Влад сделал свое дело: вернул наивную прожектерку на место. Недаром затих и вот уже пару дней не напоминает о себе. Хотя, если быть честной, дело не только в том, что не смогла забыть мужа. И уж тем более не в Алексее. Вся закавыка — в ней самой. Милого, доброго Алешу подсунуло прошлое, такое же чистое и наивное, как его посланник. Красавец старпом, который девять лет назад восхищался насмешливой телевизионщицей, принес с собой иллюзию, и Васса спутала понятия, приняв прошлое за будущее. Потому что именно прошлое спряталось в Алешиной оболочке и поманило к себе, пообещав рубашку при втором рождении. Но эта рубашка пришлась не впору, и теперь только требовалось найти подходящие слова, чтобы отказом не обидеть дарителя.
— Не замерзнешь?
— Нет.
— Хочешь запастись морским воздухом?
— Да.
— Не помешаю?
— Нет, конечно!
Алексей повесил на спинку шезлонга ненужную шаль и пристроился рядом. Заботливый, красивый, надежный, добрый — ненужный. Есть ли, в таком случае, смысл утверждать, что жизнь устроена справедливо?
— Не проще тогда жить у моря?
— Что? — не поняла Васса.
— Не проще жить у моря, если нравится морской воздух?
Ответила далеко не сразу.
— Нет, Алешенька, не проще. Даже совсем не просто.
Он вытянул длинные ноги и принялся усердно изучать носки собственных, идеально начищенных туфель.
— В этом — моя вина?
— Нет.
— А чья?
Она задумалась, провожая невеселым взглядом пару альбатросов, как будто птицы уносили с собой истину.
— Ты прости меня, Алеша. Но невозможно подарить то, чем не обладаешь. А жизни во мне нет — значит, мне нечего тебе и дать. Нельзя назвать жизнью выживание. — Васса перевела взгляд на загорелое лицо рядом и посмотрела в грустные, непонимающие глаза. — Наверное, я лишилась разума. Разве нормальная женщина откажется от такого, как ты? А может быть, я из тех, кто любит только однажды, просто поняла это поздно. Не знаю. Но прошу меня не удерживать. — Она отвела глаза от побледневшего лица, пересилив острое желание к нему прикоснуться. — И простить.
Через пару дней в Шереметьево-2, молча пожав друг другу руки, рассталась красивая загорелая пара. Мужчина и женщина. Мужчина, не торгуясь, взял такси. Женщина села в автобус, устроилась на заднем сиденье и уставилась в забрызганное дождевыми каплями окно, задернутое штапельной шторкой.
Дома Василиса оставила у порога сумку, не раздеваясь, прошла в комнату. Сняла телефонную трубку и набрала номер.
— Привет! Если ты еще не передумала, я согласна.
Март, 2003 год
— Мотор!
— Эпизод в море, дубль три!
Проклятое бикини едва прикрывало тело, босые ноги скользили по мокрым каменным ступенькам, уходящим в воду, синие губы тряслись от холода, а зубы стучали. И если стук глазок кинокамеры зафиксировать не мог, то тряске от бдительного ока отвертеться не удавалось.
— Улыбку! — скомандовал бессердечный Вересов, одетый в теплую куртку и обмотанный шарфом. — Тебе весело, все прекрасно! Где улыбка ?
Она растянула до ушей непослушные губы.
— Молодец! Не гнись, спину держи! Наши бабы — лучшие в мире, развернись, покажи свою красоту!
«Черт, черт, черт! Месяц изнуряла себя голодом — для чего? Чтобы нацепить дурацкие лоскутки и вертеться на ледяном ветру?!» Вспыхнувшая злость победила холод, и Ангелина, словно фотомодель, принялась беззаботно выставлять перед камерой покрытые гусиной кожей прелести.
— Отлично! Снято!
К ней подскочила Анечка с теплым одеялом и укутала им полуживую актрису.
— А п-п-почему «с-с-стоп»? — невозмутимо поинтересовалась Лина, подойдя к Вересову.
— Замерзла? — участливо спросил палач.
— Н-н-нет!
— Хорошо! — довольно кивнул режиссер. — Значит, согласишься. — Какую еще пытку придумал этот садист? — Лина, девочка моя, мне пришла в голову интересная идея.
— В г-г-голову?
— Не хами! — строго ответил Вересов. — Твою мать! — вдруг взорвался он. — Дайте актрисе водку! Она же ничего, не соображает от холода!
«Наблюдательный» какой — только сейчас заметил. Анечка подбежала с «Гжелкой» и протянула бутылку Ангелине.
