Их следы, странных, неуловимых Странников. Аюми. Он шел за ней и не понимал того, что было столь очевидным, и что рождало легкую улыбку на ее губах.
Тогда, идя за ней следом, он чувствовал лишь усталость, разочарование, а где-то там, в глубине сердца еще теплилась надежда. Надежда, что, этот дикий, полупервобытный мир, в который его занесло волею судеб, еще не последний из тех, которые ему дано повидать.
Элейдж поднялся из трав, сел, и вновь посмотрел на море, маяк, что сиял на той стороне пролива, там, у входа в морской порт. И подумав о том, что ни одна минута никогда не бывает излишня, встав на ноги, пошел к проливу. Спускаясь к темной, глубокой воде, слушал пение цикад, и шорох трав под ногами.
Вечер был теплым, дневной зной ушел, но осталось тепло камней и тепло воды. Он слегка улыбнулся, подойдя к берегу, снял одежду, скатал в рулон, и вместе с бластером, пристроил в узел на голове. Войдя в воду, тихо, экономя силы, поплыл к противоположному берегу, чувствуя как тепло воды, ее тихий плеск под мерными гребками рук, успокаивает нервы.
Он плыл, ориентируясь на огни набережной, сиявшие в темноте рукотворным созвездием. Течение сносило чуть ниже, но он и не думал с ним бороться, ему противиться. Поток был союзником, он вынес его туда, где к берегу вплотную подходили сады, полные темных, укромных уголочков, и где некому будет обратить внимание на голую фигуру странного пловца, пересекшего пролив.
Одевшись, сенатор, огляделся, несколько минут раздумывая о том, что делать дальше. Здесь, на Ирдале, он знал многих, начиная с координатора, но сейчас, почему-то он отмел мысли о том, что бы встретиться с ним. Была еще Ис-Шабир. Был Кайринта, службе безопасности которого можно было только позавидовать.
Он вновь вспомнил Эдуэ, сухопарого, похожего на гвоздь, длинноносого и слегка нескладного рэанина, осевшего здесь, на Ирдале, в Кайринта, и практически сросшегося с этой планетой. Его труднее было представить на Рэне, в окружении рэан, нежели здесь, на Ирдале. Он умудрялся кружить женщинам головы, не забывая о непосредственной цели своего пребывания. Элейдж подозревал, что «бывший» стратег поддерживает контакт с кем-нибудь из тех, с кем вместе работал ранее. Но это было б только на руку.
Подумав несколько минут, сенатор двинулся в порт, чувствуя, что другого пути нет, и что там возможна засада, но... другого пути и на самом деле не было. Вспомнив Идги, он пожелал ему мысленно удачи, понимая, что теперь тот, наверняка, уже арестован. Он бы не хотел составить ему компанию. Нет. Хотя бы до тех пор, пока не вытащит пилота из той заварушки, в которую он угодил благодаря ему, Элейджу.
«Ну, Локита, — подумал сенатор на ходу, выбираясь к морскому порту, — этого я вам так не оставлю. В какие бы мы игры с вами не играли, прекрасная моя, Леди, но то, что вы со мной проделали, мне не по вкусу, и стоило б отбить у вас охоту шутить подобным образом. Навсегда. Я не люблю неприятности. А, от вас, их исходит излишне много». Он, машинально, вновь перевел оружие в боевой режим, не забыв посмотреть на индикатор заряда. С этим был полный порядок, можно было б продержаться против полчища опаснейших тварей с рассвета и до заката. Или наоборот.
Сенатор вздохнул, чувствуя, что невольно в душе родилась грусть. Это было б смешно, если б не было грустно. Бегать с бластером в руках, по ночному городу одной из планет Лиги. Скажи ему какой-нибудь мудрый предсказатель об этом лет десять назад, и он бы только посмеялся, приняв все за шутку.
"Лига — это Лига, — вспомнил он, — мы ни с кем не воюем, это — анахронизм, воевать. Мы ни на кого не нападаем, Лиге нет в этом нужды, мы прекрасно можем распространяться по Галактике, обходясь без конфликтов. Да, конечно, есть планеты, моральный уровень обитателей которых таков, что дай им соответствующее знание и оружие, и они станут опасны. Но мудрость Вселенной в том и состоит, что с развитием цивилизации уровень агрессии неумолимо снижается. А если не снижается, то такая цивилизация губит сама себя, съедает себя, задыхается от собственной агрессии.
