Но разве этого достаточно? Что еще она хочет от Пола Прескотта?
В субботу ей удалось выкинуть из головы досадные вопросы. Воскресенье она провела со своей лучшей подругой Диной Уивер, которая занимала ее рассказами о том, как она хочет изменить свою жизнь. Впрочем, в ее болтовне проскользнула одна странная мысль. При расставании она сказала:
– Знаешь, Мирелла, жизнь полна превратностей… Я принадлежу к тем, кто хочет изменить свою жизнь, а ты – к тем, кто, возможно, сможет это сделать.
– Спасибо, Дина, но твои слова меня настораживают. Если бы мне пришлось изменить свою жизнь, для меня это было бы равносильно взрыву атомной бомбы. В моей жизни все происходит так, как мне бы хотелось. Мне нравится моя жизнь.
Теперь было утро понедельника… и у Миреллы пропало ощущение, что все в ее жизни идет так, как ей бы хотелось. Она расстроилась из-за Пола. С тяжелым вздохом она решила не тратить драгоценное время на бесплодные раздумья. Она подошла к письменному столу, порылась в папках и книгах и выбрала несколько штук, которые и засунула к себе в сумку.
На первом этаже она наспех черкнула записку своему эконому Моузезу, которую оставила на кухонном столе. После чего достала зеленый банан и спелый манго из ящика для фруктов и тоже бросила их в сумку.
Солнечное весеннее утро встретило ее, как только она вышла из дома. Вдохнув полной грудью свежий ветер, она захлопнула за собой входную дверь. Воздух был все еще по-утреннему свеж, но в нем ощущались дуновение весны и легкий запах цветов: примул, гиацинтов и тюльпанов, высаженных под двумя лавровыми деревьями в огромных бронзовых кадках, которые стояли как часовые по обе стороны от парадного подъезда.
Это утро еще не было отравлено ежедневной дозой выхлопных газов. Только что пробило шесть часов – излюбленное время для бегунов трусцой, любителей ранних прогулок, трудоголиков, но не для транспорта.
Мирелла подняла свежий номер «Таймс», лежавший у двери, развернула его и быстро пробежала основные заголовки первой страницы. Она сложила газету и, засунув ее между папками, лежавшими в сумке, ненадолго задержалась на последней ступеньке лестницы, чтобы по привычке окинуть взглядом улицу.
В эти несколько секунд улица напомнила ей родной городок, где была улица Вязов – одно из тех мест, которое может находиться где угодно, но только не в Америке. Она ощутила себя в центре неприкосновенного островка частной жизни, втиснутого в рамки крупнейшего города на земле. Все дома по обе стороны улицы были из бурого камня, как и большинство зданий на Ист-Сайде, восточной части Парк-авеню. Их построили около 1900 года из рыхлого, пористого и непрочного коричневого песчаника, добытого в речной долине Коннектикута или на берегах реки Хакенсак. Эти дома считались уникальными в районе из-за того, что до сих пор хорошо сохранились.
Больше половины зданий были частными домами, в некоторых жили по две семьи, а в остальных было по нескольку квартир. Мирелла знала это не потому, что была знакома с соседями, а из-за ежеквартального информационного бюллетеня, в соответствии с которым жильцам надлежало поддерживать улицу в порядке.
На самом деле только благодаря местному сообществу Мирелла смогла приобрести здесь квартиру, настоящее сокровище на Шестьдесят пятой улице Ист-Сайда. Дядя ее отца, Хайрам Уингфилд, эксцентричный, живущий в уединении девяносточетырехлетний холостяк, за несколько месяцев до смерти пожелал, чтобы Уингфилды купили его фамильный дом. После того как отец Миреллы отказался, старик предложил сделать это ей самой на следующих условиях: покупка должна быть немедленной, ему будет позволено жить в стенах этого дома, а она должна прожить в нем минимум пять лет, причем без права менять в нем обстановку, и дом, если она захочет его продать, должен рассматриваться как нераздельная частная собственность. На этих условиях он, старый скряга, готов был принять все ее сбережения – менее тысячи долларов, – приплюсовать к ним выплаты по возможным закладным и позаботиться о ее доходе, который позволил бы ей содержать дом в приличном состоянии.
Тогда Мирелла сочла всю эту затею тяжким грузом, который взвалили ей на плечи против ее воли и без которого она могла прекрасно обойтись. Она была вполне довольна своей однокомнатной квартиркой, правда, достаточно тесной. Не раз она принимала решение подыскать жилье попросторнее, но ее жизнь всегда была заполнена более важными делами и событиями, и потому до переезда руки не доходили.
