А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Мир полон грешников и греха…Это не моя вина, что мама заслужила свое наказание. Хотя меня и смущало, отчего Бог не накажет и папу вместе с нею.Джон Эмос говорил мне, что мужчины созданы для высшего предназначения. Для героизма, для войны и побед. И не беда, что иногда на войне лишаешься рук или ног — это и то лучшая участь, чем та, для которой Бог предназначил женщину.И все-таки я мучительно думал: а что, если врата рая так и не откроются для маминой очистившейся души? «Войди и не греши», сказал бы я, если бы был Богом. Я бы отколол огромную каменную скрижаль и написал бы на ней свои двенадцать заповедей (потому что десять — это недостаточно). Но как бы я смог раздвинуть воды Тихого океана и пропустить всех праведников чрез них, когда их по пятам преследовали нечестивцы?Все эти мысли вызвали во мне дурноту, боль в ногах и руках. Мама, отчего ты такая грешница? Зачем ты жила с собственным братом и возложила на меня вину за свою смерть?За моей дверью шпионит Джори. Я-то знаю. Он вечно шныряет вокруг, старается понять, что я делаю. Не буду его замечать. Надо думать о маминых последних часах жизни. Надо было дать им перед смертью хорошую пищу. Каждого пленника перед казнью хорошо кормят. Что бы они хотели поесть? Я больше всего" любил сэндвичи. Может, и они тоже? Сэндвичи, пирог и мороженое — было бы хорошо. Как только все улягутся, я передам им их последнюю еду.Пришла ночь. Все огни погашены. Тишина. Что там? Что-то шуршит в холле возле комнаты Джори. Или храпит? А, эта ведьма Мадам Мариша храпит. Отвратительно.Я украл индейку и самодельный Эммин сырный хлеб. Отложил два куска вишневого пирога и мороженого. Я двигался тихо, как мышь. Прокрался вдоль стены дома.Вниз, вниз, вниз, по ступеням в погреб, кишащий крысами, мышами и пауками, туда, где плачут, стонут и зовут меня две женщины. Это мне нравится: наконец-то, я нужен. Я поднял дверцу под винными полками и втолкнул туда мешок со всеми припасами.Свет от огарка, который у них остался, был очень тусклым, мерцающим, фигуры в нем выглядели нечеткими и нереальными. Бабушка пыталась урезонить маму, которая отпихивалась от нее:— Уберите свои руки, миссис Уинслоу. Я была в беспамятстве, думая, что я снова маленькая, и была рада вам, но теперь я все вспомнила. Сколько вы заплатили этому дворецкому? Что вы здесь делаете?— Кэти, пойми, Кэти, Джон ударил меня по голове, так же, как и тебя, он ненавидит нас обеих. Разве ты не слышала все, что я говорила тебе?— Слышала. Это все, как дурной сон. Крис то же самое толковал мне, но я не верю: он всегда любил вас, несмотря ни на что. Он глуп… в своей вере в женщин. Сначала в вас, а теперь — в меня.Я был рад, что узнал такие взрослые понятия: теперь можно было написать когда-нибудь о том, как я спас маму от кары Божьей.Мамины волосы слиплись, в них была солома. Та же самая, что служила последней постелью Эпплу. А они даже не поблагодарили меня за то, что я сделал их ложе помягче и потеплее.— Кэти, ты и вправду любишь своего брата? Или ты просто использовала его?Мама с бешенством набросилась на бабушку. Я думал, она сошла с ума.— Да, я люблю его! Это ты заставила меня полюбить его! Это твоя вина, а расплачиваемся за нее мы — стыдом, виной перед детьми. А теперь все выплыло на поверхность и погубило любовь детей к нам!— Это не из-за меня, а из-за Джона, — прошептала бабушка. — Я всего лишь приехала сюда, чтобы помочь вам, и чтобы хоть изредка видеть вас. Но не вини себя ни в чем, пусть это будет мой стыд и моя вина. Ты всегда правильно обо мне судила, Кэти. Да, я слаба, глупа, ничтожна, я всегда совершала опрометчивые поступки, Я хотела, как лучше, но поступала только во зло. Мама затихла.— Что с твоим лицом? — спросила она у бабушки. Казалось, та постарела лет на десять.— Я хотела умереть после смерти Барта. Мне хотелось изничтожить свою красоту так, чтобы ни один мужчина больше не пожелал меня. К тому же я ненавидела свое отражение в зеркале, которое так напоминало тебя, потому что я ненавидела — да, я ненавидела тебя долгое время. Меня избавил от этой ненависти Крис, который каждое лето приезжал ко мне, объяснял мне твой поступок. Он сказал мне, что ты на самом деле любила Барта; что для сохранения здоровья и жизни надо было избавиться от ребенка, но ты отказалась. Ты хотела родить его ребенка. Кэти, теперь я говорю тебе: спасибо за это. Спасибо, что ты дала мне еще одного Барта, потому что он — истинно мой, каким Джори никогда для меня не будет.