Нет, мы не воюем с такими мирами. Но и не проявляем себя, открыто. Есть такая условность — закрытый контакт. Понимаешь ли, в любом из человеческих сообществ существуют и гении и мерзавцы, и просто умные, думающие люди, которым всего-то и не хватает, как правильно поставленных вопросов, и, может быть, немного правдивой, или под другим углом осознанной информации.
И все. Все остальные выводы люди способны сделать сами, как и сделать выбор в пользу жизни, а не... гибели. Мы ни с кем не воюем. И, может быть, нам никогда не придется вспомнить и узнать, что же это такое — война. Что такое ненависть, разъедающая душу и страх. Что такое боль потери, и неуверенность в завтрашнем дне.
Да, может статься, что все ж, случится нечто. Но я искренне надеюсь, что воевать более ни с кем и никогда нам не придется. Хотя бы потому, что, воюя с драконами, призраками и химерами, так легко потерять человеческое лицо и стать подобием того, с кем ты воюешь. Нести не мир, а агрессию. И даже знание, что там, где-то за пределами известного нам мира может таиться опасность, может породить агрессию, подготовить сознание к ней, принять ее".
Сенатор тихонечко улыбнулся. Когда-то он был уверен в этих словах, теперь, впрочем, тоже. И даже зная об Эрмэ, о ее ненасытности, о ее вечной готовности к войне, перед лицом которой Лига казалась такой слабой. И такой прекрасной. Как ожерелье Аюми, сотканное из отдельных, ничем не скрепленных и, в то же время, прочно спаянных невидимым колдовством камней. Лига, в которой так вольно дышалось и свободно жилось.
«Что же будет с нами? — подумал он на ходу, — что же будет с этим миром? Неужели нам суждено стать драконом и потерять то лицо, которое сейчас мы имеем? И только из-за того, что там, на окраине притаился монстр, что навязывает нам свои правила игры и свои повадки? Что же будет, если на наших руках окажется кровь? А у нас нет другого выбора, кроме как убить или быть убитыми. Теперь нет».
Он вновь вспомнил Имрэна, его точеное лицо, волосы, что казались огнем, ярым пламенем, глаза глубокие и мудрые, и добрую, всепрощающую улыбку. Он никогда не мог представить Имри с оружием в руках. Он никогда не мог представить его ненавидящим, взбешенным. Никогда. Как и Лиит.
Агрессия им обоим была явлением чуждым и чужим. А, сталкиваясь с ее проявлением в людских поступках, вдруг, неожиданно, оказывалось, что они оба и беззащитны и ранимы, несмотря на мудрость и знание. Не смотря на мощь цивилизации, к которой они принадлежали. И не смотря на то, что им самим было так легко, так просто творить все что угодно. Все. Парить в небе, пройти босиком по звездам, и, даже изменить в чем-то этот самый мир. Мир, в котором таким, как они места нет, покуда в нем существует агрессия.
Он вспомнил Лиит, тонкое лицо, волшебство ее рук, которым дано было умерять боль, любую боль. И боль тела, и боль души. Он вспомнил, отчетливо, как не вспоминал давно, лицо на котором отражались чувства, делая это лицо стократ прекрасным, оттого как никогда это зеркало не отражало душевного неспокойствия, темной мятежности, желания причинить боль.
Помнил, как стоя у окна, она глотала свежий воздух Софро, чувствуя как там, в неведомой дали, происходит нечто странное и страшное, как гибнет ее народ, ее раса, по обычаю своему вставшая на защиту юного, еще не окрепшего мира. Не их вина была в том, что созданные, как самое совершенное оружие в мире, они так и не научились отстраняться от чужой боли, игнорировать ее, быть в стороне. А, в сущности, у них не было никакого выбора.
Не было выбора, ибо можно только рассуждать и прикидывать, остались ли бы они существовать, отстранившись, позволив Эрмэ, Первой Империи, смести Лигу еще тогда. Или их все равно бы накрыл ураган чужих чувств и мыслей, настигло облако гибели? Ведь об этом всем можно было только предполагать, ибо он, зная Странников, знал и то, что остаться в стороне, смотреть, как гибнут из-за их бездействия миры они не могли. Не могли. При любом раскладе.
Им более было дано жертвовать собой, словно они начисто были лишены инстинкта самосохранения, взамен него, обладая таким же безрассудным и слепым инстинктом сохранения всего живого. Много раз, глядя в глаза Лиит, он понимал, что эти существа, против всех ожиданий создавших их, являются квинтэссенцией любви, любви всеобъемлющей, неискаженным зеркалом Вселенной.