Отправляясь на встречу со старым Хайрамом, она все еще не избавилась от сомнений. Покидала она этот дом, совершив сделку на его условиях. Дядя Хайрам был очень доволен тем, что все так удачно сложилось и что дом Уингфилдов по-прежнему принадлежит члену семьи. Он умер во сне спустя сорок восемь часов после подписания официальных документов.
В контракте было оговорено, что она оставляет на службе Моузеза, эконома и по совместительству шофера, с условием возможного аннулирования договора через три месяца. Но уже через три недели они так подружились, что Мирелла удивлялась тому, как она вообще без него до сих пор обходилась.
Двое утренних бегунов приветливо помахали ей и пожелали доброго утра, когда она спустилась по ступенькам парадной лестницы и направилась в сторону Первой авеню. Каждый день в любую погоду она бодрым шагом проходила целых девятнадцать кварталов до здания Секретариата ООН, заглядывая по пути в закусочную Оссарио и Хайми, чтобы выпить чашку кофе и съесть ржаную булочку со сливочным сыром и виноградным желе.
Мирелла всегда входила в это заведение с улыбкой. Тоже мне закусочная! Закуска – это что-то легкое, то, что перехватываешь на бегу. В «Х и О» подавали совершенно другую еду. Все, что ни возьми, даже апельсиновый сок, тяжелым камнем падало в желудок. Мирелла не раз задавалась вопросом, как владельцам Хайми и Оссарио удавалось достигать такого эффекта.
Ей нравилось считать «Х и О» своим «кафе по соседству», своей забегаловкой, своим утренним пабом. Каждое утро в течение пятнадцати минут она вкушала вместе с завтраком ощущение Нью-Йорка в этом дворце из огнеупорной пластмассы.
Она толкнула запотевшую стеклянную дверь и кивнула Хайми, который суетился в конце узкого прохода между столиками и водил мокрой тряпкой по белоснежному плиточному полу. Мирелла села на высокий пластиковый стул у стойки неподалеку от двери. Она любила это место, потому что лучший наблюдательный пункт, позволяющий следить за происходящим внутри и снаружи, трудно было найти, особенно когда пар охлаждался и превращался в крупные капли, ручейками стекавшие вниз по оконному стеклу.
– Привет, – в унисон отозвались два голоса, когда Оссарио высунулся из-за стойки. В руке он держал поднос с рубленой печенью, которая возвышалась грудой размером с футбольный мяч. В другой руке у него была старая битая тарелка с огромной пластиной бастурмы, утопающей в толстом слое желтого жира.
Хайми и Оссарио были самой странной парой во всем Нью-Йорке. Хайми Левин, первоначальный владелец бара, был семидесятитрехлетним ортодоксальным евреем, а Оссарио, иначе Буэнавита Диас Сиентес, тридцатидвухлетним пуэрториканцем и римским католиком. Но, несмотря на эти различия, их связывало пятилетнее деловое партнерство.
Аромат свежего кофе, стекающего по капле в автомат, смешивался с запахом корицы, миндаля и ванили, который источали свежие датские рулеты, выложенные на деревянных подносах. Особую пикантность атмосфере придавал несколько приторный, но все же приятный запах хлебной водки, тмина и дрожжей, на котором был замешан традиционный еврейский хлеб. Запах жареной говядины и бастурмы еще не выветрился, потому что Оссарио только что выставил их в витрине.
– Как обычно? – поинтересовался Хайми, заканчивая с уборкой и удаляясь в кухню через вертящиеся стеклянные двери. Он едва не столкнулся с Хестер, их официанткой, крашеной блондинкой, которая промчалась мимо, прижимая к груди две банки с маринованными огурчиками.
– Конечно, как обычно, – отозвалась Хестер, угрожающе надвигаясь на Миреллу. – Она каждое утро заходит сюда и ест одно и то же. А он каждое утро спрашивает: «Как обычно?» Можно подумать, что она когда-нибудь изменит заказ. Я вас спрашиваю, разве она хотя бы раз сказала: «Нет, сегодня я хочу яичницу с беконом или английские оладьи в масле»? Такого еще не бывало!
– Кто знает? – философски произнес Хайми, выходя из кухни и вытирая руки чистым полотенцем. – Может быть, она когда-нибудь захочет изменить заказ. Она имеет на это право, у нас демократия. И вообще, тебе-то какое дело?
