Красный зачумленный круг был, как кровь, - можно стирать, стирать и
стирать, но след все равно остается. С тех пор Кэрри никогда не молилась на
коленях в общественных местах, хотя мама об этом и не знала. Но в памяти - у
нее и у них - тот день сохранился. А сколько нервов стоила ей поездка в
летний христианский лагерь! Даже деньги она заработала тогда сама, шитьем на
дому. И все это время мама с мрачным выражением лица твердила, что это грех,
что там сплошные методисты, баптисты и конгрегационалисты, а это опять грех,
грех, грех... Она запретила ей купаться. И хотя Кэрри все равно купалась и
даже смеялась, когда ее топили целой компанией (до тех пор пока в легких не
осталось воздуха - а они снова и снова заталкивали ее в воду - и она,
испугавшись, неначала кричать), и участвовала в любых лагерных мероприятиях,
над "молельщицей Кэрри" постоянно издевались и подшучивали. Она уехала тогда
за неделю до окончания смены, с красными, запавшими от слез глазами, и мама,
встретив ее на автобусной станции, сурово сказала, что ей следует как зеницу
ока хранить память о давешних материнских наставлениях - доказательство
того, что мама все знает, что мама всегда права, что единственная надежда на
покой и спасение лежит внутри красного круга.
- Потому что тесны врата, - добавила она строго в такси и, вернувшись
домой, заперла Кэрри в чулане на шесть часов.
Разумеется, мама запрещала ей мыться с другими девушками в душевой, но
Кэрри прятала купальные принадлежности в своем шкафчике и все равно мылась,
принимая участие в этом постыдном и неприятном для нее ритуале обнаженности,
в надежде на то, что красный круг хоть немного потускнеет.
(но сегодня-то сегодня)
По другой стороне улицы ехал на велосипеде пятилетний Томми Эрбтер,
щуплый, вечно сосредоточенный мальчуган. Он давил на педали своего "Швинна"
с яркокрасными боковыми колесиками и гудел вполголоса простенький
рок-н-ролл, затем вдруг увидел Кэрри, посветлел лицом и высунул язык.
- Эй, стараяпердуньямоясестрицаКэрри!
Кэрри бросила на него полный ненависти взгляд. Велосипед закачался и
неожиданно перевернулся. Оказавшись под велосипедом, Томми заплакал. Кэрри
улыбнулась и пошла дальше. Вопли Томми казались ей сладкой, звонкой музыкой.
Вот бы уметь делать что-нибудь в таком же духе просто по желанию!
(а ведь она только что это сделала)
Кэрри остановилась как вкопанная за семь домов до своего, устремив
пустой взгляд в никуда. Мальчишка позади хныкал, потирая расцарапанную
коленку, затем снова сел на велосипед и крикнул что-то Кэрри вслед. Она даже
не отреагировала: и не такое приходилось слышать.
Ведь она подумала тогда, вспоминала Кэрри:
(чтоб ты свалился чтоб ты свалился с этого чертового велосипеда и
разбил свою гнилую башку)
И что-то в самом деле случилось.
Ее разум... как бы это сказать... на мгновение напрягся, что ли - не
совсем точно, но близко. Мысли как будто налились твердостью, словно мышцы
руки, поднимающей гантель... Тоже не очень точно, но другого сравнения на
"Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие
находят их" (Матф. 7.14).
ум не приходило. Слабая такая рука с жиденькими детскими мускулами...
Раз!
Кэрри впилась яростным взглядом в панорамное окно миссис Йоррати, успев
при этом подумать:
(глупая мерзкая старая стерва окно разбейся)
Ничего. Панорамное окно миссис Йоррати, как и до того, безмятежно
блестело в свежих лучах утреннего солнца. Живот снова свело болезненной
судорогой, и Кэрри двинулась дальше.
Но...
Лампочка... И пепельница тоже...
Кэрри оглянулась
(старая стерва просто ненавидит маму)
через плечо. И вроде бы что-то в мозгу напряглось, но едва-едва. Ровное
течение мыслей чуть подернулось рябью, словно булькнул где-то там подводный
ключ.
Панорамное окно тоже затрепетало. Но не больше. Наверно, просто
привиделось. Может быть.
Голова казалась теперь тяжелой, ватной, а где-то глубоко в мозгу
зарождалась слабая пока, пульсирующая боль. Глаза жгло, словно она за один
раз прочла весь Апокалипсис.
