А все будут стоять в полной растерянности. «Ты что, Джу? — заорут они. А Кэролайн скажет: „Джулиан!“ Фрогги Огден сначала ахнет, а потом примется хохотать. Захохочет и Элизабет Горман „хо-хо-хо“, но, конечно, вовсе не из удовольствия, что оскорбили ее дядю, и не затем, чтобы встать на сторону Джулиана, но потому что разразился скандал, участницей которого она может стать.
— А вот этот вы слышали? — спросил Райли. — Один из стариннейших ирландских анекдотов, клянусь матерью божьей. Мне его рассказал лет пятнадцать — двадцать назад отец Берке, который был священником в приходе святой Марии в Кольеривилле. Да-с, давненько я слышал этот анекдот. Отец Берке был чудным старикашкой. Вот помню…
Виски, размышлял далее Джулиан, потечет за жилет Райли, а оттуда прямо за пояс, так что, если лед и не угодит ему в глаз, ему придется уйти из-за мокрых брюк. Вот смех-то! А уж чего-чего Райли не терпит, так это чтобы над ним смеялись. Поэтому-то и будет здорово. Джулиан прямо видел, как через секунду после того, как виски плюхнется ему в лицо, Райли будет стоять, не зная, как поступить. Райли уже довольно высоко поднялся по общественной лестнице благодаря тому, что считался «славным малым» и «человеком простым», а главное, благодаря деньгам, ибо всем было известно, что в семействе Райли они водятся. Райли был членом газонной комиссии и комиссии по устройству развлечений, потому что как игрок в гольф был лично заинтересован в их деятельности. Он из собственного кармана платил за новый дерн на поле, а на танцах его деньги заставляли оркестр играть до шести утра. Но веса в Ассамблее он еще не заимел. Он уже стал членом ее, но еще не вошел в правление и потому не мог занять выборной должности и участвовать в работе ответственных комиссий. Поэтому у него не было полной уверенности в своем общественном положении, и Джулиан чертовски хорошо это понимал. Так вот, когда виски плюхнется ему в морду, он, скорей всего, не потеряет контроля над собой до такой степени, чтобы забыть, кто это сделал, а потому и не выскажет всего того, что ему бы хотелось. Сукин сын, он, наверное, достанет из кармана носовой платок и попробует отшутиться либо, если заметит, что никто ничего смешного в этом не видит, разыграет возмущение и с ледяной вежливостью скажет: «Возмутительный поступок! В чем его смысл?»
«А я бы ответил, — продолжал рассказывать себе Джулиан, — что, по-моему, пришло время помочь ему заткнуться».
Но он знал, что не выплеснет виски — в стакане уже почти ничего не осталось — да и тот, что собирается налить, тоже не выплеснет. Не посмеет выплеснуть на Гарри Райли. И вовсе не из-за его кулаков. Райли было уже за сорок, и, хотя он считался хорошим игроком в гольф, он был толст и страдал одышкой, а значит, ни за что не полез бы в драку. Нет, беда в том, что, во-первых, Гарри Райли фактически является владельцем гиббсвиллского отделения фирмы «кадиллак», которым управлял Джулиан. А потом, если он и выплеснет виски на Гарри Райли, люди скажут, что он это сделал из ревности, ибо Гарри всегда подчеркнуто внимателен к Кэролайн и много с ней танцует.
Мысли Джулиана прервало появление Теда Ньютона, зубного врача, который остановился у стола выпить на дорогу. На Теде была енотовая шуба, которую он носил первый сезон, а может, и вообще первый вечер. «Уходишь?» — спросил Джулиан. Разговаривать с Тедом не хотелось. Он и этот-то вопрос задал только потому, что видел в Теде потенциального покупателя. А пока Тед ездил на «бьюике».
— Ага. Лилиан устала, да и завтра из Гаррисберга прикатят ее родители. Едут на машине, значит, прибудут где-то в час, час пятнадцать.
