— Извините, меня опять понесло. Это последствия кошмара, который я сегодня пережил. Всякий раз, после приступа ужаса, у меня появляются новые идеи. Я чувствую подъем, совершаю дурацкие поступки, много болтаю.
Впереди видна школа Оливера. Стадион, игровые площадки, постройки.
Энни напряженно всматривается в поле для тренировок по лакроссу. Там пусто, лишь какой-то мальчик со всех ног бежит к ожидающему его мини-автобусу. У мальчика из-за спины торчит клюшка для лакросса.
Зак едет все быстрее и быстрее.
— Лакросс, — говорит он. — Это очень опасный вид спорта. С другой стороны, если бы он не был опасным, мальчишки в него не играли бы. Так ведь?
Он смотрит на Энни. Она уже поняла, что последует дальше.
— Ваш сын Оливер, он ведь тоже играет в лакросс?
— Что мы здесь делаем? — не выдерживает Энни, уже не в силах скрывать свой ужас. — И кто такой мальчик-дракончик? Зачем вы меня сюда привезли?
— Вам невдомек, Энни, что нужно любить и ценить в жизни. Вы смотрите телесериал “Правосудие”, и вам кажется, что люди в серых костюмах, вещающие с экрана о любви и справедливости — мудрые наставники и учителя. Вы читаете уголовный кодекс штата Нью-Йорк и верите ему от всей души. Вы цените общественное положение, уважение окружающих. Понадобится настоящий ужас, ночной кошмар невозвратной потери, чтобы вы начали понимать: в жизни имеет значение лишь ваш ребенок, ваша работа, ваши близкие друзья. А люди в серых костюмах не имеют к вам ни малейшего отношения. Главное же — они не могут вас защитить. Судья Витцель? Он занят только собственной карьерой, ему не до вас. Неужели вы этого не понимаете? Неужели в вашей жизни мало ужаса и вам хочется подпустить еще? Судья, полиция — они не защитят вас от такого человека, как я. Взгляните на меня. Меня зовут Родни Гроссо, я алкоголик, подонок общества, и очень хорошо знаю это сам. Я гоняю по дорогам слишком быстро, потому что я постарел, растолстел, мне очень страшно. Лишь за рулем я чувствую себя молодым, сильным и опасным. Стоит мне не сбросить скорость на повороте…
Они и в самом деле едут слишком быстро. На повороте машина чуть не слетает на обочину.
— Не так быстро, — просит Энни. — Пожалуйста… Остановитесь!
— Неужели вы думаете, Энни, что вам под силу меня остановить?
— Нет, я так не думаю, но ради Бога…
— Вы думаете, что меня можно разжалобить?
— Нет. Я ничего судье не сказала… Пожалуйста, не надо!
— Ну попробуйте меня остановить. Вцепитесь мне в горло, выцарапайте мне глаза. Сейчас очень удобный случай.
— Нет, клянусь вам…
— Меня зовут Родни Гроссо, я пьян, я безумен. Если вы как следует меня толкнете, я слечу с дороги. Не говоря уж о том, что я могу кого-нибудь задавить.
— Я не буду вас толкать!
— Кто защитит вас, Энни?
— Вы!
— Зак Лайд?
— Да!
— Или Учитель?
— Пожалуйста!
— Скажите, Энни: “Учитель меня защитит”.
— Учитель меня защитит.
— Вы ему верите?
— Верю!
— Но для этого понадобилось немножко страха, да?
— Да!
— Поездка с Родни Гроссо пошла вам на пользу.
— Да!
Еще один поворот, и впереди открывается вид на долину.
— Ехать рядом с психом — удовольствие сомнительное. Конечно, вы могли бы засадить Учителя за решетку, пустить Луи Боффано ко дну, разгромить всю мафию. Но с алкоголиком, вцепившимся в руль машины, вам не справиться. Такие, как я, появляются ниоткуда. Я слишком быстро еду, ничего не соображаю, а впереди на дороге маленькое пятнышко. Кажется, это паренек на велосипеде…
Оливер!
