Они остановились лицом к нему.
— Добро пожаловать в Египет, Ваше Святейшество, — сказал незнакомец на безупречном английском. В его голосе не слышалось и намека на иронию. Папа с первого взгляда понял, что он не египтянин.
— Вы неудачно подбираете слова, — ответил он. — Я прибыл сюда под давлением, как заложник, а не как гость. Пожалуйста, не делайте вид, что считаете меня гостем. Я отдаю себя в ваши руки. Я ваш пленник. Поэтому я настаиваю, чтобы вы вели себя со мной соответственно.
Голландец нахмурился и смущенно отвел взгляд. Он волновался и с трудом мог скрыть это. Проснувшийся в его душе мальчик-католик, впервые причастившийся, будущий священник, почувствовал страх и благоговение, несмотря на то что новая вера давно овладела им, обрезанным бородачом, молящимся по-арабски и постоянно совершающим омовения. Он почти забыл свои долгие бдения перед другим алтарем, ночи, проведенные на коленях давным-давно перед иными святынями.
— Следуйте за мной, — приказал он, безжалостно подавив ребенка в своей душе.
— Я никуда не пойду без гарантий, — заявил Папа.
— Вы не в таком положении.
— Во-первых, моему секретариату и команде самолета должно быть позволено покинуть Египет, как только самолет будет заправлен и готов к вылету.
— Я не могу...
— Во-вторых, о моем прибытии в Египет сегодня же вечером должны быть оповещены мировые средства массовой информации. Вы можете сказать, если желаете, что я прибыл сюда по собственной воле и что волен в любой момент покинуть страну.
— Это не подлежит обсуждению. Вам же сказано...
— В-третьих, все иностранцы-христиане, находящиеся на египетской земле, должны быть немедленно освобождены и отправлены домой. Конкретные детали процедуры я оставляю на ваше усмотрение. Но им не должно быть причинено никакого вреда.
— Это приемлемо. Однако в стране есть копты с двойным гражданством — главным образом американским. Я сожалею, но они...
— Им тоже должно быть позволено уехать. Таковы мои условия. Позже я могу к ним что-нибудь добавить. Я дам вам знать.
— Мне кажется, вы не понимаете. — Голландец наливался яростью. Он должен показать понтифику, какой властью обладает. — Вы не в том положении, чтобы выдвигать условия. Полученное вами послание было весьма недвусмысленным. Если вы не доберетесь до указанного места к полуночи, первые копты начнут умирать. Даю вам слово. Мои подчиненные уже получили приказы.
Папа заметно напрягся. Нуалан, знавший его много лет, мог только догадываться, что творится в его душе. Что-то тревожило Святого Отца — что-то не имеющее отношения к ситуации и поселившееся в его мыслях задолго до того, как они покинули Ватикан. Казалось, что Папа напуган и в то же время сильно разгневан.
— Когда я встречусь с президентом эль-Куртуби?
— Он будет ждать в месте назначения. Должен вам сказать, что он ждет вашей встречи с живейшим интересом.
* * *
Они объехали город с севера, направляясь на запад. В большом черном автомобиле впереди сидел Голландец, на заднем сиденье Папа и отец Нуалан. Перед ними, на откидных сиденьях, — Майкл и Айше в наручниках. Сидевший сбоку вооруженный мухтасиб внимательно наблюдал за ними. Папа сидел с левой стороны машины, глядя в темноту, на фонари вдоль дороги, на город, протянувшийся на юг — Вавилонскую Блудницу, Вавилон — великий город, Содом и Египет, город башен, город чудовищ, богохульств, пороков, Каир Торжествующий. Он не понимал, почему небо такое светлое и почему над горизонтом поднимается красное зарево. Солнце давно село, и зарево было на юге, а не на западе.
— Что это за свет? Вон там, в небе.
Голландец даже не повернул головы. Он и так знал ответ.
— Каир горит, — сказал он ровным голосом, без эмоций, как будто был старым и уставшим гидом.
Папа снова взглянул в окно. На этот раз он увидел, что зарево было от поднимающейся к низким тучам стены огня, пылавшего не слишком далеко. Если бы сейчас был день, он бы видел пелену черного дыма, окутавшую горизонт. Казалось, что огонь растянулся на многие мили.
— Каир? Весь город? Разве это может быть?
— Пожар начался несколько часов назад. Его начал проповедник в мечети Сайида-Зейнаб. Он сказал, что этот город проклят, как Города Равнины. Аллах поставил на нем Свою печать, и он не поднимет Своей руки, пока верующие не сожгут город. Только так можно выжечь чуму — из Каира, из Египта, из наших душ.
