снаружи.
— Я не могу не думать об этом. — Он погладил развернутый свиток на столе. — Жизни очень многих людей зависят от того, что я скажу. Плавать в иллюзиях для меня непозволительная роскошь.
— Ты давно уже отрезал себя от мира, Крэйн. Даже до того, как запер себя тут.
— Ушедшие, кажется, это продолжение нашего извечного разговора... Чего ты хочешь?
— Чтоб ты бросил все это.
Он опять улыбнулся. Наверняка не случайно, зная, как это выводит Лайвен из себя.
— Полагаю, после этого я должен раздать свое добро черни, очиститься и жить до конца своих Эно в мире с самим собой и со всем светом?
— Ты опять...
— Прекрати! — Он махнул рукой. — Ты знаешь, что ничего подобного не будет. Я даже скажу, зачем ты завела этот долгий и пустой разговор. Только из-за того, чтоб убедиться в собственной добродетели. Живя на добытые кровью деньги, попытаться поставить на путь истинный самое ужасное чудовище этих земель. Прекрасный поступок, надо думать... Оставь это. Мне надоело.
Бывшая акробатка ничего не ответила. Время, заточившее Крэйна в ловушку сумрака и затхлости, не прошло мимо нее — обычно несдержанная, резкая и презрительная ко всему окружающему, она замкнулась в себе, даже движения стали иными, нарочито медлительными, размеренными. Гибель калькада, смерть Тильта, жизнь среди шеерезов Себера незримо изменили ее, иногда Крэйну казалось, что внутри она постарела, осыпалась.
Возможно, сила и воля, державшие ее столько времени, не выдержали напряжения, перетерлись.
— Тебе приятно так думать, — наконец сказала она. — Но мне все равно. Мне нет дела до мнения гниющего старого паука.
— Не так уж я и стар, — заметил немного уязвленный Крэйк, машинально коснувшись страшного лица, словно пытаясь нащупать морщины.
Лайвен не успела ответить — дверь почти бесшумно открылась и в комнату с легким поклоном вошел Сахур. Дела у Крэйна шли ладно, он раздался, потяжелел, но шея оставалась такой же тощей, как раньше. Крэйн нахмурился. Он не любил, когда его разговор внезапно прерывали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Торговец замер, лицо его побледнело еще больше. Он действительно умел разбираться в людях и понял, что Крэйн говорит правду.
— Я не буду тебя пытать. Это слишком долго и может длиться до рассвета, когда придет стража. Нанимать ее на Урт ты пожалел денег, значит, нам надо успеть до рассвета. Верно?
— Пусти... — прошептал торговец. — Пусти, брат... Бери что хошь, но пусти... Товары... кассы в углу добрые... Все... все берите.
— Нам нужны деньги, — медленно и все также спокойно сказал Крэйн. — Нам не нужны товары. И сейчас ты скажешь нам, где их укрыл.
Торговец замотал головой. Кажется, он хотел что-то сказать, но Крэйн запечатал ладонью его рот.
— Нет. У нас нет времени, Эно уж скоро. Сахур!
Сахур с готовностью поскоблил ладонь широким лезвием кейра.
— Да, Крэйн?
— Мне кажется, что в лице этого ребенка есть что-то лишнее. Ты не замечаешь?
— Да, и мне так сдается. Ты думаешь, мне стоит ему помочь?
— Конечно.
— Тогда я, верно, начну с ушей. Так меньше натечет поначалу... Не боись, папаша, кейр у меня острый, режет ладно.
Глаза торговца округлились и стали словно прозрачнее. Он рванулся в сторону, но веревки держали его надежно. Кажется, он пытался что-то сказать, но Крэйн крепко держал руку.
— У нас мало времени. В следующий раз я дам тебе открыть рот через... Сахур, за минуту управишься?
— Разве что с одним, — усомнился Сахур, присаживаясь поближе к так и не пришедшему в себя ребенку и осторожно, почти ласково касаясь хитиновым острием его лица.
Сделать надрез он не успел — Лайвен коротко ударила его коленом в бок.
Удар был силен — Сахур крякнул и упал на пол, выронив кейр. Но быстро вскочил, лицо пошло багровыми пятнами, глаза почернели.
