Замок лежал высоко над городком и был окружен оливковыми и миндальными деревьями, но в наступающей темноте я видел только крутые склоны над башнями, скалы и утесы. И знал, что, хотя мне удалось все забыть, там, наверху, меня будет терзать беспокойство.В то же время одна из марсельских девиц решила заявить на нас из-за того злосчастного драже. Когда наша карета добралась до Лакоста, ордер на наш арест был уже выписан. * Маркиз негодовал, плакал и не знал, что делать. Новость о том, что на нас заявили, уже достигла его ушей, и он не желал выходить из своей спальни. Вместе с тем маркиз жаловался, что чувствует себя там как в тюрьме. Он проклинал марсельскую полицию. Бранился, впадал в исступление и не жалел презрительных слов, понося всех адвокатов Франции и всю ее проклятую правовую систему. Неужели мужчина не может спокойно наслаждаться с проститутками? Неужели закон запрещает желания? Он даже вскочил на стул и осыпал бранью потолок, словно это были небеса, населенные жаждущими правосудия богами. Но тут же упал на пол, плача и каясь во всех смертных грехах. Мадам Рене пыталась утешить его, но он не мог вынести ее материнского тона и выгнал ее из комнаты. Зато призвал свою дорогую невестку Анну-Проспер, которая зашла к нему и смогла успокоить настолько, что он осмелился покинуть спальню.Я гений. Когда маркиз, успокоившись, ел в столовой суп из спаржи, запивая его красным неаполитанским вином, я подошел к нему, наклонился и прошептал несколько слов. Я предложил ему поехать в Савойю. Полиция приедет в Лакост уже через пару дней. А в Савойе они нас не найдут. Маркиз страдал клаустрофобией и был согласен на все, лишь бы избежать тюрьмы. Он немедленно объявил меня гением. Глаза у него бегали.Он решил взять с собой Анну-Проспер. В столовой воцарилась тишина. Хитрость нехарактерна для Лакоста. На лице мадам Рене я читаю будущее. Сплетни, статьи в газетах, позор и рухнувшие виды на удачное замужество Анны-Проспер, гнев — все это легко читалось в ее глазах. И когда Анна-Проспер не отклонила предложения маркиза, а лишь взглянула на него с откровенной похотью, мадам Рене, подавив гнев, обратила взгляд на оставшиеся ей руины, где она могла пестовать свою боль.Я начал паковать вещи.Вскоре мы уже ехали из Лакоста в Савойю, вотчину короля Сардинии. Там мы будем неподвластны французским законам. * Я сижу в карете и мысленно вижу перед собой мадам де Монтрёй. Я закрываю глаза. Ее лицо маячит передо мной, словно тень. В карете тесно. Воздух горяч и влажен.Я немного фантазирую.Она идет по лесу возле Эшофура, колотит кулаками по стволу дерева и плачет:— Господи, смилуйся над женщиной, которая всегда почитала Тебя! Пошли оспу и скорую смерть этому содомиту, который опозорил меня и вскружил головы моим дочерям. Милосердный Боже, пошли ему хотя бы болезнь, чтобы его маятник отсох и отвалился. Да-да, Господи, я имею в виду ту часть тела, что относится к интимной супружеской сфере, но этот пес размахивает ею в любую погоду и сует куда только можно...Мадам де Монтрёй взглядом просит у Небес прощения.— Прости меня, Господи, что я вообще говорю о таком. Но ведь Ты в Своей мудрости видишь, что этот бешеный пес не может дольше оставаться среди живых.Однако Господь ей не отвечает. Она бьет ногой по корню дерева. И кричит от боли. Все против нее! Ковыляя домой, она думает о так называемых философах, которые подарили этой стране свои сомнения в Боге, Монархии и Церкви.— Что Ты за Бог, если позволяешь жить таким, как мой зять? — громко вопрошает она Небо.Мадам останавливается. Стискивает зубы. У нее остался один выход. Небесная справедливость требует времени. Но мадам де Монтрёй не может ждать так долго. Она должна взять карающий меч в свои руки. Добрый маркиз и не узнает, кто покарал его.