— С-с-спасибо, я из горла не умею.
— Ох, — вздохнул Вересов, — аристократка ты моя! Дайте ей стакан!
В ассистентской руке материализовался стакан. Гвоздева заполнила его на треть и сунула заике.
— Половину! — приказал Вересов.
— Я опьянею, Андрей С-с-саныч! — испугалась Ангелина.
— Зато не заболеешь. Пей!
Она залпом выпила водку, надкусила черный хлеб, подсунутый все той же Анечкой, и уставилась на режиссера.
— Лина, девочка моя, — заискивающе начал тот, — я хочу сделать другой вариант. Нужно, чтобы ты с разбегу бросилась в воду и поплыла. Ты, конечно, можешь отказаться, — поспешил добавить Вересов, увидев ужас в ее глазах, — тогда я использую дублершу. Но мне нужно твое лицо в волнах. Чтобы раскрыть характер — сильный, упрямый, стремящийся вперед! Я хочу показать одинокую женскую судьбу, которую швыряет по волнам суровое житейское море. Но она упорно плывет, не боясь ни штормов, ни глубины, ни чужих берегов. Это — судьба, которая, не страшась ничего, плывет к своему причалу. Эпизод станет ключевым! Что скажешь?
— Не надо дублершу. Яс-с-сама! Налейте еще чуток. Права была мама, когда говорила: не ходи в артистки!
Глава 12
Зима, 1993 год
Их спасла отцовская любовь. Старый мастер не отходил от окна, наблюдая за улицей сквозь прозрачную занавеску — ждал любимую дочку. И потому ему хватило секунды, чтобы узнать «девятку» Бориса. Еще секунда — увидеть, кто из машины выходит. Третья секунда ушла на поворот ключа в двери. Лифт допотопный, быстрее спуститься на своих двоих. А нескольких секунд не хватило, чтобы встретить запоздавшую девочку у лестницы с обшарпанными почтовыми ящиками.
Сначала Федор Васильич удивился непроглядной тьме в подъезде. С освещением у них проблем никогда не было: электрик Иван свое дело знал, хоть и не дурак поддать. Потом послышался тихий голос снизу, кто-то шикнул. И это очень не понравилось. Васильич затаил дыхание и заскользил по ступенькам бесшумной тенью, благо, тапочки на ногах, переобуться не успел. Хлопнула входная дверь, тишину нарушил веселый голос: «А вы уверяли, что лампочки небьющиеся». Дальше все звуки соединила одна черная черта, которую подвел страшный крик. На него-то и ринулся любящий отец. Зычно матерясь, топая ногами и молотя кулаком по перилам, он рванул вниз, не разбирая ступеней. Снова хлопнула подъездная дверь — на этот раз как-то подловато, вроде хотела скрыть, что выпускает подонков. Как будто от дома отъехала машина. Но Васильич уже не обращал на эти детали внимания. Глаза, привыкшие к темноте, без труда заметили прижавшуюся к почтовым ящикам фигурку в распахнутой дубленке. Отец бросился к дочери и споткнулся обо что-то мягкое на полу.
— Твою мать! Дочка, ты как?
— Я в порядке, папа. — Ольга опустилась на колени рядом с лежащим телом. — Помоги ему, папочка! Пожалуйста, сделай что-нибудь! Я не смогу жить, если он умрет. Помоги! — Ужас выдавали не интонации — зубы. Дочкины зубы громко клацали в тишине подъезда и напоминали о безобидной детской погремушке. Но от этих безвредных звуков у старого отца заходилось сердце.
— Эй, кто здесь? — На пороге однокомнатной квартиры, освещаемый светом, стоял Митрич, ярый любитель забить козла. Он один не побоялся высунуть нос на темную площадку, где происходило что-то непонятное.
— Митрич, звони в милицию! — Бригадир склонился над Борисом, ощупал голову. — И в «скорую». Сначала звони врачам. Быстро!
— Есть! — четко ответ ил бывший сержант и исчез, оставив открытой дверь.
— Давай-ка, Ольгушка, принеси фонарик, теплую воду, полотенце и бинт. Поможем ему, пока «скорая» подъедет.
Оля вскочила с колен и кинулась к лестнице.
Черт! Что это с ним? Вроде не пил. А голова тяжелая, как с похмелья. И веки не разлипаются. Борис сосредоточился на тонких лоскутах кожи с короткими волосками по краям. Сначала что-то заколыхалось, потом забелело — над ним склонилось знакомое лицо.
— Борис Андреич, слава богу, вы очнулись! Как себя чувствуете?
— Где я?
— В больнице. У вас была рваная рана на голове и ушиб мозга. Череп целый.