— Дал...
— Сядь!
Крэйн отвесил Лайвен оплеуху и склет перед ее глазами разорвался в ярком разноцветном сполохе. Она отшатнулась и едва удержала равновесие, схватившись за косяк двери. Торговец, которого Крэйн был вынужден отпустить, взвыл — громко, пронзительно, горько. Зелет проворно заткнул ему рот тряпкой и сел рядом.
— Тварь... Ублюдок хегга...
— Заткни свой рот, — бросил Крэйн ей. — Сахур, продолжай. Я выйду.
Схватив ее деревянной рукой за предплечье, он потянул ее к выходу из склета. Она почти не сопротивлялась. В голове до сих пор гудело, ноги подламывались — не от пощечины, от отвращения. На улице уже был Урт — синее сияние ползло по безлюдным улицам, свистел в кровлях ветер. Лайвен поежилась от холода.
— Что ты делаешь?
— Ты ублюдок, жалкий паршивый ублюдок. Урод! Тварь!
Она говорила долго, он молча стоял, обратив свою маску к восходящему Урту. Когда она выдохлась, он осторожно, но крепко взял ее за руку.
— Ты хотела этого. Ты просила сама. Я сделал так, как ты хотела.
— Ребенок! Это же ребенок!..
— И что? — удивился Крэйн. — Я заметил.
— Ты прикажешь пытать ребенка?
— Уже приказал. Лайвен, дорогая моя, уж не думала ли ты, что моя работа заключается в том, чтоб сделать всех торговцев Себера счастливыми? Нет, дорогая, ты знала, чем я занимаюсь, правда? Ну!
— Знала.
— Знала! Только твоя трусость перед самой собой заставляла тебя молчать. Ты знала, чем я занимался все это время. Все это время, что мы в Себере. Только делала вид, что не догадываешься, чтоб оставить чистой если не совесть, так лицо! Что, нет? Ты дрянь, Лайвен, доброты в тебе не больше, чем в Сахуре, но тот в отличие от тебя не боится запачкать рук...
Из-за двери донесся глухой долгий крик — вероятно, Зелет не справлялся затыкать рот. Лайвен бросилась к склету, но рука Крэйна отшвырнула ее обратно. Она попыталась ударить его в лицо — разбить отвратительную маску, выцарапать глаза, разорвать в клочья. Крэйн перехватил ее кулак, отвесил еще одну пощечину. В этот раз сильнее — она ударилась о стену склета и упала на бок.
— Хочешь выглядеть красиво на фоне урода? Не стоит и пытаться.
Ненависть опустошила ее, лицо, острое и жесткое, было лишено всякого выражения. С трудом поднявшись, она сплюнула ему под ноги и зашагала от склета, в глубине которого что-то приглушенно шуршало и извивалось.
Что-то отрывисто бросил Сахур, тонко вскрикнул и тотчас умолк ребенок.
Серое небо отражалось в глазах Лайвен двумя крохотными бездонными водоемами. Крэйн быстро догнал ее.
— Ладно, прекрати. Ты сама понимаешь, что я не располагаю выбором.
Она посмотрела на него. Очень спокойно. Настолько спокойно, что он не рискнул подойти вплотную.
— Знаю. Ты не человек. Ты действуешь так, как приказывает твоя природа. Пожалуй, от человека в тебе осталось не так уж и много.
— Я устал от болтовни, Лайвен. Можешь сотню сотен раз называть меня уродом и Бейром, но ты сама знаешь, что ничего изменить я не могу.
— Конечно. Тварь и умирает тварью.
— Именно так. — Черные губы дрогнули, образовав отвратительное подобие улыбки. — Ты сама говорила, что приятно видеть хоть что-то настоящее в этом мире. Мое лицо настоящее именно потому, что оно — это я сам. Давно прошло то время, когда я почти убедил себя в том, что настоящий я прячется за этими язвами и шрамами, за уродливой маской чудовища. Проще всего было так думать.
— Руки тоже всегда были твоими.
— С самого рождения, — подтвердил он. — Слишком поздно я нашел в себе силы перестать прятаться за маской. Я — это я. Смотри на мое лицо! Я, бывший шэл Алдион, Крэйн, и это принадлежит мне.
