Нет, даже не мертвым, потому что он ничего не возвращает земле. «Я стою и наблюдаю за призраками, — подумал Такумсе, — не мертвыми и не живыми». Он произнес эти слова про себя, но земля почувствовала его скорбь, и легкий ветерок ответил ему, заплакав среди листвы.На закате прилетела иволга и принялась вышагивать перед Такумсе.«Расскажи мне свою повесть», — молча, по-своему попросила иволга, глядя снизу вверх на краснокожего глазками-бусинками.«Ты и так ее знаешь, — ответил про себя Такумсе. — Ты ощущаешь мои слезы, прежде чем я пролью их. Ты чувствуешь мою кровь, когда ее капли еще не коснулись земли».«Почему ты скорбишь по краснокожим, которые не вхожи в племя июни?»«До того как пришел белый человек, — объяснил Такумсе, — мы не понимали, что все краснокожие похожи друг на друга, что все они братья земли, потому что живые существа вели себя абсолютно иначе. Мы ссорились с другими краснокожими, как медведь спорит с кугуаром, как ондатра скандалит с бобром. Но затем появился белый человек, и я увидел, что краснокожие похожи, как близнецы, по сравнению с бледнолицыми».«А кто такой белый человек? Что он делает?»«Белый человек похож на человеческое существо, только, ступая по земле, он убивает все живое».«Тогда почему, о Такумсе, заглянув в твое сердце, я вижу, что ты не желаешь причинять белому человеку боль, не хочешь убивать его?»«Белый человек не осознает зла, которое творит. Белый человек не умеет ощущать умиротворение земли и поэтому не видит смертей, свершающихся по его вине. Я не могу винить его. Но и не могу допустить, чтобы он остался. Поэтому, изгнав бледнолицых с этой земли, я не буду ненавидеть их».«Если ты свободен от ненависти, о Такумсе, тогда ты наверняка изгонишь белого человека отсюда».«Я причиню ему ровно столько боли, сколько необходимо, чтобы он оставил эти земли, не более того».Иволга кивнула. Один раз, дважды, трижды, четырежды. И взлетела на ветку, которая росла напротив лица Такумсе. Птичка запела новую песню, и в песне этой не было слов, но Такумсе услышал в ней историю своей жизни. С этой поры его историю будет рассказывать каждая иволга, что порхает над землей, ибо то, что ведомо одной пташке, известно и всем остальным.Если бы кто-нибудь со стороны наблюдал сейчас за Такумсе, он бы не понял, что сказал, увидел и услышал этот краснокожий. Лицо Такумсе не выражало ничего. Он стоял как стоял; рядом с ним опустилась иволга, попрыгала немножко, запела — и улетела.Однако это мгновение перевернуло Такумсе всю жизнь. До сегодняшнего дня он был неопытным юнцом. Его силой, спокойствием, мужеством восхищались, но говорил он как обычный шони и, сказав, умолкал, ожидая решения старейшин. Теперь он мог решать сам, как настоящий вождь, как вождь, ведущий племя на войну. Не как вождь шони и не как вождь живущих на севере краснокожих, но как вождь всех племен в войне против белого человека. Он давно знал, что война грядет, но до сегодняшнего дня считал, что ее возглавит кто-нибудь другой, такой вождь, как Кукурузный Стебель, как Черная Рыба или любой из вождей криков и чоктавов, обитающих на юге. Но иволга прилетела к нему, к Такумсе, и включила его в свою песню. Теперь, в каких бы краях Такумсе ни очутился, люди, слышавшие песню иволги, сразу узнают его имя, имя мудрейшего из краснокожих. Он стал великим вождем всех краснокожих, в ком еще жива любовь к земле. Сама земля избрала его.Стоя на берегу Гайо, он внезапно превратился в лик всей земли. Огонь солнца, дыхание воздуха, сила земли, скорость воды воплотились в нем и теперь глядели на мир его глазами. «Я земля. Я руки, ноги, рот, глас земли, вознамерившейся избавиться от белого человека».Таковы были его мысли.Он стоял на одном месте, пока не стемнело. Остальные краснокожие вернулись в свои шалаши, хижины и улеглись спать — или валялись пьяными, все равно что мертвыми. Такумсе очнулся от мыслей, на которые навела его песня иволги, и услышал громкий хохот, доносящийся со стороны деревни краснокожих, оглушительный смех и пение веселящихся в форте белых солдат.