В тот черный день (он знал, он видел) ее отравляло это знание, это происходящее, эта суть, что как кислота, разъедала душу. Она, глотая сумеречный воздух, задыхалась, от эмоций, от чувств, от чужой боли. А у него не было сил, прекратить этот кошмар, не было сил, возможностей и знания. И в душе была такая же боль, боль предчувствия и понимания, знания, что он ничем не может ей помочь и ее спасти.
Он глядел, как тускнеет ее пламя, затухает на пронизывающем, стылом ветру чужой ненависти, понимая, что теряет свою мечту и свою любовь, тот светоч, который вел его по этой жизни. И чувствовал боль, зная, что теперь придется учиться жить без нее. Он не желал, не хотел без нее провести в этом мире и лишней минуты. Но был Имри, поразительный, большеглазый мальчишка, и была Лига, маленькая Лига, ожерелье из трех планет, то, что он должен был сохранить и защитить. То, что должно было стать его смыслом жизни с того момента, в который он ее терял.
Сенатор вновь вздохнул, чувствуя себя таким же потерянным, как в тот день, давным-давно, чувствуя непонятную боль потери. Лига, он вдруг, неожиданно понял, что теряет ее. Теряет давно, не остановив белокурую бестию, Локиту сразу, как только заподозрил. И хуже всего, что некому было дать ему дельный совет. Разве что Имри, но Имри и сам не знал, как поступать и что делать.
И в какой-то момент, вдруг, он пожалел, что все не завершилось так давно и сразу. Что этот бешеный танец страстей, мыслей, надежд, еще не окончен для него.
Как было бы просто уйти вслед Лиит. Тогда. Тогда не было бы этих сомнений, не было бы ничего, что тревогой грызет его душу. Или, ему было бы все равно.
Он остановился и мысленно отругал себя, чувствуя, что начинает малодушничать. "Отвык, — сказал он себе, — оброс жирком, сенатор, обленился. Как сытый кот, которому просто лень ловить мышей. В Закрытый сектор бы тебя, наравне со Стратегами, сгонять жирок с тела и извилин. Как там, они говорят: «Безвыходных ситуаций не бывает, а не видишь выхода, ищи вход, И надейся. На лучшее. Всегда».
Вот и надейся, и верь, и твори. Любя. Не смея ненавидеть, ибо ненависть разъедает душу. И кого ты ненавидишь? Слепцов, что, не видя солнца, утверждают, что миром правит мрак? Ну, так это — спорный вопрос".
Он постоял несколько секунд, чувствуя, что передышка необходима. И прислушался. Где-то недалеко, чудилось, кто-то тихо всхлипывает, словно устав плакать. Голосок был тихий, тонкий, и, возможно, это только казалось. Но он не смог заставить себя мчаться, как мчался, дальше, мимо, по своим делам. Он медленно пошел на голос, чувствуя, как мурашки начинают бежать по коже.
Холодало. А, может, так просто казалось. Легкий бриз касался кожи, слизывая выступивший на ней пот. Он отер бисерины влаги со лба и прислушался вновь. Где-то близко плакал ребенок, человечек лет четырех — пяти.
Сенатор качнул головой, и приблизился, присел на корточки совсем близко, там, где на скамье, укрытой от света звезд, примостилось существо с косичками, с зареванными глазами и куклой в руках.
— Привет, — проговорил он, глядя на нее снизу вверх, — ты что здесь делаешь, одна?
Девчушка посмотрела на него, словно впервые видя перед собой человека. И отерла слезинки, а он, чувствуя, что у той зареванное лицо и распухший нос, улыбнулся ей открыто и лучезарно, словно надеясь, что она угадает в темноте эту улыбку, чувствуя, что все хитросплетения интриг, отступая, отходят на второй план.
— Привет, — ответила она, все еще всхлипывая.
— Ты потерялась?
Она кивнула, собираясь, было снова зареветь. Поднявшись на ноги, присев рядом с ней, он обнял ее, погладил теплой ладонью по пушистым, легким, как пух, волосам.
— Я хочу домой, — проговорила девочка обижено.
— Ну, пойдем, — проговорил он, чувствуя, как она потянулась к нему, — доверчивый, маленький человечек, и как ее ладошка послушно легла в его руку, чувствуя его небезразличие и защиту. И желание помочь.
Он вновь, иронично усмехнулся, зная, что девочка не может в темноте видеть его лица. И бластера в руке, тоже, не видя. Это была странная парочка — отчаянный беглец, с оружием в руках и ребенок, что крепко, крепенько, держал в одной руке куклу, а другой сжимал ладонь этого бродяги, что так и не смог выпустить оружия.