Плевать мне на их расписание, подумал Джулиан. А вслух сказал:
— Вот как? Что, ж, счастливого тебе рождества.
— Спасибо, Джу, — отозвался Ньютон. — И тебе того же. Увидимся у «Холостяков»?
— Непременно, — ответил Джулиан и, пока другие прощались с Ньютоном, тихо добавил: — И не смей называть меня Джу.
Оркестр играл «Весь целиком», особенно громко выводя мелодию рефрена. Музыканты сидели серьезные и насупленные, и только барабанщик улыбался во весь рот и шлепал по проволочным щеткам, прикрепленным поперек барабана. Вильгельмина Холл, шесть лет назад окончившая Уэстовер, по-прежнему считалась лучшей партнершей в клубе и потому была вне конкурса. Не успевала она дважды обойти зал с одним кавалером, как подходил другой. Все старались потанцевать с ней, потому что, во-первых, она хорошо танцевала, а во-вторых, по слухам, ни в кого не была влюблена, кроме, может, Джимми Мэллоя, что, конечно, было совершенно невероятно. Таково, по крайней мере, было общее мнение. С ней жаждали танцевать мужчины всех возрастов, в то время как Кей Вернер, нынче проходившая курс в Уэстовере и куда более хорошенькая, должна была довольствоваться лишь зелеными юнцами. Она была влюблена в Генри Льюиса. Так, по крайней мере, считалось. Глупышка Констанс Уокер опять сняла очки, как будто весь клуб не знал, что без них она на два шага от себя ничего не видит. Среди холостяков она пользовалась репутацией девицы, с которой «стоит потанцевать». Она училась в Смитовском колледже, где числилась хорошей студенткой, являлась обладательницей отличной фигурки, высокой груди и огненного темперамента, но личико имела не то что невзрачное, а простоватое, которое, если бы она только это понимала, смотрелось куда лучше именно в очках. Она так жаждала нравиться, что пригласивший ее кавалер мог получить удовольствие не только от танца, но и от ее груди и всего тела. Перед тем как подойти к Констанс, молодые люди обычно говорили: «Пойду-ка я поупражняюсь». А между прочим, четверо молодых людей «поупражнялись» с ней и за пределами танцевального зала, в результате чего Констанс потеряла невинность. Однако эти молодые люди так стеснялись признаться в том, что не устояли перед чарами столь малопривлекательной, по общему мнению, девицы, что никогда друг с другом похождения Констанс Уокер не обсуждали, и она считалась целомудренной. «Ты, значит, полагаешь, что она некрасивая, и я, пожалуй, с тобой согласен. А приходилось ли тебе видеть ее в купальнике? Это да!» — вот самое худшее, что можно было услышать о ней.
Джаз играл «Чем ты мне помнишься».
Музыканты снова трудились над рефреном, и кавалеры рассыпались по залу, а поэтому, когда в том месте, где обычно стояли его приятели, внезапно появился запыхавшийся Джонни Дибл, он мог поведать свою новость лишь двум молодым людям.
— Господи! — воззвал он. — Господи боже мой! Слышали, что случилось?
— Нет, — ответили они.
— Ну да? С Джулианом Инглишем?
— Нет. А что?
— Джулиан Инглиш выплеснул виски прямо в лицо Гарри Райли. О господи!