Энни видит, что далеко впереди на шоссе велосипедист. Это наверняка Оливер — она узнает красную рубашку. К тому же из-за спины у велосипедиста торчит клюшка.
Он едет по правой стороне, по той же самой, по которой мчится Зак Лайд.
— Нет!
Она хватает Зака за руку.
— Вы доверяете Учителю, Энни?
Усилием воли Энни заставляет себя выпустить его руку.
— Да. Я вам доверяю! Да, да, да!
Оливер, обернись, посмотри назад. Услышь меня! Она впивается зубами в собственную руку, вжимается спиной в сиденье. Энни хотела бы избавиться от мучительного страха, но глаза ее прикованы к красному пятну, к клюшке, к фигурке велосипедиста.
— Умоляю вас!
— Доверять психу за рулем — все равно что верить в промысел Божий. Этот сумасшедший Родни ничего не видит и ничего не соображает…
Машина вылетает на встречную полосу, но Энни это не пугает. Встречных машин все равно нет, а чем дальше они держатся от Оливера, тем лучше.
— Малейшая ошибка, и вы оказываетесь на том свете. Кто защитит вас от этого безумия, Энни? Сейчас Родни встряхнется, сообразит, что выехал не на ту полосу, и…
Он резко поворачивает руль, и автомобиль теперь несется прямо на велосипедиста. Энни уже готова вцепиться водителю в горло, но понимает, что трогать его нельзя. Рядом с ней — опасный сумасшедший, он убьет Оливера. И Энни вцепляется ногтями в собственное лицо.
— О ГОСПОДИ! ГОСПОДИ! РАДИ БОГА!
До Оливера остается метров двести, дистанция стремительно сокращается. Энни чувствует, что глаза вылезают у нее из орбит.
— Так кто вас защитит?
— УЧИТЕЛЬ!
— А судья?
— НЕТ! ТОЛЬКО ВЫ! ТОЛЬКО ВЫ! ГОСПОДИ! РАДИ БОГА!
Автомобиль мчится прямо по обочине, до столкновения остается несколько секунд.
Энни колотит по ветровому стеклу, кричит во все горло, но взгляда отвести не может: красная рубашка притягивает ее, как магнит. Колесо попадает в колдобину, и Энни с размаху стукается головой о крышу салона. На миг все перед ней меркнет, она уже не видит Оливера. Энни кричит, колеса скрежещут. И тут вдруг Оливер оборачивается, видит прямо за собой бешено мчащуюся машину, лицо у него изумленное.
Машина проносится мимо велосипедиста — еще несколько дюймов, и мальчик был бы сбит.
Энни оборачивается, смотрит на своего сына. Он соскочил с велосипеда, стоит в вихре взметнувшейся листвы. Слава Богу, он жив. Энни закрывает лицо руками, тихо стонет, раскачивается взад-вперед. Он жив, жив, жив, жив, жив, жив. Он жив.
Глава 9
ЛЕГЧАЙШЕЕ ШИПЕНИЕ
Эдди поджидает их на холме, возле старого карьера. Энни так дрожит, что он вынужден помочь ей выбраться из машины.
Потом Эдди и Винсент вдвоем перетаскивают бесчувственного Родни на переднее сиденье, к рулю.
— Вы не можете… Нельзя… — лепечет Энни.
— Что “нельзя”? — спрашивает Винсент.
— Его нельзя сажать за руль.
— Вы правы, — соглашается Винсент.
Он ставит одну ногу Родни на педаль газа, вторую отодвигает в сторону. Потом захлопывает дверцу, просовывает руку через окно и поворачивает ключ зажигания. Мотор оживает.
— Да, Энни, вы совершенно правы, — сосредоточенно повторяет Винсент. — Такого за руль сажать нельзя, еще задавит кого-нибудь.
