Ту же зарплату людям надо платить! А руководить ГЛОСИПом — глубоким очищением системы пищеварения — должен только врач. В других местах, между прочим, эту процедуру выполняют медсестры.
— Мы не договаривались, что я буду ставить больным клизмы.
— Естественно, ты сама и не будешь ставить, но ты будешь наблюдать! Представь, в других местах в этих кабинетах даже нет врача! А у нас будешь ты.
— Если в других, как ты называешь, местах нет врача, — отвечала Тина, — так можно хотя бы предположить, что люди ничтоже сумняшеся не представляют, что они делают! Кто им разрешает так делать — это другой вопрос! Но ты хочешь, чтобы я, доктор, дипломированный специалист, своими руками закачивала в кишечник пациенту против естественного тока жидкости восемь, а то и десять литров раствора? Изменяя при этом кислотно-щелочной баланс среды, нарушая целостность ворсин слизистой оболочки? Может быть, тогда, в угоду моде и еще бог знает чему, мы перейдем к лечению куриным пометом, а в конце концов скатимся к тому, что над головами у пациентов будем разводить руками, совершая ша-. манские обряды?
Азарцев только вздыхал и поджимал губы.
— Роль шаманов ведь тоже до конца не изучена, — устало говорил он. Но Тина не хотела его слушать.
— Нет, ты скажи, — кипятилась она, — у нас здесь медицинское учреждение или клуб по интересам, где каждый может дудеть в свою дудку, рекламируя все, что захочет? Шаманство, йогу, роды в ванне, ужаление пчелами, стояние на голове и бег в мешках в качестве психологической разгрузки? Твоя Юля всю жизнь работала косметологом. Очевидно, она забыла многое. Пусть она откроет хотя бы институтский учебник физиологии и прочитает в нем, как устроен кишечник, какие отделы его можно промывать, в каких случаях и что в нем должно быть согласно естественному ходу пищевых масс.
Азарцев не знал, как разрешить этот спор. Честно говоря, он устал. Клиника должна была приносить деньги. Пора было платить проценты кредитору. Доход же по сравнению с расходами был пока небольшим. С коммерческой точки зрения была права Юля. ГЛОСИП делают все современные медицинские центры.
— А чем они руководствуются, когда делают ЭТО? — стояла на своем Тина. — Когда ты делал резекции желудка, чем ты руководствовался? Пятидесятилетним опытом учебников, тысячу раз проверенными методическими рекомендациями. Наконец, научными статьями, опубликованными в официальных медицинских журналах, в которых есть официальные рецензенты.
— Вот именно, опытом пятидесятилетней давности! Который уже устарел! — фыркала Юля, пожимая в возмущении плечами.
— А чем руководствуются нынешние деятели, которые распространяют этот так называемый ГЛОСИП? Ты видел на эту тему хотя бы одну независимую научную статью? Я подчеркиваю — научную и независимую! А не глянцевые рекламные бумажки, распространяемые той фирмой, которая хочет впарить нам ее оборудование?
— Потерпи, потом мы откажемся от всех сомнительных методик! — пытался уговорить Тину Азарцев. — Но пока мы не можем по-другому существовать! Пока клиника не встала на ноги, мы должны бороться за каждого больного!
— За деньги каждого больного! — уточняла Юля. — Если больной хочет что-то с собой сделать, он должен сделать это у нас, а не искать другое заведение, где ему предоставят более широкий комплекс услуг. Поэтому все самое новое, самое передовое…
— Самое непроверенное, самое опасное, — вставляла Валентина Николаевна.
— Самое модное, самое современное, — продолжала Юля, будто не слыша, — все это должно быть в нашей клинике. А некоторых я попрошу выключить тормоз. Особенно тех, кто привык у себя в больницах сидеть, ничего не делать и брать взятки за самую рутинную работу.
— Юля! — только и мог сказать на это Азарцев. Но призвать Юлию к вежливости было не в его силах.
— А что я такого сказала? Что, мы первый день на свет родились и не знаем, как лечат в наших бесплатных больницах? — широко раскрывала Юля глаза, и Азарцев был совершенно уверен, что она действительно не понимает оскорбительного для Тины смысла того, что она говорит. Объяснять Юле это было бесполезно. Налет одержимости и сумасшествия явственно освещал ее лицо. Он же придавал ему и неординарность. И Юля приносила клинике реальный доход. Если слушать Тину и не делать ничего не проверенного, они останутся на мели. После очередного такого выпада Тина и подала заявление об уходе.