Входная дверь открылась, вошли двое полицейских и сели неподалеку от Миреллы. Хестер отдала Оссарио банки и вернулась за стойку, смахивая несуществующие крошки с груди и разглаживая на короткой облегающей юбке складки, которых не было.
Она проходила мимо Миреллы в тот момент, когда Хайми подошел справа, а Оссарио слева.
– Прекрасное утро, а? – спросил Оссарио, подняв ладони вверх, словно вознося хвалу Господу. – Особенно для такой прекрасной леди. – В этой троице он исполнял роль традиционного итальянского любовника.
– И какой-таки прок мисс Уингфилд от твоего прекрасного утра? – проворчал Хайми.
– Знаете что, – нахмурилась Хестер, – я здесь официантка, и я сама позабочусь о мисс Уингфилд. А ты, Хайми, займись цветом нью-йоркской полиции. – Она ткнула карандашом в сторону новых посетителей. Затем повернулась к Оссарио: – Звонил тот парень, что готовит чили. Он сказал, что опоздает, но чтобы мы не беспокоились, потому что он принесет заказ с собой.
Оссарио отправился по своим делам, проклиная сквозь зубы легкомысленного изготовителя соусов, ему вторили приглушенные ругательства партнера. Хестер была счастлива.
– Так, значит, как обычно, дорогая? – весело поинтересовалась она у Миреллы.
– Доброе утро, Хестер. Да, как обычно, пожалуйста, – улыбнулась она в ответ.
«Как обычно» – выбор, сделанный на основе последовательного исключения блюд, заявленных в меню. Мирелла поняла, что это единственное, что она может есть у «Х и О». «Странная пара» и Хестер не облегчили ей выбор. Ей пришлось пережить долгий адаптационный период. Для того чтобы стать здесь постоянным клиентом, ей пришлось приложить больше дипломатических усилий, чем в ООН, когда пришлось вежливо оформить свой отказ. Но в конце концов «трио» признало ее право на «как обычно»: Хайми предложил ржаную лепешку, Хестер – сливочный сыр, а Оссарио – виноградное желе. Мирелла настояла на черном кофе.
Она поднесла чашку к губам и тут же поставила ее на блюдце. Он был прямо с огня. Мирелла начала снимать упаковку с заранее приготовленной порции виноградного желе, но Хестер вырвала его у нее из рук, развернула и шлепнула на край тарелки.
В этот момент в кафе вошли двое в спортивных костюмах.
– Привет всем, – произнес один из них с легким еврейским акцентом.
– Доброе утро, моя дорогая. – Второй подошел прямиком к Мирелле и приветствовал ее тихим, и, как ему казалось, сексуальным голосом, после чего крикнул, не оборачиваясь: – Привет, Хайми, старый пес, иди позавтракай с нами! Хестер, нам как обычно.
Барабанные перепонки Миреллы содрогнулись, но она заставила себя улыбнуться мистеру Коухену.
Хестер не удержалась и высказалась по поводу того, что Коухен и Шламовиц всегда заказывают одно и то же, как и Мирелла. Эти двое заняли столик возле стены, после чего в кафе зашли две хорошенькие проститутки и устроились возле стойки поближе к телефону и кухонной двери.
Хестер шлепнула на стойку две глубокие тарелки с черносливом, залитым соусом, две чашки кофе с молоком и блюдце с хлебцами.
– Вам бы работать в ООН, – подметила она. – Только прислушайтесь и узнаете, как… команда крутых мужиков решает проблемы мировой безопасности меньше чем за полчаса.
Оба полицейских рассмеялись и с улыбкой посмотрели на нее.
Хайми вышел из-за стойки, нахмурился и, пожав плечами, покосился на Миреллу. Затем молча отправился записывать заказ своих друзей.
– Она немного остра на язык, немного груба, немного не такая, как все, – пробормотал он с извиняющейся улыбкой.
Мирелла снова попыталась отхлебнуть кофе из чашки. Она соскребла ложечкой немного сливочного крема с лепешки на край тарелки, намазала сверху виноградное желе и принялась есть, наблюдая за тем, как мимо проносятся автомобили, а мусорщики опрокидывают полные баки в чрево жутких чудовищ, которые поглощают все, что им ни дай. Она смотрела и невольно прислушивалась к разговорам.
