О том, как совершалась ночная высадка десанта во Франции; о высадке с подводных лодок другого десанта, на надувных плотах; о том, как потом они продвигались вглубь территории, стараясь избегать немецких патрулей; как связывались с ячейками движения Сопротивления, о том, как он встречался с Д'Амбрицци в самых неожиданных местах. Все это была игра, я слышал это по его голосу, игра опасная и рискованная, но ведь они тогда были молоды, и шла война, и каждому надо было внести свою лепту...
— Ты знал Рихтера? Он был немецким офицером...
— Послушай, сынок, он работал с Д'Амбрицци в Париже, и я работал с Д'Амбрицци. Такое случалось тогда на каждом шагу. И для меня то была довольно странная война...
— Но Рихтер знал, что ты из УСС?
— Конечно, нет, Бен. Да и разве могло быть иначе? Возможно, Д'Амбрицци сказал ему, что я американец, случайно застрявший в Париже, когда разразилась война. Не знаю...
— Но может, тогда тебя выдал некий человек, знавший, кто ты на самом деле?
— Ну, если и так, то только не Клаусу Рихтеру. Тому было плевать на меня, плевать, кто выиграет эту войну. У него был свой бизнес. Тогда почти каждый вел свою собственную маленькую войну. Люди, подобные Лебеку, да и все остальные тоже...
— Ты знал Лебека? — Как-то странно было осознавать, что отец был там, что я спустя долгие годы пошел по его следу. — Ты знал, что Д'Амбрицци убил его за то, что он выдал заговор против Пия?
— Да, конечно. — Отец подлил себе кофе, отрезал кончик сигары, поднес к ней зажигалку. — Заговор Пия, теперь это выглядит сущим безумием... — Он пыхнул сигарой. — Тогда Д'Амбрицци играл с огнем. Переступил черту.
— Ну и что тут такого ужасного? — Из кухни мы перешли в продолговатую гостиную. Ветер сдувал снег с крыши и бил в стекло. В камине из грубых крупных камней пылал огонь. Мы уселись в зачехленные кресла друг против друга. В дальнем углу, рядом с аркой, ведущей в столовую, высилось огромное чучело медведя, он широко раскинул лапы, точно пытался обнять кого-нибудь или поймать. — У Д'Амбрицци были все причины обвинять Пия в симпатиях к нацистам, рассматривать его как военного преступника.
— Но этот человек хотел хладнокровно прикончить Папу! Неужели тебе не кажется это почти безумием? Никаким военным преступником Пий не был. Он должен был действовать крайне осторожно, ведь от него зависели судьбы миллионов католиков, находившихся у немцев в оккупации... Да, верно, в отличие от Д'Амбрицци Пий не смог сделать правильного нравственного выбора, ну и что с того?... Д'Амбрицци каждый день вел дела с нацистами... — Он умолк и уставился на огонь.
— По приказу Пия, — заметил я.
— Послушай, Д'Амбрицци поистине великий человек, всегда им был. Но у него порой просматривалась опасная тенденция, он доходил до крайностей. Убить Папу... Впрочем, этого ведь так и не случилось... — Он пожал плечами. Прежде отец никогда не говорил со мной столь откровенно и доверительно, как мужчина с мужчиной.
— Этого не случилось, потому что Архигерцог выдал заговорщиков, — сказал я. — И все люди Д'Амбрицци тогда погибли.
— Ну, не все.
— Ты когда-нибудь имел дело с Архигерцогом?
— Вообще-то меня во Франции не было, когда все это произошло. Но кое-какие слухи и разговоры, конечно, доходили. А потом пришло время вызволять оттуда Д'Амбрицци. Мне он очень нравился, хороший был человек. Ватикан сидел у него на «хвосте», вот и пришлось срочно вытаскивать парня. — Щурясь, он смотрел на меня сквозь пелену сигарного дыма.
— Ну а ты и Архигерцог?
— Никогда не видел этого человека.
— И не знаешь, кто он?
— Не могу сказать, что знаю. Да и потом, все это давным-давно в прошлом, так что... какая разница.
— Разница есть, потому что он все еще связан с тем, что происходит сейчас... С убийством Вэл...
— Ты путаешь прошлое и настоящее, Бен.
— Нет, отец. Мне уже почти удалось установить самую тесную связь между прошлым и настоящим. Почти все уже сошлось... их было двое. Первым помог связать прошлое с настоящим Инделикато. Но был еще один человек, Архигерцог. Думаю, он все еще жив. Это он тогда предал Д'Амбрицци и переметнулся на сторону Инделикато... И мне думается, он и потом являлся его союзником, всячески мешал Д'Амбрицци стать Папой и проталкивал на эту должность Инделикато. Теперь, конечно, все его планы пошли прахом, так как Инделикато мертв.