— Предатель! Иуда! Пригласил меня на работу, а сам… Нет, не пригласил, а долго уговаривал меня идти к нему на работу! Обещал, что я буду получать нравственное и материальное удовольствие от этого труда, а сам тут же отдал на растерзание какой-то стерве! Какой-то сумасшедшей тетке, которой не больных лечить, а на рынке курами торговать! Там-то уж Юлия может просчитать всю прибыль от и до. А здесь она даже диплома врачебного не достойна! — шептала Тина сквозь слезы, когда, не разбирая дороги, бежала короткой тропинкой к воротам усадьбы, чтобы никогда-никогда уже не возвращаться назад. На лугу, как всегда в середине лета, буйно цвели колокольчики, возносился к небу пирамидками иван-чай, еще звонко пели птицы, готовясь ставить птенцов на крыло, вдалеке за оврагом зеленел неподвижной гладью старый пруд. А Валентина Николаевна, не замечая всю эту красоту, горько плакала, вытирая лицо марлевой салфеткой. Она не успокоилась даже тогда, когда оказалась в набитом дачниками автобусе, а красная кирпичная кладка ворот клиники с фонарями под старину скрылась в дорожной пыли за поворотом. Равнодушная мраморная Афродита, стоящая на лестнице между колоннами под сводом крытой галереи, у входа в дом, слепыми глазами смотрела ей вслед.
3
«Господи, забралась куда-то в самую тмутаракань! Никогда с первого раза невозможно ее найти!» — ругался про себя Аркадий Петрович Барашков, плутая во дворах между старыми хрущевскими домами. Каждый раз, когда он навещал Тину, а было это достаточно редко, может быть, раз-другой за прошедшие два года, он не мог сразу отыскать ее дом среди других точно таких же серых кирпичных домов, стоящих в беспорядке среди зарослей сирени и черемухи да высоченных берез и старых тополей.
— Где здесь корпус три? — крикнул он девчонке лет десяти в голубой куртке, возвращающейся из школы с тяжеленным рюкзаком за плечами.
— Вон там! — неопределенно махнула девочка и побежала к своему подъезду, перепрыгивая через лужи.
На все том же своем белом пикапчике Барашков медленно проехал в указанном направлении и завернул за угол.
«Кажется, этот дом, а может, и нет». Аркадий Петрович вышел из машины и зачем-то посмотрел вверх. Будто ожидал, что Тина высунется из какого-нибудь окна и помашет ему рукой. Но на первом этаже в окне прилипло к стеклу только сморщенное лицо какой-то старухи, будто старая карнавальная маска, изображающая некогда веселую мартышку. Дождь, переставший было, опять разошелся вовсю. Барашков, поежившись, поднял воротник куртки и чертыхнулся:
— Как же «скорая» тут ориентируется, если к кому срочно нужно?!
За последнее время Аркадий Петрович сильно похудел, сбрил свою кудрявую бороду, состриг рыжие кудри, стал носить ежик. Очень короткая новая прическа ему, в общем, шла, делала моложавее. Но вместе с рыжими кудрями ушло куда-то в прошлое эпикурейское благодушие греческого бога, а в карих глазах бывшая доброта с оттенком цинизма превратилась в жесткость с большой долей скепсиса.
«Если стемнеет, вообще ничего не найду! Надо же было забыть дома бумажку с адресом и нарисованный на ней план этой чертовой местности! Хоть бы вышел кто, не у кого даже спросить!»
И действительно, двор как вымер. Мелкие листья берез снова стали тонуть в лужах, разливавшихся морем у бровки. Косой разошедшийся дождь поливал переполненную помойку. И единственное, кроме Барашкова, живое существо во дворе — худой темно-серый кот, застигнутый дождем врасплох, выскочил из крайнего помоечного контейнера и со всех ног припустил к хорошо, по-видимому, знакомому ему подвальному окну. В раздражении Аркадий Петрович машинально пнул попавший под подошву какой-то упругий зеленый плод неизвестного растения и не мог, несмотря на дождь, отказать себе в удовольствии посмотреть, закатится ли зеленый колючий шар от его пинка в водосточную ямку.
