А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Его собственный сын сновал туда-сюда, волоча то футбольный мяч в старой авоське, то две подушки, то огромную бутыль пепси-колы. Между делом чужой усатый мужчина наподдал мяч ногой, и его родной мальчик с визгом и хохотом подхватил мимолетную игру и бросился за мячом прямо в лужу.
Не зависть, нет, но раскаяние и сожаление промелькнули в душе у Серова. Он торопливо, пока его не заметили, отошел от подъезда и удалился прочь. С тех пор он решил, что должен быть очень ласков с Катей. Таким образом он хотел компенсировать тот казавшийся ему странным, безумным факт, что дети не живут с родными отцами. Ведь и Катя совершенно не знает своего отца.
Через несколько лет каким-то кружным путем до него дошли слухи, что его бывшая жена с сыном и ее теперешним мужем подали документы на выезд. Тут уж он не выдержал, позвонил, и бывшая супруга ответила «да». Они собрались уезжать за границу. Она хотела приехать к нему, так как он должен был подписать документы — разрешение на вывоз ребенка.
Она появилась на следующий день, и он начал было говорить наставительным тоном:
— Ты понимаешь…
— Да, да! — Она согласна была выслушать все, что угодно, лишь бы он не препятствовал ее планам. И, остро ощутив это, как и свою совершенную ненужность в ее новой семье, он замолчал, подписал и отдал бумагу. Она так торопилась, что даже не улыбнулась в ответ. Не пожелала, расставаясь, ему счастья.
«Все. Он мне чужой. Чужой!» — констатировал он со свойственной ему прямотой и старался больше об этом не думать. Только в известный ему день раз в году мысленно через океан поздравлял своего ребенка с днем рождения. И по-прежнему был очень ласков к Кате. А она, подрастая, стала кокетничать с ним.
Катя выросла совсем незаметно. Кровь дает о себе знать, и по характеру она была совсем не такой, как Наташа. Наташе вовсе не казалось это странным. Она хорошо помнила, что по другой линии в роду у девочки актеры, а это всегда накладывает отпечаток на личность. Актерство ведь не профессия, это образ жизни. Катя была кокетливой, умненькой и привлекательной, но никогда не переходила определенную грань. Чем она совершенно не интересовалась, так это естественными науками и профессией матери. Катя была просто другая по природе. В детстве она обожала шить куклам платья и представлять их моделями, чего никогда не делала Наташа. Катя была спортивна и хорошо рисовала, любила печь торты, и это в последнее время стало уже сказываться на ее фигурке. Повторяя чертами лица Наташу, Катя еще унаследовала от бабушки круглые ямочки на щеках, что делало ее совершенно очаровательной. Если красота Наташи была во многом добыта ценой ума и внешних усилий, у Кати все образовалось замечательно само собой. Она выросла более женственной, мягкой. Прекрасно сознавая свое очарование, она обожала умильно смотреть на мальчиков огромными материнскими агатовыми глазами и хлопать ресницами — хлоп-хлоп! В последнее время Наташа замечала, что она пробует свои чары и на Серове. Кстати, по отношению к Кате Наташа никогда не делала тайны из ее рождения. С раннего возраста дочь знала, что Серов — второй муж мамы. Конечно, ведь она прекрасно помнила: когда мама вышла замуж за Серова, они очень быстро переехали жить в Москву. Кате тогда было восемь лет. Ей еще была присуща доброта и жалость ко всем животным. Но искренней потребности в познании чего-либо, что отличало по жизни Наташу, у Кати не было. Попрыгать, потанцевать, устроить какой-нибудь розыгрыш — пожалуйста. Катя была гораздо более легкий и конформный человек, чем Наташа. Друзей у нее было — море. Училась она играючи. Все, что доставалось легко, выполняла блестяще; за тем же, что не давалось сразу, бежала к Серову. Он был ее постоянным консультантом по математике, физике, химии. Правда, Наташу раздражало этакое поверхностное отношение к жизни и некоторое пренебрежение к ней самой как к матери, которое иногда нет-нет да и проскальзывало у Кати, но что было делать… Наташа утешалась тем, что такова была современная молодежь, и радовалась, что пока в ее семье конфликты отцов и детей протекают не катастрофично — без наркотиков, уходов из дома и тому подобных ужасов, от которых мало кто застрахован.