Поколебавшись несколько мгновений, он вдруг откинул оружие в кусты, понимая, что ни к чему это, и что мальчишки из спецслужб могут здорово струхнуть, и со страху наделать глупостей, предположив, что он нашел заложника. Что же касалось эрмийцев, воинов Эрмэ, то... если предстояло иметь дело с ними, то, кто знает, помогло ли бы тут оружие.
Подняв девочку на руки, легкую, как пушинка, он прижал ее к груди, и почувствовал, как она тихонечко сопит носом.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Вики, — ответила она, — Вики Атоа. А ты кто?
— Сенатор, — усмехнулся он, — Элейдж.
Разумеется, она не поверила, только тихо хихикнула, примостив голову у него на плече, прошептала:
— Можно я немного посплю? Я так ужасненько устала.
А минуты через две, убаюканная его ровным, быстрым шагом она уже спала, обвив его шею одной рукой. А другой, все так же крепко, не отпуская, вцепившись в куклу, словно боясь ее потерять. Сенатор, глядя на это чудо, уснувшее у него на руках, тихо улыбался, словно кто-то подарил ему сказку. «Спи, — подумал он, — спи, маленькая, и пусть тебе снятся только счастливые сны. И мир твой, тоже, будет лучезарен, как и сновидения».
Ровным, быстрым, упругим шагом, он шел по сумрачным аллеям, выбираясь к порту, туда, откуда доносился невнятный шум и гул, туда, где его, без сомнения, ждали. Где, несмотря на темноту, кипела бурная жизнь, где от причалов отходили лайнеры, и уходили за горизонт, скользя над водной гладью, как белые, сильные птицы. И чем ближе он подходил к порту, тем чаще встречались люди, спешащие, и прогуливающиеся медленным шагом, кто-то смотрел на него, но недолго, кто-то не обращал внимания, на странного человека, спешащего куда-то с ребенком, доверчиво заснувшим у него на руках.
Элейдж шел, спеша окунуться в толчею и суматоху порта, памятуя, что скоро, совсем скоро, если его не подводила память, от причала должен был отойти лайнер, тот, который ему необходим, тот, который доставил бы его в Кор-на-Ри, в тихий город на семи островах.
Он понял, что его ждут, понял это, как только ступил на территорию, которую, по распорядку, патрулировали службы безопасности порта. Это было заметно, если знать, на что смотреть. И, улыбнувшись, с удивлением отметил, что, несмотря на это ожидание, сам он, словно невидимка, спокойно проходит сквозь посты. Словно ребенок у него на руках был как волшебная шапка-невидимка, таящая его от посторонних глаз.
И улыбнувшись вновь, он, сам, подошел к женщине, что носила форму службы безопасности, невысокой, спокойной, с мягким взглядом темных глаз, к которой вдруг проникся доверием, чувствуя, что человек, обладающий таким взглядом, не может принести ему неприятностей, просто доверившись чувствам, а не разуму.
— Что-то случилось? — поинтересовалась она.
— Вот, — проговорил он негромко, глядя на сонное личико девочки, — чья-то пропажа, сказала, что потерялась, я в парке ее нашел. Шел, от знакомых, срезая путь, слышу, как котенок пищит кто-то. Посмотрите по своей базе данных. Я если с ней возиться буду, то на свой лайнер точно опоздаю. Капитан меня и так не особо любит, а опоздаю — точно съест.
Вралось легко, но никаких угрызений совести он не испытывал. Женщина посмотрела на него, словно впервые увидев, скользнула взглядом, и перевела взгляд на девочку. Элейдж посмотрел на часы, отметив, что до отхода лайнера с полчаса, не более. И что стоит он у причала, совсем недалеко, маня своим стройным, светлым силуэтом, манит, дразня, приковывает взгляд, так, что и хочешь отвести взгляд, а не удастся.
— Документы с собой?
Он растеряно улыбнулся.
— Да что, я ошалелый что ли? Я и так с лайнера на полчаса слинял, так, что б капитан не заметил. Нужно было, очень.
Женщина слегка качнула головой, задумалась ненадолго.
— Ладно, — проговорила, с легким вздохом, — помогите донести ребенка, а там ступайте хоть на все четыре стороны.
Элейдж мысленно усмехнулся. «Да, — подумал он, — это не Стратегическая разведка. Ребята — стратеги ни за что б на это не купились. Ох, Лига, спокойный ты мой мир, ну разве же так можно?» Он прошел за женщиной через обширный зал вестибюля, отметив, что в этот вечер в рейс на Кор-на-Ри идет «Апинэ».