Такумсе наконец сошел с места, на котором простоял столько часов. Ноги его затекли, но он даже не покачнулся, заставив себя двигаться плавно, а землю под ногами — мягко расступаться. Белому человеку приходится носить грубые, тяжелые башмаки, чтобы ходить по этой земле, потому что камни впивались и рвали его ступни, но краснокожий мог носить одни и те же мокасины долгие годы, потому что земля благосклонно принимала каждый его шаг. Шагая, Такумсе ощущал почву, ветер, реку, всполохи молний, движущихся вокруг него, — внутри него жила земля, он был руками, ногами и ликом земли.Изнутри форта донесся крик, за которым последовало еще несколько:— Вор! Ворюга!— Держите его!— Бочонок уносит!Проклятия и вопли. А затем самый страшный звук на свете — звук выстрела. Такумсе напрягся, ожидая укола смерти. Но ничего не почувствовал.Над частоколом замаячила какая-то тень. Кем бы ни был этот человек, на плечах он держал бочонок с виски. Секунду-другую он в нерешительности качался на краю забора, после чего спрыгнул. Такумсе сразу понял, что это краснокожий, поскольку, таща на себе тяжеленный бочонок, неизвестный без труда спрыгнул с высоты в три человеческих роста и приземлился почти бесшумно.Специально ли, нет, но спасающийся бегством вор налетел прямо на Такумсе и замер. Такумсе опустил глаза. В ярком свете звезд он узнал похитителя.— Лолла-Воссики, — сказал он.— Вот, бочонок добыл, — похвастался Лолла-Воссики.— Мне следовало бы разбить его, — покачал головой Такумсе.Лолла-Воссики слегка наклонил голову, прямо как иволга, и оценивающе посмотрел на брата.— Тогда мне придется вернуться и стянуть еще один.Бледнолицые, гонящиеся за Лолла-Воссики, застучали в ворота, требуя у охранников отворять побыстрее. «Я должен запомнить это, — подумал Такумсе. — Так я заставлю их открыть для меня ворота». Думая об этом, он одновременно обнял одной рукой брата, продолжавшего сжимать бочонок. Зеленая земля жила в Такумсе вторым сердцем, наполняла его силой, так что, когда он прижал к себе брата, та же самая сила земли вошла и в Лолла-Воссики. Такумсе услышал, как тот восторженно вздохнул.Бледнолицые толпой вывалились из форта. Но хотя Такумсе и Лолла-Воссики стояли на открытом месте, у всех на виду, белые солдаты не увидели их. Вернее увидели , но просто не заметили двух шони. Они пробежали мимо, крича и время от времени паля в ночной лес. Наконец, набегавшись, они остановились рядом с братьями, так близко, что если бы кто-нибудь поднял руку, то непременно коснулся бы двух краснокожих. Но никто не поднял руку, никто не дотронулся до них.Вскоре бледнолицые прекратили поиски и, проклиная все на свете, потащились обратно в форт.— Это был тот одноглазый краснокожий.— Пьяница-шони.— Лолла-Воссики.— Найду — убью.— Повесить ворюгу.Так они говорили, а Лолла-Воссики стоял неподалеку, на расстоянии броска камня, и на плече его покоился заветный бочонок.Когда последний бледнолицый скрылся в форте, Лолла-Воссики захихикал.— Ты смеешься, а сам несешь на плечах отраву белого человека, — напомнил Такумсе.— Я смеюсь, а мой брат обнимает меня, — ответил Лолла-Воссики.— Оставь это виски здесь, брат, и пойдем со мной, — сказал Такумсе. — Мою историю выслушала иволга и включила меня в свою песнь.— Я буду слушать эту песню и радоваться, — кивнул Лолла-Воссики.— На моей стороне выступает земля, брат. Я лик земли, земля — мое дыхание, моя кровь.— Я услышу биение твоего сердца в порывах ветра, — ответил Лолла-Воссики.— Я изгоню белого человека обратно за моря, — поклялся Такумсе.И тогда Лолла-Воссики начал плакать — не пьяными слезами, а сухими, тяжелыми всхлипами человека, переживающего горькую скорбь. Такумсе попытался было крепче прижать брата к себе, но тот оттолкнул его и, качаясь из стороны в сторону, цепляясь за бочонок, побрел в темноту деревьев.Такумсе не стал преследовать его. Он догадывался, почему его брат скорбит, — земля наполнила Такумсе великой силой, силой, которая способна была накинуть покров невидимости, благодаря которой можно было встать среди пьяных бледнолицых и превратиться в дерево. И Лолла-Воссики знал, как бы ни велика была сила, наполнившая брата, Лолла-Воссики по праву должен был обладать вдесятеро большим могуществом. Но белый человек убийствами и огненной водой украл у Лолла-Воссики эти способности, теперь иволга никогда не узнает его песню и земля не наполнит его сердце.Ничего, ничего, ничего.