«Так это же плод каштана!» — вдруг догадался Барашков, с удовлетворением проследив весь путь движения этого круглого объекта и зафиксировав, что зеленый шар действительно свалился сквозь прутья решетки водостока.
Каштан! Тина говорила, что выбрала квартиру из-за каштана, распускающего весной свечи прямо под ее окнами. Барашков огляделся. Он был очень небольшим знатоком флоры, но отличить березу от каштана все-таки мог. Возле того подъезда, около которого он интуитивно встал, как раз и рос единственный во всем дворе огромный каштан, дотянувшийся роскошной макушкой до голубого балкона на пятом этаже, показавшегося Барашкову знакомым. Сейчас, осенью, каштан не цвел, а был только покрыт огромными листьями, сквозь которые виднелись шарики плодов, щетинившиеся шипами. Но даже при небольшой доле воображения любой человек мог бы представить себе, что весной, где-нибудь в конце мая, огромные розово-мраморные кисти цветов как раз упирались в этот балкон.
— Наверное, здесь! — выдохнул Барашков и решительно дернул за ручку подъезда. К счастью, никаких кодов на подъездных дверях здесь никто не завел, и он беспрепятственно поднялся по неожиданно чистой лестнице на последний этаж. По пути он отметил, что даже железные двери — верный отличительный знак новой России — и то не везде были установлены в этом забытом Богом краю развитого хрущевского социализма. Не было железного щита и на предполагаемой двери Валентины Николаевны. «Звонок не работает, стучите громче», — было нацарапано фломастером на бумажке, прикрепленной чуть ниже звонка. Почерк этот был хорошо знаком Барашкову по многочисленным историям болезни. — Значит, действительно здесь. — Аркадий Петрович облегченно вздохнул и стал стучать.
Тина после ванны лежала в постели под одеялом. Странная приятная слабость владела ею. Главным образом телом, не мозгом. Заснуть Тина опять так и не смогла. Она лежала, а в голове крутился цветной калейдоскоп обрывков событий, воспоминаний, давних сновидений. На постели рядом с ней в беспорядке горой лежали альбомы. «Третьяковская галерея», «Импрессионисты», «Русская кухня», «Десерты», «Двести блюд из картофеля», «Как стать красивой». Первые два лежали раскрытыми, остальные валялись суперобложками вверх как попало. Было не похоже, что их когда-нибудь раскрывали вообще. Хотя нет, Тина точно помнила, что она с интересом разглядывала первые страницы этих изданий, на которых красовались дарственные надписи. «Как стать красивой» двадцать лет назад, еще до травмы, подарила ей Леночка. «Десерты» подарила Тине мама накануне замужества, а «Двести блюд из картофеля» с намеком, видимо, на нищую студенческую жизнь подарили однокурсники на свадьбу. Альбомы с музейными репродукциями Тина купила сама.
«Если бы Чарли был жив и лежал тут, рядом со мной, мне было бы легче спать, — думала Тина. Кого ей было жаль из всей ее прошлой жизни, так это старого преданного черно-белого друга. Она любила Чарли так, что даже не могла представить себе, что на его месте могла появиться какая-нибудь другая собака. — Те люди, которые после смерти одного питомца тут же заводят другого, любят не животных, а себя. Все равно как мужчины, которые, только похоронив жену, тут же женятся, потому что не в силах перенести страх, тоску и, кроме всего прочего, бытовые неудобства. Никто не сможет заменить мне Чарли».
Она прикрыла глаза, и чей-то мягкий силуэт вдруг возник возле нее на полу. Она умела всматриваться в видения внутренним взором. Итак, она ясно различила умную черную мордочку, живо подрагивающие светлые брови, вопросительный взгляд, белый воротник шерсти на шее, благородной формы вытянутые лапы.
— Милый мой, дорогой, — прошептала она.
Вдруг ей показалось, что собака привстала и навострила уши. Чудесные черные бархатные ушки со смешными мягкими, чуть завернутыми внутрь кончиками. Но сейчас кончики ушей настороженно встали. Впрочем, Тине показалось, что собака не обнаружила особенного беспокойства. Она не стала яростно лаять, а только встала, развернулась корпусом к двери и слабо помахала хвостом. Тина ясно различила стук в дверь.