Так я сочиняю, сидя в карете. Но в каком бы смешном свете я ни выставлял мадам де Монтрёй, она даже в фантазиях может внушать страх.11 июля 1772 года служащий Королевского суда в Апте прибыл в Лакост с четырьмя вооруженными солдатами, чтобы арестовать Донасьена-Альфонса-Франсуа графа де Сада и его лакея. К удивлению служащего, этот лакей выступал под четырьмя разными именами: Картерон, Ла Женес, господин маркиз и Латур. Нас подозревали в содомии и отравлении. Три проститутки уже дали показания и были подвергнуты медицинскому обследованию. Еще две будут допрошены в ближайшее время. Мадам Рене сказала им, что ее муж и его лакей покинули замок неделю назад вместе с ее сестрой Анной-Проспер. Были выписаны три ордера на арест и подписан ордер на обыск, наше имущество было объявлено конфискованным, и нам предъявили требование явиться в суд в течение четырнадцати дней.После этого произошло следующее: мадам де Сад поехала в Марсель, чтобы выступить в защиту маркиза, и сделала вывод, что все «полны ужасных предрассудков». В Лакосте и его окрестностях распространили официальное требование, чтобы мы сдались правосудию. Королевский прокурор вмешался и потребовал экстраординарных судебных мер по отношению к обвиняемым, и наконец было объявлено решение суда: маркиз де Сад признан виновным в отравлении и содомии. Меня сочли виновным только в содомии.Приговор суда звучал так:
Де Сад и его лакей должны быть доставлены к кафедральному собору Марселя и там, на паперти, облаченные в тюремную одежду, молить о помиловании. Затем их отвезут на площадь Святого Людовика, где графа обезглавят на эшафоте. Латур же будет казнен через повешение. После этого тела Латура и де Сада сожгут и прах развеют по ветру.
11 сентября этот приговор был одобрен парламентом Прованса, и 12 сентября 1772 года два соломенных чучела, представлявших маркиза и меня, сожгли на площади Проповедников в Эксе. Мы были казнены заочно. * Что такое страх? Слово, которым мы пользуемся, когда не знаем другого?Мне страшно. Я мечтаю об опасности, боли, собственной гибели.Мы избегаем говорить о решении суда или о казни соломенных чучел, но порой мне кажется, что маркиз после той казни сильно ослабел и теперь презирает самого себя.Интересно, испытаю ли я боль в последнее мгновение?
Я чувствую запах Анны-Проспер. Она сидит в покачивающейся карете и с улыбкой на губах читает «Исповедь» Руссо. Шея ее покрыта тончайшими морщинками. От нее пахнет чем-то забытым. Чем-то, чего я не могу выразить словами, но что имеет столь же отчетливый и резкий запах, как перец. Она добилась своего и скрывает беспокойство: она любит мужа своей сестры и намерена выдавать себя за его жену. Мне стыдно, что я одержим ею. Это предательство по отношению к моему господину.Мы пересекаем границу Савойи и едем дальше во Флоренцию. Во Флоренции мы восхищаемся «Венерой» Тициана. Друг семьи, доктор Мени, показывает нам свою коллекцию экспонатов естественной истории. Ископаемых животных, античные монеты. И восковую фигуру женщины. Фигура открывается, как шкафчик, и ею можно пользоваться для занятий анатомией. Рассматривая внутренности этой молодой «женщины», маркиз задает вопросы. Доктор объясняет. Я наблюдаю за лицом маркиза, на котором написано любопытство.Мы едем в Рим. Маркиз представляется как граф де Мезан, а Анну-Проспер называет своей женой. Я — Картерон, д'Арман и сеньор Кирос. Анна-Проспер говорит мне:— Мы вернемся в Савойю, Латур. И там поселимся. Теперь я его жена. Мы любим друг друга. Ты нам нужен.Она сильно преувеличивает. По ее голосу слышно, что они уже надоели друг другу. Сейчас их связывает только похоть. Это приводит ее в отчаяние. Савойя занимает часть Западных Альп. На востоке она граничит с Италией, на западе — с департаментами Изер и Эн. Она принадлежит королю Сардинии. Мы едем по горным дорогам в Шамбери — столицу Савойи. Я и не подозревал, что воздух может быть так чист. Ночью, уже засыпая, я подумал, что спать здесь нельзя: сильно разреженный воздух может вызвать кислородную недостаточность, опасную для мозга.