— внезапно согласился он. — Идем! — и засобирался, еще не вставая, а ей уже не хотелось, потому что картинка в туалете, нарисованная разнуздавшимся воображением, оказалась такой яркой и правдоподобной, что гениталии успели отреагировать, и она чувствовала теперь, как вытекает густая горячечная жидкость, и пожалела, что забыла прокладку «на каждый день»…Ковбой встал, взялся за спинку стула Елены, и столько отваги и решимости было в его лице, словно собрался не на быстрый секс — bunny fuck в туалетной кабинке дорого кабака, а на Президиум Академии Наук выбивать деньги для любимого Цеха… И она не стала противиться… Молча поднялась, положила руку ему на плечо и незаметно подтолкнула к выходу…, как подталкивал он к письменному столу или подоконнику в своем кабинете…— Ленсанна! — раздалось у них за спиной. Она не замедлила шаги, не обернулась и даже не дернулась, мучительно пытаясь вспомнить кому принадлежит этот строгий спокойный голос, несущий тревогу и страх, и тут же вспомнила, и ноги сами прилипли к полу…, и уже не хотелось отдирать их…— Добрый вечер, Елена Александровна! Какая неожиданная встреча… Позвольте представиться вашему спутни…— Здравствуйте! — сухо перебила Лопухина и, повернувшись к Ковбой-Трофиму, добавила: — Следователь Волошин… Я рассказывала вам…Ковбой молча наклонил голову и сразу двинул к выходу, увлекая за собой Елену… В безлюдном холле, уставленном живыми растениями в кадках, двухместными кожанными диванами и низкими столиками с ножками чугунного литья и такой же узорной доской тонкой вязи, прикрытой кварцевым стеклом, они остановились, потому что притормозил Ковбой-Трофим, нерешительно поглядевший на Елену:— Давай отложим, детка, bunny-fuck до возвращения из ресторана, — попросил Ковбой…— Нет! — яростно сказала Елена. — Сейчас! И пусть этот сукин сын видит, что не трусим… и что вы…, академик Трофимов, не боитесь его…, — и шагнула к дубовой двери туалета, отбросив тяжелую портьеру…
Когда через несколько минут они усаживались за стол, полные достоинства, чопорной строгости и душевного покоя, весь дорогой загородный кабак вместе с официантами и живым оркестром цыган из пяти человек, привстав на цыпочки, бесшумно аплодировал им в душе, восхищаясь отвагой и непосредственностью пожилого джентелмена в строгом вечернем костюме и красивой нарядной женщины пластикой тонкого тела, похожей на молодого дога…— Неужели это я кричала ему безуспешно минуту назад: «I wanna once more, rider!» — Я хочу еще, ковбой!
, а он улыбался в ответ: "We are in the public toilet. You said my own darling: «bunny fuck only!», — Мы в общественном туалете. Ты говорила детка: «Только короткий секс!»
— подумала Лопухина растерянно и спросила: — Где этот сукин сын? — пытаясь глазами отыскать Волошина и трудно переводя дыхание, чувствуя, как Ковбоева сперма и собственная влага медленно вытекают из нее и, сразу делаясь холодными, скапливаются на кожанном сиденьи стула, протекая сквозь тонкую ткань платья…— Добрый вечер, господа! — Это был вечер незапланированных встреч, по крайней мере для Лопухиной. Плотный мужчина лет пятидесяти в подчеркнуто старомодных, необычайно дорогих круглых роговых очках, золотым зубом где-то в дальнем углу большого узкого рта, темно-сером английском костюме в слабую синую клетку и такой же рубахе без галстука, as strong as a horse здоровый, как бык (жарг.)