— А ты, смотрю, отводишь большую роль этому Архигерцогу, — сказал отец. — Ты хоть догадываешься, кто он?
— Я просто знаю. Почти уверен, что знаю.
— И кто же?...
— Тебе это не понравится, — ответил я и вздохнул. — Саммерхейс.
— Что? — Он стукнул тяжелым кулаком по подлокотнику. — Саммерхейс? Но почему именно он, черт побери?
— Ведь это он был тогда твоим связником в Лондоне, верно?
Отец кивнул, на губах заиграла еле заметная улыбка.
— У него был ты и много других источников во Франции и Германии. Он имел доступ ко всем разведывательным данным, поступающим из Европы в Лондон... Он долгое время был самым тесным образом связан с Церковью, знал Пия до того и после того, как тот стал Папой... В церковных вопросах придерживался традиционных консервативных взглядов... Он наставлял тебя и Локхарта. Вдумайся, отец, только он и может быть Архигерцогом, больше просто некому!
— И ты хочешь сказать, он все еще при деле. Знаешь, это трудно переварить, Бен.
— Трудно переварить то, чем он занимался последние полтора года, заметал следы, тянущиеся из прошлого, подчищал улики. Отец, ты должен помочь мне. Чтобы я мог это доказать... Ведь Саммерхейс тебе доверяет.
— Перестань, Бен, ничего я не знаю. Бог ты мой, только подумать, Дрю Саммерхейс!... Давно все это было, многое позабылось.
— Ты можешь освежить память. Прочти мемуары, оставленные Д'Амбрицци накануне исчезновения из Принстона.
Он кивнул и тихо усмехнулся.
— Да, да, конечно. Но Саммерхейс... ты меня сильно удивляешь, Бен. Ты взял не тот след. Да, я читал записи Д'Амбрицци, и Персик мне рассказывал...
— Я так понял, он тебя подкалывал...
— Так ты говорил с нашим юным Персиком? Это он рассказал о старом пьянице-священнике, который дразнил меня этими бумагами?
Я кивнул.
— А я решил подразнить Персика. Пытал его, пытал, и вот он раскололся. И рассказал, как нашел мемуары. Я прочел. Весьма занимательное чтиво, но не вижу от него особого толка. Да, Церковь спонсировала отдельные ячейки Сопротивления, да, кража предметов искусства имела место, были убийства, были клички и все эти кодовые имена... но все это новости не первой свежести, ты согласен? И что прикажешь с ними делать?
— Это позволило установить личности, — ответил я. — Тебе когда-нибудь приходило в голову, что Коллекционер — это Инделикато? Ты знал, что именно Инделикато был послан Архигерцогом расследовать заговор Пия?
— Может, и знал, Бен. Только это теперь неважно. — Отец поднял голову, новый сильный порыв ветра ударил в стены дома. С пола потянуло сквозняком. — И да, я узнал, что человеком, присланным за Д'Амбрицци, был Инделикато. Разумеется. А я был тем, кто спешно вывез Джакомо из Европы, спасая от преследований Инделикато.
— Хорстман совершил все эти убийства. Ты когда-нибудь сталкивался с ним там?
Похоже, воспоминания эти несколько утомили его, но глаза смотрели живо, и он вроде бы был не против продолжить разговор.
— Нет, не думаю, что встречался. Что неудивительно. Ведь у Д'Амбрицци была такая разветвленная агентурная сеть...
— Ассасины, — подсказал я.
— Называй, как хочешь. Люди у него были. Но все это не имеет ко мне практически никакого отношения, Бен. Знаешь, не мешало бы глотнуть бренди. Нет, не спорь! Для сердца это хорошо.
Я налил нам по рюмочке. И он, откинув голову на спинку кресла, с наслаждением потягивал крепкий напиток.
— Только подумай, отец. Вот было бы здорово, если б нам удалось разоблачить Саммерхейса, открыть истинное его лицо... Ведь он ничем не лучше Инделикато, такой же убийца и заговорщик...
— Знаешь, я устал, Бен. Поговорим об этом завтра. Мне и правда очень любопытно, хочется дослушать эту историю до конца. Но что-то я притомился.
Он медленно встал из кресла. А потом поднялся по лестнице и остановился наверху, на площадке, где были двери на балкон и в коридор, ведущий к спальням. Снег продолжал сыпать и сыпать, сугробы росли прямо на глазах. Из окна было видно, что мою машину тоже засыпало на добрые дюймов шесть.