Мы снимаем дом у одного дворянина. Дом находится за пределами городской стены. Я покупаю мебель, драпировки и постельное белье в лавке текстильных товаров Ансара. От него же я узнаю, где живет граф Рошет, сколько у него слуг, кто его окружает. Оказывается, граф — младший сын очень богатых родителей, но, если верить слухам, большую часть своего состояния он уже проиграл. * Маркиза и Анну-Проспер не слышно. Страсть бросила их друг к другу и переплела так, что они притихли. Эта тишина не предвещала добра. Они никогда не покидали дома. Ни с кем не общались, не считая болтливого историка-натуралиста, жившего в городской гостинице, и слуг. Еду они заказывали в ближайшем трактире и ели, не разговаривая друг с другом. Для всех они были графом и графиней де Мезан. Они жили так незаметно, что иногда мне казалось, будто их вообще не существует. По ночам они предавались страсти; я слушал звуки их сладкого мучения.Словно издалека, я уловил, что начались ссоры. Вскоре тишины как не бывало.Несколько недель спустя Анна-Проспер уехала. Маркиз заперся в своей комнате. Я пошел в бордель и там плакал в объятиях какой-то шлюхи.Ночью я отправился к дому графа Рошета. Четвертого в моем списке. Несколько часов я простоял, глядя на неосвещенный дом. Утром оттуда вышли слуги. Я ждал, пока не увидел графа. Он был худой и высокий. У него была назначена встреча с местным адвокатом. Граф смотрел на адвоката с покорной, немного заискивающей улыбкой человека, который давно ждал чего-то, что, по его мнению, принадлежит ему. Несмотря на высокий рост графа, создавалось впечатление, будто собственное тело ему слишком велико. Когда он скрылся в своем доме, мне уже было ясно, как я с ним поступлю. Теперь я мог уйти.Но я еще не раз возвращался туда, я потратил целую неделю, чтобы разузнать все о занятиях графа. Он оказался страстным ботаником-любителем. И выезжал в горы искать редкие цветы среди альпийских известняков. Или совершал долгие одинокие прогулки по зеленым долинам.Свое раздражение, вызванное отъездом Анны-Проспер, маркиз срывает на мне. Он бранит меня за любую мелочь. Дает бессмысленные поручения. Наказывает, если мне не удается выполнить их так, как ему хочется. У меня возникает чувство, будто он следит за мной, догадываясь, что я задумал нечто, чего он не может понять.Теперь мне остается рассчитаться с графом.
На рассвете я пешком следую за графом. Он медленно едет верхом. Останавливается и щурится на солнце.Мозжечок у него твердый, а большие полушария значительно мягче. (Рушфуко говорил, что центры животных инстинктов расположены вокруг мозжечка, глубоко под полушариями. Центр боли тоже должен находиться где-то там.) Я работаю обстоятельно. Локализирую нервы. Пинцетом раздвигаю мозговые оболочки. Проникаю скальпелем вглубь, следуя за направлением нервных волокон. Очень осторожно, чтобы не повредить ткань.Нервы — это помощники и гонцы мозга. Их нелегко разглядеть, но без них мозг всего лишь машина, которой нельзя пользоваться.Я произвожу вскрытие в долине. Мне кажется, что я нашел нерв, который ведет к центру боли. Я работаю осторожно и медленно, рассматриваю обнажившийся нерв. Я чуть не потерял его, однако все-таки не потерял. Теперь центр боли совсем близко. Начинает смеркаться. Мне не хочется думать об этом. Но за час уже настолько стемнело, что я допускаю ошибки. Торопиться нельзя. Надо работать точно. У меня сводит руку.Нерв — это тропинка. Я нетерпеливо иду по ней. Сердце стучит.Солнце давно скрылось. Скальпель рассекает ткань вокруг нерва, перерезает ее и артерии.Я лежу на спине на болотистой почве равнины. Влага проникает сквозь рубашку. Надо мной темное облако. Вскоре начинается дождь. Я чувствую капли на лице.Бесконечно усталый, я иду через лес к дому моего господина.Не думаю, чтобы кто-нибудь сумел понять, что я бросил. Охотник или какой-нибудь любитель-ботаник, который найдет на земле эти четыре столба, не поймет, что тут разыгралось. Скорее всего, он примет их за ловушку на какого-нибудь крупного зверя. И, только дав себе труд раскопать болотистую почву, он найдет останки человека. Еще он увидит кучку золы, оставшейся от сгоревшей одежды графа. Может быть, он даже догадается о смертельной боли, испытанной кем-то на этом месте. Может быть, но вряд ли. Что касается меня, то говорить больше не о чем. Расчет произведен. Но мне не повезло.