— Кто?
— Не знаю, Борис Андреич. — Девушке очень хотелось прикоснуться к Борису, погладить бледную руку, прижаться к ней щекой. Но она только поправила одеяло. — Я сейчас вернусь. Доктора позову.
В этот же день из реанимации его перевезли в палату. К вечеру проявился следователь — поставить галочку. Потому что ничего толкового друг другу они сообщить не могли. Разбойное нападение с целью ограбления? Но ведь не взяли ни копейки. Попытка изнасилования? Попытка — не пытка. Лиц нападавших свидетельница в темноте не разглядела, а пострадавший находился в момент нападения спиной к бандитам.
— Чем занимаетесь? — чиркал ручкой свои листочки следователь.
— Директор научно-производственной фирмы.
— Кто-нибудь угрожал?
— Нет.
— Враги есть?
— Нет.
— Конкуренты?
— Таких — нет.
И так далее, в том же духе. Через двадцать минут в палату вошел врач и велел дотошному сыщику выметаться. Тот обрадованно кивнул и поднялся со стула.
— Мы, конечно, постараемся их найти, но гарантий никаких. Улик не обнаружено, примет нет, трупа тоже, даже изнасилования не было — верный висяк. А по запаху еще не научились преступников ловить. Извините! — ухмыльнулся он и посоветовал: — Но вы подумайте, может, что и вспомните. Например, кому дорогу перешли. Если нет — значит, обычные хулиганы. Или наколотые. — И вышел, прихватив свои писульки.
Вот такие дела! А в детективах — из-под земли злодеев достанут, и нюх на преступника, что тебе у спаниеля. Проанализировать ситуацию мешала головная боль, и Борис решил отложить это дело на потом. А после порции уколов в задницу вовсе отключился, заснул. Приснился здоровый черный термит, который полз по руке, таща за собой длинную соломину. Соломина щекотала и не давала сосредоточиться, чтобы решить важную задачу. От ее решения зависело очень многое, но проклятый «строитель» здорово оттягивал на себя внимание и мешал, упорно семеня со своим «стройматериалом». Второй руки почему-то не было, сбросить наглеца оказалось трудно и, перебрав все возможные варианты, остановился на единственном: извернувшись, изо всей силы ударил тыльной стороной ладони по столу, за которым решал задачу. «А вы говорили: врагов нет! — расхохотался сыщик, спускавшийся на воздушном оранжевом шарике. — Да вот же они — ползают по вам!» — обрадовался он и указал пальцем на другого муравья, рыжего, ползущего по лицу. Борис хлопнул себя по щеке и — проснулся. Перед глазами что-то мелькнуло, и на него растерянно уставилась Ольга.
— Борис Андреич, я пришла совсем ненадолго, — смущенно забормотала она, — только узнать, как вы. Может быть, нужно позвонить кому, предупредить, чтобы не волновались? Друзьям, на работу? — Девушка явно не знала, как себя вести: боялась показаться назойливой, но и остаться безразличной не могла.
— Спасибо, Оля! — улыбнулся больной. — А вы почему такая потерянная?
— Испугалась. — И чуть-чуть покраснела, отводя глаза. — Вы себя по лицу ударили.
— Сон дурацкий приснился. А знаете, — оживился Борис, — вы действительно можете мне очень помочь. Позвоните, пожалуйста, по этому телефону, — назвал Сашкин номер, — и объясните в двух словах ситуацию. Сделаете?
— Конечно! — расцвела помощница, счастливая своей нужностью. — Что-нибудь еще?
— Привет Федору Васильичу и извинитесь за меня перед ним. He-уберег дочку от неприятностей.
— Меня-то вы уберегли, себя — нет. Аргументы, оспаривающие этот тезис, поискать, конечно, можно. Но не хочется. А потому лучше сменить тему.
— Как встретили Новый год? Как в институте? У вас, кажется, горячие деньки начинаются?
Студентка охотно принялась рассказывать. О новогодней ночи, которая не показалась веселой, о предстоящей сессии, о том, что была у него дома, навела порядок, а елка не осыпается, ждет хозяина. Ту игривую вострушку, стреляющую глазками, окончательно вытеснила рассудительная девушка, с которой приятно было разговаривать — легко и свободно. Красивая.
— Пойду я, Борис Андреич. Что вам завтра принести?
— Спасибо за беспокойство, Оля. Ничего не нужно. Здесь сносно кормят. А приходить завтра не стоит. У вас много своих забот, сессия на носу.
В глазах девушки промелькнула обида.
