А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

(Чересчур летние ночи коротки, и приходится дикобразам просыпаться к сумеркам — успеть бы наесться до утра…) Хюдор засмеялась, потому что встретить лесного зверя с приплодом, когда идешь вот так гадать, означало много детей в будущем, и она подумала, что много крепких сыновей родит для Гэвина и красивых дочек для себя самой. Девушка была на подветренной стороне — звери ее не чуяли; напившись, дикобраз стал сразу взбираться на ветлу, нависшую над водой, и детеныши полезли за матерью следом, точно так же, как она, цепляясь длинными хвостами.
Хюдор шла через луг над Жердяным Ручьем и время от времени поглядывала на ту ветлу. А после луга ей нужно было уже взбираться по холму, с которого стекает ручеек — приток Жердяного ручья, что называли попросту Проток. Холм довольно крутой с этой стороны, а с противоположной — еще круче. Но, впрочем, в здешних краях так много гор и холмов, что это место очень крутым не считается. А наверху холма как раз и стоят Три Сестры.
Это три лиственницы, что выросли на выступе холма так близко друг от друга, как будто из одного корня. Если встать возле них, то на северо-западе был бы тот склон, что в сторону Шумиловой Заимки, выгнутый и весь заросший тальником и разнотравьем вперемежку, по другую сторону — крутой, почти голый (после недавнего, зим шесть назад, оползня) юго-западный склон, а к востоку оттуда — совсем неглубокая седловина, тоже заросшая вся тальником. Там прячется образованное кипучим ключом крохотное озерцо, а из него уже вытекает Проток и скатывается на юг по склону к Жердяному Ручью. За седловиной же сразу уходят вверх, можно сказать, уже горы.
Место это тихое и от людей на отшибе; демон здешнего источника — существо незлое и иногда показывается в виде девушки, но гораздо чаще — в виде красавицы чомги, ныряющей в своем озерце. Людей демон дичится, но — как говорят — к женщинам относится лучше, чем к мужчинам. Словом, место для гадания совсем неплохое, хотя много есть, конечно, совсем не худших мест.
Когда Хюдор пришла сюда, Кетиль еще не было. Собственно, Хюдор так и думала, что подруга запоздает. Но ждать здесь — у Трех Сестер — было еще лучше, чем сюда идти.
Она стояла у крайней лиственницы, держась рукой за ствол. Кора с красноватым отливом была теплой и пахла серой, чуть слышно и сочно. Дымарь, подвешенный у Хюдор на поясе, окутывал ее сизоватым облачком; дымарь — это маленький горшочек из обожженной глины, в котором поджигают влажную солому, или траву, или палые листья, без него в тех краях летом из дому не выходят, тем более к вечеру, ведь спасения иначе не будет от комаров, — и Хюдор настолько притерпелась к запаху дыма, что вовсе и не замечала его, и различала сквозь него прохладную, нежную свежесть вечера, чистую, как родниковая вода.
Солнце отсюда уже было скрыто Седлом — холмами, что отделяют Широкий Двор от Щитового Хутора, и Хюдор были видны только его прощальный, в алый перелившийся уже свет — на лугу и на верхушках деревьев, на трепещущем зеркале Жердяного Ручья — там, где на него попадали лучи, — и поперек всего заката над морем, не видным отсюда, багряная коса облаков. Сама Хюдор была в тени, а перед ней до подножия откоса свет лежал как ковер. Она задумалась, должно быть, и оттого не шевельнулась, когда среди луга показалась идущая сюда Кетиль; та свернула и поднялась на холм вдоль Протока — там было поположистей, — потому подошла к Хюдор сзади, от источника. «Давно ждешь?» — спросила весело.
Хюдор сказала негромко, не оборачиваясь:
— Давай постоим.
Тогда Кетиль тоже притихла и стала смотреть на закат.
… Этою весной все как-то не удавалось Хюдор и Гэвину свидеться. Хотя вся округа отчего-то была убеждена, что они встречались тогда еще чаще, чем зимою (хоть зимние забавы и кончились), наедине как-нибудь, незаметно для людей, и еще даже все удивлялись: когда только успевают?! Ведь Гэвин занят был тогда с утра до вечера, да и Хюдор тоже.