— И ничего не было сделано? — спросил Майкл.
Голландец пожал плечами:
— Сделано? А что тут можно сделать? Да и зачем что-то делать? Такова воля Аллаха. Что нам остается?
— Но здесь живут миллионы людей, — запротестовал Папа. — Число жертв будет огромно. Правительство должно что-то сделать. Вы должны спасти всех, кого возможно.
Голландец повернулся и посмотрел на своего узника. Теперь их отношения стали ясными. Вся двусмысленность исчезла.
— Что вы нам предлагаете делать, Святой Отец?
Толпы с факелами мечутся от одного квартала к другому, поджигая дома, глядя, как пламя выжигает чуму, наблюдая Божественное очищение в действии. Кто знает? Возможно, они правы. Все зараженные и больные погибнут. Эпидемия кончится.
— А потом? Что будет с теми, кто уцелеет без воды, пищи, в антисанитарных условиях? Не вспыхнет ли новая эпидемия с еще большей силой?
— Уцелевших будет очень мало, — заявил Голландец.
Айше подалась вперед,
— Вы сами подожгли город, не так ли? — сказала она. — Вы же хотели, чтобы это произошло.
Голландец взглянул в окно.
— Такова воля Аллаха, — проговорил он.
Воля Аллаха пылала на горизонте, и ее огонь был достаточно ярким, чтобы его были видно из космоса, если бы там было кому смотреть.
Глава 76
Каир растворился в темноте. С северной стороны в небе над городом висело зарево. Даже на расстоянии нескольких миль огонь был виден над горизонтом. Майкл думал: не весь ли Египет превратился в ожерелье пылающих городов и деревень? На них еще долго, как черный снег, падал горячий пепел, плавая в лучах фар. Ровное заснеженное пространство почернело на многие мили.
Но вскоре и небо и земля очистились, как будто пепел унесло порывом ветра. Кристально чистый, залитый холодным лунным светом и усеянный звездами, небосвод простирался над ними. Со всех сторон мир покрывала белая пелена.
Вокруг машины простиралась холодная пустынная тьма. Лишь ярко блестели звезды. Снегопад прекратился, и теперь на обширных белых пространствах лежал бледный лунный свет.
Папа сгорбился на сиденье, борясь с навалившейся тоской и беспокойством. Он не боялся за себя: в Белфасте он бывал и в худших переделках. И он не чувствовал особого беспокойства за коптов, чьи жизни висели на волоске. То, что он испытывал сейчас, было почти мистическим ужасом, что его Бог мертв, что Зверь победил его, что Враг близок к победе и что с сегодняшнего дня весь мир изменится. И он искренне чувствовал личную вину за это поражение. Он не обратил внимания на предупреждения Пола Ханта, он слишком верил в свою неуязвимость, защищенность святостью своего престола. Он возгордился. И теперь все заканчивалось в этом пустынном и мрачном месте, во тьме, где не было Бога.
Снаружи не доносилось ни звука, кроме шума, с каким колеса тяжелой военной машины месили снег. После Каира никто не сказал ни слова. Голландец сидел неподвижно, как статуя, устремив взгляд вперед. Отец Нуалан молился. С самого начала пути он беззвучно читал молитвы. Он продолжал верить.
Они поднимались на невысокие увалы и ныряли в глубокие лощины. Затем машина снова начинала подъем, бросая в небо лучи фар.
Внезапно звук снаружи изменился, как будто колеса зашуршали по песку и гравию. Они съехали с шоссе, связывающего Каир с оазисом, и покатили по бездорожью. Машину с пассажирами безжалостно трясло и швыряло на ухабах и камнях. Папа сжал зубы, стараясь не упасть с сиденья.
В каком-то месте они оказались у входа в глубокую теснину, стены которой поднимались далеко в высоту. Голландец повернулся к пассажирам:
— Дальше на машине проехать невозможно. Но есть другой транспорт.
Водитель три раза мигнул фарами. Через несколько секунд во тьме сверкнула ответная вспышка. Прошло несколько минут, затем в лучах фар появился смутный силуэт, к которому вскоре присоединились другие. Пришельцы были одеты в плотные зимние джалабийи, с капюшонами, натянутыми на головы и скрывавшими их лица в тени. Каждый из них ехал на муле и вел другого на поводу.