— Хорошо, как скажете. — Она поднялась со стула. — Выберу время — заскочу. Может, на той недельке. Выздоравливайте!
— Оля, — Борис перехватил ее руку, — вам трудно будет избавиться от моего отчества? Или я обречен на официоз?
— Посмотрю на ваше поведение! — проснулась вострушка. И невинно посоветовала: — Голову берегите. — Но что-то Борису подсказывало: поведение его достойно похвалы.
К вечеру следующего дня подгреб Сашка. Его зам казался одновременно и напуганным, и довольным, суетился, шарил глазами по больничным койкам и постоянно озирался.
— Борь, кто бы это мог быть?
— Понятия не имею, — пожал плечами Борис. — Скорее всего хулиганы. Их Ольгин отец спугнул, наверное, хотели карманы почистить.
— А, ну да-да! — поспешно согласился Попов и облегченно вздохнул. — А может, наркоманы. Они за дозу и мать родную прибьют, не то что мужика в подъезде.
Потом он подробно доложил о делах, сообщил о новом заказе.
— Баркудин звонил? — безразличным тоном поинтересовался Борис.
— Баркудин? — растерялся от неожиданного вопроса зам. — А зачем ему звонить?
— Я же встречу сорвал, — спокойно пояснил Глебов, глядя в глаза друга.
По Сашкиному лицу пробежала тень, в глазах промелькнул страх. Попов наклонился, почесал ногу чуть повыше щиколотки.
— Тьфу ты, черт! Резинки у носков тугие, — пробормотал морщась, — нога чешется. — Выпрямился, спокойно посмотрел на Бориса. — Нет, Баркудин не звонил. Я сам с ним связался, сказал, что ты приболел, и договорился о переносе вашей встречи, в принципе.
«И в точку попал! — подумал Борис. — Не твой ли Баркудин и „наркоманов“ подослал, чтобы припугнуть, отбить охоту встречаться, с кем не положено. Что-то уж больно ко времени пришлось это нападение».
— Старик, ты побыстрее приходи в себя! — попросил Сашка, заботливо выставляя на тумбочку воду, фрукты и баночку красной икры. — Мы уж соскучились по тебе. Танюшка извелась вся, говорит: Борис Андреич — начальник, а вы — имитация. Совсем от рук отбилась, никакого послушания. Какая девочка, старик, — мечтательно протянул ловелас, — женюсь, ей-Богу! Слушай, а где тут у вас холодильник? Курицу Татьяна для тебя запекла. Положить бы, а то ведь протухнет.
— В коридоре, у поста, — ответил Борис.
Ему стало стыдно, противно от собственных предположений. Какого черта?! Даже если Баркудин и натравил на него своих ублюдков — Сашка-то здесь при чем? Не будет он мараться этой мерзостью!
С того вечера Глебов медленно, но верно пошел на поправку. Каждые два дня приходила Оля, каждый выходной заскакивал Семеныч. Пару раз навестил и Федор Васильич. Поговорили «за жизнь». Ольгин отец рассказал о жене, сделавшей его вдовцом десять лет назад.
— Олька еще совсем девчонкой была. Ребенок! Только из-за нее и не свихнулся тогда.
— А почему не женился? Трудно одному дочку воспитывать, да и сам еще не старик.
— То-то и оно, что старик, — усмехнулся Васильич. — Как Антонины не стало, так и кончился во мне мужик. А звать женщину в дом как обслугу и няньку — не честно это, не по мне.
Через месяц выписали, но предупредили: никаких волнений, алкоголь и сигареты исключить, чаще бывать на свежем воздухе и не переутомляться. В общем — не жить. Для чего лечили? Из всех советов он воспринял только антиалкогольный и впрягся в работу.
Дни бежали, передавая друг другу эстафетную палочку дел и проблем. Дела радовали, проблемы озадачивали, но ненадолго. Все складывалось так удачно, что даже плеваться для верности не стоило: работали своей головой, рассчитывали на собственные силы и перед удачей не заискивали. Хотя, конечно, к ней стремились. Попов, похоже, всерьез решил распроститься с холостяцкой жизнью, во всяком случае, пригласил в июне на свадьбу.
— Только свои, старик, — смущенно бубнил он. — Посидим в ресторанчике, выпьем и разбежимся. Лады?
Кто бы мог подумать, что Сашка способен смущаться? А Борис по-прежнему приходил в свою квартиру, вылизанную, с забитым холодильником, отглаженными брюками и рубашками в шкафу, уютную — пустую. Отбросив отчество, Ольга не отбросила прежние договоренности и строго их соблюдала. Пару раз он приглашал ее поужинать в ресторан. Одно приглашение приняла, другое с сожалением отклонила. Подходил день его рождения, двадцать восьмое мая, и Борис решил закинуть удочку в третий раз. Накануне он вернулся домой пораньше и довольно ухмыльнулся: уборка шла полным ходом.