Оссарио читал лекцию о правильном питании двум проституткам. Сигарет и черного кофе недостаточно для нормальной жизнедеятельности организма. Таблетки и бог знает что еще не дают мышцам нарастать на костях. Необходим хороший завтрак. Он объяснил им, что иначе они не смогут поддерживать надлежащую форму. Одну из них он уговорил съесть яичницу с беконом, другую – блинчики с кленовым сиропом.
Полицейские трепались без умолку: о мафии, о шоу-бизнесе, о бандитских группировках, о торговцах наркотиками, о проституции, о Полицейской атлетической лиге, о пенсии, об информаторах, о слежке и снова о мафии.
Коухен и Шламовиц пытались уговорить Хайми провести с ними зиму в Сарасоте, штат Флорида. Они использовали всевозможные аргументы: его преклонный возраст, холодную погоду, усталость человека, которому давно пора на покой, обилие богатых вдовушек в местном клубе. Когда речь зашла о его детях и о том, как они беспокоятся и волнуются за него, он сломался – это оказалось последней каплей. И Хайми согласился уехать с ними.
Мирелла допила кофе, расплатилась с Хестер и ждала сдачу, когда появилась Старушка Минни – беззубая, грязная, оборванная нищенка в двух пальто, надетых одно на другое, и с парой истоптанных мужских ботинок, связанных шнурками и перекинутых через шею. На голове у нее была помятая фетровая шляпа со страусовым пером, приколотым к ленте. В четырех упаковочных сумках из супермаркета она носила все свое имущество. Расположившись напротив закусочной, она принялась разбирать сумки.
Хестер шлепнула на стойку сдачу Миреллы и смела с нее грязные тарелки.
– Только этого еще не хватало для начала трудового дня – полюбуйтесь, пожаловала наша Леди Хоубо. Хайми, Оссарио! Минни заявилась!
Партнеры выругались сквозь зубы каждый на своем языке. Оссарио отправился на кухню готовить яичницу с ветчиной и тосты. Пока Мирелла складывала сдачу в кошелек, один из полицейских помог Хайми вынести на улицу столик и стул для Минни. Хестер налила кружку крепкого чая и достала из-под прилавка большой бумажный пакет. Эта тиранствующая королева закусочной незаметно складывала туда пончики и датские рулеты, булочки и оладьи из отрубей. Минни была весьма неравнодушна к оладьям из отрубей.
Для Миреллы завтрак в закусочной означал пятнадцатиминутное бегство из того мира, в котором она жила, но который не могла постичь. Ее жизнь проходила в декорациях мыльной оперы, только без внешнего блеска и с юмористическим оттенком. Ее окружали несчастные персонажи «Далласа», «Династии» и «Вверх и вниз по лестнице», не считая Арчи Банкера с его воскресной религиозной программой, занимающей целое утро. Мирелле нравилась такая жизнь. Она чувствовала себя в ней чужой среди своих, и эта роль казалась ей очень удобной. Ее положение в ООН тоже ее устраивало, но несколько в другом смысле. Работа вынуждала ее выкладываться полностью, раскрывала скрытый потенциал ее личности. Она требовала сил, стойкости, веры в успех. Она напоминала стиль самой жизни, особенно жизни в Нью-Йорке.
Так она размышляла, когда силуэт стеклянной коробки Секретариата высотой в 540 футов и только в 72 фута шириной стал неясно вырисовываться впереди. Это здание доминировало в архитектурном ансамбле штаб-квартиры ООН. Она любила подходить к этой коробке с ее узкой стороны, потому что ей всегда была ближе скульптура, нежели архитектура. Команда архитекторов, включавшая француза Ле Корбюзье, бразильца Оскара Нимейера и шведа Свена Маркелиуса, а также представителей еще десяти стран работали над этим проектом. Но Мирелла считала здание порождением именно этой талантливой троицы. Скульптура Барбары Хепуорт, украшавшая бассейн перед входом в Секретариат, была, на ее взгляд, лишь дополнением к их гениальному творению. Само здание Секретариата вкупе со скульптурой олицетворяло для нее монументальную силу и чувственность. Каждый раз, когда она подходила к зданию, ее охватывала внутренняя дрожь, создающая мистическое ощущение, которое она никогда не пыталась подвергнуть анализу.