Маркиз ведет себя странно. Он совершает долгие верховые прогулки, и его часто не бывает дома. Осторожности, которую он по необходимости превратил в добродетель, как не бывало. Он перестал бранить и шпынять меня. Но все смотрит, смотрит, смотрит, и такого взгляда я у него прежде не видел. По ночам он сидит и пишет. Меня он избегает. Может, вбил себе в голову, будто я виноват в отъезде Анны-Проспер?Однажды утром я нахожу его в постели, он весь в испарине. Его мучают сильные боли, мне не потребовалось много времени, чтобы обнаружить у него на животе нарыв. Я еду в гостиницу «Пом д'Ор» и узнаю там, что поблизости живет прекрасный хирург. Уговариваю его срочно поехать к нам домой. Он пускает маркизу кровь.Десять дней я ухаживаю за маркизом. Он бредит. Его слова пугают меня. Он говорит о том, чего не должен знать. Я даже подозреваю, что он шпионил за мной. Не спускал с меня глаз.У меня начинается лихорадка. Я сижу у кровати маркиза, с меня течет пот, я то и дело засыпаю. Мы оба бредим. Постепенно ему становится лучше, моя лихорадка тоже проходит.
В окно кухни я увидел, как из-за деревьев выехали всадники. Окутанный ароматом вареного языка и подслащенного миндаля, я смотрел на лес, как будто ждал их. Кухарка жаловалась мне, что у нас нет перца и муската для соуса, а также хлеба, но голос ее звучал где-то далеко. Три всадника подъехали к дому. Майор в блестящих сапогах соскочил с лошади и быстрым шагом направился к двери. Я побежал в комнату маркиза, чтобы предупредить его. Но он жестом отослал меня прочь. У него не было сил бежать.Майор де Шаван и два его адъютанта настороженно наблюдали за нами. Майор объявил, что граф де Мезан арестован. По просьбе мадам де Монтрёй королевский министр иностранных дел герцог д'Эгийон просил посла Сардинии в Париже арестовать маркиза и продержать под арестом неопределенное время. Маркиз чертыхается. Лицо его непроницаемо. Плотная фигура походит на крепость. На стену, воздвигнутую против внешнего мира. Наутро нас отвезли в крепость Миолан.— Я арестован за не совершенное мною преступление! — кричал маркиз на адъютантов.— Будет ли хотя бы суд?— Что это за государство, которое арестовывает невинных граждан, даже не выслушав их объяснений? Какие еще бесчеловечные деяния числятся на совести сардинского правительства?Но все это было гласом вопиющего в пустыне, мне он сказал:— Хуже уже ничего не может случиться.Крепость Миолан высилась на отвесном горном уступе в восемнадцати километрах от Шамбери. В трехстах метрах под нею раскинулась долина Изера. Тюрьму окружали три стены и два рва. Камера маркиза находилась в башне посреди замка. Эта башня служила одновременно и тюрьмой, и квартирой коменданта. Окна камеры выходили на юг, из них была видна долина и одетые снегом Альпы.Темный каменный пол испещрен полосками падающего из окна света. Темные каменные стены. Открытый очаг. Это наша привилегия. Признание сардинским правительством дворянского происхождения маркиза. Через несколько дней нам наконец оказывают снисхождение: мне разрешили прислуживать в тюрьме моему господину, я мог даже уходить, под охраной разумеется, чтобы выполнять его поручения.
Конечно, я заслужил наказание и должен был бы понести его вместо маркиза. Но получилось иначе. Я нахожусь здесь за его так называемые преступления, а не за свои. Теперь я понимаю, что преступления не существует, пока оно не осуждено законом.Тела, которые служили материалом в моей научной работе, я считаю моими. Существует ли единый неписаный закон, обязательный для всех людей? Если существует, то я, безусловно, нарушил его. Но каково должно быть наказание за нарушение неписаного закона?Вскрытие графа до сих пор не дает мне покоя. С научной точки зрения оно было плохо подготовлено. Я критически отношусь к своей технике и думаю, как мне ее улучшить. Но меня мучит не только это. Однако, что именно, не понимаю. Что-то во всей той ситуации тревожит меня. Долина, граф, лошадь, сумерки. Каждый раз, когда я вспоминаю тот день, у меня появляется неприятное ощущение в затылке.Мой господин бранится, рвет и мечет, гневается по малейшему поводу. Постоянно жалуется на коменданта де Лоне. Пишет длинные гневные письма правительству Сардинии, высмеивает тюремщиков, их непроходимую тупость. Я пытаюсь придумать для него разные планы бегства, но это не может утешить его.Во время ежедневных прогулок вокруг башни Сен-Пьер, вдоль крепостной стены с бойницами, мимо подземной камеры, откуда доносится вой сошедшего с ума узника, потом по тропинке к огороду и оттуда мимо капеллы в Нижней башне через площадь обратно в камеру маркиз проклинает «этих сумасшедших преступников, которые держат его взаперти».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Де Сад и его лакей должны быть доставлены к кафедральному собору Марселя и там, на паперти, облаченные в тюремную одежду, молить о помиловании. Затем их отвезут на площадь Святого Людовика, где графа обезглавят на эшафоте. Латур же будет казнен через повешение. После этого тела Латура и де Сада сожгут и прах развеют по ветру.