Кэрри шла вниз по улице к маленькому белому дому с голубыми ставнями, и
в душе у нее вновь сгущалась привычная уже смесь ненависти, любви и страха.
По западной стороне бунгало поднялись до самой крыши, вьюнки (они всегда
называли свой дом "бунгало", потому что "белый дом" звучало как политическая
шутка, а мама говорила, что все политики - жулики и грешники, которые в
конце концов продадут страну безбожникамкрасным, а те всех верующих в Иисуса
- даже католиков - поставят к стенке), и это было красиво - Кэрри знала, что
красиво, но иногда просто ненавидела ползучие зеленые растения. Иногда ей
казалось, как и сейчас, - что это гротескная гигантская рука, испещренная
огромными венами, которая выползла из земли, чтобы сцапать дом. Кэрри
невольно замедлила шаг.
И камни, вспомнилось вдруг ей, камни тоже были.
Она снова остановилась, растерянно моргая от яркого солнечного света.
Камни. Мама никогда об этом не заговаривала, и Кэрри даже сомневалась,
помнит ли она еще тот день, когда упали камни. Странно, что день сохранился
в памяти у нее самой. Ей ведь было совсем немного. Три года, кажется? Или
четыре? Она увидела девушку в белом купальнике, а затем посыпались с неба
камни. И по всему дому летали разные вещи... Воспоминания стали вдруг 20
яркими и отчетливыми. Словно они таились совсем рядом, за тоненькой
перегородкой, и ждали, когда Кэрри достигнет своего рода психической
зрелости.
Ждали, может быть, сегодняшних событий.
Из статьи "Кэрри; черная заря телекинеза" ("Эксквайр Мэгезин", 12
сентября 1980 г.), Джек Гейвер:
Стелла Хоран прожила в благоустроенном пригородном районе Парриш
недалеко от Сан-Диего двенадцать лет, и внешне она - типичная "миссис
Калифорния" носит яркую одежду и дымчатые очки в оправе янтарного цвета;
волосы - светлые с несколькими черными прядями; водит симпатичный
"фольксваген" цвета бордо с изображением улыбки на крышке бензобака и
зеленой экологической наклейкой на заднем стекле. Ее муж служит в парришском
отделении "Бэнк оф Америка"; сын и дочь - типичные представители
южнокалифорнийского загорелого племени постоянных обитателей пляжа. В
небольшом аккуратном заднем дворике есть гриль, а мелодичный дверной звонок
играет несколько тактов из припева "Хей, Джуд".
Однако где-то в душе у миссис Хоран все еще держится тонкий неизбывный
налет Новой Англии, и, когда она говорит о Кэрри Уайт, лицо ее приобретает
странное, мучительное выражение - что-то напоминающее скорее о книгах
Лавкравта, нежели о калифорнийских персонажах Керуака.
- Конечно, она была странная, - рассказывает Стелла Хоран, закуривая
вторую сигарету сразу после первой. - Все это семейство было странное. Ральф
работал на стройке, и люди говорили, что он всегда носит с собой Библию и
револьвер 38-го калибра. Библию - для чтения во время перерыва, а револьвер
- на тот случай, если встретит на работе Антихриста. Библию я и сама помню,
а насчет револьвера - кто знает?.. Лицо у него было темное от загара, волосы
всегда острижены очень коротко. И выглядел он довольно свирепо. Люди
старались не встречаться с ним взглядом ни при каких обстоятельствах. Он так
на всех смотрел, что казалось, глаза буквально горят. Увидишь его впереди и
переходишь на другую сторону улицы... Никому из детей даже не приходило в
голову показать ему язык, когда он проходит мимо. Такое вот он производил
жуткое впечатление.
Она замолкает, выпуская струю дыма вверх к отделанным под красное
дерево потолочным балкам. Стелла Хоран прожила на Каряин-стрит до двадцати
лет, и последние годы каждый день ездила на занятия в Левинскую школу
бизнеса в Моттоне. Однако случай с камнями запомнился ей очень хорошо.
- Иногда, - говорит она, - у меня даже возникает вопрос, не вызвала ли
я сама этот каменный град. Наши участки сходились задними дворами. Миссис
Уайт посадила там зеленую изгородь, но к тому времени кустарник еще не
вырос. Она не один раз звонила моей матери и скандалила по поводу "шоу",
которое я якобы "устраивала" на заднем дворе. Хочу заметить, что купальник у
меня был вполне приличный - даже скромный, по современным стандартам -
обычный старый купальник от Янтцена, но миссис Уайт постоянно разорялась,
что это, мол, безобразие, потому что меня видит "ее крошка". Моя мать...