Мирелла поправила на плече сумочку и ускорила шаг. Народу вокруг в этот час было немного, и она наслаждалась спокойствием и символической монолитностью объединенного мира, которые олицетворял собой комплекс зданий ООН.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
В субботу ей удалось выкинуть из головы досадные вопросы. Воскресенье она провела со своей лучшей подругой Диной Уивер, которая занимала ее рассказами о том, как она хочет изменить свою жизнь. Впрочем, в ее болтовне проскользнула одна странная мысль. При расставании она сказала:
– Знаешь, Мирелла, жизнь полна превратностей… Я принадлежу к тем, кто хочет изменить свою жизнь, а ты – к тем, кто, возможно, сможет это сделать.
– Спасибо, Дина, но твои слова меня настораживают. Если бы мне пришлось изменить свою жизнь, для меня это было бы равносильно взрыву атомной бомбы. В моей жизни все происходит так, как мне бы хотелось. Мне нравится моя жизнь.
Теперь было утро понедельника… и у Миреллы пропало ощущение, что все в ее жизни идет так, как ей бы хотелось. Она расстроилась из-за Пола. С тяжелым вздохом она решила не тратить драгоценное время на бесплодные раздумья. Она подошла к письменному столу, порылась в папках и книгах и выбрала несколько штук, которые и засунула к себе в сумку.
На первом этаже она наспех черкнула записку своему эконому Моузезу, которую оставила на кухонном столе. После чего достала зеленый банан и спелый манго из ящика для фруктов и тоже бросила их в сумку.
Солнечное весеннее утро встретило ее, как только она вышла из дома. Вдохнув полной грудью свежий ветер, она захлопнула за собой входную дверь. Воздух был все еще по-утреннему свеж, но в нем ощущались дуновение весны и легкий запах цветов: примул, гиацинтов и тюльпанов, высаженных под двумя лавровыми деревьями в огромных бронзовых кадках, которые стояли как часовые по обе стороны от парадного подъезда.
Это утро еще не было отравлено ежедневной дозой выхлопных газов. Только что пробило шесть часов – излюбленное время для бегунов трусцой, любителей ранних прогулок, трудоголиков, но не для транспорта.
Мирелла подняла свежий номер «Таймс», лежавший у двери, развернула его и быстро пробежала основные заголовки первой страницы. Она сложила газету и, засунув ее между папками, лежавшими в сумке, ненадолго задержалась на последней ступеньке лестницы, чтобы по привычке окинуть взглядом улицу.
В эти несколько секунд улица напомнила ей родной городок, где была улица Вязов – одно из тех мест, которое может находиться где угодно, но только не в Америке. Она ощутила себя в центре неприкосновенного островка частной жизни, втиснутого в рамки крупнейшего города на земле. Все дома по обе стороны улицы были из бурого камня, как и большинство зданий на Ист-Сайде, восточной части Парк-авеню. Их построили около 1900 года из рыхлого, пористого и непрочного коричневого песчаника, добытого в речной долине Коннектикута или на берегах реки Хакенсак. Эти дома считались уникальными в районе из-за того, что до сих пор хорошо сохранились.
Больше половины зданий были частными домами, в некоторых жили по две семьи, а в остальных было по нескольку квартир. Мирелла знала это не потому, что была знакома с соседями, а из-за ежеквартального информационного бюллетеня, в соответствии с которым жильцам надлежало поддерживать улицу в порядке.
На самом деле только благодаря местному сообществу Мирелла смогла приобрести здесь квартиру, настоящее сокровище на Шестьдесят пятой улице Ист-Сайда. Дядя ее отца, Хайрам Уингфилд, эксцентричный, живущий в уединении девяносточетырехлетний холостяк, за несколько месяцев до смерти пожелал, чтобы Уингфилды купили его фамильный дом. После того как отец Миреллы отказался, старик предложил сделать это ей самой на следующих условиях: покупка должна быть немедленной, ему будет позволено жить в стенах этого дома, а она должна прожить в нем минимум пять лет, причем без права менять в нем обстановку, и дом, если она захочет его продать, должен рассматриваться как нераздельная частная собственность. На этих условиях он, старый скряга, готов был принять все ее сбережения – менее тысячи долларов, – приплюсовать к ним выплаты по возможным закладным и позаботиться о ее доходе, который позволил бы ей содержать дом в приличном состоянии.
Тогда Мирелла сочла всю эту затею тяжким грузом, который взвалили ей на плечи против ее воли и без которого она могла прекрасно обойтись. Она была вполне довольна своей однокомнатной квартиркой, правда, достаточно тесной. Не раз она принимала решение подыскать жилье попросторнее, но ее жизнь всегда была заполнена более важными делами и событиями, и потому до переезда руки не доходили.