, стоял возле столика и сдержанно улыбался…— Как поживаете, Ковбой? — спросил он уверенно, даже фамильярно — так никто не говорил в последние годы с академиком Трофимовым — и сразу, не дожидаясь ответа, продолжал: — Позвольте присесть, — и сел удобно, и надолго против недавно поставленного обеденного прибора, и вытащил тонкую черную сигарету, с наслаждением раскурил, предварительно щелкнув тяжелой золотой зажигалкой, и, выпустив в потолок струю густого дыма, напористо сказал, поглядывая то на Лопухину, то на задумчиво смущенного Ковбой-Трофима:— Спиркин… Анатолий Борисович Спиркин… Я ученик Глебваныча…, — он уважительно посмотрел на Ковбоя и сконил голову… — Может, один из самых первых и даже лучших… Но жизнь моя в хирургии не сложилась… Я еще художник…, профессиональный…, и разрывался между желанием рисовать и оперировать… К сожалению, оказалось, что совмещать два занятия нельзя… Ваш директор понял это еще студентом и забросил скрипку… — Он помолчал, положил в тарелку немного еды, разлил в рюмки и толстый Еленин стакан финскую водку с послезапахом черной смородины, и сказал, улыбаясь Лопухиной:— Позвольте выпить за вас.., за наше знакомство…, за моего учителя, академика Трофимова…, — он помолчал, опустив глаза в тарелку, и неожиданно закончил: — …вечно юнного ковбоя с кучей советских и нонешних российских орденов… — Он так и сказал: «нонешних», и продолжал негромко, удивительно монотонно: — …с которыми и в сортир дорогого кабака барышню сводить на тренчик не западло…Над столом повисла неловкая пауза…— Он должен выставить его из-за стола, — нервно подумала Лопухина и посмотрела на Ковбоя, который никак не среагировал, лишь побелел лицом.А гость за столом, уверенно читая ее мысли, произнес по-прежнему удивительно монотонно и негромко:— Эта я пригласил вас сюда, Ленсанна… Поговорить надо-ба…— Ты выбрал не самое лучшее место,Толик, — нервно сказал все еще бледный Трофимов. — Елена Александровна только что познакомила меня со следователем, который ведет раскопки в Цехе… Он уже допрашивал ее…— Знаю…, — небрежно сказал пятидесятилетный Толик. — Волошин… Не страшно… — Он помолчал, сильно отпил водку, которую успел перелить в стакан для воды, подержал во рту и с удовольствием проглотил, бросив взгляд на старинный хрустальный кувшин, налитый апельсиновым соком, с серебрянной крышкой и голым полным мальчиком на ней.— Я заказал мраморное мясо… из Японии… надеюсь, настоящее… с грибами и сыром…, — продолжал Толик, сдержанно улыбаясь. — Тут замечательная кухня… Может, возьмем саке к мясу? У вас редкостные глаза, Ленсанна… А эти зеленые камушки на шее, как я понимаю, очень качественные изумруды…, а оправка из червленной платины… Странно… Даже на таком расстоянии комбинация зеленого с желтым цветом ваших глаз делает их синими… Позвольте, я подолью… На днях мои кореша звонили из Ростова, Глеб… Говорят нашли для тебя седло архиценное… Вроде как товарищ Щорс на нем скакал в гражданскую… или комдив Котовский огородами пробирался куда-то… Придется ехать тебе, чтоб доподлинный седельный анамнез собрать… — Он хохотнул, посветив желтым глубоко во рту и подчеркнуто малозначительно и невыразительно добавил:— Мне тут из Германии заяву кинули… Три почки им надобно…, да поживее… Ты уж расстарайся, Глебушка…, и не тычь меня ногой под столом… Мне до фени стала игра в оловянных солдатиков… Пусть принцесса узнает о заказухе из первых рук, — и посмотрел на Лопухину… — Неделя тебе, красавица, на менеджмент…, чтоб управиться…, а органы молодцы мои подвезут…— Ну вот и мясо мраморное пришло… Надеюсь, не дурите меня, — уверенно прессингуя за столом, Толик строго посмотрел на официанта. — Двести зеленых порция…— Что вы, Анатолий Борисыч! — преданно возбудился молодой парень в смокинге и полотенцем на предплечьи, и не найдя более весомых аргументов, замолчал и стал раскладывать по тарелкам удивительно слоистое, как пирог-курник, мясо…, а подошедшая девушка-официантка вытащила откуда снизу из тележки на колесах, что стояла рядом, серебрянный поднос с бутылочками и кувшинчиками с соусами, и ловко расставила все на незанятом углу…Они молча ели удивительно нежное мясо, варьируя соусы и чередуя ледяную водку с подогретым саке. Анатолий Борисыч заметно пьянел и, похоже, не находил себя занятия — вопрос с донорскими почками его больше не интересовал, — и вдруг он встрепенулся и, щелкнув пальцами, подозвал официанта и сказал набычившись, и неожиданно строго:— Что за мясо ты подогнал, козел? Ханыгами нас полагаешь, не отведавшими ни разу жратвы заморской… или фраерами залетными? — Он беспричинно свирепел на глазах, сильно краснея и потея лицом, а бедный официант, враз побелевший, как белел Ковбой-Трофим из-за недавнего Толикова хамства, суетился пугливо и все старался вставить слово…— Из-за такой говядины говенной на «Потемкине» мятеж произошел в семнадцатом году! Понял?! — выкрикнул он и неожиданно расхохотался, и победно посмотрел на Лопухину и Ковбоя, и сказал удивленному официанту безмятежно: — Ступай, братец! Шутка! Да в Интернете погляди: броненосец «Потемкин».