О, как они обе любят меня! Оказывается, мама рисковала своей жизнью, чтобы я появился на свет. Бабушка перестала ненавидеть маму ради меня. Значит, я не такой плохой, как я думаю.— Кэти, пожалуйста, прости меня, — умоляла бабушка. — Скажи мне, что прощаешь меня, скажи однажды и навсегда. Мне так нужно слышать это. Кристофер любил меня, защищал меня, но ради тебя я вставала по ночам, не спала, даже в свой медовый месяц с Бартом — и твое лицо, лица моих близнецов до сих пор преследуют меня. Кристофер всегда будет со мной и с тобой, но дай мне снова и дочь. Мама взвизгнула, дико, ненормально:— Нет! — И она накинулась на бабушку и принялась молотить ее кулаками. — Я никогда не скажу этого!Она опрокинула свечу, и сено загорелось. Мама с бабушкой пытались сбить огонь голыми руками.— Барт! — закричала бабушка, — если ты здесь, беги, зови на помощь! Вызови пожарных! Скажи отцу! Сделай что-нибудь и быстро, Барт, или мы с твоей мамой погибнем в огне! А Бог не простит тебя, если ты поможешь Джону Эмосу в его убийстве!Что? Кому же я помогаю: Джону Эмосу или Богу?Я, как сумасшедший, побежал наверх по ступеням в гараж, где Джон складывал багаж на последнюю из машин. Все слуги уехали с предыдущими.Он закрыл кузов, улыбнулся и сказал:— Ну, это будет ночь! Ровно в двенадцать — запомни. Спустись по ступеням и подожги шнур.— TОТ промасленный шнур?—Да.— Мне не понравился его запах, поэтому я выбросил его. Мне не хотелось, чтобы они принимали пищу в последний раз в таком вонючем месте.— Что такое ты говоришь? Ты что, кормил их?Он повернулся, чтобы накинуться на меня, но откуда-то неожиданно вынырнул Джори и напал на него. Джон упал на спину, и тут подбежал папа.— Барт… мы видели, как ты брал пирог, сэндвичи… и пошел… отвечай: где твои мама и бабушка? Я стоял и не знал, что делать.— Папа! — закричал Джори. — Я чувствую запах дыма!— Где они, Барт? Джон Эмос закричал:— Уведи своего сумасшедшего отсюда, это он приносит спички! Это он поджег! Это все он, он, это он убил милого, доброго щенка… Не удивительно после этого, что Коррин сбежала отсюда и не сказала мне, куда… — Он начал плакать настоящими слезами и утирать нос. — О, Бог мой! Лучше бы мы никогда сюда не приезжали… Я предупреждал Коррин…Лжет! Бесстыдно лжет!— Нет, это ты сделал это! Ты сумасшедший, Джон Эмос! — И, как сделал бы на моем месте Малькольм, я набросился на него с кулаками. — Теперь умри, Джон Эмос! Умри и искупи свои грехи смертью!Кто-то поймал меня за руки и поднял. Папа держал меня и старался успокоить.— Скажи быстрее, Барт, где твоя мама? …Где она? …Где горит?В глазах у меня был красный туман, но я достал из кармана ключ и отдал папе:— В винном погребе, — тупо проговорил я. — Огонь погубит их, как они погубили Фоксворт Холл. Малькольм велел так: выжечь всех чердачных мышей и их поганое семя.Я видел свое тело как бы со стороны; я видел дикий ужас в папиных глазах; он будто все старался что-то понять, заглядывая мне в глаза… Но в них он ничего бы не прочел, потому что я был уже не здесь. Я не знал, где я был. Мне уже было все равно. ИСКУПЛЕНИЕ Огонь. Особняк был весь в огне. Я боролся с Джоном Эмосом, но вскоре он устал и стал уступать.— Убирайся, старый негодяй. Ты отравил сознание моего брата. Я надеюсь, Бог воздаст тебе по заслугам.Пока я разбирался с Джоном, папа поспешил к маме и бабушке, а Барт бежал за ним по пятам и выкрикивал, куда именно бежать.— Отпусти меня, мальчик! — орал Джон Эмос. — Твой брат просто сумасшедший, он опасен! Это он заморил собаку голодом! Это он заколол ее вилами! Разве нормальный ребенок так поступит?— Отчего же вы не остановили его, если видели все это?— Отчего, отчего… — он бы набросился на меня. Этот малый такой же сумасшедший, как и его бабка. Но это она сама и увидела, как он откапывает в саду скелет ее котенка. Если не веришь — спроси у нее, иди, спроси у нее.Да, подумал я, Барт не в себе. Но может ли он быть убийцей?