Отправляясь на встречу со старым Хайрамом, она все еще не избавилась от сомнений. Покидала она этот дом, совершив сделку на его условиях. Дядя Хайрам был очень доволен тем, что все так удачно сложилось и что дом Уингфилдов по-прежнему принадлежит члену семьи. Он умер во сне спустя сорок восемь часов после подписания официальных документов.
В контракте было оговорено, что она оставляет на службе Моузеза, эконома и по совместительству шофера, с условием возможного аннулирования договора через три месяца. Но уже через три недели они так подружились, что Мирелла удивлялась тому, как она вообще без него до сих пор обходилась.
Двое утренних бегунов приветливо помахали ей и пожелали доброго утра, когда она спустилась по ступенькам парадной лестницы и направилась в сторону Первой авеню. Каждый день в любую погоду она бодрым шагом проходила целых девятнадцать кварталов до здания Секретариата ООН, заглядывая по пути в закусочную Оссарио и Хайми, чтобы выпить чашку кофе и съесть ржаную булочку со сливочным сыром и виноградным желе.
Мирелла всегда входила в это заведение с улыбкой. Тоже мне закусочная! Закуска – это что-то легкое, то, что перехватываешь на бегу. В «Х и О» подавали совершенно другую еду. Все, что ни возьми, даже апельсиновый сок, тяжелым камнем падало в желудок. Мирелла не раз задавалась вопросом, как владельцам Хайми и Оссарио удавалось достигать такого эффекта.
Ей нравилось считать «Х и О» своим «кафе по соседству», своей забегаловкой, своим утренним пабом. Каждое утро в течение пятнадцати минут она вкушала вместе с завтраком ощущение Нью-Йорка в этом дворце из огнеупорной пластмассы.
Она толкнула запотевшую стеклянную дверь и кивнула Хайми, который суетился в конце узкого прохода между столиками и водил мокрой тряпкой по белоснежному плиточному полу. Мирелла села на высокий пластиковый стул у стойки неподалеку от двери. Она любила это место, потому что лучший наблюдательный пункт, позволяющий следить за происходящим внутри и снаружи, трудно было найти, особенно когда пар охлаждался и превращался в крупные капли, ручейками стекавшие вниз по оконному стеклу.
– Привет, – в унисон отозвались два голоса, когда Оссарио высунулся из-за стойки. В руке он держал поднос с рубленой печенью, которая возвышалась грудой размером с футбольный мяч. В другой руке у него была старая битая тарелка с огромной пластиной бастурмы, утопающей в толстом слое желтого жира.
Хайми и Оссарио были самой странной парой во всем Нью-Йорке. Хайми Левин, первоначальный владелец бара, был семидесятитрехлетним ортодоксальным евреем, а Оссарио, иначе Буэнавита Диас Сиентес, тридцатидвухлетним пуэрториканцем и римским католиком. Но, несмотря на эти различия, их связывало пятилетнее деловое партнерство.
Аромат свежего кофе, стекающего по капле в автомат, смешивался с запахом корицы, миндаля и ванили, который источали свежие датские рулеты, выложенные на деревянных подносах. Особую пикантность атмосфере придавал несколько приторный, но все же приятный запах хлебной водки, тмина и дрожжей, на котором был замешан традиционный еврейский хлеб. Запах жареной говядины и бастурмы еще не выветрился, потому что Оссарио только что выставил их в витрине.
– Как обычно? – поинтересовался Хайми, заканчивая с уборкой и удаляясь в кухню через вертящиеся стеклянные двери. Он едва не столкнулся с Хестер, их официанткой, крашеной блондинкой, которая промчалась мимо, прижимая к груди две банки с маринованными огурчиками.
– Конечно, как обычно, – отозвалась Хестер, угрожающе надвигаясь на Миреллу. – Она каждое утро заходит сюда и ест одно и то же. А он каждое утро спрашивает: «Как обычно?» Можно подумать, что она когда-нибудь изменит заказ. Я вас спрашиваю, разве она хотя бы раз сказала: «Нет, сегодня я хочу яичницу с беконом или английские оладьи в масле»? Такого еще не бывало!
– Кто знает? – философски произнес Хайми, выходя из кухни и вытирая руки чистым полотенцем. – Может быть, она когда-нибудь захочет изменить заказ. Она имеет на это право, у нас демократия. И вообще, тебе-то какое дело?