Он включает первую передачу, потом сразу вторую. Машина срывается с места и, набирая скорость, мчится вперед по дороге. Дорога сворачивает в сторону, автомобиль едет по прямой, направляясь к обрыву. Эдди отворачивается. Он подобных сцен за свою жизнь насмотрелся предостаточно — пускай другие любуются.
Доносится шум осыпающейся щебенки, потом, после томительной паузы, громкий всплеск. Карьер проглотил машину вместе с Родни. Все произошло очень быстро, очень просто. Эдди подводит женщину к своей машине, усаживает. Винсент на “лотосе” уже уехал.
Мили две они едут в полном молчании, потом Эдди говорит:
— Когда вы будете под секвестром, вас поселят в мотеле, комната будет на двоих. Очень важно, чтобы вы взяли кровать, которая ближе к телефону. Это понятно?
Энни кивает. Тихим, усталым голосом спрашивает:
— Зачем он это сделал?
— Вы имеете в виду Родни? Да ладно вам, Родни был куском дерьма. Если его не остановить, он еще кого-нибудь задавил бы насмерть. Вы ведь про Родни спрашивали?
На самом деле Эдди знает, что она спрашивала не про Родни.
— Или вас интересует, почему мой друг решил вас попугать?
Энни смотрит прямо перед собой, молчит.
— Я знаю, вам пришлось нелегко, — кивает Эдди.
— Вы ведь говорили, что у вас есть дочь, — еле слышно шепчет Энни.
— Есть.
— А у него детей нет.
— Да, у него детей нет. Но он сделал это для вашего же блага.
— Для моего блага…
— Вы чуть было не наломали дров. Как можно было идти к судье? Если бы вы что-нибудь ему сказали, нам пришлось бы вас убить. Не было бы другого выхода, и вы сами это знаете. Так что считайте, этот урок вам на пользу.
— Вы давно его знаете?
— Давно.
— Зачем он все это делает?
— Ну… — Эдди пожимает плечами.
— Ведь он даже не из ваших, верно? Он не обязан этим заниматься. Так почему же он это делает?
— Вы задаете слишком много вопросов.
— И почему вы разрешаете ему все это делать?
Они уже приближаются к ресторану “Вике”. Эдди пожимает плечами:
— Послушайте, Энни, вы его здорово напугали. А этого делать ни в коем случае нельзя. Он отличный мужик, золотая голова и все такое, но пугать его нельзя. Это я вам говорю по опыту, можете мне верить. И упаси вас Боже еще когда-нибудь затевать против него этакую хреновину.
Учитель ухаживает за орхидеями — ему нужна медитация. Стерилизованный скальпель очищает мохнатые корни “бругтонии”, снимает налет со стебля “катасетума пилеатума”. “Маудиа” простудилась, поэтому Учитель смазывает ее листочки кисточкой, на которую нанесен беномил. Как быстро живые существа теряют форму и красоту, если за ними не ухаживать.
Теряют ясность, теряют совершенство. Настроение у Учителя приподнятое, и это его удивляет. Наводить страх на Энни было делом не из приятных. Необходимым, но пакостным. И все же теперь Учитель буквально блаженствует. Обрабатывая листочки “маудии”, он совершает обряд Тао.
Почему такое несложное, неприятное дело приводит человека в состояние блаженства?
Должно быть, душа вознаграждает тебя за то, что не испугался заглянуть в темноту, проявил мужество, выстоял.
Учитель почему-то начинает вспоминать про ракету.
Ему тогда было столько же, сколько сейчас Оливеру: лет двенадцать — тринадцать. Он и Эдди стояли в замусоренном дворе многоквартирного дома в Бруклине. Перед ними возвышалась ракета, которую соорудил будущий Учитель.
Эдди была оказана высокая честь вести отсчет стартового времени.