— Я каждый день жалею, что шэл Алдион не ушел тогда, когда это было возможно.
— С этим ничего не поделать, я живуч.
Лайвен едко усмехнулась.
— Какая радость тебе с этого?
— Люблю жить.
— Твоя жизнь — это дерьмо шууя. Ты сам говорил, что каждый Эно для тебя — мучение. Ты ненавидишь всех и все ненавидят тебя. Даже твои шеерезы готовы в любой момент проткнуть тебя в спину — они тоже боятся отвратительное чудовище и не верят ему. Твое лицо пылает от боли и пол-Урта ты не можешь уснуть, а до рассвета кричишь во сне. Чего ты ждешь? Зачем не уходишь? Ради чего ты еще дышишь?..
Он задумался.
— Мне нечего искать, Лайвен, ни по эту сторону жизни, ни ту. А жизнь... Скажем так, она все еще доставляет мне удовольствие, хоть и иного рода.
— Ты издеваешься над миром одним только тем, что существуешь.
— Конечно. Довольно изысканное удовольствие. Если я не могу уничтожить все, что меня окружает, я доставлю ему максимум неудобств. Не думай, что язвы разъели мне мозги, дорогая, я вполне серьезен. Как раньше мир досаждал мне, так и я стану его проклятием на столько Эно, сколько отпустят мне Ушедшие. Он крепко мне врезал, но я выпущу ему много крови перед тем, как отойду.
— Значит, из-за этого ты вернулся в Себер...
— Думаю, да. Только не говори, что банду шеерезов я сколотил только из-за своего извращенного желания причинить боль всему окружающему. Просто это наиболее быстрый и надежный способ заработать деньги. Ну а если кому-то и не поздоровится, как тому торговцу, например, — Крэйн махнул рукой в сторону склета, — мне только лучше. Знаешь, когда-то я спрашивал у одного чернолобого, что сделает преемник Ушедших, если в один проклятый Эно решит спуститься вниз. Он не ответил мне тогда. Но я думаю, что он дал бы мне еще пару тысяч Эно жизни.
— Тебя вечность разрывали бы слуги Бейра и собирали обратно, чтобы снова разорвать. Ты — именно та грязь, из-за которой Ушедшие покинули мир.
— Меня можно назвать и так. Но Ушедшие лишили нас своего благого внимания задолго до того, как первый Алдион увидел небо. Что можно говорить об этом мире, если даже всемогущие боги сочли его чересчур грязным для своего присутствия? Они не могли истребить заразу, они сдались. Но остался я. Клянусь тремя эскертами, которые я когда-то носил, если бы они видели мою работу, они были бы довольны.
— Ты уже считаешь себя орудием Ушедших? Не много ли для зарвавшегося шеереза?
— Орудием? Возможно. Честно говоря, этот вопрос меня не заботит. Я не философ и не жрец. Меня заботит только то, что меня окружает.
— Ты жалок, — сказала она тихо. — Но вряд ли когда-нибудь сам это увидишь. Я тебя ненавижу.
Он усмехнулся и положил руку ей на плечо.
— Я тебя тоже. Думаю, это единственная причина, по которой ты все-таки осталась со мной — мы слишком сильно ненавидим друг друга. А ненависть сковывает не хуже, чем любовь. Мы уже прикипели друг к другу.
Лайвен не ответила. Бросила последний взгляд на склет и пошла по улице. Крэйн некоторое время провожал ее взглядом, до тех пор, пока синий туман Урта не растворил ее в себе без остатка. Тогда он открыл дверь и скрылся в склете.