она, конечно, старалась говорить с ней потактичней, но у нее никогда не
хватало терпения надолго. Не знаю уж, чем ее в очередной раз вывела из себя
миссис Уайт - надо полагать, обозвала меня Вавилонской блудницей, - но моя
мать заявила ей, что наш двор - это наш двор, и если нам так хочется, я могу
тут хоть голышом танцевать. Кроме того, обозвала ее грязной старухой, у
которой вместо головы банка червей. Короче, крику было много, но суть дела я
уже рассказала.
Я решила, что не буду больше загорать там: не люблю скандалов. Но мама
- она, если заведется, это сущий кошмар. Как-то раз она отправилась в
супермаркет и купила маленькое белое бикини. Сказала, что я с таким же
успехом могу загорать и в нем. Мол, это наш двор, и никого не касается, что
мы тут делаем.
Стелла Хоран улыбается при этом воспоминании и гасит сигарету.
Я пыталась с ней спорить, говорила, что не хочу быть пешкой в их
склоке, но все без толку. Если уж ей что вступит в голову, то остановить ее
так же невозможно, как дизельный грузовик, когда его без тормозов несет под
гору. Но дело было даже не в этом. Сказать по правде, я просто боялась
Уайтов. Настоящие психи, сдвинутые на религии, - тут, знаете, не до шуток.
Ральфа Уайта, конечно, уже не было, но вдруг у Маргарет еще остался его
револьвер?...
Однако в то воскресенье я все же постелила на заднем дворе одеяло,
намазалась маслом для загара и улеглась, включив радио, где как раз
передавали "Сорок лучших песен". Мама эту музыку просто ненавидела и обычно
кричала мне, чтобы я убрала звук "пока она не рехнулась". Но в тот день она
сама дважды прибавляла громкость, и я уже в самом деле начала чувствовать
себя Вавилонской блудницей.
Тем не менее из дома Уайтов никто не выходил. Даже хозяйка не
показывалась развесить на веревках белье... Вот, кстати, еще один штрих: она
никогда не вывешивала на улице нижнее белье. Не только свое, но и Кэрри,
хотя ей было всего три года. Исключительно в доме.
Я немного успокоилась и решила, что Маргарет, может быть, увела Кэрри
куда-нибудь в парк - помолиться на природе или что-нибудь еще в таком духе.
Короче, спустя какое-то время я перевернулась на спину, закрыла глаза рукой
и задремала. А когда проснулась, рядом, разглядывая меня в упор, стояла
Кэрри.
Миссис Хоран умолкает, глядя куда-то в пространство. Снаружи
бесконечной чередой проносятся машины. Я слышу тонкое гудение моего
репортерского магнитофона. Но все это кажется лишь хрупкой, тонкой оболочкой
другого, мрачного мира - настоящего мира, где и зарождаются кошмары.
- Она была такая лапушка, - продолжает Стелла Хоран, закуривая. - Я
видела ее школьные фотографии и то ужасное, расплывчатое чернобелое фото на
обложке "Ньюсуика". Помню, смотрела на них и думала: "Боже, куда же она
исчезла? Что с ней сделала эта женщина?" Странное какое-то чувство
возникало: и страх, и жалость... Такая милая была девчушка - розовые щечки,
яркие карие глаза, волосы светлые, только видно, что они потом потемнеют.
Одно слово - лапушка. Милая, умница, совершенно неиспорченная. Видимо, тогда
отравляющее душу влияние ее матери еще не проникло так глубоко.
Я чуть приподнялась от неожиданности и попыталась улыбнуться. Никак не
могла сообразить, как поступить. Меня здорово разморило, и голова совершенно
не работала. Потом просто взяла и сказала: "Привет". На ней было желтое
платьице, довольно симпатичное, только очень уж длинное для маленькой
девочки, да еще летом - оно ей чуть не до лодыжек доходило.
Кэрри не улыбнулась в ответ, а, указав на меня пальцем спросила:
- Это что?
Я поглядела на себя и увидела, что, пока спала, лифчик совсем сполз. Я
его поправила и ответила:
- Это моя грудь, Кэрри.
А она на полном серьезе:
- Я тоже такую хочу.
- Подожди немного, Кэрри, - объяснила я ей. - Лет через восемь-девять и
у тебя появится...
- Нет, не появится, мама сказала, что у хороших девочек ее не бывает. -
Она очень странно выглядела, когда это говорила, странно для маленькой
девочки: как-то печально и в то же время самодовольно.