Входная дверь открылась, вошли двое полицейских и сели неподалеку от Миреллы. Хестер отдала Оссарио банки и вернулась за стойку, смахивая несуществующие крошки с груди и разглаживая на короткой облегающей юбке складки, которых не было.
Она проходила мимо Миреллы в тот момент, когда Хайми подошел справа, а Оссарио слева.
– Прекрасное утро, а? – спросил Оссарио, подняв ладони вверх, словно вознося хвалу Господу. – Особенно для такой прекрасной леди. – В этой троице он исполнял роль традиционного итальянского любовника.
– И какой-таки прок мисс Уингфилд от твоего прекрасного утра? – проворчал Хайми.
– Знаете что, – нахмурилась Хестер, – я здесь официантка, и я сама позабочусь о мисс Уингфилд. А ты, Хайми, займись цветом нью-йоркской полиции. – Она ткнула карандашом в сторону новых посетителей. Затем повернулась к Оссарио: – Звонил тот парень, что готовит чили. Он сказал, что опоздает, но чтобы мы не беспокоились, потому что он принесет заказ с собой.
Оссарио отправился по своим делам, проклиная сквозь зубы легкомысленного изготовителя соусов, ему вторили приглушенные ругательства партнера. Хестер была счастлива.
– Так, значит, как обычно, дорогая? – весело поинтересовалась она у Миреллы.
– Доброе утро, Хестер. Да, как обычно, пожалуйста, – улыбнулась она в ответ.
«Как обычно» – выбор, сделанный на основе последовательного исключения блюд, заявленных в меню. Мирелла поняла, что это единственное, что она может есть у «Х и О». «Странная пара» и Хестер не облегчили ей выбор. Ей пришлось пережить долгий адаптационный период. Для того чтобы стать здесь постоянным клиентом, ей пришлось приложить больше дипломатических усилий, чем в ООН, когда пришлось вежливо оформить свой отказ. Но в конце концов «трио» признало ее право на «как обычно»: Хайми предложил ржаную лепешку, Хестер – сливочный сыр, а Оссарио – виноградное желе. Мирелла настояла на черном кофе.
Она поднесла чашку к губам и тут же поставила ее на блюдце. Он был прямо с огня. Мирелла начала снимать упаковку с заранее приготовленной порции виноградного желе, но Хестер вырвала его у нее из рук, развернула и шлепнула на край тарелки.
В этот момент в кафе вошли двое в спортивных костюмах.
– Привет всем, – произнес один из них с легким еврейским акцентом.
– Доброе утро, моя дорогая. – Второй подошел прямиком к Мирелле и приветствовал ее тихим, и, как ему казалось, сексуальным голосом, после чего крикнул, не оборачиваясь: – Привет, Хайми, старый пес, иди позавтракай с нами! Хестер, нам как обычно.
Барабанные перепонки Миреллы содрогнулись, но она заставила себя улыбнуться мистеру Коухену.
Хестер не удержалась и высказалась по поводу того, что Коухен и Шламовиц всегда заказывают одно и то же, как и Мирелла. Эти двое заняли столик возле стены, после чего в кафе зашли две хорошенькие проститутки и устроились возле стойки поближе к телефону и кухонной двери.
Хестер шлепнула на стойку две глубокие тарелки с черносливом, залитым соусом, две чашки кофе с молоком и блюдце с хлебцами.
– Вам бы работать в ООН, – подметила она. – Только прислушайтесь и узнаете, как… команда крутых мужиков решает проблемы мировой безопасности меньше чем за полчаса.
Оба полицейских рассмеялись и с улыбкой посмотрели на нее.
Хайми вышел из-за стойки, нахмурился и, пожав плечами, покосился на Миреллу. Затем молча отправился записывать заказ своих друзей.
– Она немного остра на язык, немного груба, немного не такая, как все, – пробормотал он с извиняющейся улыбкой.
Мирелла снова попыталась отхлебнуть кофе из чашки. Она соскребла ложечкой немного сливочного крема с лепешки на край тарелки, намазала сверху виноградное желе и принялась есть, наблюдая за тем, как мимо проносятся автомобили, а мусорщики опрокидывают полные баки в чрево жутких чудовищ, которые поглощают все, что им ни дай. Она смотрела и невольно прислушивалась к разговорам.