11 сентября этот приговор был одобрен парламентом Прованса, и 12 сентября 1772 года два соломенных чучела, представлявших маркиза и меня, сожгли на площади Проповедников в Эксе. Мы были казнены заочно. * Что такое страх? Слово, которым мы пользуемся, когда не знаем другого?Мне страшно. Я мечтаю об опасности, боли, собственной гибели.Мы избегаем говорить о решении суда или о казни соломенных чучел, но порой мне кажется, что маркиз после той казни сильно ослабел и теперь презирает самого себя.Интересно, испытаю ли я боль в последнее мгновение?
Я чувствую запах Анны-Проспер. Она сидит в покачивающейся карете и с улыбкой на губах читает «Исповедь» Руссо. Шея ее покрыта тончайшими морщинками. От нее пахнет чем-то забытым. Чем-то, чего я не могу выразить словами, но что имеет столь же отчетливый и резкий запах, как перец. Она добилась своего и скрывает беспокойство: она любит мужа своей сестры и намерена выдавать себя за его жену. Мне стыдно, что я одержим ею. Это предательство по отношению к моему господину.Мы пересекаем границу Савойи и едем дальше во Флоренцию. Во Флоренции мы восхищаемся «Венерой» Тициана. Друг семьи, доктор Мени, показывает нам свою коллекцию экспонатов естественной истории. Ископаемых животных, античные монеты. И восковую фигуру женщины. Фигура открывается, как шкафчик, и ею можно пользоваться для занятий анатомией. Рассматривая внутренности этой молодой «женщины», маркиз задает вопросы. Доктор объясняет. Я наблюдаю за лицом маркиза, на котором написано любопытство.Мы едем в Рим. Маркиз представляется как граф де Мезан, а Анну-Проспер называет своей женой. Я — Картерон, д'Арман и сеньор Кирос. Анна-Проспер говорит мне:— Мы вернемся в Савойю, Латур. И там поселимся. Теперь я его жена. Мы любим друг друга. Ты нам нужен.Она сильно преувеличивает. По ее голосу слышно, что они уже надоели друг другу. Сейчас их связывает только похоть. Это приводит ее в отчаяние. Савойя занимает часть Западных Альп. На востоке она граничит с Италией, на западе — с департаментами Изер и Эн. Она принадлежит королю Сардинии. Мы едем по горным дорогам в Шамбери — столицу Савойи. Я и не подозревал, что воздух может быть так чист. Ночью, уже засыпая, я подумал, что спать здесь нельзя: сильно разреженный воздух может вызвать кислородную недостаточность, опасную для мозга.Мы снимаем дом у одного дворянина. Дом находится за пределами городской стены. Я покупаю мебель, драпировки и постельное белье в лавке текстильных товаров Ансара. От него же я узнаю, где живет граф Рошет, сколько у него слуг, кто его окружает. Оказывается, граф — младший сын очень богатых родителей, но, если верить слухам, большую часть своего состояния он уже проиграл. * Маркиза и Анну-Проспер не слышно. Страсть бросила их друг к другу и переплела так, что они притихли. Эта тишина не предвещала добра. Они никогда не покидали дома. Ни с кем не общались, не считая болтливого историка-натуралиста, жившего в городской гостинице, и слуг. Еду они заказывали в ближайшем трактире и ели, не разговаривая друг с другом. Для всех они были графом и графиней де Мезан. Они жили так незаметно, что иногда мне казалось, будто их вообще не существует. По ночам они предавались страсти; я слушал звуки их сладкого мучения.Словно издалека, я уловил, что начались ссоры. Вскоре тишины как не бывало.