— А, черт бы вас всех побрал! — пробормотала она. — Идите прочь, кто бы это ни был! Я хочу быть здесь одна, только с Чарли. Но он ведь бесплотный дух, поэтому, я знаю, я все равно одна! Но если только я встану, он исчезнет. Так уже было. Так бывает всегда.
Да, Тина знала. Иногда Чарли посещал ее, когда она была в каком-то странном полусонном или полубодрствующем состоянии. Но ей всегда было приятно находиться с ним. Она не боялась этого почти реального видения и не хотела, чтобы оно исчезало.
— Не пойду открывать!
Но Чарли вдруг сорвался со своего места, активно завилял хвостом и умчался в полутемный коридор. Вскоре он там исчез. Рассеялся и приятный туман, который обычно сопровождал эти странные видения. Очертания комнаты встали на свои места. Стук с лестничной площадки в дверь стал навязчиво-громким.
«Если это мама, — подумала Тина, — не надо, чтобы она видела меня в таком виде. Отец, я знаю, не может приехать, он на работе. Муж не приезжает никогда. Алеша? Он далеко, в Краснодарском крае. Я не видела его почти год. Он заходил попрощаться, прежде чем уехать жить к родителям мужа… Ну да! Алеша! Приехал на каникулы! — сообразила Тина и вскочила с постели. — Конечно! Он приехал и хочет повидаться со мной! Взрослые дети всегда больше скучают по матерям, чем подростки!»
Тина совершенно забыла, или память ее специально не хотела напоминать, что каникулы у студентов никогда не бывают в октябре, а Алеша далеко еще не стал взрослым человеком.
Тина, быстро запахнув старый халат, босиком ринулась в коридор.
4
Марья Филипповна Одинцова, та самая Марья Филипповна, которую два года назад в отделении анестезиологии и реаниматологии все сотрудники, включая и Валентину Николаевну, звали просто Машей, а часто и Мышкой, в это время подписывала в своем новом кабинете так называемые отработанные истории болезней. «Отработанными» они назывались вовсе не потому, что, как некоторые с ужасом могли бы подумать, все эти больные уже умерли. Наоборот, люди, чьи истории болезни были вписаны в эти стандартные бледно-голубые листы бумаги, пролечились в отделении положенное время и в более-менее удовлетворительном состоянии, а кое-кто, между прочим, и в хорошем, были выписаны домой. Марья Филипповна составляла еженедельный отчет.
Тина когда-то заполняла специальные графы отчетной ведомости условными обозначениями — крестиками да кружочками. Марья Филипповна, снабженная теперь мощным компьютером, по последнему слову техники нажимала на определенные клавиши. Валентина Николаевна совершала подсчеты столбиком на бумажке, умный компьютер теперь складывал столбцы цифр молниеносно, сам же и разносил эти цифры по специальным разделам. Но, несмотря на все эти приятные новшества, лицо у Марьи Филипповны было вовсе не радостным. Отделение, которым она заведовала после Тины, называлось теперь «Клиника интенсивной терапии „Анелия“. Почему именно „Анелия“, не знал никто, кроме Маши. Просто „Анелия“, и все. Маша же назвала свое отделение так потому, что с детства помнила героиню одного зарубежного романа. Ей пришлось пережить в начале романа всевозможные несчастья, но к концу книги, естественно, преодолеть их все. И было время, когда Маше ужасно хотелось, чтобы ее звали не ее простым и весьма распространенным именем и уж тем более не Мышкой, а именем куда более романтическим. Той же Анелией, например. Было время даже, когда Маша засыпала в своей маленькой комнатке с этим романом под подушкой. Но время шло, „Анелию“ заменили „Унесенные ветром“, потом вдруг под подушкой поселились „Раковый корпус“ и „Сердце хирурга“, а потом времени на чтение художественной литературы практически не осталось, и если что Маша и брала в руки, так то были Виктория Токарева или, изредка, Маринина. А в названии клиники имя прежнего кумира осталось. Но больных на лечение Марья Филипповна брала не всех, кого везла „скорая помощь“, а только тех, кто еще сам или с помощью родственников мог осознать сложившееся в медицине положение, отдавал себе отчет в том, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, и не колеблясь, прежде чем залечь в отделение, где обещали всестороннее обследование и лечение, шагал в кассу, чтобы оплатить по полной программе весь комплекс медицинских услуг. А некоторые „продвинутые“ больные к кассовому чеку добавляли от себя докторам еще увесистый конвертик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
— Мы не договаривались, что я буду ставить больным клизмы.