Оссарио читал лекцию о правильном питании двум проституткам. Сигарет и черного кофе недостаточно для нормальной жизнедеятельности организма. Таблетки и бог знает что еще не дают мышцам нарастать на костях. Необходим хороший завтрак. Он объяснил им, что иначе они не смогут поддерживать надлежащую форму. Одну из них он уговорил съесть яичницу с беконом, другую – блинчики с кленовым сиропом.
Полицейские трепались без умолку: о мафии, о шоу-бизнесе, о бандитских группировках, о торговцах наркотиками, о проституции, о Полицейской атлетической лиге, о пенсии, об информаторах, о слежке и снова о мафии.
Коухен и Шламовиц пытались уговорить Хайми провести с ними зиму в Сарасоте, штат Флорида. Они использовали всевозможные аргументы: его преклонный возраст, холодную погоду, усталость человека, которому давно пора на покой, обилие богатых вдовушек в местном клубе. Когда речь зашла о его детях и о том, как они беспокоятся и волнуются за него, он сломался – это оказалось последней каплей. И Хайми согласился уехать с ними.
Мирелла допила кофе, расплатилась с Хестер и ждала сдачу, когда появилась Старушка Минни – беззубая, грязная, оборванная нищенка в двух пальто, надетых одно на другое, и с парой истоптанных мужских ботинок, связанных шнурками и перекинутых через шею. На голове у нее была помятая фетровая шляпа со страусовым пером, приколотым к ленте. В четырех упаковочных сумках из супермаркета она носила все свое имущество. Расположившись напротив закусочной, она принялась разбирать сумки.
Хестер шлепнула на стойку сдачу Миреллы и смела с нее грязные тарелки.
– Только этого еще не хватало для начала трудового дня – полюбуйтесь, пожаловала наша Леди Хоубо. Хайми, Оссарио! Минни заявилась!
Партнеры выругались сквозь зубы каждый на своем языке. Оссарио отправился на кухню готовить яичницу с ветчиной и тосты. Пока Мирелла складывала сдачу в кошелек, один из полицейских помог Хайми вынести на улицу столик и стул для Минни. Хестер налила кружку крепкого чая и достала из-под прилавка большой бумажный пакет. Эта тиранствующая королева закусочной незаметно складывала туда пончики и датские рулеты, булочки и оладьи из отрубей. Минни была весьма неравнодушна к оладьям из отрубей.
Для Миреллы завтрак в закусочной означал пятнадцатиминутное бегство из того мира, в котором она жила, но который не могла постичь. Ее жизнь проходила в декорациях мыльной оперы, только без внешнего блеска и с юмористическим оттенком. Ее окружали несчастные персонажи «Далласа», «Династии» и «Вверх и вниз по лестнице», не считая Арчи Банкера с его воскресной религиозной программой, занимающей целое утро. Мирелле нравилась такая жизнь. Она чувствовала себя в ней чужой среди своих, и эта роль казалась ей очень удобной. Ее положение в ООН тоже ее устраивало, но несколько в другом смысле. Работа вынуждала ее выкладываться полностью, раскрывала скрытый потенциал ее личности. Она требовала сил, стойкости, веры в успех. Она напоминала стиль самой жизни, особенно жизни в Нью-Йорке.
Так она размышляла, когда силуэт стеклянной коробки Секретариата высотой в 540 футов и только в 72 фута шириной стал неясно вырисовываться впереди. Это здание доминировало в архитектурном ансамбле штаб-квартиры ООН. Она любила подходить к этой коробке с ее узкой стороны, потому что ей всегда была ближе скульптура, нежели архитектура. Команда архитекторов, включавшая француза Ле Корбюзье, бразильца Оскара Нимейера и шведа Свена Маркелиуса, а также представителей еще десяти стран работали над этим проектом. Но Мирелла считала здание порождением именно этой талантливой троицы. Скульптура Барбары Хепуорт, украшавшая бассейн перед входом в Секретариат, была, на ее взгляд, лишь дополнением к их гениальному творению. Само здание Секретариата вкупе со скульптурой олицетворяло для нее монументальную силу и чувственность. Каждый раз, когда она подходила к зданию, ее охватывала внутренняя дрожь, создающая мистическое ощущение, которое она никогда не пыталась подвергнуть анализу.
Мирелла поправила на плече сумочку и ускорила шаг. Народу вокруг в этот час было немного, и она наслаждалась спокойствием и символической монолитностью объединенного мира, которые олицетворял собой комплекс зданий ООН.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35