— Ты у нас, мамочка, элита, — любила повторять дочь, пробуя на себе изысканную материнскую косметику, кремы и духи. Не всем на роду написано быть такими знаменитыми учеными, как ты. Но кому-то надо ведь и полы мыть!
Наташу смешило это замечание, так как полы и окна у них в доме, так же как и у бабушки, мыла отнюдь не Катя, как, впрочем, и не Наташа, а приходящая по договоренности женщина. И Наташу еще удивлял отчетливо различимый, хотя и скрытый упрек в дочериных словах.
«Что же я могу сделать? — думала с сожалением Наташа. — Каждый должен прожить свою жизнь так, как выпало на его долю. Или изо всех сил пытаться долю свою изменить. И заплатить потом за это. Успех, правда, не гарантирован. А сам процесс изменения доли — удовольствие ниже среднего. Пусть будет как будет».
Вопрос Наташи не был беспочвен. Повзрослев, ее кокетка дочь время от времени проявляла к Славе повышенное внимание. Правда, не постоянно, а только тогда, когда ссорилась с очередным мальчиком. Прижимаясь, она обнимала Славу, строила ему глазки, дразнила.
— Вот уж кто у нас Лолита, так это Катя, — в шутку говорила Наташа после того, как прочитала знаменитый роман Набокова. А сама думала с ужасом, что же она чувствует на самом деле. Хочет ли девочка просто пококетничать, проверяя на всех подряд свои чары, или чувствует настоящую привязанность к Славе, как она сама когда-то была до странности влюблена в отчима?
В одно Наташа верила — Слава достаточно умен, чтобы не заводить роман с падчерицей. Зачем ему Катя? Ему хватает женщин на стороне. К тому же большую часть времени Катя предпочитала проводить у бабушки и у деда. Ей там было вольготнее. Там она пользовалась безусловным комфортом и обожанием, там никто ей был не указ. Но Наташу смущало, что у Кати, так же как раньше и у нее самой, не было знакомого мальчика, в которого можно было бы без оглядки влюбиться. Влюбиться всепоглощающе, безоговорочно, надолго. Наташа понимала — как для нее самой отец был символом Бога, так и для Кати остроумный, небрежно-элегантный Серов стал символом мужчины. Сам Серов относился к Кате, как хороший отец относится к повзрослевшей дочери. Любил делать ей подарки, любил с ней гулять. Наташе было жаль дочь. Как тяжело достается падчерицам любовь к умным, красивым отчимам, Наташа хорошо представляла. У российских образованных барышень набатом бьет колокол интеллекта — где найти достойного парня? К тому времени, когда глупые, сексуально озабоченные прыщавые щенки становятся мужчинами, их ровесницы уже выходят из детородного возраста. Так что же делать хорошеньким умненьким девочкам, находясь рядом со взрослыми умными кумирами? Конечно же, влюбляться! И помня о том навязчивом чувстве влюбленности к отчиму, которое чуть не разрушило ее жизнь, Наташа готова была терпеть загулы Серова. Лишь бы ее место в постели рядом с ним не оказалось свободно во время ее отъездов. И потом, за многое в ее жизни она ему действительно была благодарна. Наташа была справедлива — ей казалось, что нельзя на одну доску ставить обыкновенную человеческую слабость, присущую, кстати, не одному Серову, и много того хорошего, что он сделал для нее.
«Конечно, нельзя», — думала она, но невысказанная обида за себя, за то, что ей, Наташе, он предпочитал совсем каких-то незначительных женщин, в глубине души терзала ее. И не Серова ли темную фигуру, насмехающуюся над ней, видела она, как кошмар, в своих снах?..
И вдруг прошлой осенью Катя поступила в институт и почти одновременно привела в дом парня. Парень, по мнению Наташи, совершенно не подходил дочери ни по каким статьям. Известно ведь, что девочкам, если они живут в счастливых семьях, часто нравятся парни, похожие на мужчин — членов их семей. Наташу поразило, что парень абсолютно не был похож не только на Катиного деда, обожавшего внучку, но и на Серова. Серов хранил дипломатичное молчание, но было видно, что Катин избранник не нравится и ему. Несколько раз при дочери Наташа пыталась вызвать его на разговор, но Серов упорно отмалчивался.
«Почему он не хочет сказать Кате то, что думает?» — не понимала Наташа.
Во время, так сказать, официального знакомства с торжественным обедом у нее закололо сердце так, словно в него вонзилась игла. Она пристально наблюдала за Катей. Не такие, по ее представлению, должны быть лица у влюбленных девочек, какое было тогда у ее дочери.