Знал он одного механика на этом корабле, парня, что изрядно действовал капитану на нервы, этому не составило бы труда сбежать с судна за час до отхода и вернуться в последний момент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Тогда, идя за ней следом, он чувствовал лишь усталость, разочарование, а где-то там, в глубине сердца еще теплилась надежда. Надежда, что, этот дикий, полупервобытный мир, в который его занесло волею судеб, еще не последний из тех, которые ему дано повидать.
Элейдж поднялся из трав, сел, и вновь посмотрел на море, маяк, что сиял на той стороне пролива, там, у входа в морской порт. И подумав о том, что ни одна минута никогда не бывает излишня, встав на ноги, пошел к проливу. Спускаясь к темной, глубокой воде, слушал пение цикад, и шорох трав под ногами.
Вечер был теплым, дневной зной ушел, но осталось тепло камней и тепло воды. Он слегка улыбнулся, подойдя к берегу, снял одежду, скатал в рулон, и вместе с бластером, пристроил в узел на голове. Войдя в воду, тихо, экономя силы, поплыл к противоположному берегу, чувствуя как тепло воды, ее тихий плеск под мерными гребками рук, успокаивает нервы.
Он плыл, ориентируясь на огни набережной, сиявшие в темноте рукотворным созвездием. Течение сносило чуть ниже, но он и не думал с ним бороться, ему противиться. Поток был союзником, он вынес его туда, где к берегу вплотную подходили сады, полные темных, укромных уголочков, и где некому будет обратить внимание на голую фигуру странного пловца, пересекшего пролив.
Одевшись, сенатор, огляделся, несколько минут раздумывая о том, что делать дальше. Здесь, на Ирдале, он знал многих, начиная с координатора, но сейчас, почему-то он отмел мысли о том, что бы встретиться с ним. Была еще Ис-Шабир. Был Кайринта, службе безопасности которого можно было только позавидовать.
Он вновь вспомнил Эдуэ, сухопарого, похожего на гвоздь, длинноносого и слегка нескладного рэанина, осевшего здесь, на Ирдале, в Кайринта, и практически сросшегося с этой планетой. Его труднее было представить на Рэне, в окружении рэан, нежели здесь, на Ирдале. Он умудрялся кружить женщинам головы, не забывая о непосредственной цели своего пребывания. Элейдж подозревал, что «бывший» стратег поддерживает контакт с кем-нибудь из тех, с кем вместе работал ранее. Но это было б только на руку.
Подумав несколько минут, сенатор двинулся в порт, чувствуя, что другого пути нет, и что там возможна засада, но... другого пути и на самом деле не было. Вспомнив Идги, он пожелал ему мысленно удачи, понимая, что теперь тот, наверняка, уже арестован. Он бы не хотел составить ему компанию. Нет. Хотя бы до тех пор, пока не вытащит пилота из той заварушки, в которую он угодил благодаря ему, Элейджу.
«Ну, Локита, — подумал сенатор на ходу, выбираясь к морскому порту, — этого я вам так не оставлю. В какие бы мы игры с вами не играли, прекрасная моя, Леди, но то, что вы со мной проделали, мне не по вкусу, и стоило б отбить у вас охоту шутить подобным образом. Навсегда. Я не люблю неприятности. А, от вас, их исходит излишне много». Он, машинально, вновь перевел оружие в боевой режим, не забыв посмотреть на индикатор заряда. С этим был полный порядок, можно было б продержаться против полчища опаснейших тварей с рассвета и до заката. Или наоборот.
Сенатор вздохнул, чувствуя, что невольно в душе родилась грусть. Это было б смешно, если б не было грустно. Бегать с бластером в руках, по ночному городу одной из планет Лиги. Скажи ему какой-нибудь мудрый предсказатель об этом лет десять назад, и он бы только посмеялся, приняв все за шутку.
"Лига — это Лига, — вспомнил он, — мы ни с кем не воюем, это — анахронизм, воевать. Мы ни на кого не нападаем, Лиге нет в этом нужды, мы прекрасно можем распространяться по Галактике, обходясь без конфликтов. Да, конечно, есть планеты, моральный уровень обитателей которых таков, что дай им соответствующее знание и оружие, и они станут опасны. Но мудрость Вселенной в том и состоит, что с развитием цивилизации уровень агрессии неумолимо снижается. А если не снижается, то такая цивилизация губит сама себя, съедает себя, задыхается от собственной агрессии.
Нет, мы не воюем с такими мирами. Но и не проявляем себя, открыто. Есть такая условность — закрытый контакт. Понимаешь ли, в любом из человеческих сообществ существуют и гении и мерзавцы, и просто умные, думающие люди, которым всего-то и не хватает, как правильно поставленных вопросов, и, может быть, немного правдивой, или под другим углом осознанной информации.