Отец Нуалан подался вперед.
— Ради Бога, — сказал он, — вы же, конечно, не собираетесь сажать Святого Отца на мула. Он инвалид, он не может...
Папа мягко положил ладонь на руку своего секретаря и покачал головой. Но Голландец уже повернулся и взглянул на священника. В тусклом отраженном свете лица его почти не было видно. Его голос был тихим, еле слышным.
— Отец, — сказал он, — позвольте мне напомнить вам, в каком положении вы находитесь. Здесь не Ватикан и не христианская страна. Вам до сих пор разрешалось сопровождать этого человека только потому, что он, как вы только что заметили, инвалид и нуждается в помощнике. Но в дальнейшем в вашем присутствии нет необходимости. Эти люди отвезут вас в Каир. Вы можете ждать своего хозяина в аэропорту.
— Это абсурд! Вы не можете везти его дальше одного. Ядолжен находиться при нем.
Голландец почти не повысил голоса:
— Я же сказал вам, что ваше присутствие больше не требуется. При необходимости я застрелю вас. Мне все равно. Вы все поняли?
Папа протянул руку и положил ее на плечо Нуалана:
— Патрик, возвращайтесь с ними. Со мной все будет в порядке. Если вы хотите помочь мне, молитесь за меня. И постарайтесь выбраться отсюда невредимыми. Когда придет время, вы расскажете обо всем, что здесь случилось.
Священник хотел было протестовать, но Папа крепко сжал его руку.
Погонщиков мулов было четверо. Один из них открыл седельную сумку, висевшую на спине его мула, и достал четыре тяжелые джалабийи. Голландец взял одну из них, а остальные передал пленникам. Когда дверь отворилась, в машину ворвался колючий мороз. Нуалан помог Папе надеть джалабийю через голову.
— Может быть, вы заставите его, чтобы он позволил мне сопровождать вас? — прошептал он.
Папа покачал головой:
— Не стоит, Патрик. Он скорее убьет вас. Лучше возвращайтесь. Передайте остальным, что я цел и невредим.
Они поспешно обнялись, и Нуалан прошептал Папе на ухо:
— Отец, вы догадались, кто другой узник? Мужчина?
— Нет.
— Это Майкл Хант. Брат Пола. Возможно, ему удастся вытащить вас отсюда.
— Я не хочу насилия.
— Возможно, у вас не будет выбора, когда настанет время.
В этот момент Голландец отворил дверцу и приказал Папе выходить. Майкл и Айше последовали за ним. Мухтасиб достал из кармана ключ и снял с них наручники. Погонщики мулов помогли пересадить понтифика из машины на самого большого белого мула, покрытого вышитой попоной, приготовленной специально для Папы. Мужчины обращались с Папой осторожно, они заботливо подняли его и помогли ему устроиться на спине терпеливого животного. Майклу и Айше только велели садиться.
За исключением короткого разговора шепотом между Голландцем и одним из погонщиков, никто не сказал ни слова. Маленький караван двинулся ровным шагом по теснине. Слышался только цокот копыт по камням.
Казалось, что теснина тянется бесконечно, извиваясь и уходя все глубже в самое сердце пустыни. Они находились уже много ниже уровня моря, и с каждой милей стены огромного каньона поднимались еще выше, заслоняя крошечные точки звезд.
Слабый свет, сумевший просочиться в ущелье с неба, блестел и дрожал на инее, который серебристым слоем лежал на земле. Мороз крепчал. Это был неземной холод, холод галактик. Несмотря на тяжелые джалабийи, они сильно замерзли и дрожали. Папа понимал, что, если они вскоре не придут на место, он может умереть от истощения. Он двигался в нескольких шагах за Голландцем, который внимательно следил за его сгорбленной фигурой с капюшоном на голове. Позади безмолвно ехали Майкл и Айше. Они оба знали, что им не спастись из этой пустоты. Только смерть была спасением.
Глава 77
Париж, 22.30
К северу от Рю-де-Риволи, в парижском квартале Сен-Жерве, среди разрушающихся отелей Марэ располагался маленький еврейский квартал. На Рю-дез-Экуффе, между кошерной мясной лавкой и булочной, где торговали халами, стояла небольшая хасидская синагога. На улице никого не было: в Шаббат полагается сидеть дома. Никто не заметил молодого человека в темной одежде, отомкнувшего замок синагоги и вошедшего в здание. На плече у него была небольшая сумка.