«Она его не любит! Может быть, беременна?» — подумала Наташа и решилась спросить напрямик о том, что же заставляет дочь, когда она еще так молода и только поступила в институт, устраивать сейчас нечто вроде помолвки.
В перерыве между салатом и курицей Наташа позвала Катю в кухню.
— Сядь, доченька, на секунду. Скажи…
— Ну чего еще? — Взгляд у Кати был недовольный, тревожный. — Я и так знаю все, что ты скажешь! Первое — что рано! Второе — что нужно сначала выучиться! Третье — я не беременна! Но я так решила! Это окончательно и обсуждению не подлежит. Сейчас у нас помолвка, в течение года мы проверим, сможем ли жить вместе, и если сможем, то на будущий год поженимся.
Наташа подумала, что, протяни она еще секунду, и Катя уйдет. Говорить надо было быстро.
— Катя, скажи, ты уходишь из дому не потому, что отчаялась найти кого-нибудь, похожего на папу? Ты понимаешь, о чем я говорю?
Еще не закончив фразу, Наташа поняла, что сказала это зря. На лице дочери появилось презрительное, отчужденное до льда, выражение.
— Ты сошла с ума! — спокойно сказала ей Катя, гордо встала с кухонной табуретки и вышла.
— Катя, не торопись заводить ребенка! — почти прокричала Наташа вслед рассерженно уходящей дочери. — Подожди, мало ли что еще будет в жизни? Все перемелется, повернется и образуется! Будет так, как ты хочешь, только подожди!
Это был крик отчаяния. Слава Богу, кроме Кати, его никто не услышал. Дочка же выразительно постучала пальцем по лбу, и Наташа, чтобы сгладить свою непроизвольную выходку, войдя в комнату, в смущении обняла своего бородатого и какого-то ненатурально веселого будущего зятя. Дочь сидела рядом с ним как картинка, в очень модном наряде, привезенном Наташей из Америки, и хранила на лице непроницаемое достоинство сфинкса.
Молодые, как их называла теперь Наташа, обосновались на частной квартире. Недалеко от дедушки с бабушкой. Наташа уже давно перевезла родителей поближе к себе в Москву. Они с Серовым купили им здесь под Москвой дачу. Отец, как и в городе на Волге, выращивал там цветы. Ремиссия у него оказалась длительной, полной. Казалось, все было благополучно. И еще у Наташи была Славикова мать.
Редко бывает, но Наташа искренне относилась к свекрови. Она не ревновала ее к мужу, как это часто бывает с невестками, а просто жалела. По себе Наташа знала, как трудно остаться с ребенком без мужа. А ведь у Наташи еще были родители! Свекровь же, не считая сына, на белом свете была одна-одинешенька. Наташа понимала ее и хотела помочь. Но каждый раз, уходя от нее, видела, что и тут она ничего не может поделать. Из хрупкой, не старой еще женщины будто улетучивалась куда-то вся жизненная энергия. Она бледнела, худела и высыхала на глазах. И хотя Славик показал ее всем специалистам по всем мыслимым болезням, сделал все нужные исследования, никто из докторов никакого особенного заболевания у нее не нашел. Между тем женщина просто таяла.
Наташа чутьем поняла, что свекровь не была больна. Она, как невзрачный и нежный полевой цветок, выполнив свое дело, обеспечив потомство, тихо, спокойно увядала среди своих буйных, пышно цветущих, источающих крепкий аромат товарищей. И не жаль было полевому цветку своего раннего увядания, не печально, не больно. Значит, просто пришло его время — засыхать. Так было и со свекровью. Она не просила ничего, не хотела. Перестала читать. Мало ела. Вышла на пенсию и сидела в квартире одна. Даже в гости к сыну никогда не приходила.
Славик поменял ее комнату. К новой квартире она привыкала болезненно, долго. Потихоньку сокрушалась о внуке, сыне Славика, хотя ей его видеть-то приходилось считанные разы — родственники бывшей жены Славика относились к визитам мальчика к ней очень болезненно. Однако она беспокоилась: и болеет он часто, и ленится, — но сын в последние годы был непреклонен: мальчику лучше жить в новой семье. Наташа в этом вопросе держала нейтралитет. Пусть Славик делает так, как он хочет. А к свекрови забегала, пожалуй, всех чаще.