Весна — страдное время для земледельца и для капитана. А уж тем более поди-ка сладь такой поход, как тот, в который отправлялся Гэвин! Снаряжение для кораблей, их паруса, канаты, мачты; затем покраска; и проверить, каковы они на воде, если новые корабли (а у Гэвина и «Лось», и «круглый» корабль были новые); дружина, доспехи для нее, оружие; припасы, мехи для воды; хотя все это еще зимою приготовлено, — проверить последний раз, поправить или заменить то, что неладно, и сговориться окончательно со всеми капитанами, кто идет с тобой, — кто сколько чего берет; и улаживать их разногласия…
Нет, Хюдор не обижалась на Гэвина. Она все понимала. Она ведь видела, сколько хлопот было весною и у них в доме тоже; у нее и самой все пальцы болели от нового паруса, который она с женщинами обшивала канатами, а от пересчитывания тетив и стрел голова кружилась. (А ведь ее брату только об одной своей «змее» и своей дружине надобно было думать!) И все-таки Хюдор была занята немного меньше, и она сумела выкроить денек для того, чтобы навестить свою сестру, что жила с мужем в деревне.
Хюдор, конечно, любила старшую сестру, и души не чаяла в племяннице (та ползала уже вовсю и Хюдор звала — как всех женщин, кроме матери, — «веве», на детском своем языке), и навещала их нередко. Но от вопроса никуда не денешься: отправилась бы она тем весенним днем в гости, если б не знала, что и Гэвина может встретить в деревне? Если б на все загадки девичьего сердца, даже такого бесхитростного, как у Хюдор, можно было б найти ответ…
То, что называют тут «деревней», — поселение на берегу фьорда, где живут рыбаки и корабельщики: скопище корабельных сараев, рыбных сушилен, теса, сетей и домов, большею частью рыбацких хибар, довольно неказистых. Рыбаки, как правило, небогатые люди, хотя есть и среди них, конечно, те, кого считают богачами — это если у них несколько лодок. Частью они живут тут, в деревне, частью держат свои хутора на побережье; некоторые из них (все больше хуторяне) держат по нескольку голов скота и запахивают немного земли возле дома; бывает кое-кто из них и чьим-нибудь приверженцем, или сыновья у кого-нибудь, случается, отправляются за море дружинниками у кого-то из капитанов, — но все-таки, что ни говори, а рыбаки эти — особый народ. Держатся они все как-то заодно (может быть, оттого, что на путину вместе ходить приходится — никуда не денешься?), приверженцами ничьими обычно не бывают, старшина у них свой, и даже некоторые праздники свои от прочих хуторских на отличку.
Нельзя сказать, чтоб к рыбакам люди здесь относились как-то настороженно; но, однако, большинство хуторян, хоть рыбаки живут и не хуже их, считают тех беднее себя: ну в самом деле, нельзя же назвать живущим в достатке человека, если у него нет ни коровы, ни даже овцы или барана! Есть, впрочем, в деревне и несколько вполне достойных домов — у рыбаков, кто побогаче, и у пары купцов (это те, кто совсем оторвался от земли и живет, можно сказать, одним своим кораблем), и у нескольких корабельных мастеров; за одним из корабелов и была замужем Унлиг, дочь Борна и сестра Хюдор.
Корабельный мастер в этих краях — весьма уважаемый человек, да иначе и не может быть, когда от него, от его умения и удачи, зависит жизнь и капитана, и дружины, и купца, и корабельщика, и всякого, кто поплывет на построенном им корабле. Его даже немного побаиваются, как человека, близкого к особенно тайным и могущественным вещам, почти такого же близкого, как певец, и чуть более близкого, чем оружейник, — к вещам не таким естественным, как рост ячменя и ягненка во чреве у матки, и не таким простым, как рыба, пойманная в сеть, или душистый хлеб в печи. Хороший корабельный мастер не может рассчитывать, конечно, на то, чтоб за него отдали женщину, рожденную в роде Гэвиров или Локхиров, или, скажем, Сколтисов; да и в таких родах, как Кормайсы или Рахты, тоже; но уже Борны, или Дьялверы, или Элхи вполне могут с ним породниться, хотя и оказывая, естественно, ему этим честь. Потому что не по роду занятий ценится здесь человек, а по имени; слава — это слава, и даже доблесть не может ее заменить.
Муж Унлиг был корабельный мастер потомственный, и очень неплохой, и жил уже своим домом — хозяйство его стояло на верху деревни, на склоне, что поднимается к капищу. А Гэвин в тот день тоже был в деревне; ему надо было присмотреть, как смолятся его корабли. Многие капитаны свои корабли держат здесь, в деревне. Но так ведь корабли — это внизу, у уреза воды, на стойках возле корабельных сараев! А все-таки Хюдор, когда уезжала домой, встретила его на верхнем конце деревни, где Гэвину вроде бы совершенно нечего было делать, — конечно, если не рассказали ему о том, что видели, как поехала Хюдор к сестре, — а где живет в деревне сестра Хюдор, он ведь и сам знал. Проезжая мимо, Хюдор придержала коня и поздоровалась, как полагается.