Андрей Волошин, следователь по особым делам, и второй, по фамилии Бучинский, вели настойчивые раскопки в Цехе, изучая истории болезней, протоколы операций, журналы гемодиализов, вызывая в кабинет Лопухиной, который она была вынуждена уступить им, сотрудников Отделения…, даже нянек и сестер…— Ваш сыск сильно мешает работе, господа! — раздраженно сказала Лопухина однажды. — Что вы ищите с таким упорством и сколько это будет продолжаться… Мне постоянно нужен кабинет, оккупированный вами… и компьютер, в который лазите, будто в бумажник к себе…. Если б стали спрашивать меня, возможно, управились скорее…— Не горячитесь, Ленсанна, — улыбнулся покровительственно Волошин. — У вас своя работа, у нас — тоже своя… Я уже говорил: мы ищем свидетельства незаконного оборота донорских органов…, почек, в частности… Если вы готовы помогать следствию, пожалуйста… но почему тогда не пришли до сих пор и не стали рассказывать?— Вы полагаете, мы занимаемся несанкционированной отправкой почек заграницу и ведем строгий компьютерный учет этой контрабанды…? Или надеетесь найти расчлененные трупы в подвалах…? Или замурованные в стены донорские органы? — Она припоминала недавнюю короткую и нервную речь Ковбоя в загородном ресторане и почти дословно цитировала ее.— Вы знаете больного по фамилии Рывкин? — перебил Волошин, не собираясь реагировать на эпатаж Лопухиной.— Знаю… Писатель…— Актер, — поправил следователь.— Господи! Какая разница! — ей было не страшно, потому что с Рывкиным ничего незаконного пока не случилось…— Он жалуется, что ему отказано в госпитализации для пересадк почки, без которой наверняка умрет в ближайшем будущем, — встрял в разговор второй следователь, и она рефлекторно посмотрела на его башмаки, а он поймал ее взгляд и выставил смело коротковатые ноги во всепогодной обутке, и улыбнулся. Но Лопухину уже несло мощное течение почти праведной ярости от накопившихся неудобств, страхов, неизведанности и набиравшей силу обреченности, и успев подумать про Вавилу несправедливо: «Сукин сын», заговорила, не сдерживая себя:— Я уже объясняла причину отказа лечащему врачу… Можете поинтересоваться у него… Или вы предпочитаете, чтоб я рассказала писателю Рывкину, что не кладу его на пересадку из-за малого числа кроватей в Отделении, из-за того, что новые некуда ставить и нищенский бюджет, отслюнявливаемый Цеху самым большим государством мира, не позволяет, и очередь на трансплантацию почти на два года вперед… А Ковбой-Трофим…, простите, академик Трофимов оперирует иностранцев по шесть-восемь часов в сутки, чтоб потом на вырученные деньги почти бесплатно трансплантировать органы своим… нашим российским больным, стоящим в долгой очереди…Она знала, что это полуправда и полагала, что полуправда лучше лжи, и в ней спасение, и собралась излагать еще, с тем же пафосом и гневом праведным, и уже открыла рот, продолжая удивительно пластично перемещаться по кабинету, демонстрируя дворянскую свою породу и привычно обходя выступающую мебель, и не забывая показать открытые участки прекрасного тела, которые действовали на них сильнее, чем обнаженная плоть…, и услышала вдруг голос чей-то в голове: «Что посеет человек, то пожнет, потому что сеющий для плоти своей пожнет от плоти тление; а сеющий для Духа пожнет от духа жизнь вечную..» Новый Завет. Послание к Галатам. 6:8.