— Знаешь, у меня идея, Бен. Завтра пойдешь и раздобудешь нам елку. — Он вздохнул. — Мне страшно не хватает твоей сестры, сын. Черт...
* * *
Проснувшись, я увидел, что утро уже в полном разгаре и что отец приготовил нам на завтрак яичницу с беконом. Мы сели за стол. Я воздал должное отцовской стряпне. Вспомнилась сестра Элизабет, она тоже не страдала отсутствием аппетита. Отец поставил на стол кофейник и сказал, что не прочь выслушать историю до конца. Ему любопытно знать, чем же все кончилось.
И я ему рассказал. Рассказал о признаниях Д'Амбрицци за обедом в гостинице, отметив, что был несколько удивлен списком приглашенных на этот вечер. Безусловно, то были самые близкие и доверенные его лица, и все же... Господи, ведь он даже Саммерхейса пригласить не погнушался. Я рассказал отцу все, в мельчайших подробностях и без утайки. В надежде, что он поможет мне разоблачить Саммерхейса, когда до этого дойдет дело. Все, кроме одного: почему должна была умереть Вэл. Не стал говорить, что она узнала всю правду, что ей удалось связать все воедино, что она спешила домой, поделиться своими страшными открытиями с отцом и братом...
Я решил выждать, прежде убедиться, что он сможет все это переварить. И ждал. О Вэл он спрашивать не стал, и я решил подождать еще.
А все остальное рассказал. Как умер Инделикато, как мы его нашли. О том, что Д'Амбрицци был в прошлом Саймоном. О том, как от имени Саймона он отдал последний свой приказ Сальваторе ди Мона... убить кардинала Инделикато.
Отец поднес чашку к губам, да так и застыл. Смотрел на меня запавшими покрасневшими глазами, словно не спал всю ночь.
— Что ж, как человек, сведущий в истории Церкви, могу сказать: Папа, совершающий убийство, не такое уж редкое явление. Устранение главного конкурента — это частенько случалось и прежде. Нет ничего нового под солнцем, равно как и под куполом собора Святого Петра. — Он так и впился в меня усталым взглядом. Что-то с ним случилось. Вчера он был не такой. Мы больше не были врагами, но и друзьями тоже не стали. А вчера мне показалось другое. Что-то встало между нами за эту ночь.
Я рассказал, как Санданато предал Д'Амбрицци, переметнувшись на сторону Инделикато, и тут отец снова заговорил:
— Но ведь все они верили, что поступают правильно, разве нет? В том-то и трагедия, Бен. Это всегда было главной трагедией Церкви. Инделикато, Санданато, Архигерцог, все они хотели для Церкви только лучшего... Д'Амбрицци, твоя маленькая сестренка... даже, насколько я понимаю, Персик тоже хотели только добра... Каллистий был готов убивать ради Церкви в 1943-м, и вот убил сейчас, с той же целью. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Бен? Ты вообще когда-нибудь верил, что есть на свете вещи, ради которых стоит убивать?
— Не знаю. Я никогда никого не убивал.
— Думаю, большинство людей готовы пойти на убийство ради какой-то высокой цели. Впрочем, это вовсе не означает, что все они делают это.
— Сердце Церкви, — сказал я, — это самое сердце тьмы. Я там был. Заглянул в него. Я только что оттуда. И что-то не очень верится, что там много великих людей, готовых творить добро.
— Ты еще не был в самом сердце тьмы, сын. Ты даже близко не подходил. А вот мне довелось. Даже твоя мать там побывала. Но не ты. Нет на свете страшнее и хуже места, и как только окажешься там, сразу поймешь, это оно и есть. Сразу почувствуешь.
Потом я сказал ему, что Санданато тоже мертв.
Отец подошел к окну и долго смотрел, как падает снег.
— Хорстман, — произнес после паузы он, — этот человек не успокоится, пока не сведет счеты. Всегда идет до конца.
* * *
Днем я облачился в старую дубленку, взял топорик и пилу и вышел на улицу. Снег все еще падал, большими влажными хлопьями. Но ветра почти не было, и кругом стояла тишина. Я прошел мимо окон на первом этаже и заглянул в большую гостиную. В комнате было тепло, и снег на подоконнике растаял. Я увидел отца в старом потрепанном пуловере, он стоял у проигрывателя и перебирал пластинки. Плечи ссутулены, а когда он поставил пластинку и отошел, я увидел, что он опирается на трость. Он медленно подошел к креслу у камина и сел. Осторожно так опустился в него и стал смотреть на огонь. Он сбросил защитную маску и выглядел теперь совсем другим человеком. Он выглядел таким стареньким и хрупким, и ясно было, что жить ему осталось недолго. Я отвернулся. Я уже жалел, что вдруг увидел его таким.