— Барт разговаривает во сне… Он повторяет во сне все слова, что вы ему говорили… Он повторяет, как попугай, цитаты из Библии и произносит слова, которые ему не мог сказать никто другой, кроме вас!— Дурак! Он не догадывается, кто он! Разве ты не знаешь? Он на самом деле вообразил себя старым прадедом Малькольмом Фоксвортом… и, как Малькольм, он одержим жаждой убийства всех до последнего!В тот же момент я увидел, как в гараж входит папа, держа на руках маму, а его мать, грязная, в лохмотьях, шатаясь, идет следом. Я вскочил и побежал:— Мама, мама! — Я был вне себя от радости, что она жива.Она была грязной, бледной и худой, как мертвец… но живой, слава Богу, живой!— Где Барт? — прошептала она.И с этим вопросом она потеряла сознание и закинула голову. Оглядываясь в поисках Барта, я увидел, что Джон Эмос исчез.— Папа, — предупредил я его, и в тот же момент в дыму появился Джон с тяжелой лопатой в руках.Он опустил лопату прямо на голову папе, и тот молча, без стона, упал прямо с мамой на руках. А Джон уже еще раз занес лопату. Я подбежал и ударил его правой ногой так сильно, как только мог. Лопата выпала из его рук, и тут я еще раз ударил его в живот. Он захрипел и упал.Барт — где же Барт?— Джори, — позвала бабушка, — унеси своих родителей из этого гаража, как можно быстрее! Унеси подальше и поскорее, потому что, как только огонь достигнет нас, гараж взорвется от бензина. Спеши! Не возражай. Я поищу Барта. А ты позаботься о моих детях.Маму я поднял легко, и легко перенес ее в безопасное место, но папу я тащил под дерево с трудом — и все-таки я успел. Но в доме, может быть, оставался Барт, и — бабушка.Джон Эмос Джексон уже очнулся и бросился в пылающий дом. Я видел, как в окне кухни они боролись с бабушкой. Он бил ее по щекам. Дым ел мне глаза, но я побежал к ней.— Тебе это не удастся, Джон! — кричала она сквозь огонь и дым.Я увидел, как она подняла над его головой тяжелый поднос венецианского стекла. Через мгновение он лежал подкошенный на полу.Тут я увидел и Барта. Он пытался снять с гвоздя в гостиной тяжелый портрет.— Мама, — всхлипывал он, — надо спасти маму. Мама, я уведу тебя отсюда, не бойся, потому что я… я такой же храбрый, как Джори,… я такой же… я не могу, чтобы ты сгорела… Джон Эмос все врал, он не знает, что хочет Бог, он не знает…— Барт, — мягко позвала бабушка. Ее голос был сейчас так похож на мамин. — Я здесь, Барт. Ты можешь спасти меня саму, а не портрет.Она вышла, сильно хромая, морщась при каждом шаге. Я подумал, уж не вывихнула ли она ногу.— Пожалуйста, милый, пойдем, — упрашивала она. Барт замотал головой:— Я должен спасти маму! Ты не моя мама!— Я — твоя мама, — сказал вдруг голос в проеме двери.Я резко обернулся, пораженный, и увидел маму, которая, шатаясь и вцепившись руками в косяк, упрашивала Барта:— Милый, оставь портрет, и давайте все скорее уйдем из этого дома.Барт взглянул на огромный портрет, который теперь пыталась снять бабушка…— Я спасу маму, хотя она и ненавидит меня, — твердо сказал себе Барт и вновь взялся за портрет. — Теперь мне все равно, пусть она любит больше Джори и Синди. Сделаю хоть одно доброе дело, и тогда все узнают, что я хороший и не сумасшедший.Мама подбежала и стала целовать Барта в его грязное личико; но в это время уже вся комната начала наполняться дымом.— Джори! — закричала бабушка. — Беги вызови пожарных, возьми с собой Барта, а я выведу маму!Но мама сопротивлялась и не уходила. Даже когда я уже позвонил, объяснил, что произошло, и дал адрес, то увидел маму все еще на коленях, прижимающей к себе Барта.— Барт, милый мой, если ты так и не можешь смириться с Синди, я отошлю ее обратно.Он отпустил было портрет, глаза его расширились:— …Нет, ты не станешь…— Я клянусь тебе. Ты мой родной сын, рожденный из любви к твоему отцу…— Ты любила моего папу? — недоверчиво спросил он. — Ты правда любила моего родного отца? Даже если ты соблазнила и убила его, ты все равно любила?..Я подбежал и схватил его за руку:— Хватит, пойдем, или мы все тут сгорим заживо.— Барт, иди с Джори, — сказала бабушка, — а я поддержу маму.Здесь же, в гостиной, была боковая дверь, в которую обычно проскальзывал Барт, и я потащил его к ней, оглядываясь, идет ли мама. Бабушка почти тащила ее на себе, так плохо ей было.