Несколько недель спустя Анна-Проспер уехала. Маркиз заперся в своей комнате. Я пошел в бордель и там плакал в объятиях какой-то шлюхи.Ночью я отправился к дому графа Рошета. Четвертого в моем списке. Несколько часов я простоял, глядя на неосвещенный дом. Утром оттуда вышли слуги. Я ждал, пока не увидел графа. Он был худой и высокий. У него была назначена встреча с местным адвокатом. Граф смотрел на адвоката с покорной, немного заискивающей улыбкой человека, который давно ждал чего-то, что, по его мнению, принадлежит ему. Несмотря на высокий рост графа, создавалось впечатление, будто собственное тело ему слишком велико. Когда он скрылся в своем доме, мне уже было ясно, как я с ним поступлю. Теперь я мог уйти.Но я еще не раз возвращался туда, я потратил целую неделю, чтобы разузнать все о занятиях графа. Он оказался страстным ботаником-любителем. И выезжал в горы искать редкие цветы среди альпийских известняков. Или совершал долгие одинокие прогулки по зеленым долинам.Свое раздражение, вызванное отъездом Анны-Проспер, маркиз срывает на мне. Он бранит меня за любую мелочь. Дает бессмысленные поручения. Наказывает, если мне не удается выполнить их так, как ему хочется. У меня возникает чувство, будто он следит за мной, догадываясь, что я задумал нечто, чего он не может понять.Теперь мне остается рассчитаться с графом.
На рассвете я пешком следую за графом. Он медленно едет верхом. Останавливается и щурится на солнце.Мозжечок у него твердый, а большие полушария значительно мягче. (Рушфуко говорил, что центры животных инстинктов расположены вокруг мозжечка, глубоко под полушариями. Центр боли тоже должен находиться где-то там.) Я работаю обстоятельно. Локализирую нервы. Пинцетом раздвигаю мозговые оболочки. Проникаю скальпелем вглубь, следуя за направлением нервных волокон. Очень осторожно, чтобы не повредить ткань.Нервы — это помощники и гонцы мозга. Их нелегко разглядеть, но без них мозг всего лишь машина, которой нельзя пользоваться.Я произвожу вскрытие в долине. Мне кажется, что я нашел нерв, который ведет к центру боли. Я работаю осторожно и медленно, рассматриваю обнажившийся нерв. Я чуть не потерял его, однако все-таки не потерял. Теперь центр боли совсем близко. Начинает смеркаться. Мне не хочется думать об этом. Но за час уже настолько стемнело, что я допускаю ошибки. Торопиться нельзя. Надо работать точно. У меня сводит руку.Нерв — это тропинка. Я нетерпеливо иду по ней. Сердце стучит.Солнце давно скрылось. Скальпель рассекает ткань вокруг нерва, перерезает ее и артерии.Я лежу на спине на болотистой почве равнины. Влага проникает сквозь рубашку. Надо мной темное облако. Вскоре начинается дождь. Я чувствую капли на лице.Бесконечно усталый, я иду через лес к дому моего господина.Не думаю, чтобы кто-нибудь сумел понять, что я бросил. Охотник или какой-нибудь любитель-ботаник, который найдет на земле эти четыре столба, не поймет, что тут разыгралось. Скорее всего, он примет их за ловушку на какого-нибудь крупного зверя. И, только дав себе труд раскопать болотистую почву, он найдет останки человека. Еще он увидит кучку золы, оставшейся от сгоревшей одежды графа. Может быть, он даже догадается о смертельной боли, испытанной кем-то на этом месте. Может быть, но вряд ли. Что касается меня, то говорить больше не о чем. Расчет произведен. Но мне не повезло.