, и замерла удивленная, и собралась задуматься над словами услышанными, но тут до нее дошло, что следователи приступили к анализу жалоб больных…, а может и начали с них, а потом возьмутся за тех, кто не жаловался, и сразу расхотелось выступать перед ними…— Простите, господа, — сказала она, устало. — Меня ждут в операционной.
Поздно вечером, сидя в кабинета Ковбой-Трофима, в той его дальней части с попугаями, растениями и рыбами, что не предназначалась посетителям, она сказала обреченно:— Похоже, эти двое из прокуратуры принялись допрашивать наших больных… По крайней мере, одно знаю точно: они стали работать с их письменными жалобами…— Это не должно тебя беспокоить, детка! — Профессор Трофимов приблизился к ней ковбойской своей походкой, сводящей с ума и, став сзади, и уперев руки в спинку кресла, сказал уверенно: — Они ничего не найдут там, потому что больные жалуются не на криминал: их беспокоят задержки или отказы в госпитализации, в которых нет нашей вины… Больше виноваты сами твои следователи… Виновата власть, которую они представляют…Он осторожно провел кисть в вырез халата Лопухиной и отодвинув лифчик, коснулся пальцами соска, мгновенно затвердевшего под рукой…— А если возьмутся за тех, кто не жаловался? — Лопухина не среагировала и твердый сосок жил отдельной жизнью.— А тех, кого оперировали, бояться вообще не след: они счастливы, что получили новую жизнь, которая с их точки зрения, как и с нашей, бесценна, и те жалкие гонорары, приносимые их родственниками, реальной цены не имеют.— Ну…, смотря для кого, — не согласилась Лопухина. — У меня руки чешутся выставить их из Отделения… Второй месяц пытают… Почти каждый день я вынуждена отвечать на заранее заготовленные вопросы… Может, вы по своим каналам надавите на их супервайзеров, Ковбой?Лопухина собралась встать, потому что волшебная рука Ковбой-Трофима, успела привести ее в состояние сильного возбуждения, воссоединив, наконец, с грудью, и она попросила, трудно дыша и вглядываясь в его лицо, чтоб отыскать признаки желания, хотя знала давно и точно: в нем желание вспыхивало, как порох, от взгляда, прикосновения или даже слова и так же быстро пропадало.— Поменяемся местами, Ковбой-Трофим! Похоже, мы сейчас поскачем… Чур я наездник… — Она расстегнула и бросила на пол халат, задрала юбку, коротко прожужжав молнией и, бормоча что-то невнятное про седло, которое ей сегодня не понадобится и задаром, и пусть лежит себе в шкафу пока, и он может не беспокоится за целостность дорогой американской кожи, принялась отстегивать подтяжки на его брюках, потом резко раздернула молнию и замерла, выжидая…Мяч был на его стороне, но Ковбой, утонувший в глубоком кресле, похоже, не собирался его отбивать, а если и собирался, то зачехленной ракеткой, и был на удивление задумчив и тих. Тогда Елена расставив ноги, присела на Ковбоевы колени и, устраиваясь поудобнее, обняла за шею и заглянула в глаза, стараясь растормошить, и прикоснулась к узкому сухому рту влажными губами, которые стали быстро набухать…, и не почувствовала под собой твердеющей плоти, и уже почти привычно расстерялась, не зная, как себя вести…Спас телефонный звонок. Она вскочила резко, даже обрадованно, и стала энергично перебирать руками халат, ища в нем спасения и, наконец, нашла, и суетливо, боясь, что опоздает и забывая, что звонящий номер надолго впечатывается в память мобильника, выдохнула в трубку, не посмотрев, кто звонит:— Дааа!— Добрый вечер Ленсанна! Волошин… Простите, что так поздно… Алло!— Да! Я здесь…— Мне кажется, наше присутствие в Отделении и постоянные вопросы сильно утомили вас…— Кажется?! —— Простите… Не согласитесь ли вы встретиться со мной… неофициально?— Что это значит?. — она все больше выходила из себя.— Я бы мог заехать за вами… У меня с собой два билета…, — было заметно, что звонок дается ему с трудом. — Четверть-финал теннисного матча на «Кубок Кремля».— Holy fuck! Грубое ругательство (жарг.)