— Естественно, ты сама и не будешь ставить, но ты будешь наблюдать! Представь, в других местах в этих кабинетах даже нет врача! А у нас будешь ты.
— Если в других, как ты называешь, местах нет врача, — отвечала Тина, — так можно хотя бы предположить, что люди ничтоже сумняшеся не представляют, что они делают! Кто им разрешает так делать — это другой вопрос! Но ты хочешь, чтобы я, доктор, дипломированный специалист, своими руками закачивала в кишечник пациенту против естественного тока жидкости восемь, а то и десять литров раствора? Изменяя при этом кислотно-щелочной баланс среды, нарушая целостность ворсин слизистой оболочки? Может быть, тогда, в угоду моде и еще бог знает чему, мы перейдем к лечению куриным пометом, а в конце концов скатимся к тому, что над головами у пациентов будем разводить руками, совершая ша-. манские обряды?
Азарцев только вздыхал и поджимал губы.
— Роль шаманов ведь тоже до конца не изучена, — устало говорил он. Но Тина не хотела его слушать.
— Нет, ты скажи, — кипятилась она, — у нас здесь медицинское учреждение или клуб по интересам, где каждый может дудеть в свою дудку, рекламируя все, что захочет? Шаманство, йогу, роды в ванне, ужаление пчелами, стояние на голове и бег в мешках в качестве психологической разгрузки? Твоя Юля всю жизнь работала косметологом. Очевидно, она забыла многое. Пусть она откроет хотя бы институтский учебник физиологии и прочитает в нем, как устроен кишечник, какие отделы его можно промывать, в каких случаях и что в нем должно быть согласно естественному ходу пищевых масс.
Азарцев не знал, как разрешить этот спор. Честно говоря, он устал. Клиника должна была приносить деньги. Пора было платить проценты кредитору. Доход же по сравнению с расходами был пока небольшим. С коммерческой точки зрения была права Юля. ГЛОСИП делают все современные медицинские центры.
— А чем они руководствуются, когда делают ЭТО? — стояла на своем Тина. — Когда ты делал резекции желудка, чем ты руководствовался? Пятидесятилетним опытом учебников, тысячу раз проверенными методическими рекомендациями. Наконец, научными статьями, опубликованными в официальных медицинских журналах, в которых есть официальные рецензенты.
— Вот именно, опытом пятидесятилетней давности! Который уже устарел! — фыркала Юля, пожимая в возмущении плечами.
— А чем руководствуются нынешние деятели, которые распространяют этот так называемый ГЛОСИП? Ты видел на эту тему хотя бы одну независимую научную статью? Я подчеркиваю — научную и независимую! А не глянцевые рекламные бумажки, распространяемые той фирмой, которая хочет впарить нам ее оборудование?
— Потерпи, потом мы откажемся от всех сомнительных методик! — пытался уговорить Тину Азарцев. — Но пока мы не можем по-другому существовать! Пока клиника не встала на ноги, мы должны бороться за каждого больного!
— За деньги каждого больного! — уточняла Юля. — Если больной хочет что-то с собой сделать, он должен сделать это у нас, а не искать другое заведение, где ему предоставят более широкий комплекс услуг. Поэтому все самое новое, самое передовое…
— Самое непроверенное, самое опасное, — вставляла Валентина Николаевна.
— Самое модное, самое современное, — продолжала Юля, будто не слыша, — все это должно быть в нашей клинике. А некоторых я попрошу выключить тормоз. Особенно тех, кто привык у себя в больницах сидеть, ничего не делать и брать взятки за самую рутинную работу.
— Юля! — только и мог сказать на это Азарцев. Но призвать Юлию к вежливости было не в его силах.
— А что я такого сказала? Что, мы первый день на свет родились и не знаем, как лечат в наших бесплатных больницах? — широко раскрывала Юля глаза, и Азарцев был совершенно уверен, что она действительно не понимает оскорбительного для Тины смысла того, что она говорит. Объяснять Юле это было бесполезно. Налет одержимости и сумасшествия явственно освещал ее лицо. Он же придавал ему и неординарность. И Юля приносила клинике реальный доход. Если слушать Тину и не делать ничего не проверенного, они останутся на мели. После очередного такого выпада Тина и подала заявление об уходе.