Заросший лесом склон тянулся вниз ярдов на сто, там и сям между вечнозелеными деревьями виднелись огромные валуны, поросшие серо-зеленым мхом, высились золотистые стволы сосен, чернели толстенные стволы дубов, вязов и тополей. Спуск обрывался у небольшого озера, где я учился плавать и ходить под парусом. Вода в этом озерце всегда была страшно холодная. Теперь же она замерзла. Я полез вверх по склону, добрался почти до вершины и вскоре почувствовал, что ветер здесь гораздо холодней и сильней. А снежинки уменьшились, перестали быть мягкими и пушистыми и впивались в кожу, как жала.
Продолжая шагать дальше, я мельком отметил две подходящие для Рождества ели. Вперед меня влекло какое-то странное чувство, думаю, его можно было назвать зовом прошлого. Прошло много лет с тех пор, как я был здесь последний раз. Нет, детство не в счет, тогда мы ездили сюда регулярно. Ярдах в двадцати от вершины я остановился отдышаться, прислонился спиной к стволу дерева. И только в этот момент ощутил запах, которого прежде не замечал. Пахло костром, вернее, остатками костра, сложенного из веток и сосновых шишек.
Вскоре нашелся и источник запаха. Под низко нависшей скалой, в углублении, виднелась кучка сырого черного пепла, наскоро закиданного снегом. Из нее еще поднималась тоненькая, еле заметная струйка дыма, последний вздох умирающего огня, и пах он сырыми горелыми шишками. Должно быть, ночью кто-то грелся у этого костра. Я огляделся, от охотничьего домика меня отделяло ярдов восемьдесят. Но лес тут был такой густой, к тому же и день выдался серый, и дома почти не было видно, лишь слабые желтоватые отсветы падали на снег из окон первого этажа. И еще дым, что поднимался из каминных труб. Ветер задувал снег мне за шиворот. И еще я весь вспотел от долгого подъема в гору.
Выходит, кто-то просидел у этого костра всю ночь, чего-то ждал, пытался согреться. Но с какой целью? Ведь кругом ничего, кроме поросших лесом гор да нашего домика.
Я начал высматривать другие свидетельства вторжения. От кострища тянулась цепочка следов, но через несколько ярдов я увидел, что их засыпало снегом и они стали почти неразличимыми. Одно было ясно — тянулись они от озера. Я двинулся по ним, вскоре они исчезли. Тогда я поднялся на гребень и оглядел замерзшую поверхность озера. Ни души, и ледяной ветер с такой силой ударил в лицо, что на глазах у меня выступили слезы. Я развернулся и начал медленно спускаться вниз, проваливаясь в глубокий снег.
Скоро начнет темнеть.
А мне еще надо срубить елку, кто бы там ни прятался в этом лесу, кто бы ни следил за мной. Кому это понадобилось забираться в такое глухое место, так далеко от дороги и тем более ночью?... Ответа на это у меня, разумеется, не было. Сама идея казалась абсурдной. Однако кто-то здесь побывал, это очевидно. Но кто? Зачем? Возможно, у этого таинственного пришельца были причины следить за отцом? Или за мной? Может, он дожидался здесь моего приезда?...
Но вот я нашел подходящее дерево. Обрубил топориком нижние ветки и, опустившись на колени и то и дело подавляя искушение обернуться через плечо, принялся пилить ствол. Мне казалось, что вот-вот под чьими-то шагами хрустнет снег, что я не услышу этого хруста и таинственный незнакомец приблизится сзади и ударит по голове. Но ничего этого не случилось.
Когда наконец ель повалилась набок, я еще раз огляделся по сторонам, стащил с руки тяжелую вязаную рукавицу и уселся на камень передохнуть. На тот самый камень, на котором сидел незнакомец и грелся у костра. Внизу, в сгущающихся сумерках, виднелись огни охотничьего домика. А в нем отец слушал музыку, ждал, когда я принесу елку, размышлял о своем понимании «сердца тьмы».
Я просидел на этом камне довольно долго и мысленно продолжал споры с отцом. Никогда не сомневался, что ему довелось побывать там, в самом сердце тьмы, самом темном и страшном месте, где умирают все надежды и здравый смысл. Но почему он вдруг упомянул в связи с этим о матери? Ведь мама прожила благополучную и беспечную жизнь, в достатке и покое. Нет, не совсем так...