Shove these shit tickets up your ass, Mr. Voloshin! — Засуньте эти дерьмовые билеты себе в задницу! (жарг.)
— первая реакция Лопухиной была до неприличия грубой. Лишь уверенность в незнании Валошиным нью-йоркского жаргона извиняла ее. Она была раздражена несостоятельностью Ковбоя, наглостью следователя и своей нереализованной сексуальной готовностью…, и нажала кнопку отбоя, что-то бормоча о теннисе, как недавно бормотала, загораясь желанием, про седла…— Что он сказал? — полюбопытствовал Ковбой-Трофим не очень энергично и попытался не вставая пристегнуть подтяжки.— Приглашал на теннисный турнир для неофициального вечернего допроса, — ответила Лопухина, наблюдая, как мучительно он задергивает молнию на брюках, кое-как справившись с подтяжками.— Сейчас же перезвони, детка! Извинись и скажи, что согласна. — Ковбой жестко выговаривал, будто за очередную хирургическую ошибку…— Не тяни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Когда через несколько минут они усаживались за стол, полные достоинства, чопорной строгости и душевного покоя, весь дорогой загородный кабак вместе с официантами и живым оркестром цыган из пяти человек, привстав на цыпочки, бесшумно аплодировал им в душе, восхищаясь отвагой и непосредственностью пожилого джентелмена в строгом вечернем костюме и красивой нарядной женщины пластикой тонкого тела, похожей на молодого дога…— Неужели это я кричала ему безуспешно минуту назад: «I wanna once more, rider!» — Я хочу еще, ковбой!
, а он улыбался в ответ: "We are in the public toilet. You said my own darling: «bunny fuck only!», — Мы в общественном туалете. Ты говорила детка: «Только короткий секс!»
— подумала Лопухина растерянно и спросила: — Где этот сукин сын? — пытаясь глазами отыскать Волошина и трудно переводя дыхание, чувствуя, как Ковбоева сперма и собственная влага медленно вытекают из нее и, сразу делаясь холодными, скапливаются на кожанном сиденьи стула, протекая сквозь тонкую ткань платья…— Добрый вечер, господа! — Это был вечер незапланированных встреч, по крайней мере для Лопухиной. Плотный мужчина лет пятидесяти в подчеркнуто старомодных, необычайно дорогих круглых роговых очках, золотым зубом где-то в дальнем углу большого узкого рта, темно-сером английском костюме в слабую синую клетку и такой же рубахе без галстука, as strong as a horse здоровый, как бык (жарг.)
, стоял возле столика и сдержанно улыбался…— Как поживаете, Ковбой? — спросил он уверенно, даже фамильярно — так никто не говорил в последние годы с академиком Трофимовым — и сразу, не дожидаясь ответа, продолжал: — Позвольте присесть, — и сел удобно, и надолго против недавно поставленного обеденного прибора, и вытащил тонкую черную сигарету, с наслаждением раскурил, предварительно щелкнув тяжелой золотой зажигалкой, и, выпустив в потолок струю густого дыма, напористо сказал, поглядывая то на Лопухину, то на задумчиво смущенного Ковбой-Трофима:— Спиркин… Анатолий Борисович Спиркин… Я ученик Глебваныча…, — он уважительно посмотрел на Ковбоя и сконил голову… — Может, один из самых первых и даже лучших… Но жизнь моя в хирургии не сложилась… Я еще художник…, профессиональный…, и разрывался между желанием рисовать и оперировать… К сожалению, оказалось, что совмещать два занятия нельзя… Ваш директор понял это еще студентом и забросил скрипку… — Он помолчал, положил в тарелку немного еды, разлил в рюмки и толстый Еленин стакан финскую водку с послезапахом черной смородины, и сказал, улыбаясь Лопухиной:— Позвольте выпить за вас.., за наше знакомство…, за моего учителя, академика Трофимова…, — он помолчал, опустив глаза в тарелку, и неожиданно закончил: — …вечно юнного ковбоя с кучей советских и нонешних российских орденов… — Он так и сказал: «нонешних», и продолжал негромко, удивительно монотонно: — …с которыми и в сортир дорогого кабака барышню сводить на тренчик не западло…Над столом повисла неловкая пауза…— Он должен выставить его из-за стола, — нервно подумала Лопухина и посмотрела на Ковбоя, который никак не среагировал, лишь побелел лицом.