— Ой, Боря! — Домработница выключила пылесос. — Я думала, вы позже будете. Мне осталось буквально минут на десять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Не замерзнешь?
— Нет.
— Хочешь запастись морским воздухом?
— Да.
— Не помешаю?
— Нет, конечно!
Алексей повесил на спинку шезлонга ненужную шаль и пристроился рядом. Заботливый, красивый, надежный, добрый — ненужный. Есть ли, в таком случае, смысл утверждать, что жизнь устроена справедливо?
— Не проще тогда жить у моря?
— Что? — не поняла Васса.
— Не проще жить у моря, если нравится морской воздух?
Ответила далеко не сразу.
— Нет, Алешенька, не проще. Даже совсем не просто.
Он вытянул длинные ноги и принялся усердно изучать носки собственных, идеально начищенных туфель.
— В этом — моя вина?
— Нет.
— А чья?
Она задумалась, провожая невеселым взглядом пару альбатросов, как будто птицы уносили с собой истину.
— Ты прости меня, Алеша. Но невозможно подарить то, чем не обладаешь. А жизни во мне нет — значит, мне нечего тебе и дать. Нельзя назвать жизнью выживание. — Васса перевела взгляд на загорелое лицо рядом и посмотрела в грустные, непонимающие глаза. — Наверное, я лишилась разума. Разве нормальная женщина откажется от такого, как ты? А может быть, я из тех, кто любит только однажды, просто поняла это поздно. Не знаю. Но прошу меня не удерживать. — Она отвела глаза от побледневшего лица, пересилив острое желание к нему прикоснуться. — И простить.
Через пару дней в Шереметьево-2, молча пожав друг другу руки, рассталась красивая загорелая пара. Мужчина и женщина. Мужчина, не торгуясь, взял такси. Женщина села в автобус, устроилась на заднем сиденье и уставилась в забрызганное дождевыми каплями окно, задернутое штапельной шторкой.
Дома Василиса оставила у порога сумку, не раздеваясь, прошла в комнату. Сняла телефонную трубку и набрала номер.
— Привет! Если ты еще не передумала, я согласна.
Март, 2003 год
— Мотор!
— Эпизод в море, дубль три!
Проклятое бикини едва прикрывало тело, босые ноги скользили по мокрым каменным ступенькам, уходящим в воду, синие губы тряслись от холода, а зубы стучали. И если стук глазок кинокамеры зафиксировать не мог, то тряске от бдительного ока отвертеться не удавалось.
— Улыбку! — скомандовал бессердечный Вересов, одетый в теплую куртку и обмотанный шарфом. — Тебе весело, все прекрасно! Где улыбка ?
Она растянула до ушей непослушные губы.
— Молодец! Не гнись, спину держи! Наши бабы — лучшие в мире, развернись, покажи свою красоту!
«Черт, черт, черт! Месяц изнуряла себя голодом — для чего? Чтобы нацепить дурацкие лоскутки и вертеться на ледяном ветру?!» Вспыхнувшая злость победила холод, и Ангелина, словно фотомодель, принялась беззаботно выставлять перед камерой покрытые гусиной кожей прелести.
— Отлично! Снято!
К ней подскочила Анечка с теплым одеялом и укутала им полуживую актрису.
— А п-п-почему «с-с-стоп»? — невозмутимо поинтересовалась Лина, подойдя к Вересову.
— Замерзла? — участливо спросил палач.
— Н-н-нет!
— Хорошо! — довольно кивнул режиссер. — Значит, согласишься. — Какую еще пытку придумал этот садист? — Лина, девочка моя, мне пришла в голову интересная идея.
— В г-г-голову?
— Не хами! — строго ответил Вересов. — Твою мать! — вдруг взорвался он. — Дайте актрисе водку! Она же ничего, не соображает от холода!
«Наблюдательный» какой — только сейчас заметил. Анечка подбежала с «Гжелкой» и протянула бутылку Ангелине.
— С-с-спасибо, я из горла не умею.
— Ох, — вздохнул Вересов, — аристократка ты моя! Дайте ей стакан!
В ассистентской руке материализовался стакан. Гвоздева заполнила его на треть и сунула заике.
— Половину! — приказал Вересов.
— Я опьянею, Андрей С-с-саныч! — испугалась Ангелина.
— Зато не заболеешь. Пей!