Единственный свет в синагоге давала нер-тамида, маленькая масляная лампада, горевшая перед ковчегом, в котором хранились свитки Торы. Вошедший включил фонарик и без колебаний направился к биме, высокой приподнятой площадке в центре помещения. Все было давным-давно продумано.
Он достал из сумки маленький сверток и, положив бомбу на ровную поверхность бимы, установил на нужное время часовой механизм. Затем очень осторожно засунул бомбу под столик для чтения, где ее скрыло толстое покрывало с вышитой Звездой Давида. Все было тихо. Никто не поднял тревоги. Последнее нажатие на кнопку — и часовой механизм запущен. Бомба взорвется через двенадцать часов, во время утренней службы.
Террорист застегнул свою сумку и исчез так же, как пришел, никем не замеченный и не задержанный.
В двух домах от синагоги, в квартире на третьем этаже Хаим Херш читал со своим сыном Тору. Завтра мальчику предстоит бар-мицва, он впервые будет читать Тору в синагоге, как взрослый.
— Ядумаю, что теперь ты готов, — сказал Херш. Он гордился своим сыном, той легкостью, с которой тот без подсказки читал на иврите. Завтра в синагоге вся семья будет следить за его успехами, а потом их ждет праздник.
Мальчик кивнул.
— Папа, а ты нервничал перед своей бар-миц-вой? — спросил он.
Херш кивнул.
— Конечно, — сказал он. — Это же великий момент. Но у тебя все будет хорошо. Тебе не о чем беспокоиться. Все будут переживать за тебя.
Мальчик улыбнулся.
— Я думаю, пора спать, — сказал отец. — Тебе нельзя опаздывать завтра утром.
Часть XII
Зверь был, и нет его, и явится.
Откровение Иоанна Богослова, 17:8
Глава 78
Рассветало. Дым от горящего Каира за ночь образовал высокое, затмевающее свет облако, которое отнесло на юго-запад. Майкл, вздрогнув, очнулся от беспокойного полусна. Перед собой он увидел фигуры Папы и Голландца.
Восемь мулов безмолвно брели по снежному морю. Ночью они останавливались на несколько часов, чтобы поесть и поспать. На поверхности снега блестела, как битое стекло, тонкая ледяная корочка. На востоке всходило злобное солнце.
И в этот момент, прямо перед собой, в конце пологого склона длиной в милю он увидел это. То, что он принял за какой-то темный сгусток, превратилось в огромную недостроенную каменную стену, которая, казалось, окружала всю землю. Когда солнце поднялось и день вступил в свои права, стена отделилась от темноты, — многие мили кирпича и камня, скрепленных известкой. Она была отчетливо видна на ослепительной белизне снега — грандиозное сооружение, возведенное невежеством и страхом. Страхом перед чумой, перед Богом, перед окружающим миром, ставшим сложным и нестабильным.
Рядом со стеной было просто поверить, что мир кончается здесь, что за ней нет ничего, кроме пустоты и безумия. А когда наконец придет время и люди преодолеют свой страх, когда неизвестное перестанет пугать и снова станет соблазнительным, — как тогда будет просто поставить прожекторы, натянуть проволоку и установить пулеметные вышки.
И все же вовсе не стена, несмотря на ее подавляющее величие, привлекала его внимание. Саму стену здесь заслоняло нечто более грандиозное, темное и древнее: пирамида, такая же черная и блестящая, как те, что он видел во сне; даже более высокая и более зловещая. Но сейчас он не спал, это был не сон, а настоящая пирамида из настоящего камня.
Все они увидели ее почти одновременно. Майкл заметил, что Папа выпрямился в седле и поднял руку, как будто отстраняя ее. Но через мгновение рука его упала. Он еще раньше, в машине, заметил, каким усталым и обессилевшим выглядит понтифик.
Пирамида неумолимо приближалась к ним, выступая из тумана, как корабль в океанских просторах. Черный корабль, корабль-призрак, вырвавшийся из прошлого.
Расщелина в песках вела прямо к пирамиде. С обеих сторон от себя они различали полузасыпанные очертания двери в боку пирамиды. Припорошенные песком, на них смотрели два ряда злобных лиц.
Все следы раскопок были устранены. Тут не было ни грузовиков, ни землекопов, ни отрядов рабочих, бредущих с тяжелыми корзинами на плечах. Только на восточной стене пирамиды громко хлопал на утреннем ветре забытый кусок брезента. Полированная и скользкая от изморози, гладкая поверхность гигантского сооружения как будто шевелилась под солнцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Добро пожаловать в Египет, Ваше Святейшество, — сказал незнакомец на безупречном английском. В его голосе не слышалось и намека на иронию. Папа с первого взгляда понял, что он не египтянин.