А гость за столом, уверенно читая ее мысли, произнес по-прежнему удивительно монотонно и негромко:— Эта я пригласил вас сюда, Ленсанна… Поговорить надо-ба…— Ты выбрал не самое лучшее место,Толик, — нервно сказал все еще бледный Трофимов. — Елена Александровна только что познакомила меня со следователем, который ведет раскопки в Цехе… Он уже допрашивал ее…— Знаю…, — небрежно сказал пятидесятилетный Толик. — Волошин… Не страшно… — Он помолчал, сильно отпил водку, которую успел перелить в стакан для воды, подержал во рту и с удовольствием проглотил, бросив взгляд на старинный хрустальный кувшин, налитый апельсиновым соком, с серебрянной крышкой и голым полным мальчиком на ней.— Я заказал мраморное мясо… из Японии… надеюсь, настоящее… с грибами и сыром…, — продолжал Толик, сдержанно улыбаясь. — Тут замечательная кухня… Может, возьмем саке к мясу? У вас редкостные глаза, Ленсанна… А эти зеленые камушки на шее, как я понимаю, очень качественные изумруды…, а оправка из червленной платины… Странно… Даже на таком расстоянии комбинация зеленого с желтым цветом ваших глаз делает их синими… Позвольте, я подолью… На днях мои кореша звонили из Ростова, Глеб… Говорят нашли для тебя седло архиценное… Вроде как товарищ Щорс на нем скакал в гражданскую… или комдив Котовский огородами пробирался куда-то… Придется ехать тебе, чтоб доподлинный седельный анамнез собрать… — Он хохотнул, посветив желтым глубоко во рту и подчеркнуто малозначительно и невыразительно добавил:— Мне тут из Германии заяву кинули… Три почки им надобно…, да поживее… Ты уж расстарайся, Глебушка…, и не тычь меня ногой под столом… Мне до фени стала игра в оловянных солдатиков… Пусть принцесса узнает о заказухе из первых рук, — и посмотрел на Лопухину… — Неделя тебе, красавица, на менеджмент…, чтоб управиться…, а органы молодцы мои подвезут…— Ну вот и мясо мраморное пришло… Надеюсь, не дурите меня, — уверенно прессингуя за столом, Толик строго посмотрел на официанта. — Двести зеленых порция…— Что вы, Анатолий Борисыч! — преданно возбудился молодой парень в смокинге и полотенцем на предплечьи, и не найдя более весомых аргументов, замолчал и стал раскладывать по тарелкам удивительно слоистое, как пирог-курник, мясо…, а подошедшая девушка-официантка вытащила откуда снизу из тележки на колесах, что стояла рядом, серебрянный поднос с бутылочками и кувшинчиками с соусами, и ловко расставила все на незанятом углу…Они молча ели удивительно нежное мясо, варьируя соусы и чередуя ледяную водку с подогретым саке. Анатолий Борисыч заметно пьянел и, похоже, не находил себя занятия — вопрос с донорскими почками его больше не интересовал, — и вдруг он встрепенулся и, щелкнув пальцами, подозвал официанта и сказал набычившись, и неожиданно строго:— Что за мясо ты подогнал, козел? Ханыгами нас полагаешь, не отведавшими ни разу жратвы заморской… или фраерами залетными? — Он беспричинно свирепел на глазах, сильно краснея и потея лицом, а бедный официант, враз побелевший, как белел Ковбой-Трофим из-за недавнего Толикова хамства, суетился пугливо и все старался вставить слово…— Из-за такой говядины говенной на «Потемкине» мятеж произошел в семнадцатом году! Понял?! — выкрикнул он и неожиданно расхохотался, и победно посмотрел на Лопухину и Ковбоя, и сказал удивленному официанту безмятежно: — Ступай, братец! Шутка! Да в Интернете погляди: броненосец «Потемкин».