III
Аль Греко знал дорогу из Филадельфии до Гиббсвилла не хуже, чем машинист — правый профиль полотна. Опытный машинист, когда поезд идет по расписанию, взглянув на часы, скажет, что через четыре с половиной минуты справа от дороги будет школа. Либо, бросив взгляд на стог сена, амбар или еще какую-нибудь примету, определит время с точностью до полминуты. Аль Греко мог сделать почти то же самое. 94 1/2 мили от Филадельфии до Гиббсвилла он знал назубок. А день сегодня, между прочим, выдался такой холодный, что хоть зубами стучи. Об этом говорят порывы ветра. В машине-то тепло, работает обогреватель. Аль даже спустил дюйма на три правое переднее стекло. Он ехал на «кадиллаке» марки В-61 и был опытным водителем. Уже несколько раз, выезжая из Гиббсвилла на рассвете, он добирался до Филадельфии меньше чем за два часа и сегодня, минуя въезд на территорию загородного клуба, машинально посмотрел на часы: два часа сорок пять минут от гостиницы в Филадельфии. Совсем неплохо, если учесть заносы и состояние дорог возле Рединга, где машины брошены в беспорядке по обеим сторонам пути. Он ехал с максимальной для такой погоды скоростью. Поездка была чисто деловая.
Хотя Алю никогда не доводилось видеть здание клуба — с шоссе просматривалась лишь крыша, — он знал, что стоит оно на плоскогорье, а потому выезжавшие из клуба машины можно было различить с шоссе, лишь когда они проезжали добрую треть пути по аллее, заканчивающейся воротами. Когда Аль Греко проезжал ворота, на аллее как раз показался большой закрытый «кадиллак». Аль тотчас узнал машину. Он считал для себя обязательным знать почти все большие машины, а этот лимузин имел весьма внушительный вид, поскольку выполнял роль рекламной машины и за рулем его должен был сидеть глава городского отделения фирмы «кадиллак» Джулиан Инглиш.
«Вот прохвост-то!» — сказал Аль. Но он отнюдь не был зол на Джулиана. Просто именно из-за Джулиана ему пришлось ехать в Филадельфию. Тот, по-видимому, решил устроить званый вечер где-то между рождеством и новым годом, потому что попросил самого Эда Чарни купить ему ящик настоящего шампанского и доставить на следующий день после сочельника. Эд, разумеется, сказал, что будет только рад помочь, и занялся этим делом лично. Он позвонил в Филадельфию и заручился обещанием, что шампанское будет отличным. Эду нравился Джулиан Инглиш. Джулиан Инглиш по праву живет на Лантененго-стрит, он из тех, кто принадлежит к высшему кругу и не затеряется в любой компании. Только посмотреть на него, и сразу видно, что этот малый из высшего круга. Встретив на улице людей Эда, всегда останавливается, не то что другие (те, правда, постарше): имеют дело с Эдом, скажем, в банке, по страховке или еще где-нибудь, а на улице даже не замечают. А есть еще и такие, кто, не будучи знаком с Эдом, звонят, представляясь, к примеру, президентом такой-то компании, и просят в виде одолжения достать им ящик настоящего виски по сходной цене. В прежние дни Эд прямо из кожи лез для хороших людей, для тех, кто считает себя принадлежащими к высшему кругу, а потом понял, что это себя не оправдывает: они не пенили оказанную им любезность, а встретив на следующий день на улице, даже не здоровались. Поэтому среди компании с Лантененго-стрит было всего лишь несколько человек, которые могли обратиться к Эду с просьбой да еще получить при этом кредит. И один из них, несомненно, был Джулиан Инглиш. И не только потому, что останавливается поговорить; важно, как он разговаривает. Он разговаривает с вами как человек с человеком, а порой не брезгует и выпить с Эдом чашку кофе. «Мировой парень этот Инглиш, — отозвался о нем однажды Эд, и этим было многое сказано. — Беру его, не глядя. Он малый стоящий». Сказано предостаточно. У Эда дела такие, что в людях он ошибаться не должен. Инглиш, и верно, был что надо. Аль согласен с Эдом. Правда, ничего бы не изменилось, если бы он и не был согласен. На территории между Редингом и Уилкс-Барре либо соглашайся с Эдом, либо иди работать в шахту. И это еще не самое плохое, что может случиться, коли ты не согласился с Эдом и перестал принадлежать к его братии. Самое плохое случается тогда, когда тебя сначала двое молодчиков держат, а двое других пинают ногами до тех пор, пока не устанут, а в завершение еще всадят в тебя пару пуль — и конец. Но у Эда редко возникает необходимость так поступить. Поначалу да, было несколько дел — полиция штата до сих пор не успокоилась, — по поводу которых Аль предпочел бы знать меньше, чем знал. Это произошло еще тогда, когда Эд только затевал свой бизнес со спиртным, проститутками и лотереями. Пришлось кое-кого поприжать, иначе эти типы ему бы здорово помешали. В таком деле надо быть жестоким, не то грош тебе цена. Далеко не уйдешь. И в то же время следует вести себя порядочно и честно с теми, кто к тебе хорошо относится. Аль Греко поднял воротник пальто: ему стало зябко. И хотя в машине больше никого не было, он почему-то застыдился, словно человеку взрослому не может быть зябко. Нечто подобное испытываешь по отношению к собственной матери или если сделал другому добро. Похожее чувство он питал и к Эду Чарни. Чувство преданности.