— Вы неудачно подбираете слова, — ответил он. — Я прибыл сюда под давлением, как заложник, а не как гость. Пожалуйста, не делайте вид, что считаете меня гостем. Я отдаю себя в ваши руки. Я ваш пленник. Поэтому я настаиваю, чтобы вы вели себя со мной соответственно.
Голландец нахмурился и смущенно отвел взгляд. Он волновался и с трудом мог скрыть это. Проснувшийся в его душе мальчик-католик, впервые причастившийся, будущий священник, почувствовал страх и благоговение, несмотря на то что новая вера давно овладела им, обрезанным бородачом, молящимся по-арабски и постоянно совершающим омовения. Он почти забыл свои долгие бдения перед другим алтарем, ночи, проведенные на коленях давным-давно перед иными святынями.
— Следуйте за мной, — приказал он, безжалостно подавив ребенка в своей душе.
— Я никуда не пойду без гарантий, — заявил Папа.
— Вы не в таком положении.
— Во-первых, моему секретариату и команде самолета должно быть позволено покинуть Египет, как только самолет будет заправлен и готов к вылету.
— Я не могу...
— Во-вторых, о моем прибытии в Египет сегодня же вечером должны быть оповещены мировые средства массовой информации. Вы можете сказать, если желаете, что я прибыл сюда по собственной воле и что волен в любой момент покинуть страну.
— Это не подлежит обсуждению. Вам же сказано...
— В-третьих, все иностранцы-христиане, находящиеся на египетской земле, должны быть немедленно освобождены и отправлены домой. Конкретные детали процедуры я оставляю на ваше усмотрение. Но им не должно быть причинено никакого вреда.
— Это приемлемо. Однако в стране есть копты с двойным гражданством — главным образом американским. Я сожалею, но они...
— Им тоже должно быть позволено уехать. Таковы мои условия. Позже я могу к ним что-нибудь добавить. Я дам вам знать.
— Мне кажется, вы не понимаете. — Голландец наливался яростью. Он должен показать понтифику, какой властью обладает. — Вы не в том положении, чтобы выдвигать условия. Полученное вами послание было весьма недвусмысленным. Если вы не доберетесь до указанного места к полуночи, первые копты начнут умирать. Даю вам слово. Мои подчиненные уже получили приказы.
Папа заметно напрягся. Нуалан, знавший его много лет, мог только догадываться, что творится в его душе. Что-то тревожило Святого Отца — что-то не имеющее отношения к ситуации и поселившееся в его мыслях задолго до того, как они покинули Ватикан. Казалось, что Папа напуган и в то же время сильно разгневан.
— Когда я встречусь с президентом эль-Куртуби?
— Он будет ждать в месте назначения. Должен вам сказать, что он ждет вашей встречи с живейшим интересом.
* * *
Они объехали город с севера, направляясь на запад. В большом черном автомобиле впереди сидел Голландец, на заднем сиденье Папа и отец Нуалан. Перед ними, на откидных сиденьях, — Майкл и Айше в наручниках. Сидевший сбоку вооруженный мухтасиб внимательно наблюдал за ними. Папа сидел с левой стороны машины, глядя в темноту, на фонари вдоль дороги, на город, протянувшийся на юг — Вавилонскую Блудницу, Вавилон — великий город, Содом и Египет, город башен, город чудовищ, богохульств, пороков, Каир Торжествующий. Он не понимал, почему небо такое светлое и почему над горизонтом поднимается красное зарево. Солнце давно село, и зарево было на юге, а не на западе.
— Что это за свет? Вон там, в небе.
Голландец даже не повернул головы. Он и так знал ответ.
— Каир горит, — сказал он ровным голосом, без эмоций, как будто был старым и уставшим гидом.
Папа снова взглянул в окно. На этот раз он увидел, что зарево было от поднимающейся к низким тучам стены огня, пылавшего не слишком далеко. Если бы сейчас был день, он бы видел пелену черного дыма, окутавшую горизонт. Казалось, что огонь растянулся на многие мили.
— Каир? Весь город? Разве это может быть?
— Пожар начался несколько часов назад. Его начал проповедник в мечети Сайида-Зейнаб. Он сказал, что этот город проклят, как Города Равнины. Аллах поставил на нем Свою печать, и он не поднимет Своей руки, пока верующие не сожгут город. Только так можно выжечь чуму — из Каира, из Египта, из наших душ.