Ракета была высотой четыре фута, фюзеляж желтый, нос синий. В качестве топлива Учитель использовал канистру с жидким водородом и еще одну с жидким кислородом (кислород украл двоюродный брат Эдди, работающий в химической компании).
Если бы при зажигании произошла хоть малейшая накладка, ракета так шарахнула бы, что от квартала вряд ли что-нибудь осталось бы.
Правда, об этом он своему другу не рассказывал.
— Пятьдесят шесть секунд до старта, — объявил Эдди.
— Старт задерживается.
— Почему задерживается?
— Потому что твой старик появился.
Отец, как всегда, был пьян. Он остановился перед ракетой и, покачиваясь, сказал:
— Красотища. Просто произведение искусства.
— Папа, шел бы ты домой.
— Нет, когда я вижу такую красоту, мне хочется петь.
— Папа, ну пожалуйста.
Но отец уже запел арию из оперы. Учитель хорошо помнит — это была ария из оперы “Германия”. Серенада в честь желто-синей ракеты разнеслась по всему двору.
Из окна кто-то высунулся и громко зааплодировал.
— Это мой сын! — закричал отец. — А это его ракета! Настоящая поэзия!
— Папа, тише ты. Такие ракеты строить не разрешается…
Отец снова запел.
— Папа, немедленно перестань!
— Что-что? Тебе не нравится музыка Франчетти? Разве ты от нее не балдеешь? Конечно, это не рок-н-ролл, где тебе…
— Папа!
— Чтоб ты сдох!
Отец развернулся и исчез в подъезде. Когда до старта оставалось пятнадцать секунд, во двор выскочила мать.
— Как ты смеешь говорить такое отцу?
— Ма, мне сейчас не до тебя!
— Ты не смеешь так разговаривать с отцом! Он поет в твою честь, он тебя любит…
Тут распахнулось окно, и высунулся отец.
— Мэри! Оставь ребенка в покое! Видишь, он играет со своим другом!
— А ты, ублюдок, вообще молчи! — заорала мать. — Жирный, поганый педераст!
— Оставь моего сына в покое, подлая сука!
Мать повернулась к сыну и сказала:
— Ты знаешь, что твой отец педераст? И это еще не все…
Дальше он слушать не стал — включил зажигание, и смесь водорода с кислородом воспламенилась. Двор заполнился белым дымом, пламенем и грохотом. Мать с визгом побежала к подъезду, на лице Эдди появилась восхищенная улыбка, а ракета медленно взмыла в розовеющие небеса. Она была желто-синяя, под ней клубился белый дым, а еще ниже пунцовело пламя. Ракета полетела вверх, в небо, а у мальчика зазвенело в ушах, и вдруг душу омыло волной необычайной чистоты. Один миг, и он от всего очистился.
Оливер безуспешно пытается выманить мать из дома, ему хочется расспросить ее о том, что было, но Энни проявляет удивительную бестолковость и намеков не понимает. Она вываливает на сковородку цыпленка с рисом, мешает ложкой, на сына не смотрит.
— Мам, пойдем лучше пиццы поедим. Или еще чего-нибудь.
Она молчит.
— Я хотел тебе рассказать про школу…
Энни перемешивает рис.
— Ну расскажи. — Голос у нее опять звучит как-то резко, словно ничего не изменилось. — Расскажи, как провел день.
— Ну… — Он пожимает плечами. — А ты как провела день?
Молчание.
— Мам.
— Что?
— Я спросил, как ты провела день.
— Не помню.
В глаза не смотрит.
— Может, сходим куда-нибудь после ужина? Мороженого поедим?
— Нет.
Оливер меняет тактику.
— Ты с Джулиет сегодня разговаривала?
Энни резко разворачивается, прикладывает палец к губам и шипит. Вслух говорит:
— С Джулиет? Нет.
Тогда Оливер выходит в гостиную, берет тетрадку и на обратной стороне пишет: “Этот тип знает, что Джулиет — твоя подруга. Почему ты боишься о ней говорить?”