Их собственный склет стоял далеко от центра, рядом с той незримой гранью, отделяющей город от плотного кольца клеящихся к его окраинам шалхов черни. В Урт здесь часто бывало неспокойно, но Крэйн никогда не думал о переезде, хотя в его силах было справить новый склет из доброго крепкого дерева, очень редкого в Себере, к тому же не очень далеко от тор-склета. Его лицо слишком выделялось на улицах города — даже когда на небосводе не было Эно, он выходил из склета только в плотной каяте, полностью закрывавшей все, кроме глаз, селиться же поблизости от дружинников шэда он считал вызовом судьбе, напрасным и никчемным. И без того слухи о вернувшемся Бейре, в Урт справляющем свои кровавые торжества в городе, давно уже ползли по улицам. Шэд, которого эти слухи явно обеспокоили, велел усилить стражу, но без толку — шеерезы Крэйна были мастерами своего дела, собранными им со всех концов мира, от Аддионадо Нердана и городов за Морем. Когда надо — они могли проскочить мимо патруля бесшумнее, чем шууй под ногами. И еще один склет оказывался пустым к тому моменту, когда робкий Эно выглядывал осторожно из-за горизонта. Крэйн тщательно планировал каждое дело — подбирал жертву, разрабатывал планы отхода в том случае, если та окажется не по зубам, лично тренировал своих шеерезов, добиваясь отточенного умения пользоваться любым оружием, от обычной дубинки до эскерта — несмотря на Урт и внезапность, многие торговцы, обеспокоенные слухами, спешили нанять дополнительную охрану.
Крэйн никогда не торопился. На всех рынках города были его тайные осведомители, из числа тех, чьей задачей является лишь найти жертву и следить за ней. Не меньше их было занято своим делом и в центре, среди богатых склетов. От них Крэйн черпал все, что ему было необходимо, не выходя за порог своего жилища. С ростом доходов и числа своих бойцов, он становился все осторожнее — теперь он уже редко сам возглавлял нападение, чаще всего за главного был кто-то из его доверенных лиц, Берон или Сахур. Людей такого уровня, приближенных к себе, он отбирал очень долго и тщательно, особое внимание уделяя не столько преданности и честности, сколько живости ума и решительности. «Преданность в наше время не в цене, — любил говорить он, когда разговор заходил об этом. — Мне нужны достаточно умные люди, чтоб умели бояться. Страх приковывает гораздо крепче, чем преданность». Так оно и было — каждый из шеерезов, осведомителей или советников Крэйна знал, что предательство прощено не будет. Каждый может ошибиться, опыт и навыки рождаются не в один Эно, любая оплошность может быть прощена, если не повлекла серьезного ущерба, но предательства Крэйн не забывает никогда. И те, кто имел несчастье навлечь на себя подозрение, исчезали очень быстро. Следы их найти не мог никто, лишь немногие замечали, как на рассвете вяло и медленно колышется сытый ывар.
Пища давно не насыщала Крэйна, лучший фасх, не чета тому тайро, что приходилось пить раньше, не хмелил. Мозг его, разъедаемый кислотой нетерпения и вечной неутоленной жажды, работал, часто бессильный даже забыться на время сном. Крэйн расширял свои владения, неторопливо, уверенно, с напором, который удивлял даже коренных шеерезов Себера.
Иногда он сам не понимал, откуда у него столько умения и сноровки в подобного рода делах, почему его интуиция всегда находит верный путь и помогает избегать многочисленных и смертоносных ловушек. Даже в прошлом, еще в Алдионе, он хоть и часто находился среди черни, но никогда не проявлял интереса к таким вещам, сейчас же он действовал безошибочно, находя такие решения, что шэд, несомненно, уже почувствовавший у себя на шее крепкую, но малозаметную пока хватку, наверняка Урт напролет не смыкал глаз.
Крэйн работал. Находил все новых и новых бойцов и шпионов, угрозами, обманом и посулами вербовал торговцев, стражников и даже дружинников шэда. Многие из тех серых невидимых убийц улиц, сами того не зная, работали на него. Как плотный кокон личинки бальма, власть Крэйна все плотнее стягивала город.
За долгое время, проведенное за обустройством собственной империи, он сильно изменился. Маска, застывшая навеки на лице, впечаталась глубже, натянувшись на острых костях черепа, волосы посерели, глаза всегда смотрели настороженно и внимательно, их пристальный взгляд не мог выдержать никто, кроме Лайвен.
— Выйди на улицу, — однажды сказала она ему, забирая поднос с почти нетронутой едой из его комнаты. — Ты похож на старого паука, который сам запутался в своей паутине.
Он отложил кожу шууя с начертанными символами, которую тщательно изучал и улыбнулся своей страшной улыбкой.