— И ничего не было сделано? — спросил Майкл.
Голландец пожал плечами:
— Сделано? А что тут можно сделать? Да и зачем что-то делать? Такова воля Аллаха. Что нам остается?
— Но здесь живут миллионы людей, — запротестовал Папа. — Число жертв будет огромно. Правительство должно что-то сделать. Вы должны спасти всех, кого возможно.
Голландец повернулся и посмотрел на своего узника. Теперь их отношения стали ясными. Вся двусмысленность исчезла.
— Что вы нам предлагаете делать, Святой Отец?
Толпы с факелами мечутся от одного квартала к другому, поджигая дома, глядя, как пламя выжигает чуму, наблюдая Божественное очищение в действии. Кто знает? Возможно, они правы. Все зараженные и больные погибнут. Эпидемия кончится.
— А потом? Что будет с теми, кто уцелеет без воды, пищи, в антисанитарных условиях? Не вспыхнет ли новая эпидемия с еще большей силой?
— Уцелевших будет очень мало, — заявил Голландец.
Айше подалась вперед,
— Вы сами подожгли город, не так ли? — сказала она. — Вы же хотели, чтобы это произошло.
Голландец взглянул в окно.
— Такова воля Аллаха, — проговорил он.
Воля Аллаха пылала на горизонте, и ее огонь был достаточно ярким, чтобы его были видно из космоса, если бы там было кому смотреть.
Глава 76
Каир растворился в темноте. С северной стороны в небе над городом висело зарево. Даже на расстоянии нескольких миль огонь был виден над горизонтом. Майкл думал: не весь ли Египет превратился в ожерелье пылающих городов и деревень? На них еще долго, как черный снег, падал горячий пепел, плавая в лучах фар. Ровное заснеженное пространство почернело на многие мили.
Но вскоре и небо и земля очистились, как будто пепел унесло порывом ветра. Кристально чистый, залитый холодным лунным светом и усеянный звездами, небосвод простирался над ними. Со всех сторон мир покрывала белая пелена.
Вокруг машины простиралась холодная пустынная тьма. Лишь ярко блестели звезды. Снегопад прекратился, и теперь на обширных белых пространствах лежал бледный лунный свет.
Папа сгорбился на сиденье, борясь с навалившейся тоской и беспокойством. Он не боялся за себя: в Белфасте он бывал и в худших переделках. И он не чувствовал особого беспокойства за коптов, чьи жизни висели на волоске. То, что он испытывал сейчас, было почти мистическим ужасом, что его Бог мертв, что Зверь победил его, что Враг близок к победе и что с сегодняшнего дня весь мир изменится. И он искренне чувствовал личную вину за это поражение. Он не обратил внимания на предупреждения Пола Ханта, он слишком верил в свою неуязвимость, защищенность святостью своего престола. Он возгордился. И теперь все заканчивалось в этом пустынном и мрачном месте, во тьме, где не было Бога.
Снаружи не доносилось ни звука, кроме шума, с каким колеса тяжелой военной машины месили снег. После Каира никто не сказал ни слова. Голландец сидел неподвижно, как статуя, устремив взгляд вперед. Отец Нуалан молился. С самого начала пути он беззвучно читал молитвы. Он продолжал верить.
Они поднимались на невысокие увалы и ныряли в глубокие лощины. Затем машина снова начинала подъем, бросая в небо лучи фар.
Внезапно звук снаружи изменился, как будто колеса зашуршали по песку и гравию. Они съехали с шоссе, связывающего Каир с оазисом, и покатили по бездорожью. Машину с пассажирами безжалостно трясло и швыряло на ухабах и камнях. Папа сжал зубы, стараясь не упасть с сиденья.
В каком-то месте они оказались у входа в глубокую теснину, стены которой поднимались далеко в высоту. Голландец повернулся к пассажирам:
— Дальше на машине проехать невозможно. Но есть другой транспорт.
Водитель три раза мигнул фарами. Через несколько секунд во тьме сверкнула ответная вспышка. Прошло несколько минут, затем в лучах фар появился смутный силуэт, к которому вскоре присоединились другие. Пришельцы были одеты в плотные зимние джалабийи, с капюшонами, натянутыми на головы и скрывавшими их лица в тени. Каждый из них ехал на муле и вел другого на поводу.
Отец Нуалан подался вперед.