И все. Все остальные выводы люди способны сделать сами, как и сделать выбор в пользу жизни, а не... гибели. Мы ни с кем не воюем. И, может быть, нам никогда не придется вспомнить и узнать, что же это такое — война. Что такое ненависть, разъедающая душу и страх. Что такое боль потери, и неуверенность в завтрашнем дне.
Да, может статься, что все ж, случится нечто. Но я искренне надеюсь, что воевать более ни с кем и никогда нам не придется. Хотя бы потому, что, воюя с драконами, призраками и химерами, так легко потерять человеческое лицо и стать подобием того, с кем ты воюешь. Нести не мир, а агрессию. И даже знание, что там, где-то за пределами известного нам мира может таиться опасность, может породить агрессию, подготовить сознание к ней, принять ее".
Сенатор тихонечко улыбнулся. Когда-то он был уверен в этих словах, теперь, впрочем, тоже. И даже зная об Эрмэ, о ее ненасытности, о ее вечной готовности к войне, перед лицом которой Лига казалась такой слабой. И такой прекрасной. Как ожерелье Аюми, сотканное из отдельных, ничем не скрепленных и, в то же время, прочно спаянных невидимым колдовством камней. Лига, в которой так вольно дышалось и свободно жилось.
«Что же будет с нами? — подумал он на ходу, — что же будет с этим миром? Неужели нам суждено стать драконом и потерять то лицо, которое сейчас мы имеем? И только из-за того, что там, на окраине притаился монстр, что навязывает нам свои правила игры и свои повадки? Что же будет, если на наших руках окажется кровь? А у нас нет другого выбора, кроме как убить или быть убитыми. Теперь нет».
Он вновь вспомнил Имрэна, его точеное лицо, волосы, что казались огнем, ярым пламенем, глаза глубокие и мудрые, и добрую, всепрощающую улыбку. Он никогда не мог представить Имри с оружием в руках. Он никогда не мог представить его ненавидящим, взбешенным. Никогда. Как и Лиит.
Агрессия им обоим была явлением чуждым и чужим. А, сталкиваясь с ее проявлением в людских поступках, вдруг, неожиданно, оказывалось, что они оба и беззащитны и ранимы, несмотря на мудрость и знание. Не смотря на мощь цивилизации, к которой они принадлежали. И не смотря на то, что им самим было так легко, так просто творить все что угодно. Все. Парить в небе, пройти босиком по звездам, и, даже изменить в чем-то этот самый мир. Мир, в котором таким, как они места нет, покуда в нем существует агрессия.
Он вспомнил Лиит, тонкое лицо, волшебство ее рук, которым дано было умерять боль, любую боль. И боль тела, и боль души. Он вспомнил, отчетливо, как не вспоминал давно, лицо на котором отражались чувства, делая это лицо стократ прекрасным, оттого как никогда это зеркало не отражало душевного неспокойствия, темной мятежности, желания причинить боль.
Помнил, как стоя у окна, она глотала свежий воздух Софро, чувствуя как там, в неведомой дали, происходит нечто странное и страшное, как гибнет ее народ, ее раса, по обычаю своему вставшая на защиту юного, еще не окрепшего мира. Не их вина была в том, что созданные, как самое совершенное оружие в мире, они так и не научились отстраняться от чужой боли, игнорировать ее, быть в стороне. А, в сущности, у них не было никакого выбора.
Не было выбора, ибо можно только рассуждать и прикидывать, остались ли бы они существовать, отстранившись, позволив Эрмэ, Первой Империи, смести Лигу еще тогда. Или их все равно бы накрыл ураган чужих чувств и мыслей, настигло облако гибели? Ведь об этом всем можно было только предполагать, ибо он, зная Странников, знал и то, что остаться в стороне, смотреть, как гибнут из-за их бездействия миры они не могли. Не могли. При любом раскладе.
Им более было дано жертвовать собой, словно они начисто были лишены инстинкта самосохранения, взамен него, обладая таким же безрассудным и слепым инстинктом сохранения всего живого. Много раз, глядя в глаза Лиит, он понимал, что эти существа, против всех ожиданий создавших их, являются квинтэссенцией любви, любви всеобъемлющей, неискаженным зеркалом Вселенной.
В тот черный день (он знал, он видел) ее отравляло это знание, это происходящее, эта суть, что как кислота, разъедала душу. Она, глотая сумеречный воздух, задыхалась, от эмоций, от чувств, от чужой боли. А у него не было сил, прекратить этот кошмар, не было сил, возможностей и знания. И в душе была такая же боль, боль предчувствия и понимания, знания, что он ничем не может ей помочь и ее спасти.