Она залпом выпила водку, надкусила черный хлеб, подсунутый все той же Анечкой, и уставилась на режиссера.
— Лина, девочка моя, — заискивающе начал тот, — я хочу сделать другой вариант. Нужно, чтобы ты с разбегу бросилась в воду и поплыла. Ты, конечно, можешь отказаться, — поспешил добавить Вересов, увидев ужас в ее глазах, — тогда я использую дублершу. Но мне нужно твое лицо в волнах. Чтобы раскрыть характер — сильный, упрямый, стремящийся вперед! Я хочу показать одинокую женскую судьбу, которую швыряет по волнам суровое житейское море. Но она упорно плывет, не боясь ни штормов, ни глубины, ни чужих берегов. Это — судьба, которая, не страшась ничего, плывет к своему причалу. Эпизод станет ключевым! Что скажешь?
— Не надо дублершу. Яс-с-сама! Налейте еще чуток. Права была мама, когда говорила: не ходи в артистки!
Глава 12
Зима, 1993 год
Их спасла отцовская любовь. Старый мастер не отходил от окна, наблюдая за улицей сквозь прозрачную занавеску — ждал любимую дочку. И потому ему хватило секунды, чтобы узнать «девятку» Бориса. Еще секунда — увидеть, кто из машины выходит. Третья секунда ушла на поворот ключа в двери. Лифт допотопный, быстрее спуститься на своих двоих. А нескольких секунд не хватило, чтобы встретить запоздавшую девочку у лестницы с обшарпанными почтовыми ящиками.
Сначала Федор Васильич удивился непроглядной тьме в подъезде. С освещением у них проблем никогда не было: электрик Иван свое дело знал, хоть и не дурак поддать. Потом послышался тихий голос снизу, кто-то шикнул. И это очень не понравилось. Васильич затаил дыхание и заскользил по ступенькам бесшумной тенью, благо, тапочки на ногах, переобуться не успел. Хлопнула входная дверь, тишину нарушил веселый голос: «А вы уверяли, что лампочки небьющиеся». Дальше все звуки соединила одна черная черта, которую подвел страшный крик. На него-то и ринулся любящий отец. Зычно матерясь, топая ногами и молотя кулаком по перилам, он рванул вниз, не разбирая ступеней. Снова хлопнула подъездная дверь — на этот раз как-то подловато, вроде хотела скрыть, что выпускает подонков. Как будто от дома отъехала машина. Но Васильич уже не обращал на эти детали внимания. Глаза, привыкшие к темноте, без труда заметили прижавшуюся к почтовым ящикам фигурку в распахнутой дубленке. Отец бросился к дочери и споткнулся обо что-то мягкое на полу.
— Твою мать! Дочка, ты как?
— Я в порядке, папа. — Ольга опустилась на колени рядом с лежащим телом. — Помоги ему, папочка! Пожалуйста, сделай что-нибудь! Я не смогу жить, если он умрет. Помоги! — Ужас выдавали не интонации — зубы. Дочкины зубы громко клацали в тишине подъезда и напоминали о безобидной детской погремушке. Но от этих безвредных звуков у старого отца заходилось сердце.
— Эй, кто здесь? — На пороге однокомнатной квартиры, освещаемый светом, стоял Митрич, ярый любитель забить козла. Он один не побоялся высунуть нос на темную площадку, где происходило что-то непонятное.
— Митрич, звони в милицию! — Бригадир склонился над Борисом, ощупал голову. — И в «скорую». Сначала звони врачам. Быстро!
— Есть! — четко ответ ил бывший сержант и исчез, оставив открытой дверь.
— Давай-ка, Ольгушка, принеси фонарик, теплую воду, полотенце и бинт. Поможем ему, пока «скорая» подъедет.
Оля вскочила с колен и кинулась к лестнице.
Черт! Что это с ним? Вроде не пил. А голова тяжелая, как с похмелья. И веки не разлипаются. Борис сосредоточился на тонких лоскутах кожи с короткими волосками по краям. Сначала что-то заколыхалось, потом забелело — над ним склонилось знакомое лицо.
— Борис Андреич, слава богу, вы очнулись! Как себя чувствуете?
— Где я?
— В больнице. У вас была рваная рана на голове и ушиб мозга. Череп целый.
— Кто?
— Не знаю, Борис Андреич. — Девушке очень хотелось прикоснуться к Борису, погладить бледную руку, прижаться к ней щекой. Но она только поправила одеяло. — Я сейчас вернусь. Доктора позову.