Мама пыталась покончить с собой. Дважды. Первый раз, когда начала топить свою боль в спиртном, а потом прыгнула вниз с лестничной площадки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— Ты знал Рихтера? Он был немецким офицером...
— Послушай, сынок, он работал с Д'Амбрицци в Париже, и я работал с Д'Амбрицци. Такое случалось тогда на каждом шагу. И для меня то была довольно странная война...
— Но Рихтер знал, что ты из УСС?
— Конечно, нет, Бен. Да и разве могло быть иначе? Возможно, Д'Амбрицци сказал ему, что я американец, случайно застрявший в Париже, когда разразилась война. Не знаю...
— Но может, тогда тебя выдал некий человек, знавший, кто ты на самом деле?
— Ну, если и так, то только не Клаусу Рихтеру. Тому было плевать на меня, плевать, кто выиграет эту войну. У него был свой бизнес. Тогда почти каждый вел свою собственную маленькую войну. Люди, подобные Лебеку, да и все остальные тоже...
— Ты знал Лебека? — Как-то странно было осознавать, что отец был там, что я спустя долгие годы пошел по его следу. — Ты знал, что Д'Амбрицци убил его за то, что он выдал заговор против Пия?
— Да, конечно. — Отец подлил себе кофе, отрезал кончик сигары, поднес к ней зажигалку. — Заговор Пия, теперь это выглядит сущим безумием... — Он пыхнул сигарой. — Тогда Д'Амбрицци играл с огнем. Переступил черту.
— Ну и что тут такого ужасного? — Из кухни мы перешли в продолговатую гостиную. Ветер сдувал снег с крыши и бил в стекло. В камине из грубых крупных камней пылал огонь. Мы уселись в зачехленные кресла друг против друга. В дальнем углу, рядом с аркой, ведущей в столовую, высилось огромное чучело медведя, он широко раскинул лапы, точно пытался обнять кого-нибудь или поймать. — У Д'Амбрицци были все причины обвинять Пия в симпатиях к нацистам, рассматривать его как военного преступника.
— Но этот человек хотел хладнокровно прикончить Папу! Неужели тебе не кажется это почти безумием? Никаким военным преступником Пий не был. Он должен был действовать крайне осторожно, ведь от него зависели судьбы миллионов католиков, находившихся у немцев в оккупации... Да, верно, в отличие от Д'Амбрицци Пий не смог сделать правильного нравственного выбора, ну и что с того?... Д'Амбрицци каждый день вел дела с нацистами... — Он умолк и уставился на огонь.
— По приказу Пия, — заметил я.
— Послушай, Д'Амбрицци поистине великий человек, всегда им был. Но у него порой просматривалась опасная тенденция, он доходил до крайностей. Убить Папу... Впрочем, этого ведь так и не случилось... — Он пожал плечами. Прежде отец никогда не говорил со мной столь откровенно и доверительно, как мужчина с мужчиной.
— Этого не случилось, потому что Архигерцог выдал заговорщиков, — сказал я. — И все люди Д'Амбрицци тогда погибли.
— Ну, не все.
— Ты когда-нибудь имел дело с Архигерцогом?
— Вообще-то меня во Франции не было, когда все это произошло. Но кое-какие слухи и разговоры, конечно, доходили. А потом пришло время вызволять оттуда Д'Амбрицци. Мне он очень нравился, хороший был человек. Ватикан сидел у него на «хвосте», вот и пришлось срочно вытаскивать парня. — Щурясь, он смотрел на меня сквозь пелену сигарного дыма.
— Ну а ты и Архигерцог?
— Никогда не видел этого человека.
— И не знаешь, кто он?
— Не могу сказать, что знаю. Да и потом, все это давным-давно в прошлом, так что... какая разница.
— Разница есть, потому что он все еще связан с тем, что происходит сейчас... С убийством Вэл...
— Ты путаешь прошлое и настоящее, Бен.
— Нет, отец. Мне уже почти удалось установить самую тесную связь между прошлым и настоящим. Почти все уже сошлось... их было двое. Первым помог связать прошлое с настоящим Инделикато. Но был еще один человек, Архигерцог. Думаю, он все еще жив. Это он тогда предал Д'Амбрицци и переметнулся на сторону Инделикато... И мне думается, он и потом являлся его союзником, всячески мешал Д'Амбрицци стать Папой и проталкивал на эту должность Инделикато. Теперь, конечно, все его планы пошли прахом, так как Инделикато мертв.