— Предатель! Иуда! Пригласил меня на работу, а сам… Нет, не пригласил, а долго уговаривал меня идти к нему на работу! Обещал, что я буду получать нравственное и материальное удовольствие от этого труда, а сам тут же отдал на растерзание какой-то стерве! Какой-то сумасшедшей тетке, которой не больных лечить, а на рынке курами торговать! Там-то уж Юлия может просчитать всю прибыль от и до. А здесь она даже диплома врачебного не достойна! — шептала Тина сквозь слезы, когда, не разбирая дороги, бежала короткой тропинкой к воротам усадьбы, чтобы никогда-никогда уже не возвращаться назад. На лугу, как всегда в середине лета, буйно цвели колокольчики, возносился к небу пирамидками иван-чай, еще звонко пели птицы, готовясь ставить птенцов на крыло, вдалеке за оврагом зеленел неподвижной гладью старый пруд. А Валентина Николаевна, не замечая всю эту красоту, горько плакала, вытирая лицо марлевой салфеткой. Она не успокоилась даже тогда, когда оказалась в набитом дачниками автобусе, а красная кирпичная кладка ворот клиники с фонарями под старину скрылась в дорожной пыли за поворотом. Равнодушная мраморная Афродита, стоящая на лестнице между колоннами под сводом крытой галереи, у входа в дом, слепыми глазами смотрела ей вслед.
3
«Господи, забралась куда-то в самую тмутаракань! Никогда с первого раза невозможно ее найти!» — ругался про себя Аркадий Петрович Барашков, плутая во дворах между старыми хрущевскими домами. Каждый раз, когда он навещал Тину, а было это достаточно редко, может быть, раз-другой за прошедшие два года, он не мог сразу отыскать ее дом среди других точно таких же серых кирпичных домов, стоящих в беспорядке среди зарослей сирени и черемухи да высоченных берез и старых тополей.
— Где здесь корпус три? — крикнул он девчонке лет десяти в голубой куртке, возвращающейся из школы с тяжеленным рюкзаком за плечами.
— Вон там! — неопределенно махнула девочка и побежала к своему подъезду, перепрыгивая через лужи.
На все том же своем белом пикапчике Барашков медленно проехал в указанном направлении и завернул за угол.
«Кажется, этот дом, а может, и нет». Аркадий Петрович вышел из машины и зачем-то посмотрел вверх. Будто ожидал, что Тина высунется из какого-нибудь окна и помашет ему рукой. Но на первом этаже в окне прилипло к стеклу только сморщенное лицо какой-то старухи, будто старая карнавальная маска, изображающая некогда веселую мартышку. Дождь, переставший было, опять разошелся вовсю. Барашков, поежившись, поднял воротник куртки и чертыхнулся:
— Как же «скорая» тут ориентируется, если к кому срочно нужно?!
За последнее время Аркадий Петрович сильно похудел, сбрил свою кудрявую бороду, состриг рыжие кудри, стал носить ежик. Очень короткая новая прическа ему, в общем, шла, делала моложавее. Но вместе с рыжими кудрями ушло куда-то в прошлое эпикурейское благодушие греческого бога, а в карих глазах бывшая доброта с оттенком цинизма превратилась в жесткость с большой долей скепсиса.
«Если стемнеет, вообще ничего не найду! Надо же было забыть дома бумажку с адресом и нарисованный на ней план этой чертовой местности! Хоть бы вышел кто, не у кого даже спросить!»
И действительно, двор как вымер. Мелкие листья берез снова стали тонуть в лужах, разливавшихся морем у бровки. Косой разошедшийся дождь поливал переполненную помойку. И единственное, кроме Барашкова, живое существо во дворе — худой темно-серый кот, застигнутый дождем врасплох, выскочил из крайнего помоечного контейнера и со всех ног припустил к хорошо, по-видимому, знакомому ему подвальному окну. В раздражении Аркадий Петрович машинально пнул попавший под подошву какой-то упругий зеленый плод неизвестного растения и не мог, несмотря на дождь, отказать себе в удовольствии посмотреть, закатится ли зеленый колючий шар от его пинка в водосточную ямку.