— Ради Бога, — сказал он, — вы же, конечно, не собираетесь сажать Святого Отца на мула. Он инвалид, он не может...
Папа мягко положил ладонь на руку своего секретаря и покачал головой. Но Голландец уже повернулся и взглянул на священника. В тусклом отраженном свете лица его почти не было видно. Его голос был тихим, еле слышным.
— Отец, — сказал он, — позвольте мне напомнить вам, в каком положении вы находитесь. Здесь не Ватикан и не христианская страна. Вам до сих пор разрешалось сопровождать этого человека только потому, что он, как вы только что заметили, инвалид и нуждается в помощнике. Но в дальнейшем в вашем присутствии нет необходимости. Эти люди отвезут вас в Каир. Вы можете ждать своего хозяина в аэропорту.
— Это абсурд! Вы не можете везти его дальше одного. Ядолжен находиться при нем.
Голландец почти не повысил голоса:
— Я же сказал вам, что ваше присутствие больше не требуется. При необходимости я застрелю вас. Мне все равно. Вы все поняли?
Папа протянул руку и положил ее на плечо Нуалана:
— Патрик, возвращайтесь с ними. Со мной все будет в порядке. Если вы хотите помочь мне, молитесь за меня. И постарайтесь выбраться отсюда невредимыми. Когда придет время, вы расскажете обо всем, что здесь случилось.
Священник хотел было протестовать, но Папа крепко сжал его руку.
Погонщиков мулов было четверо. Один из них открыл седельную сумку, висевшую на спине его мула, и достал четыре тяжелые джалабийи. Голландец взял одну из них, а остальные передал пленникам. Когда дверь отворилась, в машину ворвался колючий мороз. Нуалан помог Папе надеть джалабийю через голову.
— Может быть, вы заставите его, чтобы он позволил мне сопровождать вас? — прошептал он.
Папа покачал головой:
— Не стоит, Патрик. Он скорее убьет вас. Лучше возвращайтесь. Передайте остальным, что я цел и невредим.
Они поспешно обнялись, и Нуалан прошептал Папе на ухо:
— Отец, вы догадались, кто другой узник? Мужчина?
— Нет.
— Это Майкл Хант. Брат Пола. Возможно, ему удастся вытащить вас отсюда.
— Я не хочу насилия.
— Возможно, у вас не будет выбора, когда настанет время.
В этот момент Голландец отворил дверцу и приказал Папе выходить. Майкл и Айше последовали за ним. Мухтасиб достал из кармана ключ и снял с них наручники. Погонщики мулов помогли пересадить понтифика из машины на самого большого белого мула, покрытого вышитой попоной, приготовленной специально для Папы. Мужчины обращались с Папой осторожно, они заботливо подняли его и помогли ему устроиться на спине терпеливого животного. Майклу и Айше только велели садиться.
За исключением короткого разговора шепотом между Голландцем и одним из погонщиков, никто не сказал ни слова. Маленький караван двинулся ровным шагом по теснине. Слышался только цокот копыт по камням.
Казалось, что теснина тянется бесконечно, извиваясь и уходя все глубже в самое сердце пустыни. Они находились уже много ниже уровня моря, и с каждой милей стены огромного каньона поднимались еще выше, заслоняя крошечные точки звезд.
Слабый свет, сумевший просочиться в ущелье с неба, блестел и дрожал на инее, который серебристым слоем лежал на земле. Мороз крепчал. Это был неземной холод, холод галактик. Несмотря на тяжелые джалабийи, они сильно замерзли и дрожали. Папа понимал, что, если они вскоре не придут на место, он может умереть от истощения. Он двигался в нескольких шагах за Голландцем, который внимательно следил за его сгорбленной фигурой с капюшоном на голове. Позади безмолвно ехали Майкл и Айше. Они оба знали, что им не спастись из этой пустоты. Только смерть была спасением.
Глава 77
Париж, 22.30
К северу от Рю-де-Риволи, в парижском квартале Сен-Жерве, среди разрушающихся отелей Марэ располагался маленький еврейский квартал. На Рю-дез-Экуффе, между кошерной мясной лавкой и булочной, где торговали халами, стояла небольшая хасидская синагога. На улице никого не было: в Шаббат полагается сидеть дома. Никто не заметил молодого человека в темной одежде, отомкнувшего замок синагоги и вошедшего в здание. На плече у него была небольшая сумка.