В этот же день из реанимации его перевезли в палату. К вечеру проявился следователь — поставить галочку. Потому что ничего толкового друг другу они сообщить не могли. Разбойное нападение с целью ограбления? Но ведь не взяли ни копейки. Попытка изнасилования? Попытка — не пытка. Лиц нападавших свидетельница в темноте не разглядела, а пострадавший находился в момент нападения спиной к бандитам.
— Чем занимаетесь? — чиркал ручкой свои листочки следователь.
— Директор научно-производственной фирмы.
— Кто-нибудь угрожал?
— Нет.
— Враги есть?
— Нет.
— Конкуренты?
— Таких — нет.
И так далее, в том же духе. Через двадцать минут в палату вошел врач и велел дотошному сыщику выметаться. Тот обрадованно кивнул и поднялся со стула.
— Мы, конечно, постараемся их найти, но гарантий никаких. Улик не обнаружено, примет нет, трупа тоже, даже изнасилования не было — верный висяк. А по запаху еще не научились преступников ловить. Извините! — ухмыльнулся он и посоветовал: — Но вы подумайте, может, что и вспомните. Например, кому дорогу перешли. Если нет — значит, обычные хулиганы. Или наколотые. — И вышел, прихватив свои писульки.
Вот такие дела! А в детективах — из-под земли злодеев достанут, и нюх на преступника, что тебе у спаниеля. Проанализировать ситуацию мешала головная боль, и Борис решил отложить это дело на потом. А после порции уколов в задницу вовсе отключился, заснул. Приснился здоровый черный термит, который полз по руке, таща за собой длинную соломину. Соломина щекотала и не давала сосредоточиться, чтобы решить важную задачу. От ее решения зависело очень многое, но проклятый «строитель» здорово оттягивал на себя внимание и мешал, упорно семеня со своим «стройматериалом». Второй руки почему-то не было, сбросить наглеца оказалось трудно и, перебрав все возможные варианты, остановился на единственном: извернувшись, изо всей силы ударил тыльной стороной ладони по столу, за которым решал задачу. «А вы говорили: врагов нет! — расхохотался сыщик, спускавшийся на воздушном оранжевом шарике. — Да вот же они — ползают по вам!» — обрадовался он и указал пальцем на другого муравья, рыжего, ползущего по лицу. Борис хлопнул себя по щеке и — проснулся. Перед глазами что-то мелькнуло, и на него растерянно уставилась Ольга.
— Борис Андреич, я пришла совсем ненадолго, — смущенно забормотала она, — только узнать, как вы. Может быть, нужно позвонить кому, предупредить, чтобы не волновались? Друзьям, на работу? — Девушка явно не знала, как себя вести: боялась показаться назойливой, но и остаться безразличной не могла.
— Спасибо, Оля! — улыбнулся больной. — А вы почему такая потерянная?
— Испугалась. — И чуть-чуть покраснела, отводя глаза. — Вы себя по лицу ударили.
— Сон дурацкий приснился. А знаете, — оживился Борис, — вы действительно можете мне очень помочь. Позвоните, пожалуйста, по этому телефону, — назвал Сашкин номер, — и объясните в двух словах ситуацию. Сделаете?
— Конечно! — расцвела помощница, счастливая своей нужностью. — Что-нибудь еще?
— Привет Федору Васильичу и извинитесь за меня перед ним. He-уберег дочку от неприятностей.
— Меня-то вы уберегли, себя — нет. Аргументы, оспаривающие этот тезис, поискать, конечно, можно. Но не хочется. А потому лучше сменить тему.
— Как встретили Новый год? Как в институте? У вас, кажется, горячие деньки начинаются?
Студентка охотно принялась рассказывать. О новогодней ночи, которая не показалась веселой, о предстоящей сессии, о том, что была у него дома, навела порядок, а елка не осыпается, ждет хозяина. Ту игривую вострушку, стреляющую глазками, окончательно вытеснила рассудительная девушка, с которой приятно было разговаривать — легко и свободно. Красивая.
— Пойду я, Борис Андреич. Что вам завтра принести?
— Спасибо за беспокойство, Оля. Ничего не нужно. Здесь сносно кормят. А приходить завтра не стоит. У вас много своих забот, сессия на носу.
В глазах девушки промелькнула обида.
— Хорошо, как скажете. — Она поднялась со стула. — Выберу время — заскочу. Может, на той недельке. Выздоравливайте!
— Оля, — Борис перехватил ее руку, — вам трудно будет избавиться от моего отчества? Или я обречен на официоз?
— Посмотрю на ваше поведение! — проснулась вострушка. И невинно посоветовала: — Голову берегите. — Но что-то Борису подсказывало: поведение его достойно похвалы.