— И тебе доброго дня, девушка, — отвечал Гэвин.
— Приходи нынче к Трем Сестрам перед закатом, если время есть, — пригласила Хюдор.
— Время будет, — сказал он сразу.
Обратной дорогой Хюдор гнала своего Бурого почти бесперерывно рысью — ведь ей надо было успеть пересечь фьорд и добраться, огибая Седло, самою короткой тропой — Маревым Логом — до дома, и зайти к себе, чтоб взять пояс из корзинки с рукоделием, а к Трем Сестрам она пошла уже пешком: Бурый слишком устал, а она — нет, ноги словно сами несли. Тогда она тоже пришла первой, стояла вот так же у крайней лиственницы и смотрела вниз…
Тот день весной выдался тоже ясный, но ветреный, ветер был с юга, и облака летели по небу, как клочки пены с волны. Под вечер еще развиднелось, а ветер все дул, влажный, мягкий, словно обнимающий, холмы и луга от него казались размытыми, а мокрыми они были и так; солнце, как в воду, садилось в дымку над морем, ярко-алое, и лежал, искрясь, до кромки откоса его свет, а Хюдор вот точно так же стояла в тени.
Она заметила всадника еще издалека, когда тот вынырнул из леса; потом он исчез в тальнике, и видно было только, как встряхиваются ивы от ветра и оттого, что проезжают под ними. Затем всадник выбрался в полосу света, пересекая Жердяной Ручей, и казалось — конь его ступает по бабки в расплавленном золоте. Хюдор и лошадь узнала тоже — эта была Черноспинка, самая умная у Гэвина кобылка, она даже погоду умела предсказывать. Кобыла выглядела свежей: того коня, на котором Гэвин приехал из деревни, он, видно, оставил дома; но больше он дома ничего не мог успеть, не переоделся даже, так и был, как в деревне, — в простых некрашеных штанах и красном табире сразу поверх рубахи; ни куртки, ни шляпы, сложенный плащ переброшен через холку коня. «Ну и что с того?» — думала Хюдор, глядя на него сверху. Что с того?! Он мог ездить в крашеных одеждах и в некрашеных, — все одно он выглядел так, что никому на ум не пришло бы спросить, отчего это вдруг у всадника в неузорчатом красном табире справа к поясу привешен длинный меч!
Он, должно быть, заметил Хюдор — разглядел ее синее платье наверху возле лиственницы — и поворотил коня прямо к откосу; мохнатая его тень неспешно ехала рядом, очень длинная и зеленая на устеленном светом лугу. Черноспинка, тоже мохнатая еще после зимы, шла точной легкой рысцой, ее копыта мягко отдавались в земле. Они не медлили и не торопились — это было как волна, идущая к берегу, или как лист, оборачивающийся к солнцу, — ведь и волна, и берег, и листы, и солнце, когда оно встает, знают, сколько у них времени, и знают, что времени у них именно столько, сколько нужно, и потом ведь Гэвин чувствовал наверняка, что сейчас Хюдор любуется им, хотя вроде бы и совсем не смотрел на нее.
У подножия откоса он спешился — тогда-то Хюдор и увидела, как блеснуло золото у него на мече, — перебросил поводья через шею коня (умная Черноспинка все равно бы никуда без хозяина не ушла) и стал взбираться по склону налегке. Он не пошел вдоль Протока, а полез напрямик, по крутизне. Какое-то время Хюдор видно было только его голову и плечи, рукава рубахи вдруг словно посветлели, когда он нырнул в тень, потом она отступила назад, давая ему место выбраться; покуда Гэвин вылезал на дерновую кромку холма и выпрямлялся, она успела разглядеть, что у него на табире (на правом плече) засохла смола, которой не было еще, когда они давеча встречались, замазался, должно быть, у кораблей, есть ведь даже пословица: «Постоишь у смолы — запачкаешься!» Когда он выпрямился, Хюдор увидела, что и на правой скуле у него тоже была смола, и лицо почему-то очень серьезное, еще ни одна девушка — если звала его встретиться — не видывала таким серьезным Гэвина, сына Гэвира. Хюдор, правда, этого не знала.
Впрочем, он сразу улыбнулся Хюдор. Поднимаясь сюда, он вымочил в росе штаны до колен и даже рукава; да и у самой Хюдор, пока она шла к Трем Сестрам, насквозь промокли по колено штаны и платье, — но холодно ей не было. Не может быть холодно, когда веет в лицо теплый южный ветер!