— А ты, смотрю, отводишь большую роль этому Архигерцогу, — сказал отец. — Ты хоть догадываешься, кто он?
— Я просто знаю. Почти уверен, что знаю.
— И кто же?...
— Тебе это не понравится, — ответил я и вздохнул. — Саммерхейс.
— Что? — Он стукнул тяжелым кулаком по подлокотнику. — Саммерхейс? Но почему именно он, черт побери?
— Ведь это он был тогда твоим связником в Лондоне, верно?
Отец кивнул, на губах заиграла еле заметная улыбка.
— У него был ты и много других источников во Франции и Германии. Он имел доступ ко всем разведывательным данным, поступающим из Европы в Лондон... Он долгое время был самым тесным образом связан с Церковью, знал Пия до того и после того, как тот стал Папой... В церковных вопросах придерживался традиционных консервативных взглядов... Он наставлял тебя и Локхарта. Вдумайся, отец, только он и может быть Архигерцогом, больше просто некому!
— И ты хочешь сказать, он все еще при деле. Знаешь, это трудно переварить, Бен.
— Трудно переварить то, чем он занимался последние полтора года, заметал следы, тянущиеся из прошлого, подчищал улики. Отец, ты должен помочь мне. Чтобы я мог это доказать... Ведь Саммерхейс тебе доверяет.
— Перестань, Бен, ничего я не знаю. Бог ты мой, только подумать, Дрю Саммерхейс!... Давно все это было, многое позабылось.
— Ты можешь освежить память. Прочти мемуары, оставленные Д'Амбрицци накануне исчезновения из Принстона.
Он кивнул и тихо усмехнулся.
— Да, да, конечно. Но Саммерхейс... ты меня сильно удивляешь, Бен. Ты взял не тот след. Да, я читал записи Д'Амбрицци, и Персик мне рассказывал...
— Я так понял, он тебя подкалывал...
— Так ты говорил с нашим юным Персиком? Это он рассказал о старом пьянице-священнике, который дразнил меня этими бумагами?
Я кивнул.
— А я решил подразнить Персика. Пытал его, пытал, и вот он раскололся. И рассказал, как нашел мемуары. Я прочел. Весьма занимательное чтиво, но не вижу от него особого толка. Да, Церковь спонсировала отдельные ячейки Сопротивления, да, кража предметов искусства имела место, были убийства, были клички и все эти кодовые имена... но все это новости не первой свежести, ты согласен? И что прикажешь с ними делать?
— Это позволило установить личности, — ответил я. — Тебе когда-нибудь приходило в голову, что Коллекционер — это Инделикато? Ты знал, что именно Инделикато был послан Архигерцогом расследовать заговор Пия?
— Может, и знал, Бен. Только это теперь неважно. — Отец поднял голову, новый сильный порыв ветра ударил в стены дома. С пола потянуло сквозняком. — И да, я узнал, что человеком, присланным за Д'Амбрицци, был Инделикато. Разумеется. А я был тем, кто спешно вывез Джакомо из Европы, спасая от преследований Инделикато.
— Хорстман совершил все эти убийства. Ты когда-нибудь сталкивался с ним там?
Похоже, воспоминания эти несколько утомили его, но глаза смотрели живо, и он вроде бы был не против продолжить разговор.
— Нет, не думаю, что встречался. Что неудивительно. Ведь у Д'Амбрицци была такая разветвленная агентурная сеть...
— Ассасины, — подсказал я.
— Называй, как хочешь. Люди у него были. Но все это не имеет ко мне практически никакого отношения, Бен. Знаешь, не мешало бы глотнуть бренди. Нет, не спорь! Для сердца это хорошо.
Я налил нам по рюмочке. И он, откинув голову на спинку кресла, с наслаждением потягивал крепкий напиток.
— Только подумай, отец. Вот было бы здорово, если б нам удалось разоблачить Саммерхейса, открыть истинное его лицо... Ведь он ничем не лучше Инделикато, такой же убийца и заговорщик...
— Знаешь, я устал, Бен. Поговорим об этом завтра. Мне и правда очень любопытно, хочется дослушать эту историю до конца. Но что-то я притомился.
Он медленно встал из кресла. А потом поднялся по лестнице и остановился наверху, на площадке, где были двери на балкон и в коридор, ведущий к спальням. Снег продолжал сыпать и сыпать, сугробы росли прямо на глазах. Из окна было видно, что мою машину тоже засыпало на добрые дюймов шесть.
— Знаешь, у меня идея, Бен. Завтра пойдешь и раздобудешь нам елку. — Он вздохнул. — Мне страшно не хватает твоей сестры, сын. Черт...