— Я из тех пауков, что живут в норах, дорогая.
— Ты и выглядишь соответственно.
Крэйн отложил свиток, потянулся, хрустнув длинными заострившимися пальцами, серыми и больше похожими на когти. Выражение на его лице прочитать было невозможно, но Лайвен показалось, что он немного задет.
Иногда ей казалось, что это невозможно — если в нем и оставалось что-то человеческое, слишком глубоко оно ушло, слишком плотным кольцом окружили его застарелые шрамы. Да и было ли оно когда-нибудь?..
Иногда она хотела это знать.
— Хочешь, чтоб я вышел на улицу? Под руку с тобой?
— Обойдусь и без этой чести. Тошно смотреть, как ты гниешь в этой комнате...
— Мое право. За этими стенами нет ничего такого, ради чего я стал бы вылазить наружу.
— Боишься света?
— Устал от него. — Крэйн равнодушно пожал плечами. — Свет, темнота... В сущности, они ужасно утомляют. Полумрак куда приятнее. Он одинаковый. Нет нестерпимого света, нет глубокой тьмы, все выглядит привычно...
— Все выглядит одинаково.
— Я, кажется, так и сказал. Ты когда-нибудь замечала, как меняется все со временем? Эно и Урт, Урт и Эно... красное становится синим, потом наоборот, и так бесконечно. Привычные картины в непривычном свете меняются, искажаются, становятся непохожими сами на себя. Даже люди, люди меняются на свету. Лица, глаза... Странно, что я всегда замечал это.
— Ты и философствуешь, как старый паук. — Она села напротив него, аккуратно, чтоб не прикоснуться к нему. Даже демонстративно аккуратно, пожалуй. — Скажи честно — ты просто устал от всего. От жизни, от меня, от себя... От своих шеерезов, этого города, Эно и Урта. Ты потому и сидишь здесь, зарывшись в нору, что это позволяет тебе не думать о том, что творится снаружи.
— Я не могу не думать об этом. — Он погладил развернутый свиток на столе. — Жизни очень многих людей зависят от того, что я скажу. Плавать в иллюзиях для меня непозволительная роскошь.
— Ты давно уже отрезал себя от мира, Крэйн. Даже до того, как запер себя тут.
— Ушедшие, кажется, это продолжение нашего извечного разговора... Чего ты хочешь?
— Чтоб ты бросил все это.
Он опять улыбнулся. Наверняка не случайно, зная, как это выводит Лайвен из себя.
— Полагаю, после этого я должен раздать свое добро черни, очиститься и жить до конца своих Эно в мире с самим собой и со всем светом?
— Ты опять...
— Прекрати! — Он махнул рукой. — Ты знаешь, что ничего подобного не будет. Я даже скажу, зачем ты завела этот долгий и пустой разговор. Только из-за того, чтоб убедиться в собственной добродетели. Живя на добытые кровью деньги, попытаться поставить на путь истинный самое ужасное чудовище этих земель. Прекрасный поступок, надо думать... Оставь это. Мне надоело.
Бывшая акробатка ничего не ответила. Время, заточившее Крэйна в ловушку сумрака и затхлости, не прошло мимо нее — обычно несдержанная, резкая и презрительная ко всему окружающему, она замкнулась в себе, даже движения стали иными, нарочито медлительными, размеренными. Гибель калькада, смерть Тильта, жизнь среди шеерезов Себера незримо изменили ее, иногда Крэйну казалось, что внутри она постарела, осыпалась.
Возможно, сила и воля, державшие ее столько времени, не выдержали напряжения, перетерлись.
— Тебе приятно так думать, — наконец сказала она. — Но мне все равно. Мне нет дела до мнения гниющего старого паука.
— Не так уж я и стар, — заметил немного уязвленный Крэйк, машинально коснувшись страшного лица, словно пытаясь нащупать морщины.
Лайвен не успела ответить — дверь почти бесшумно открылась и в комнату с легким поклоном вошел Сахур. Дела у Крэйна шли ладно, он раздался, потяжелел, но шея оставалась такой же тощей, как раньше. Крэйн нахмурился. Он не любил, когда его разговор внезапно прерывали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43