Гэвин ничего не говорил, только смотрел на нее и улыбался чуть-чуть, уверенно и серьезно, очень по-доброму, а Хюдор тоже молчала. Он был очень симпатичный парень, когда болтал, и красивый, когда смеялся, но когда молчал — оказывается, он был совсем по-другому красив. И усталость — она, наверное, тоже подсушила в те дни его черты. Потом Хюдор опустила левую руку, которую держала до того заведенной за спину, так, чтобы стал виден пояс, что она в ней сжимала, подхватила конец пояса правою рукой и протянула Гэвину.
— Вот, — сказала она.
В здешних краях, если парень дарит девушке что-нибудь, это еще ничего не значит, — это может не значить даже, что он за нею ухаживает. Ведь запросто можно на радостях, вернувшись удачно с богатой добычей, хоть всем девушкам в округе надарить лент и монет, чтоб заплетать в косы! Но когда, наоборот, парень получает подарок, да еще сделанный собственными ее руками, — это все равно, как если бы он уже спросил: «Копить ли мне на вено для тебя, девушка?», а она уже сказала: «Да…»
Гэвин принял от нее этот пояс и улыбнулся еще добрее, разглядывая его.
— Красиво как! — сказал он. — Праздничен был бы мир, если бы твои руки его вышивали, Хюдор. И узора, так хорошо сложенного, я раньше не видел. — И, говоря это, смотрел уже опять на Хюдор, а пояс он держал на весу перед собой; в сумерках блестело золотое шитье, и еще Хюдор видела, как заблестели глаза у Гэвина.
Она проговорила, негромко и ясно, те слова, какие положено:
— Носи его, Гэвин, сын Гэвира, и пусть моя удача будет с ним и с тобой.
— Буду носить, — ответил Гэвин.
Язык у него хорошо был подвешен, и он умел сказать красиво, когда хотел, но когда он становился немногословным, Хюдор это нравилось больше всего. А вообще-то ей в нем все нравилось: и как он улыбался, и как пахло от него тогда — всем вместе: и конем, и влажным ветром, и травой, и даже смоляным дымом до сих пор, — и нравилось, как, забросив пояс ей за плечи и притянув к себе, он поцеловал тогда ее, — будто так и должно быть, будто это — единственное правильное на свете. Она не знала, что Гэвину в ней самой больше всего нравилось именно вот это — как ее губы ответили на поцелуй, — словно это единственное правильное на свете, и именно так должно быть, как должна по весне расти трава…
… Кетиль, стоя рядом и тоже глядя на закат, время от времени осторожно поглядывала на подругу. Она догадывалась, что Хюдор не просто так предложила здесь постоять, наверняка у них с Гэвином тут что-то было, думала Кетиль. Ах, счастливица Хюдор. Девушки, которым случилось побывать в палатке у Гэвина, откровенно хорошели, говоря о нем, и глаза у них замасливались от воспоминаний.
С некоторых пор в это ожиданием зовущее лето и у Кетиль тоже начали являться (особенно по вечерам, когда, даже замотавшись вся за день, она лежала в постели без сна) такие мысли, от которых грозной поволокой затягивало ее зеленые яркие глазки, и сейчас, поглядывая на заясневшее лицо подруги, она с жаркой и счастливой завистью пыталась представить себе, что та может припоминать. Кетиль достаточно слышала девичьих шушуканий о своем брате, никто — уверяли — не умеет так ласкать, как он. И больше всего ей хотелось сейчас спросить у Хюдор, как это у них с Гэвином было, — и все-таки она не решалась — как-то так устроена была Хюдор, что задать ей такой вопрос невозможно было даже лучшей подруге.
«Вот ведь есть парни на свете, — думала Кетиль. — Настоящие парни, их можно почувствовать, есть о них что вспомнить, когда они уплывут за волны, за моря, а то ведь — ну что это такое?! — живем в одном доме, и мне даже отбиваться от него ни разу не пришлось! Хоть в сенях сколько раз налетали друг на друга… И может возвращаться, может не возвращаться — не будет тебя, Йиррин, ждать на берегу драгоценная добыча, очень мне надобно тебя ждать!» Но — хотя она все это думала — в то же самое время у Кетиль что-то сладко замирало ниже сердца, оттого что ей известно было: девушки (кое-что из их суждений она слыхала краем уха), которые, случалось, пускали Йиррина к себе переночевать, отзывались о нем тоже вполне одобрительно, и она этому охотно верила, правда, разобижаясь этим еще больше — раз такие достоинства расточаются на других, а ей не достается даже на полнаперстка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63