Когда я выбежал из дому с Бартом, крепко держа его за руку, и притащил к дереву, под которым я оставил папу, я увидел, как мама осела в руках бабушки, и дым скрыл их обеих из глаз.Папа очнулся и утирал кровь, которая без конца лилась из глубокой раны сбоку головы. Увидев нас, он спросил:— Бог мой, неужели Кэти все еще в доме?Тут же с криком: «Она погибнет!» Барт сорвался с места и побежал к дому. Я опередил его и, подбежав спереди, ударил, свалив с ног. Он дрался, как сумасшедший.— Я спасу, я спасу ее! Джори, пожалуйста, пусти!— Тебе нельзя. Там с нею бабушка, она спасет ее!Я прижимал его к земле, чтобы он вновь не ринулся в огонь, и в то же время пытался разглядеть, что с бабушкой и мамой.Тут откуда-то появились Мадам Мариша с Эммой, бросаясь по очереди то ко мне, то к Барту, то к папе, который умудрился уже встать.Потом он вытянул руки и, как слепой, в страшном дыму, пошел к дому, выкрикивая:— Кэти, где ты? Кэти, я иду к тебе! Тут тело мамы было выкинуто сильным броском из окна галереи. Я побежал помочь ей встать.— Никто не должен погибнуть, — всхлипывая, бормотал я. — Ваша мать спасла по крайней мере одного своего ребенка.В воздухе носились крики. Огонь накинулся на бабушку и пожирал ее черные одежды! Я видел, что она пыталась сбить пламя, но стоял, как вкопанный, завороженно глядя на жуткую картину, как на ночной кошмар.— Падай на землю и катайся по земле, пламя погаснет! — кричал ей папа, толкнув бабушку так, что та упала, а затем сам катя ее тело.Бабушка едва дышала. Огонь погас. Она поглядела на него долгим странным взглядом, и мир сошел на ее лицо — оно так и осталось спокойным и просветленным.Мы еще ничего не понимали. Папа позвал ее, а потом опустился на колени и приложил ухо к ее груди.— Мама, — как маленький ребенок, заплакал он над ней, — пожалуйста, не умирай, мне надо тебе сказать… подожди, не умирай…Но она была мертва. Глаза ее, не закрывшись, глядели в ночное зимнее небо.— Ее сердце… — проговорил папа. — …оно готово было выпрыгнуть из ее груди, когда я катал ее по земле… а ведь у нее было здоровое сердце, как у ее отца… А вот теперь оно мертво… Но она умерла, спасая свою дочь. ДЖОРИ Вот и рассеялись все облака в моей юношеской жизни; все недоразумения, все сомнения, все вопросы, которые я боялся задать — все теперь я вымел из уголков своего сознания, как пыль из углов.Когда мы приехали с похорон бабушки, я думал, что жизнь теперь пойдет, как прежде и ничего не изменится.Но какие-то изменения произошли. Будто тяжесть спала с плечей Барта, и он снова стал тем же тихим, застенчивым, маленьким мальчиком, каким был раньше, и снова был недоволен сам собой. Его психиатр утешил нас, сказав, что с возрастом это проходит, особенно, когда у человека появляются друзья его возраста — и когда его окружают любовью и вниманием в семье.Когда я пишу эти строки, я гляжу в окно и вижу, как во дворе Барт играет с шотландским пони, которого ему, наконец, подарили на Рождество. Осуществилось его заветное желание.Я часто наблюдаю, как он останавливается и смотрит на пони, на щенка сенбернара, которого ему подарил папа. Потом он поворачивает голову и смотрит в направлении особняка, вернее, его руин. Он никогда не говорит о своей бабушке. Мы также никогда не разговариваем с ним о Джоне Эмосе Джексоне, не упоминаем Эппла или Кловера. Мы все договорились не нарушать нестойкий мир в душе маленького ранимого мальчика, которому так трудно определить свое место в этой жизни, которая не всегда похожа на детские сказки.Как-то на улице мы встретили настоящую арабскую женщину. Барт долго смотрел ей вслед тоскующим взглядом. Я понял, кого она ему напомнила, и подумал: раз Барт так любит ее даже после ее смерти, не может же она быть такой плохой, как написано в маминой книге. Значит, ее нельзя было не любить, как бы ни совращал его Джон Эмос.Джон Эмос получил по заслугам и, как и бабушка Барта, лежит в могиле, но только в штате Виргиния, рядом с могилами его предков. А все его планы были ни к чему. Не знаю, перевернулся ли он в могиле, когда зачитали завещание бабушки Барта и оказалось — к нашему всеобщему удивлению — что она завещала все огромное состояние Фоксворта Джори Джанусу Марке-ту, Бартоломью Скотту Уинслоу и Синтии Джейн Николе; и ни один из нас, ни один, тем более Синди!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36