Энни пишет: “Никогда больше не произноси это имя у нас в доме. Никогда”.
Оливер: “Что сегодня произошло?”
Энни: “Ничего не получится”.
Оливер: “Почему? Что произошло?”
Энни: “Я тебе потом расскажу”.
Оливер: “Мама, мы должны бороться”.
Энни: “Если мы будем бороться, он тебя убьет”.
Оливер: “Ничего, я рискну”.
Энни бросает на него свирепый взгляд и яростно скрипит пером по бумаге: “Если мы будем бороться, он убьет меня”.
Слово “меня” подчеркивает жирной чертой.
Дискуссия закончена.
Энни выходит на кухню, опускается на колени и плачет, но делает это беззвучно. Она прижимает к себе сына и шепчет ему на ухо:
— Нет, Оливер, нет.
Проходит минута, и она поднимается на ноги. Вырывает из тетради страницу, комкает, сжигает.
Учитель думает: здесь что-то не так. Не могу понять, в чем дело, но есть в этом какая-то странность. До этого момента он сидел в позе лотоса, теперь встает и подходит к пульту. Прокручивает пленку, слушает, потом еще раз, еще раз. Оливер говорит:
— Может, сходим куда-нибудь после ужина? Мороженого поедим?
Чего это парню так хочется уйти из дома? Энни отвечает:
— Нет.
Потом пауза, и мальчик спрашивает:
— Ты с Джулиет сегодня разговаривала?
Какой-то странный звук, вроде легчайшего шипения. Что бы это могло быть? Звуковая помеха? Пар из чайника? Учитель включает пленку еще раз. Опять легчайшее шипение. Кажется, он догадался в чем дело — Энни шипит на сына, чтобы он замолчал. Еще одно прослушивание.
Интересно, почему это она не хочет, чтобы он упоминал о Джулиет? Очень любопытно. Ведь Оливер всего лишь спросил, разговаривала ли она сегодня с Джулиет? Затем следует долгая пауза, прерываемая едва слышным поскрипыванием. А это еще что?
Учитель достает из письменного стола лист бумаги, берет ручку, пишет: “Энни Лэйрд, Энни Лэйрд”. Потом еще раз прокручивает пленку. Пишет: “Душамоядушамоядушамоя”. Да, он не ошибся — это был скрип ручки по бумаге. Они писали друг другу какие-то послания.
И в конце еще какой-то треск. Это горела бумага. Естественно. Энни боялась, что Учитель будет рыться у нее в мусоре и найдет скомканный листок.
Выводы. Оливер знает про меня, знает про “жучки”, знает про все.
Кто еще в курсе?
Джулиет. Эта врачиха. Само собой. Дура набитая. Она-то наверняка и присоветовала все эти идиотские выходки. Любительница риска и приключений. Она подвергает жизнь мальчика опасности. Доктор Джулиет Эпплгейт, улица Норт-Кент, Фарао, штат Нью-Йорк. Поразительная неосторожность, непростительный эгоизм. Этой дуре нравится воображать себя смелой, самоуверенной, она ломится, не разбирая дороги и нарушая ритм Тао. Как же ей, должно быть, трудно живется с такой неорганизованной душой.
Учитель сокрушенно качает головой.
Следующий день, время — после обеда. Эдди едет в машине. Он устал, день был тяжелым и еще не кончился. Сначала пришлось помогать Винсенту устанавливать прослушивающую аппаратуру в квартире Джулиет Эпплгейт. Задача была не из легких, потому что врачиха живет над бакалейной лавкой, а в лавке все время народ.
Потом пришлось ехать в Квинс, где у ямайцев большая проблема. В передаточном пункте вместо двадцати восьми тысяч долларов оказалось всего двадцать четыре тысячи.
Какой-то мелкий воришка наложил лапу на деньги организации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33