* * *
Проснувшись, я увидел, что утро уже в полном разгаре и что отец приготовил нам на завтрак яичницу с беконом. Мы сели за стол. Я воздал должное отцовской стряпне. Вспомнилась сестра Элизабет, она тоже не страдала отсутствием аппетита. Отец поставил на стол кофейник и сказал, что не прочь выслушать историю до конца. Ему любопытно знать, чем же все кончилось.
И я ему рассказал. Рассказал о признаниях Д'Амбрицци за обедом в гостинице, отметив, что был несколько удивлен списком приглашенных на этот вечер. Безусловно, то были самые близкие и доверенные его лица, и все же... Господи, ведь он даже Саммерхейса пригласить не погнушался. Я рассказал отцу все, в мельчайших подробностях и без утайки. В надежде, что он поможет мне разоблачить Саммерхейса, когда до этого дойдет дело. Все, кроме одного: почему должна была умереть Вэл. Не стал говорить, что она узнала всю правду, что ей удалось связать все воедино, что она спешила домой, поделиться своими страшными открытиями с отцом и братом...
Я решил выждать, прежде убедиться, что он сможет все это переварить. И ждал. О Вэл он спрашивать не стал, и я решил подождать еще.
А все остальное рассказал. Как умер Инделикато, как мы его нашли. О том, что Д'Амбрицци был в прошлом Саймоном. О том, как от имени Саймона он отдал последний свой приказ Сальваторе ди Мона... убить кардинала Инделикато.
Отец поднес чашку к губам, да так и застыл. Смотрел на меня запавшими покрасневшими глазами, словно не спал всю ночь.
— Что ж, как человек, сведущий в истории Церкви, могу сказать: Папа, совершающий убийство, не такое уж редкое явление. Устранение главного конкурента — это частенько случалось и прежде. Нет ничего нового под солнцем, равно как и под куполом собора Святого Петра. — Он так и впился в меня усталым взглядом. Что-то с ним случилось. Вчера он был не такой. Мы больше не были врагами, но и друзьями тоже не стали. А вчера мне показалось другое. Что-то встало между нами за эту ночь.
Я рассказал, как Санданато предал Д'Амбрицци, переметнувшись на сторону Инделикато, и тут отец снова заговорил:
— Но ведь все они верили, что поступают правильно, разве нет? В том-то и трагедия, Бен. Это всегда было главной трагедией Церкви. Инделикато, Санданато, Архигерцог, все они хотели для Церкви только лучшего... Д'Амбрицци, твоя маленькая сестренка... даже, насколько я понимаю, Персик тоже хотели только добра... Каллистий был готов убивать ради Церкви в 1943-м, и вот убил сейчас, с той же целью. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Бен? Ты вообще когда-нибудь верил, что есть на свете вещи, ради которых стоит убивать?
— Не знаю. Я никогда никого не убивал.
— Думаю, большинство людей готовы пойти на убийство ради какой-то высокой цели. Впрочем, это вовсе не означает, что все они делают это.
— Сердце Церкви, — сказал я, — это самое сердце тьмы. Я там был. Заглянул в него. Я только что оттуда. И что-то не очень верится, что там много великих людей, готовых творить добро.
— Ты еще не был в самом сердце тьмы, сын. Ты даже близко не подходил. А вот мне довелось. Даже твоя мать там побывала. Но не ты. Нет на свете страшнее и хуже места, и как только окажешься там, сразу поймешь, это оно и есть. Сразу почувствуешь.
Потом я сказал ему, что Санданато тоже мертв.
Отец подошел к окну и долго смотрел, как падает снег.
— Хорстман, — произнес после паузы он, — этот человек не успокоится, пока не сведет счеты. Всегда идет до конца.
* * *
Днем я облачился в старую дубленку, взял топорик и пилу и вышел на улицу. Снег все еще падал, большими влажными хлопьями. Но ветра почти не было, и кругом стояла тишина. Я прошел мимо окон на первом этаже и заглянул в большую гостиную. В комнате было тепло, и снег на подоконнике растаял. Я увидел отца в старом потрепанном пуловере, он стоял у проигрывателя и перебирал пластинки. Плечи ссутулены, а когда он поставил пластинку и отошел, я увидел, что он опирается на трость. Он медленно подошел к креслу у камина и сел. Осторожно так опустился в него и стал смотреть на огонь. Он сбросил защитную маску и выглядел теперь совсем другим человеком. Он выглядел таким стареньким и хрупким, и ясно было, что жить ему осталось недолго. Я отвернулся. Я уже жалел, что вдруг увидел его таким.