«Земля избрала меня своим голосом, и я должен заговорить. Больше я здесь не задержусь, я не буду больше пытаться пристыдить пьяниц, которых убила страсть к отраве белого человека. Я не стану предупреждать бледнолицых обманщиков и лжецов. Я обращусь к краснокожим, которые еще живы, которые остались людьми, и сплочу их воедино. И наш единый великий народ изгонит белого человека обратно за моря». Глава 3ДЕ МОРЕПА Фредерик, юный граф де Морепа Морепа Жан-Фредерик-Фелиппо, граф де (1701-1791) — к сожалению, непонятно, какого именно де Морепа имеет в виду Орсон Скотт Кард. Известный исторический персонаж ко времени действия «Сказаний о Мастере Элвине» должен был уже сойти в могилу, тогда как Фредди еще весьма юн. Усугубляют путаницу имена — то ли под Фредериком де Морепа писатель имеет в виду достаточно известного государственного деятеля Франции конца XVIII века, то ли его сына. Как бы то ни было, сын графа де Морепа никак не вошел в историю, поэтому следует рассказать об отце. Граф де Морепа прославился в основном тем, что стал самым юным министром внутренних дел — Людовик XV выдвинул его на эту должность, когда де Морепа исполнилось четырнадцать лет. Спустя десять лет де Морепа был смешен с поста за эпиграмму на мадам Помпадур, любовницу Людовика. Но следующий король, Людовик XVI, сделал его своим первым министром, на посту которого де Морепа пробыл до скончания своих лет. В реальной мировой истории де Морепа помогал американским колониям в борьбе против Великобритании, а не ставил поселенцам палки в колеса, как это он делает у Орсона Скотта Карда.

, и Жильбер, уже начинающий стареть маркиз де Лафайет, стояли бок о бок у поручней баржи, оглядывая озеро Ирраква. Парус «Марии-Филиппы» давно появился на горизонте; вот уже несколько часов они следили за приближающимся кораблем, меряющим воды самого маленького и мелкого из Великих Озер.Фредерик не помнил, когда в последний раз его и весь французский народ вместе с ним подвергали подобному унижению. Пожалуй, тогда, когда кардинал — как там его звали? — попытался подкупить королеву Марию-Антуанетту Мария-Антуанетта — жена французского короля Людовика XVI (напомним, что в альтернативной истории Мастера Элвина она является супругой Карла); была казнена во время Великой французской революции

. Разумеется, в те годы Фредерик был еще совсем мальчишкой — двадцать пять лет, зеленый юнец, ничего не знающий о жизни. Он тогда счел, что нет превыше позора для Франции, чем объявить во всеуслышание, что кардинал намеревался подкупить королеву каким-то алмазным ожерельем Под подкупом королевы де Морепа подразумевает известную загадку истории, весьма скандальную и не проясненную по сей день. Александр Дюма предложил одну из объясняющих происшедшее версий в своем романе «Ожерелье королевы». Мы же ограничимся сутью того нашумевшего дела. В результате смерти Людовика XV у знаменитых французских ювелиров осталось невыкупленным дорогое бриллиантовое ожерелье, заказанное королем для своей фаворитки Дюбарри. Ювелиры пытались продать его супруге следующего короля, Марии-Антуанетте, но ничего не получилось, поскольку ожерелье стоило весьма дорого, а казна французского двора в те времена была крайне истощена. Однако вскоре к ювелирам явилась придворная дама, графиня Ламот-Валуа, доверенная подруга королевы, и сказала, что Мария-Антуанетта все же решила приобрести драгоценность, а переговоры по покупке будет вести некое знатное лицо. Этим знатным лицом оказался кардинал Роган, который и купил ожерелье за 1600 тысяч ливров; часть кардинал оплатил наличными, часть — долговыми векселями. Когда подошло время очередного взноса и деньги не поступили, ювелиры обратились в суд. Вскоре по обвинению в мошенничестве были арестованы кардинал Роган, Ламот-Валуа и еще несколько лиц (среди которых был небезызвестный авантюрист Калиостро). Выяснилось, что кардинал стал жертвой обмана своей любовницы Ламот-Валуа. Воспользовавшись доверчивостью Рогана, а также его страстным желанием угодить королеве и поправить свое пошатнувшееся положение при дворе, Ламот-Валуа устраивала ему свидания с королевой, которую, однако, изображало другое лицо. Таким образом коварная женщина выманила у кардинала деньги и ожерелье. В результате процесса Роган и Калиостро были оправданы, а Ламот-Валуа была приговорена к телесным наказаниям, клеймению и тюрьме. Этот нашумевший судебный процесс пошатнул и без того неустойчивую французскую монархию и стал одной из причин Французской революции.