Он глядел, как тускнеет ее пламя, затухает на пронизывающем, стылом ветру чужой ненависти, понимая, что теряет свою мечту и свою любовь, тот светоч, который вел его по этой жизни. И чувствовал боль, зная, что теперь придется учиться жить без нее. Он не желал, не хотел без нее провести в этом мире и лишней минуты. Но был Имри, поразительный, большеглазый мальчишка, и была Лига, маленькая Лига, ожерелье из трех планет, то, что он должен был сохранить и защитить. То, что должно было стать его смыслом жизни с того момента, в который он ее терял.
Сенатор вновь вздохнул, чувствуя себя таким же потерянным, как в тот день, давным-давно, чувствуя непонятную боль потери. Лига, он вдруг, неожиданно понял, что теряет ее. Теряет давно, не остановив белокурую бестию, Локиту сразу, как только заподозрил. И хуже всего, что некому было дать ему дельный совет. Разве что Имри, но Имри и сам не знал, как поступать и что делать.
И в какой-то момент, вдруг, он пожалел, что все не завершилось так давно и сразу. Что этот бешеный танец страстей, мыслей, надежд, еще не окончен для него.
Как было бы просто уйти вслед Лиит. Тогда. Тогда не было бы этих сомнений, не было бы ничего, что тревогой грызет его душу. Или, ему было бы все равно.
Он остановился и мысленно отругал себя, чувствуя, что начинает малодушничать. "Отвык, — сказал он себе, — оброс жирком, сенатор, обленился. Как сытый кот, которому просто лень ловить мышей. В Закрытый сектор бы тебя, наравне со Стратегами, сгонять жирок с тела и извилин. Как там, они говорят: «Безвыходных ситуаций не бывает, а не видишь выхода, ищи вход, И надейся. На лучшее. Всегда».
Вот и надейся, и верь, и твори. Любя. Не смея ненавидеть, ибо ненависть разъедает душу. И кого ты ненавидишь? Слепцов, что, не видя солнца, утверждают, что миром правит мрак? Ну, так это — спорный вопрос".
Он постоял несколько секунд, чувствуя, что передышка необходима. И прислушался. Где-то недалеко, чудилось, кто-то тихо всхлипывает, словно устав плакать. Голосок был тихий, тонкий, и, возможно, это только казалось. Но он не смог заставить себя мчаться, как мчался, дальше, мимо, по своим делам. Он медленно пошел на голос, чувствуя, как мурашки начинают бежать по коже.
Холодало. А, может, так просто казалось. Легкий бриз касался кожи, слизывая выступивший на ней пот. Он отер бисерины влаги со лба и прислушался вновь. Где-то близко плакал ребенок, человечек лет четырех — пяти.
Сенатор качнул головой, и приблизился, присел на корточки совсем близко, там, где на скамье, укрытой от света звезд, примостилось существо с косичками, с зареванными глазами и куклой в руках.
— Привет, — проговорил он, глядя на нее снизу вверх, — ты что здесь делаешь, одна?
Девчушка посмотрела на него, словно впервые видя перед собой человека. И отерла слезинки, а он, чувствуя, что у той зареванное лицо и распухший нос, улыбнулся ей открыто и лучезарно, словно надеясь, что она угадает в темноте эту улыбку, чувствуя, что все хитросплетения интриг, отступая, отходят на второй план.
— Привет, — ответила она, все еще всхлипывая.
— Ты потерялась?
Она кивнула, собираясь, было снова зареветь. Поднявшись на ноги, присев рядом с ней, он обнял ее, погладил теплой ладонью по пушистым, легким, как пух, волосам.
— Я хочу домой, — проговорила девочка обижено.
— Ну, пойдем, — проговорил он, чувствуя, как она потянулась к нему, — доверчивый, маленький человечек, и как ее ладошка послушно легла в его руку, чувствуя его небезразличие и защиту. И желание помочь.
Он вновь, иронично усмехнулся, зная, что девочка не может в темноте видеть его лица. И бластера в руке, тоже, не видя. Это была странная парочка — отчаянный беглец, с оружием в руках и ребенок, что крепко, крепенько, держал в одной руке куклу, а другой сжимал ладонь этого бродяги, что так и не смог выпустить оружия.