Андрей Волошин, следователь по особым делам, и второй, по фамилии Бучинский, вели настойчивые раскопки в Цехе, изучая истории болезней, протоколы операций, журналы гемодиализов, вызывая в кабинет Лопухиной, который она была вынуждена уступить им, сотрудников Отделения…, даже нянек и сестер…— Ваш сыск сильно мешает работе, господа! — раздраженно сказала Лопухина однажды. — Что вы ищите с таким упорством и сколько это будет продолжаться… Мне постоянно нужен кабинет, оккупированный вами… и компьютер, в который лазите, будто в бумажник к себе…. Если б стали спрашивать меня, возможно, управились скорее…— Не горячитесь, Ленсанна, — улыбнулся покровительственно Волошин. — У вас своя работа, у нас — тоже своя… Я уже говорил: мы ищем свидетельства незаконного оборота донорских органов…, почек, в частности… Если вы готовы помогать следствию, пожалуйста… но почему тогда не пришли до сих пор и не стали рассказывать?— Вы полагаете, мы занимаемся несанкционированной отправкой почек заграницу и ведем строгий компьютерный учет этой контрабанды…? Или надеетесь найти расчлененные трупы в подвалах…? Или замурованные в стены донорские органы? — Она припоминала недавнюю короткую и нервную речь Ковбоя в загородном ресторане и почти дословно цитировала ее.— Вы знаете больного по фамилии Рывкин? — перебил Волошин, не собираясь реагировать на эпатаж Лопухиной.— Знаю… Писатель…— Актер, — поправил следователь.— Господи! Какая разница! — ей было не страшно, потому что с Рывкиным ничего незаконного пока не случилось…— Он жалуется, что ему отказано в госпитализации для пересадк почки, без которой наверняка умрет в ближайшем будущем, — встрял в разговор второй следователь, и она рефлекторно посмотрела на его башмаки, а он поймал ее взгляд и выставил смело коротковатые ноги во всепогодной обутке, и улыбнулся. Но Лопухину уже несло мощное течение почти праведной ярости от накопившихся неудобств, страхов, неизведанности и набиравшей силу обреченности, и успев подумать про Вавилу несправедливо: «Сукин сын», заговорила, не сдерживая себя:— Я уже объясняла причину отказа лечащему врачу… Можете поинтересоваться у него… Или вы предпочитаете, чтоб я рассказала писателю Рывкину, что не кладу его на пересадку из-за малого числа кроватей в Отделении, из-за того, что новые некуда ставить и нищенский бюджет, отслюнявливаемый Цеху самым большим государством мира, не позволяет, и очередь на трансплантацию почти на два года вперед… А Ковбой-Трофим…, простите, академик Трофимов оперирует иностранцев по шесть-восемь часов в сутки, чтоб потом на вырученные деньги почти бесплатно трансплантировать органы своим… нашим российским больным, стоящим в долгой очереди…Она знала, что это полуправда и полагала, что полуправда лучше лжи, и в ней спасение, и собралась излагать еще, с тем же пафосом и гневом праведным, и уже открыла рот, продолжая удивительно пластично перемещаться по кабинету, демонстрируя дворянскую свою породу и привычно обходя выступающую мебель, и не забывая показать открытые участки прекрасного тела, которые действовали на них сильнее, чем обнаженная плоть…, и услышала вдруг голос чей-то в голове: «Что посеет человек, то пожнет, потому что сеющий для плоти своей пожнет от плоти тление; а сеющий для Духа пожнет от духа жизнь вечную..» Новый Завет. Послание к Галатам. 6:8.
, и замерла удивленная, и собралась задуматься над словами услышанными, но тут до нее дошло, что следователи приступили к анализу жалоб больных…, а может и начали с них, а потом возьмутся за тех, кто не жаловался, и сразу расхотелось выступать перед ними…— Простите, господа, — сказала она, устало. — Меня ждут в операционной.