Заросший лесом склон тянулся вниз ярдов на сто, там и сям между вечнозелеными деревьями виднелись огромные валуны, поросшие серо-зеленым мхом, высились золотистые стволы сосен, чернели толстенные стволы дубов, вязов и тополей. Спуск обрывался у небольшого озера, где я учился плавать и ходить под парусом. Вода в этом озерце всегда была страшно холодная. Теперь же она замерзла. Я полез вверх по склону, добрался почти до вершины и вскоре почувствовал, что ветер здесь гораздо холодней и сильней. А снежинки уменьшились, перестали быть мягкими и пушистыми и впивались в кожу, как жала.
Продолжая шагать дальше, я мельком отметил две подходящие для Рождества ели. Вперед меня влекло какое-то странное чувство, думаю, его можно было назвать зовом прошлого. Прошло много лет с тех пор, как я был здесь последний раз. Нет, детство не в счет, тогда мы ездили сюда регулярно. Ярдах в двадцати от вершины я остановился отдышаться, прислонился спиной к стволу дерева. И только в этот момент ощутил запах, которого прежде не замечал. Пахло костром, вернее, остатками костра, сложенного из веток и сосновых шишек.
Вскоре нашелся и источник запаха. Под низко нависшей скалой, в углублении, виднелась кучка сырого черного пепла, наскоро закиданного снегом. Из нее еще поднималась тоненькая, еле заметная струйка дыма, последний вздох умирающего огня, и пах он сырыми горелыми шишками. Должно быть, ночью кто-то грелся у этого костра. Я огляделся, от охотничьего домика меня отделяло ярдов восемьдесят. Но лес тут был такой густой, к тому же и день выдался серый, и дома почти не было видно, лишь слабые желтоватые отсветы падали на снег из окон первого этажа. И еще дым, что поднимался из каминных труб. Ветер задувал снег мне за шиворот. И еще я весь вспотел от долгого подъема в гору.
Выходит, кто-то просидел у этого костра всю ночь, чего-то ждал, пытался согреться. Но с какой целью? Ведь кругом ничего, кроме поросших лесом гор да нашего домика.
Я начал высматривать другие свидетельства вторжения. От кострища тянулась цепочка следов, но через несколько ярдов я увидел, что их засыпало снегом и они стали почти неразличимыми. Одно было ясно — тянулись они от озера. Я двинулся по ним, вскоре они исчезли. Тогда я поднялся на гребень и оглядел замерзшую поверхность озера. Ни души, и ледяной ветер с такой силой ударил в лицо, что на глазах у меня выступили слезы. Я развернулся и начал медленно спускаться вниз, проваливаясь в глубокий снег.
Скоро начнет темнеть.
А мне еще надо срубить елку, кто бы там ни прятался в этом лесу, кто бы ни следил за мной. Кому это понадобилось забираться в такое глухое место, так далеко от дороги и тем более ночью?... Ответа на это у меня, разумеется, не было. Сама идея казалась абсурдной. Однако кто-то здесь побывал, это очевидно. Но кто? Зачем? Возможно, у этого таинственного пришельца были причины следить за отцом? Или за мной? Может, он дожидался здесь моего приезда?...
Но вот я нашел подходящее дерево. Обрубил топориком нижние ветки и, опустившись на колени и то и дело подавляя искушение обернуться через плечо, принялся пилить ствол. Мне казалось, что вот-вот под чьими-то шагами хрустнет снег, что я не услышу этого хруста и таинственный незнакомец приблизится сзади и ударит по голове. Но ничего этого не случилось.
Когда наконец ель повалилась набок, я еще раз огляделся по сторонам, стащил с руки тяжелую вязаную рукавицу и уселся на камень передохнуть. На тот самый камень, на котором сидел незнакомец и грелся у костра. Внизу, в сгущающихся сумерках, виднелись огни охотничьего домика. А в нем отец слушал музыку, ждал, когда я принесу елку, размышлял о своем понимании «сердца тьмы».
Я просидел на этом камне довольно долго и мысленно продолжал споры с отцом. Никогда не сомневался, что ему довелось побывать там, в самом сердце тьмы, самом темном и страшном месте, где умирают все надежды и здравый смысл. Но почему он вдруг упомянул в связи с этим о матери? Ведь мама прожила благополучную и беспечную жизнь, в достатке и покое. Нет, не совсем так...
Мама пыталась покончить с собой. Дважды. Первый раз, когда начала топить свою боль в спиртном, а потом прыгнула вниз с лестничной площадки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81