Единственный свет в синагоге давала нер-тамида, маленькая масляная лампада, горевшая перед ковчегом, в котором хранились свитки Торы. Вошедший включил фонарик и без колебаний направился к биме, высокой приподнятой площадке в центре помещения. Все было давным-давно продумано.
Он достал из сумки маленький сверток и, положив бомбу на ровную поверхность бимы, установил на нужное время часовой механизм. Затем очень осторожно засунул бомбу под столик для чтения, где ее скрыло толстое покрывало с вышитой Звездой Давида. Все было тихо. Никто не поднял тревоги. Последнее нажатие на кнопку — и часовой механизм запущен. Бомба взорвется через двенадцать часов, во время утренней службы.
Террорист застегнул свою сумку и исчез так же, как пришел, никем не замеченный и не задержанный.
В двух домах от синагоги, в квартире на третьем этаже Хаим Херш читал со своим сыном Тору. Завтра мальчику предстоит бар-мицва, он впервые будет читать Тору в синагоге, как взрослый.
— Ядумаю, что теперь ты готов, — сказал Херш. Он гордился своим сыном, той легкостью, с которой тот без подсказки читал на иврите. Завтра в синагоге вся семья будет следить за его успехами, а потом их ждет праздник.
Мальчик кивнул.
— Папа, а ты нервничал перед своей бар-миц-вой? — спросил он.
Херш кивнул.
— Конечно, — сказал он. — Это же великий момент. Но у тебя все будет хорошо. Тебе не о чем беспокоиться. Все будут переживать за тебя.
Мальчик улыбнулся.
— Я думаю, пора спать, — сказал отец. — Тебе нельзя опаздывать завтра утром.
Часть XII
Зверь был, и нет его, и явится.
Откровение Иоанна Богослова, 17:8
Глава 78
Рассветало. Дым от горящего Каира за ночь образовал высокое, затмевающее свет облако, которое отнесло на юго-запад. Майкл, вздрогнув, очнулся от беспокойного полусна. Перед собой он увидел фигуры Папы и Голландца.
Восемь мулов безмолвно брели по снежному морю. Ночью они останавливались на несколько часов, чтобы поесть и поспать. На поверхности снега блестела, как битое стекло, тонкая ледяная корочка. На востоке всходило злобное солнце.
И в этот момент, прямо перед собой, в конце пологого склона длиной в милю он увидел это. То, что он принял за какой-то темный сгусток, превратилось в огромную недостроенную каменную стену, которая, казалось, окружала всю землю. Когда солнце поднялось и день вступил в свои права, стена отделилась от темноты, — многие мили кирпича и камня, скрепленных известкой. Она была отчетливо видна на ослепительной белизне снега — грандиозное сооружение, возведенное невежеством и страхом. Страхом перед чумой, перед Богом, перед окружающим миром, ставшим сложным и нестабильным.
Рядом со стеной было просто поверить, что мир кончается здесь, что за ней нет ничего, кроме пустоты и безумия. А когда наконец придет время и люди преодолеют свой страх, когда неизвестное перестанет пугать и снова станет соблазнительным, — как тогда будет просто поставить прожекторы, натянуть проволоку и установить пулеметные вышки.
И все же вовсе не стена, несмотря на ее подавляющее величие, привлекала его внимание. Саму стену здесь заслоняло нечто более грандиозное, темное и древнее: пирамида, такая же черная и блестящая, как те, что он видел во сне; даже более высокая и более зловещая. Но сейчас он не спал, это был не сон, а настоящая пирамида из настоящего камня.
Все они увидели ее почти одновременно. Майкл заметил, что Папа выпрямился в седле и поднял руку, как будто отстраняя ее. Но через мгновение рука его упала. Он еще раньше, в машине, заметил, каким усталым и обессилевшим выглядит понтифик.
Пирамида неумолимо приближалась к ним, выступая из тумана, как корабль в океанских просторах. Черный корабль, корабль-призрак, вырвавшийся из прошлого.
Расщелина в песках вела прямо к пирамиде. С обеих сторон от себя они различали полузасыпанные очертания двери в боку пирамиды. Припорошенные песком, на них смотрели два ряда злобных лиц.
Все следы раскопок были устранены. Тут не было ни грузовиков, ни землекопов, ни отрядов рабочих, бредущих с тяжелыми корзинами на плечах. Только на восточной стене пирамиды громко хлопал на утреннем ветре забытый кусок брезента. Полированная и скользкая от изморози, гладкая поверхность гигантского сооружения как будто шевелилась под солнцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45