Поздно вечером, сидя в кабинета Ковбой-Трофима, в той его дальней части с попугаями, растениями и рыбами, что не предназначалась посетителям, она сказала обреченно:— Похоже, эти двое из прокуратуры принялись допрашивать наших больных… По крайней мере, одно знаю точно: они стали работать с их письменными жалобами…— Это не должно тебя беспокоить, детка! — Профессор Трофимов приблизился к ней ковбойской своей походкой, сводящей с ума и, став сзади, и уперев руки в спинку кресла, сказал уверенно: — Они ничего не найдут там, потому что больные жалуются не на криминал: их беспокоят задержки или отказы в госпитализации, в которых нет нашей вины… Больше виноваты сами твои следователи… Виновата власть, которую они представляют…Он осторожно провел кисть в вырез халата Лопухиной и отодвинув лифчик, коснулся пальцами соска, мгновенно затвердевшего под рукой…— А если возьмутся за тех, кто не жаловался? — Лопухина не среагировала и твердый сосок жил отдельной жизнью.— А тех, кого оперировали, бояться вообще не след: они счастливы, что получили новую жизнь, которая с их точки зрения, как и с нашей, бесценна, и те жалкие гонорары, приносимые их родственниками, реальной цены не имеют.— Ну…, смотря для кого, — не согласилась Лопухина. — У меня руки чешутся выставить их из Отделения… Второй месяц пытают… Почти каждый день я вынуждена отвечать на заранее заготовленные вопросы… Может, вы по своим каналам надавите на их супервайзеров, Ковбой?Лопухина собралась встать, потому что волшебная рука Ковбой-Трофима, успела привести ее в состояние сильного возбуждения, воссоединив, наконец, с грудью, и она попросила, трудно дыша и вглядываясь в его лицо, чтоб отыскать признаки желания, хотя знала давно и точно: в нем желание вспыхивало, как порох, от взгляда, прикосновения или даже слова и так же быстро пропадало.— Поменяемся местами, Ковбой-Трофим! Похоже, мы сейчас поскачем… Чур я наездник… — Она расстегнула и бросила на пол халат, задрала юбку, коротко прожужжав молнией и, бормоча что-то невнятное про седло, которое ей сегодня не понадобится и задаром, и пусть лежит себе в шкафу пока, и он может не беспокоится за целостность дорогой американской кожи, принялась отстегивать подтяжки на его брюках, потом резко раздернула молнию и замерла, выжидая…Мяч был на его стороне, но Ковбой, утонувший в глубоком кресле, похоже, не собирался его отбивать, а если и собирался, то зачехленной ракеткой, и был на удивление задумчив и тих. Тогда Елена расставив ноги, присела на Ковбоевы колени и, устраиваясь поудобнее, обняла за шею и заглянула в глаза, стараясь растормошить, и прикоснулась к узкому сухому рту влажными губами, которые стали быстро набухать…, и не почувствовала под собой твердеющей плоти, и уже почти привычно расстерялась, не зная, как себя вести…Спас телефонный звонок. Она вскочила резко, даже обрадованно, и стала энергично перебирать руками халат, ища в нем спасения и, наконец, нашла, и суетливо, боясь, что опоздает и забывая, что звонящий номер надолго впечатывается в память мобильника, выдохнула в трубку, не посмотрев, кто звонит:— Дааа!— Добрый вечер Ленсанна! Волошин… Простите, что так поздно… Алло!— Да! Я здесь…— Мне кажется, наше присутствие в Отделении и постоянные вопросы сильно утомили вас…— Кажется?! —— Простите… Не согласитесь ли вы встретиться со мной… неофициально?— Что это значит?. — она все больше выходила из себя.— Я бы мог заехать за вами… У меня с собой два билета…, — было заметно, что звонок дается ему с трудом. — Четверть-финал теннисного матча на «Кубок Кремля».— Holy fuck! Грубое ругательство (жарг.)
Shove these shit tickets up your ass, Mr. Voloshin! — Засуньте эти дерьмовые билеты себе в задницу! (жарг.)
— первая реакция Лопухиной была до неприличия грубой. Лишь уверенность в незнании Валошиным нью-йоркского жаргона извиняла ее. Она была раздражена несостоятельностью Ковбоя, наглостью следователя и своей нереализованной сексуальной готовностью…, и нажала кнопку отбоя, что-то бормоча о теннисе, как недавно бормотала, загораясь желанием, про седла…— Что он сказал? — полюбопытствовал Ковбой-Трофим не очень энергично и попытался не вставая пристегнуть подтяжки.— Приглашал на теннисный турнир для неофициального вечернего допроса, — ответила Лопухина, наблюдая, как мучительно он задергивает молнию на брюках, кое-как справившись с подтяжками.— Сейчас же перезвони, детка! Извинись и скажи, что согласна. — Ковбой жестко выговаривал, будто за очередную хирургическую ошибку…— Не тяни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29