Поколебавшись несколько мгновений, он вдруг откинул оружие в кусты, понимая, что ни к чему это, и что мальчишки из спецслужб могут здорово струхнуть, и со страху наделать глупостей, предположив, что он нашел заложника. Что же касалось эрмийцев, воинов Эрмэ, то... если предстояло иметь дело с ними, то, кто знает, помогло ли бы тут оружие.
Подняв девочку на руки, легкую, как пушинка, он прижал ее к груди, и почувствовал, как она тихонечко сопит носом.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Вики, — ответила она, — Вики Атоа. А ты кто?
— Сенатор, — усмехнулся он, — Элейдж.
Разумеется, она не поверила, только тихо хихикнула, примостив голову у него на плече, прошептала:
— Можно я немного посплю? Я так ужасненько устала.
А минуты через две, убаюканная его ровным, быстрым шагом она уже спала, обвив его шею одной рукой. А другой, все так же крепко, не отпуская, вцепившись в куклу, словно боясь ее потерять. Сенатор, глядя на это чудо, уснувшее у него на руках, тихо улыбался, словно кто-то подарил ему сказку. «Спи, — подумал он, — спи, маленькая, и пусть тебе снятся только счастливые сны. И мир твой, тоже, будет лучезарен, как и сновидения».
Ровным, быстрым, упругим шагом, он шел по сумрачным аллеям, выбираясь к порту, туда, откуда доносился невнятный шум и гул, туда, где его, без сомнения, ждали. Где, несмотря на темноту, кипела бурная жизнь, где от причалов отходили лайнеры, и уходили за горизонт, скользя над водной гладью, как белые, сильные птицы. И чем ближе он подходил к порту, тем чаще встречались люди, спешащие, и прогуливающиеся медленным шагом, кто-то смотрел на него, но недолго, кто-то не обращал внимания, на странного человека, спешащего куда-то с ребенком, доверчиво заснувшим у него на руках.
Элейдж шел, спеша окунуться в толчею и суматоху порта, памятуя, что скоро, совсем скоро, если его не подводила память, от причала должен был отойти лайнер, тот, который ему необходим, тот, который доставил бы его в Кор-на-Ри, в тихий город на семи островах.
Он понял, что его ждут, понял это, как только ступил на территорию, которую, по распорядку, патрулировали службы безопасности порта. Это было заметно, если знать, на что смотреть. И, улыбнувшись, с удивлением отметил, что, несмотря на это ожидание, сам он, словно невидимка, спокойно проходит сквозь посты. Словно ребенок у него на руках был как волшебная шапка-невидимка, таящая его от посторонних глаз.
И улыбнувшись вновь, он, сам, подошел к женщине, что носила форму службы безопасности, невысокой, спокойной, с мягким взглядом темных глаз, к которой вдруг проникся доверием, чувствуя, что человек, обладающий таким взглядом, не может принести ему неприятностей, просто доверившись чувствам, а не разуму.
— Что-то случилось? — поинтересовалась она.
— Вот, — проговорил он негромко, глядя на сонное личико девочки, — чья-то пропажа, сказала, что потерялась, я в парке ее нашел. Шел, от знакомых, срезая путь, слышу, как котенок пищит кто-то. Посмотрите по своей базе данных. Я если с ней возиться буду, то на свой лайнер точно опоздаю. Капитан меня и так не особо любит, а опоздаю — точно съест.
Вралось легко, но никаких угрызений совести он не испытывал. Женщина посмотрела на него, словно впервые увидев, скользнула взглядом, и перевела взгляд на девочку. Элейдж посмотрел на часы, отметив, что до отхода лайнера с полчаса, не более. И что стоит он у причала, совсем недалеко, маня своим стройным, светлым силуэтом, манит, дразня, приковывает взгляд, так, что и хочешь отвести взгляд, а не удастся.
— Документы с собой?
Он растеряно улыбнулся.
— Да что, я ошалелый что ли? Я и так с лайнера на полчаса слинял, так, что б капитан не заметил. Нужно было, очень.
Женщина слегка качнула головой, задумалась ненадолго.
— Ладно, — проговорила, с легким вздохом, — помогите донести ребенка, а там ступайте хоть на все четыре стороны.
Элейдж мысленно усмехнулся. «Да, — подумал он, — это не Стратегическая разведка. Ребята — стратеги ни за что б на это не купились. Ох, Лига, спокойный ты мой мир, ну разве же так можно?» Он прошел за женщиной через обширный зал вестибюля, отметив, что в этот вечер в рейс на Кор-на-Ри идет «Апинэ».
Знал он одного механика на этом корабле, парня, что изрядно действовал капитану на нервы, этому не составило бы труда сбежать с судна за час до отхода и вернуться в последний момент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73