«Так это же плод каштана!» — вдруг догадался Барашков, с удовлетворением проследив весь путь движения этого круглого объекта и зафиксировав, что зеленый шар действительно свалился сквозь прутья решетки водостока.
Каштан! Тина говорила, что выбрала квартиру из-за каштана, распускающего весной свечи прямо под ее окнами. Барашков огляделся. Он был очень небольшим знатоком флоры, но отличить березу от каштана все-таки мог. Возле того подъезда, около которого он интуитивно встал, как раз и рос единственный во всем дворе огромный каштан, дотянувшийся роскошной макушкой до голубого балкона на пятом этаже, показавшегося Барашкову знакомым. Сейчас, осенью, каштан не цвел, а был только покрыт огромными листьями, сквозь которые виднелись шарики плодов, щетинившиеся шипами. Но даже при небольшой доле воображения любой человек мог бы представить себе, что весной, где-нибудь в конце мая, огромные розово-мраморные кисти цветов как раз упирались в этот балкон.
— Наверное, здесь! — выдохнул Барашков и решительно дернул за ручку подъезда. К счастью, никаких кодов на подъездных дверях здесь никто не завел, и он беспрепятственно поднялся по неожиданно чистой лестнице на последний этаж. По пути он отметил, что даже железные двери — верный отличительный знак новой России — и то не везде были установлены в этом забытом Богом краю развитого хрущевского социализма. Не было железного щита и на предполагаемой двери Валентины Николаевны. «Звонок не работает, стучите громче», — было нацарапано фломастером на бумажке, прикрепленной чуть ниже звонка. Почерк этот был хорошо знаком Барашкову по многочисленным историям болезни. — Значит, действительно здесь. — Аркадий Петрович облегченно вздохнул и стал стучать.
Тина после ванны лежала в постели под одеялом. Странная приятная слабость владела ею. Главным образом телом, не мозгом. Заснуть Тина опять так и не смогла. Она лежала, а в голове крутился цветной калейдоскоп обрывков событий, воспоминаний, давних сновидений. На постели рядом с ней в беспорядке горой лежали альбомы. «Третьяковская галерея», «Импрессионисты», «Русская кухня», «Десерты», «Двести блюд из картофеля», «Как стать красивой». Первые два лежали раскрытыми, остальные валялись суперобложками вверх как попало. Было не похоже, что их когда-нибудь раскрывали вообще. Хотя нет, Тина точно помнила, что она с интересом разглядывала первые страницы этих изданий, на которых красовались дарственные надписи. «Как стать красивой» двадцать лет назад, еще до травмы, подарила ей Леночка. «Десерты» подарила Тине мама накануне замужества, а «Двести блюд из картофеля» с намеком, видимо, на нищую студенческую жизнь подарили однокурсники на свадьбу. Альбомы с музейными репродукциями Тина купила сама.
«Если бы Чарли был жив и лежал тут, рядом со мной, мне было бы легче спать, — думала Тина. Кого ей было жаль из всей ее прошлой жизни, так это старого преданного черно-белого друга. Она любила Чарли так, что даже не могла представить себе, что на его месте могла появиться какая-нибудь другая собака. — Те люди, которые после смерти одного питомца тут же заводят другого, любят не животных, а себя. Все равно как мужчины, которые, только похоронив жену, тут же женятся, потому что не в силах перенести страх, тоску и, кроме всего прочего, бытовые неудобства. Никто не сможет заменить мне Чарли».
Она прикрыла глаза, и чей-то мягкий силуэт вдруг возник возле нее на полу. Она умела всматриваться в видения внутренним взором. Итак, она ясно различила умную черную мордочку, живо подрагивающие светлые брови, вопросительный взгляд, белый воротник шерсти на шее, благородной формы вытянутые лапы.
— Милый мой, дорогой, — прошептала она.
Вдруг ей показалось, что собака привстала и навострила уши. Чудесные черные бархатные ушки со смешными мягкими, чуть завернутыми внутрь кончиками. Но сейчас кончики ушей настороженно встали. Впрочем, Тине показалось, что собака не обнаружила особенного беспокойства. Она не стала яростно лаять, а только встала, развернулась корпусом к двери и слабо помахала хвостом. Тина ясно различила стук в дверь.
— А, черт бы вас всех побрал! — пробормотала она. — Идите прочь, кто бы это ни был! Я хочу быть здесь одна, только с Чарли. Но он ведь бесплотный дух, поэтому, я знаю, я все равно одна! Но если только я встану, он исчезнет. Так уже было. Так бывает всегда.