«Да… Нет… Иногда… Ничего не болит…» — вот и весь набор слов, которыми они обменивались за целый вечер. Наташа не могла понять, почему иногда ей казалось, что свекровь ей сочувствует. Как-то жалостливо гладит ей руку, говорит: «Ты уж потерпи!» В чем же свекровь могла пожалеть ее, преуспевающую теперь Наташу? Неужели она догадывалась?
Наташа так и не поняла этого до самой свекровиной смерти, все оттягивала время, вместо того чтобы спросить. А потом спросить стало уже не у кого.
Уже был поздний час, но за окном ресторана воздух все был прозрачен и свеж, четко очерчивая предметы. Наташа держала бокал с таким же прозрачным, как воздух, боржоми и не отводила от Алексея глаз. Так же, как и он от ее лица. Они словно заново изучали друг друга. Алексея очень удивлял ее спокойный уверенный взгляд, наполненный теплотой и любовью, но не только к нему, а ко всему миру. Она улыбалась и роняла небрежно какие-то незначительные слова, а он вдруг ясно осознал, что она может в любой момент подняться и спокойно уйти, и он, ее повелитель, не имеет ни малейшего шанса ее удержать. Она выглядела СВОБОДНОЙ.
У Алексея болезненно сжалось сердце. Разве она не любит его уже так, как прежде? Он привык существовать с мыслью, что, позови он ее, она бросит все и явится в любое время и насовсем. Не важно, что не виделись они тысячу лет. Все равно он ощущал с ней психологическую связь. Ему приятно было знать, что хоть и далеко, а существует на свете женщина, которая любит и понимает его, которая всегда способна принести себя в жертву. Он даже и сам не понимал, откуда в нем взялась эта уверенность, но он чувствовал, что, никогда ничего не давая взамен, с полным правом собственника может прийти, отыскать и забрать ее тело и душу. И владеть ими столько, сколько захочет. А потом отпустить. Возможно, сейчас ему впервые в жизни в голову пришла мысль, что он ошибался.
Она улыбалась.
— Что ты хотела бы съесть? — Он загадал, что она должна ответить «мне все равно». Но Наташа, помолчав немного, задумчиво ответила:
— Отварную форель с зеленым салатом. И креветки. А на гарнир жареную морковь с консервированным горошком. — И обратилась к официанту: — Морковь, пожалуйста, поджарьте на сливочном масле.
Он кивнул: желание клиента — закон, а Алексей, улыбаясь, спросил:
— Кажется, сливочное масло не входит в рацион вегетарианцев?
— При чем тут вегетарианство? — удивилась она. — Когда морковь поджаривается на сливочном масле, в ней образуются структуры, которые называются «антиоксиданты». Очень полезные вещества для профилактики опухолей.
— Я, как и раньше, узнаю от тебя много нового! — улыбнулся он ей, но она не заметила этой улыбки.
При слове «морковь» она всегда вспоминала свой первый год пребывания в Москве и начало работы над докторской. Был месяц март, и ее крысы начали погибать от авитаминоза. Для Наташи срыв эксперимента был бы крахом. Этим экспериментом она хотела заявить о себе в столичном институте как о личности, стоящей внимания. Сотрудники наблюдали за ней. Опыты были очень трудоемкими, ведь только на перевивку лейкоза животным уходил целый месяц. И эксперимент был на грани срыва из-за дурацкого авитаминоза. Каждый день утром она вставала на час раньше и ехала на рынок. Это было время всеобщего дефицита, и качественную морковь можно было купить только там. Она тащила тяжеленную сумку в виварий и терла морковь килограммами. Крысы в опыте были злые, потому что были больны, потому что терпели мучения. Когда она в синем халате подходила к клеткам, они прятались по углам, боялись. Но голод все-таки побеждал страх — они подвигались к чашкам и с жадностью набрасывались на аппетитные сладкие овощи, как, впрочем, и на хлеб с маслом и колбасу, которые она приносила им из дома.
У-у-у! Вспомнить только, как ей досталась докторская! Сотрудники лаборатории смотрели на нее искоса, исподволь оценивая — надо же, приехала выскочка откуда-то с Волги! Крыс в той первой серии опытов было всего ничего — четыреста голов. Во второй — еще двести. На морковь, колбасу и масло уходила почти вся ее зарплата, но Серов говорил: «Не дрейфь! Скоро май — будем делать им салат из одуванчиков». И благодаря их совместным усилиям падеж животных был все-таки минимальным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36