Я даже ушам своим не поверила и выпалила первое же, что пришло мне в
голову:
- Но я тоже хорошая девочка. Да и у твоей мамы есть грудь.
Кэрри опустила голову и сказала что-то так тихо, что я даже не
расслышала. А когда попросила ее повторить, она посмотрела на меня как-то с
вызовом и сказала, что, мол, мама была плохая, когда ее сделала, и поэтому,
мол, у нее есть грудь - "мерзостные подушки", она сказала, только как бы в
одно слово.
Мне с трудом верилось, что такое может быть. Я была потрясена и даже
ничего не могла сказать в ответ. Мы только смотрели друг на друга молча, и
больше всего в тот момент мне хотелось схватить эту маленькую несчастную
девчонку и унести куда-нибудь далеко далеко.
Но тут из кухонной двери появилась Маргарет Уайт и увидела нас вместе.
Наверно, с минуту она просто пялилась на нас, не веря своим глазам.
Затем открыла рот и завопила. Ничего отвратительнее я за всю свою жизнь не
слышала - словно самецаллигатор в болоте. Она именно вопила. Ярость,
неприкрытая, бешеная ярость. Лицо у нее стало красным, как пожарная машина,
руки сжались в кулаки - она вся тряслась и, задрав голову в небо, вопила что
есть сил. Я думала, ее удар хватит, честное слово: ее аж всю перекосило, а
лицо стало, как у мегеры.
А Кэрри... та перепугалась до смерти, только в обморок не упала, вся
сжалась и буквально позеленела.
Тут ее мать как заорет:
- КЭЭЭРРРРРРРРРИИИЙ!
Я вскочила и тоже закричала: "Нука не смейте на нее орать! Как вам не
стыдно!" В общем, какую-то ерунду в таком духе. Не помню точно. Кэрри пошла
назад, потом остановилась, сделала еще несколько шагов, и в тот момент,
когда переходила с нашей лужайки на свою, она обернулась и посмотрела на
меня... Этот взгляд... Просто ужасно... Я не могу передать, что в нем
прочла. И тягу, и ненависть, и страх... и горе. Словно сама жизнь обрушилась
на нее, подобно каменному граду, - и это в три-то года.
Тут на заднее крыльцо вышла моя мать, и при виде девочки лицо у нее
будто сникло. А Маргарет... та продолжала кричать что-то про шлюх, про
блудниц, про грехи отцов, что падут на детей аж до седьмого колена... Я
просто дар речи потеряла, язык стал, как сухой лист.
Всего секунду, наверно, Кэрри стояла в нерешительности на границе двух
участков, затем Маргарет Уайт глянула вверх и, Богом клянусь, она залаяла на
небо. Именно залаяла. А потом вдруг принялась... истязать себя, что ли. Она
впивалась пальцами себе в щеки и в шею, оставляя красные полосы и царапины,
и раздирала на себе одежду.
Кэрри вскрикнула: "Мама!" и бросилась к ней.
Миссис Уайт присела как-то по-лягушечьи и развела руки в стороны. Я
думала, она ее раздавит, и невольно закричала. А Маргарет Уайт только
улыбнулась. Улыбалась и пускала слюни, которые текли по подбородку... Боже,
как это противно!
Она схватила Кэрри в охапку, и они скрылись за дверью. Я выключила
радиоприемник, и нам было их слышно. Не все, конечно, отдельные слова, но мы
и так понимали, что происходит. Молитвы, всхлипы, вопли - безумие какое-то.
Затем Маргарет велела Кэрри забираться в чулан и молиться. Девочка плакала,
кричала, что она не нарочно, что больше не будет... А затем тишина. Мы с
мамой переглянулись, и я могу сказать, что никогда не видела ее в таком
состоянии, даже когда умер папа. Она только сказала:
"Бедный ребенок...", и все. Потом мы тоже пошли в дом.
Стелла Хоран встает и подходит к окну - привлекательная женщина в
желтом сарафане с открытой спиной.
- Знаете, я как будто переживаю те события заново, - говорит она,
поворачиваясь. - У меня внутри все просто кипит. - Она обнимает себя руками,
словно ей стало холодно, и невесело усмехается. - Да, она была такая милая.
Глядя на эти фотографии, никогда не скажешь...
За окном по-прежнему спешат туда-сюда машины, а я сижу и жду, когда она
продолжит рассказ.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Кэрри'


1 2 3 4