Маркиз ведет себя странно. Он совершает долгие верховые прогулки, и его часто не бывает дома. Осторожности, которую он по необходимости превратил в добродетель, как не бывало. Он перестал бранить и шпынять меня. Но все смотрит, смотрит, смотрит, и такого взгляда я у него прежде не видел. По ночам он сидит и пишет. Меня он избегает. Может, вбил себе в голову, будто я виноват в отъезде Анны-Проспер?Однажды утром я нахожу его в постели, он весь в испарине. Его мучают сильные боли, мне не потребовалось много времени, чтобы обнаружить у него на животе нарыв. Я еду в гостиницу «Пом д'Ор» и узнаю там, что поблизости живет прекрасный хирург. Уговариваю его срочно поехать к нам домой. Он пускает маркизу кровь.Десять дней я ухаживаю за маркизом. Он бредит. Его слова пугают меня. Он говорит о том, чего не должен знать. Я даже подозреваю, что он шпионил за мной. Не спускал с меня глаз.У меня начинается лихорадка. Я сижу у кровати маркиза, с меня течет пот, я то и дело засыпаю. Мы оба бредим. Постепенно ему становится лучше, моя лихорадка тоже проходит.
В окно кухни я увидел, как из-за деревьев выехали всадники. Окутанный ароматом вареного языка и подслащенного миндаля, я смотрел на лес, как будто ждал их. Кухарка жаловалась мне, что у нас нет перца и муската для соуса, а также хлеба, но голос ее звучал где-то далеко. Три всадника подъехали к дому. Майор в блестящих сапогах соскочил с лошади и быстрым шагом направился к двери. Я побежал в комнату маркиза, чтобы предупредить его. Но он жестом отослал меня прочь. У него не было сил бежать.Майор де Шаван и два его адъютанта настороженно наблюдали за нами. Майор объявил, что граф де Мезан арестован. По просьбе мадам де Монтрёй королевский министр иностранных дел герцог д'Эгийон просил посла Сардинии в Париже арестовать маркиза и продержать под арестом неопределенное время. Маркиз чертыхается. Лицо его непроницаемо. Плотная фигура походит на крепость. На стену, воздвигнутую против внешнего мира. Наутро нас отвезли в крепость Миолан.— Я арестован за не совершенное мною преступление! — кричал маркиз на адъютантов.— Будет ли хотя бы суд?— Что это за государство, которое арестовывает невинных граждан, даже не выслушав их объяснений? Какие еще бесчеловечные деяния числятся на совести сардинского правительства?Но все это было гласом вопиющего в пустыне, мне он сказал:— Хуже уже ничего не может случиться.Крепость Миолан высилась на отвесном горном уступе в восемнадцати километрах от Шамбери. В трехстах метрах под нею раскинулась долина Изера. Тюрьму окружали три стены и два рва. Камера маркиза находилась в башне посреди замка. Эта башня служила одновременно и тюрьмой, и квартирой коменданта. Окна камеры выходили на юг, из них была видна долина и одетые снегом Альпы.Темный каменный пол испещрен полосками падающего из окна света. Темные каменные стены. Открытый очаг. Это наша привилегия. Признание сардинским правительством дворянского происхождения маркиза. Через несколько дней нам наконец оказывают снисхождение: мне разрешили прислуживать в тюрьме моему господину, я мог даже уходить, под охраной разумеется, чтобы выполнять его поручения.
Конечно, я заслужил наказание и должен был бы понести его вместо маркиза. Но получилось иначе. Я нахожусь здесь за его так называемые преступления, а не за свои. Теперь я понимаю, что преступления не существует, пока оно не осуждено законом.Тела, которые служили материалом в моей научной работе, я считаю моими. Существует ли единый неписаный закон, обязательный для всех людей? Если существует, то я, безусловно, нарушил его. Но каково должно быть наказание за нарушение неписаного закона?Вскрытие графа до сих пор не дает мне покоя. С научной точки зрения оно было плохо подготовлено. Я критически отношусь к своей технике и думаю, как мне ее улучшить. Но меня мучит не только это. Однако, что именно, не понимаю. Что-то во всей той ситуации тревожит меня. Долина, граф, лошадь, сумерки. Каждый раз, когда я вспоминаю тот день, у меня появляется неприятное ощущение в затылке.Мой господин бранится, рвет и мечет, гневается по малейшему поводу. Постоянно жалуется на коменданта де Лоне. Пишет длинные гневные письма правительству Сардинии, высмеивает тюремщиков, их непроходимую тупость. Я пытаюсь придумать для него разные планы бегства, но это не может утешить его.Во время ежедневных прогулок вокруг башни Сен-Пьер, вдоль крепостной стены с бойницами, мимо подземной камеры, откуда доносится вой сошедшего с ума узника, потом по тропинке к огороду и оттуда мимо капеллы в Нижней башне через площадь обратно в камеру маркиз проклинает «этих сумасшедших преступников, которые держат его взаперти».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22