. Будто королеву вообще можно подкупить, если уж на то пошло. Но теперь, повзрослев, он понимал, настоящий позор заключался в неизбывной глупости французского кардинала, который решил подкупить королеву. Единственное, что она могла, это повлиять на короля, а поскольку старый король Луи вообще ни на кого не мог повлиять, на этом все дело заканчивалось, заходя в тупик.Личное унижение — это больно. Унижение рода, фамилии — еще хуже. Унижение социального положения порождает агонию в душе. Но позор нации — это настоящая пытка, самое страшное несчастье, которое может случиться.И вот сейчас он стоял на жалкой барже, на американской барже, привязанной у берега американского канала, и встречал французского генерала. Почему эта канава не носит звание французского канала? Почему французы первыми не изобрели эту хитроумную систему шлюзов, вырыв траншею, огибающую канадские водопады?— Перестаньте пускать пар, мой дорогой Фредерик, — пробормотал Лафайет.— Я не пускаю пар, мой дорогой Жильбер.— Ну тогда перестаньте фыркать. Вы все время фыркаете.— Я не фыркаю, а шмыгаю носом. У меня простуда.«Канада — это настоящая сточная яма для отбросов французского общества, — в тысячный раз подумал Фредерик. — Даже благородство, встречающееся иногда в этих краях, смущает. Взять, к примеру, этого маркиза де Лафайета, члена… нет, основателя Клуба Фельянов Фельяны — политическая партия во Франции во время Французской революции конца XVIII века; название получила от бывшего монастыря ордена фельянов, в помещении которого члены клуба проводили свои заседания; несмотря на то что сначала фельяны поддержали революцию, впоследствии эта партия встала на сторону монархистов

, ведь в этом клубе состоять — все равно что кричать на каждом углу, что ты предаешь короля Карла. Демократ-пустослов. Может, даже якобинец якобинцы — в период Французской революции члены Якобинского клуба, среди которых были М.Робеспьер, Ж.П.Марат, Ж.Ж.Дантон; якобинцы наиболее яро выступали против французской монархии, и именно эта партия подготовила и осуществила кровавую революцию

, как этот мятежник Робеспьер Робеспьер Максимильен Мари Изидор де (1758-1794) — деятель Французской революции конца XVIII века, один из основных революционеров, ставший впоследствии народным диктатором; после поражения диктатуры был без суда гильотинирован народом

. Правильно Лафайета изгнали в Канаду, здесь он не сможет причинить никакого вреда. Почти никакого, разве что унизить Францию своими беспардонными выходками…»— Наш новый генерал везет с собой нескольких штатных офицеров, — заметил Лафайет, — плюс весь их багаж. Не имеет смысла высаживаться на берег, тащить огромный груз на телегах и повозках, когда он может быть доставлен по воде. Кроме того, нам представляется хорошая возможность познакомиться с генералом поближе, пока мы будем плыть в Канаду.Поскольку Лафайет, выражающийся всегда очень непосредственно (позор аристократии!), продолжал настаивать, упорно не желая принимать разумных доводов, Фредерику пришлось отступить от своих позиций и разъяснить ситуацию таким же простым языком:— Но французский генерал, добирающийся до места своего назначения по иностранной земле… Нонсенс!— Мой дорогой Фредерик, на американскую земли он и ногой не ступит! Пересядет с лодки на лодку, и все.Жеманная улыбочка Лафайета приводила в бешенство. Грязное пятно на чести Франции. Ну почему, почему отец Фредерика не удержался в фаворе у короля хоть чуточку подольше! Фредерик успел бы заслужить продвижение на какую-нибудь элегантную должность типа главнокомандующего итальянской кампанией… А вообще, есть ли такая должность? Неважно, главное, чтобы еда была получше, музыка, танцы, театры — ах, Мольер!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38