К вечеру следующего дня подгреб Сашка. Его зам казался одновременно и напуганным, и довольным, суетился, шарил глазами по больничным койкам и постоянно озирался.
— Борь, кто бы это мог быть?
— Понятия не имею, — пожал плечами Борис. — Скорее всего хулиганы. Их Ольгин отец спугнул, наверное, хотели карманы почистить.
— А, ну да-да! — поспешно согласился Попов и облегченно вздохнул. — А может, наркоманы. Они за дозу и мать родную прибьют, не то что мужика в подъезде.
Потом он подробно доложил о делах, сообщил о новом заказе.
— Баркудин звонил? — безразличным тоном поинтересовался Борис.
— Баркудин? — растерялся от неожиданного вопроса зам. — А зачем ему звонить?
— Я же встречу сорвал, — спокойно пояснил Глебов, глядя в глаза друга.
По Сашкиному лицу пробежала тень, в глазах промелькнул страх. Попов наклонился, почесал ногу чуть повыше щиколотки.
— Тьфу ты, черт! Резинки у носков тугие, — пробормотал морщась, — нога чешется. — Выпрямился, спокойно посмотрел на Бориса. — Нет, Баркудин не звонил. Я сам с ним связался, сказал, что ты приболел, и договорился о переносе вашей встречи, в принципе.
«И в точку попал! — подумал Борис. — Не твой ли Баркудин и „наркоманов“ подослал, чтобы припугнуть, отбить охоту встречаться, с кем не положено. Что-то уж больно ко времени пришлось это нападение».
— Старик, ты побыстрее приходи в себя! — попросил Сашка, заботливо выставляя на тумбочку воду, фрукты и баночку красной икры. — Мы уж соскучились по тебе. Танюшка извелась вся, говорит: Борис Андреич — начальник, а вы — имитация. Совсем от рук отбилась, никакого послушания. Какая девочка, старик, — мечтательно протянул ловелас, — женюсь, ей-Богу! Слушай, а где тут у вас холодильник? Курицу Татьяна для тебя запекла. Положить бы, а то ведь протухнет.
— В коридоре, у поста, — ответил Борис.
Ему стало стыдно, противно от собственных предположений. Какого черта?! Даже если Баркудин и натравил на него своих ублюдков — Сашка-то здесь при чем? Не будет он мараться этой мерзостью!
С того вечера Глебов медленно, но верно пошел на поправку. Каждые два дня приходила Оля, каждый выходной заскакивал Семеныч. Пару раз навестил и Федор Васильич. Поговорили «за жизнь». Ольгин отец рассказал о жене, сделавшей его вдовцом десять лет назад.
— Олька еще совсем девчонкой была. Ребенок! Только из-за нее и не свихнулся тогда.
— А почему не женился? Трудно одному дочку воспитывать, да и сам еще не старик.
— То-то и оно, что старик, — усмехнулся Васильич. — Как Антонины не стало, так и кончился во мне мужик. А звать женщину в дом как обслугу и няньку — не честно это, не по мне.
Через месяц выписали, но предупредили: никаких волнений, алкоголь и сигареты исключить, чаще бывать на свежем воздухе и не переутомляться. В общем — не жить. Для чего лечили? Из всех советов он воспринял только антиалкогольный и впрягся в работу.
Дни бежали, передавая друг другу эстафетную палочку дел и проблем. Дела радовали, проблемы озадачивали, но ненадолго. Все складывалось так удачно, что даже плеваться для верности не стоило: работали своей головой, рассчитывали на собственные силы и перед удачей не заискивали. Хотя, конечно, к ней стремились. Попов, похоже, всерьез решил распроститься с холостяцкой жизнью, во всяком случае, пригласил в июне на свадьбу.
— Только свои, старик, — смущенно бубнил он. — Посидим в ресторанчике, выпьем и разбежимся. Лады?
Кто бы мог подумать, что Сашка способен смущаться? А Борис по-прежнему приходил в свою квартиру, вылизанную, с забитым холодильником, отглаженными брюками и рубашками в шкафу, уютную — пустую. Отбросив отчество, Ольга не отбросила прежние договоренности и строго их соблюдала. Пару раз он приглашал ее поужинать в ресторан. Одно приглашение приняла, другое с сожалением отклонила. Подходил день его рождения, двадцать восьмое мая, и Борис решил закинуть удочку в третий раз. Накануне он вернулся домой пораньше и довольно ухмыльнулся: уборка шла полным ходом.
— Ой, Боря! — Домработница выключила пылесос. — Я думала, вы позже будете. Мне осталось буквально минут на десять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37