Да, Тина знала. Иногда Чарли посещал ее, когда она была в каком-то странном полусонном или полубодрствующем состоянии. Но ей всегда было приятно находиться с ним. Она не боялась этого почти реального видения и не хотела, чтобы оно исчезало.
— Не пойду открывать!
Но Чарли вдруг сорвался со своего места, активно завилял хвостом и умчался в полутемный коридор. Вскоре он там исчез. Рассеялся и приятный туман, который обычно сопровождал эти странные видения. Очертания комнаты встали на свои места. Стук с лестничной площадки в дверь стал навязчиво-громким.
«Если это мама, — подумала Тина, — не надо, чтобы она видела меня в таком виде. Отец, я знаю, не может приехать, он на работе. Муж не приезжает никогда. Алеша? Он далеко, в Краснодарском крае. Я не видела его почти год. Он заходил попрощаться, прежде чем уехать жить к родителям мужа… Ну да! Алеша! Приехал на каникулы! — сообразила Тина и вскочила с постели. — Конечно! Он приехал и хочет повидаться со мной! Взрослые дети всегда больше скучают по матерям, чем подростки!»
Тина совершенно забыла, или память ее специально не хотела напоминать, что каникулы у студентов никогда не бывают в октябре, а Алеша далеко еще не стал взрослым человеком.
Тина, быстро запахнув старый халат, босиком ринулась в коридор.
4
Марья Филипповна Одинцова, та самая Марья Филипповна, которую два года назад в отделении анестезиологии и реаниматологии все сотрудники, включая и Валентину Николаевну, звали просто Машей, а часто и Мышкой, в это время подписывала в своем новом кабинете так называемые отработанные истории болезней. «Отработанными» они назывались вовсе не потому, что, как некоторые с ужасом могли бы подумать, все эти больные уже умерли. Наоборот, люди, чьи истории болезни были вписаны в эти стандартные бледно-голубые листы бумаги, пролечились в отделении положенное время и в более-менее удовлетворительном состоянии, а кое-кто, между прочим, и в хорошем, были выписаны домой. Марья Филипповна составляла еженедельный отчет.
Тина когда-то заполняла специальные графы отчетной ведомости условными обозначениями — крестиками да кружочками. Марья Филипповна, снабженная теперь мощным компьютером, по последнему слову техники нажимала на определенные клавиши. Валентина Николаевна совершала подсчеты столбиком на бумажке, умный компьютер теперь складывал столбцы цифр молниеносно, сам же и разносил эти цифры по специальным разделам. Но, несмотря на все эти приятные новшества, лицо у Марьи Филипповны было вовсе не радостным. Отделение, которым она заведовала после Тины, называлось теперь «Клиника интенсивной терапии „Анелия“. Почему именно „Анелия“, не знал никто, кроме Маши. Просто „Анелия“, и все. Маша же назвала свое отделение так потому, что с детства помнила героиню одного зарубежного романа. Ей пришлось пережить в начале романа всевозможные несчастья, но к концу книги, естественно, преодолеть их все. И было время, когда Маше ужасно хотелось, чтобы ее звали не ее простым и весьма распространенным именем и уж тем более не Мышкой, а именем куда более романтическим. Той же Анелией, например. Было время даже, когда Маша засыпала в своей маленькой комнатке с этим романом под подушкой. Но время шло, „Анелию“ заменили „Унесенные ветром“, потом вдруг под подушкой поселились „Раковый корпус“ и „Сердце хирурга“, а потом времени на чтение художественной литературы практически не осталось, и если что Маша и брала в руки, так то были Виктория Токарева или, изредка, Маринина. А в названии клиники имя прежнего кумира осталось. Но больных на лечение Марья Филипповна брала не всех, кого везла „скорая помощь“, а только тех, кто еще сам или с помощью родственников мог осознать сложившееся в медицине положение, отдавал себе отчет в том, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, и не колеблясь, прежде чем залечь в отделение, где обещали всестороннее обследование и лечение, шагал в кассу, чтобы оплатить по полной программе весь комплекс медицинских услуг. А некоторые „продвинутые“ больные к кассовому чеку добавляли от себя докторам еще увесистый конвертик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10