Придя к такому выводу, он вдруг захотел проявить чем-нибудь свою преданность Эду, но единственное, что нашлось для этого под рукой, было шампанское. Он обернулся посмотреть, надежно ли оно укрыто одеялами на случай толчков. Эд, разумеется, желал бы, чтобы товар был доставлен по возможности в наилучшем виде. И тут Аль вспомнил про лимузин с Инглишем за рулем. Он снизил скорость до тридцати миль в час, чтобы лимузин мог обогнать его.
Очень скоро лимузин действительно обогнал его, и по тому, как Инглиш его вел, Аль догадался, что Инглиш чем-то расстроен. Вообще-то, Инглиш отлично водил машину и заботился о ней, как о верном коне. А этот лимузин, который Инглиш вел, был еще и рекламным и потому содержался в наилучшем виде. Но сейчас, обходя Греко, Инглиш перешел колею на полной скорости и врезался в почти двухметровый снежный сугроб. И не то чтобы не было места или он погудел, а Аль Греко не уступил ему дорогу, не остановился. Инглиш и не погудел. Он лишь надавил на газ и задал машине жару. Лимузин с силой воткнулся в сугроб, закачался из стороны в сторону, пробил в нем брешь, и в ту же секунду Инглиш, повернув руль, выбрался на чистую дорогу. Если ее можно было назвать чистой.
Что-то с ним неладно, решил Аль Греко.
За те несколько секунд, что потребовались Инглишу на обгон, Аль Греко заметил, что шляпа у Инглиша сидит на затылке, что было вовсе на Инглиша не похоже. Франтом Инглиша не назовешь, но он всегда хорошо одет. Аль заметил также в машине женщину. Она съежилась на переднем сиденье подальше от Инглиша. По-видимому, миссис Инглиш. Алю Греко и в голову не пришло, что это может быть другая женщина, ибо никаких разговоров про Инглиша и других женщин Аль не слышал, а уж если бы было что слышать, Аль наверняка бы об этом знал. В Гиббсвилле любому бабнику рано или поздно приходится прибегать к услугам придорожных номеров, и Аль всегда был в курсе, кто посещает эти заведения. Гиббсвиллские умники были убеждены, что выйдут сухими из воды, коли повезут свою даму за город, в немецкий округ Пенсильвании. Умники воображали, что поступают мудро, отправляясь туда, вместо того, чтобы поехать в «Дилижанс», большую гостиницу возле Гиббсвилла, где стаканчик виски стоил семьдесят пять центов и где были танцы, и гардеробщицы, и одетые в форму официанты — все как полагается. Если бы эти бабники только ведали, как они ошибаются! Аль позаботился о том, чтобы знать всех бабников наперечет, потому что в один прекрасный день очень даже могут пригодиться сведения о том, что такой-то господин изменяет жене, особенно если он оказывается важной птицей в городе и может быть полезен Эду в суде, в городском правлении, а то и в банке. Аль помнил, как однажды такие сведения пришлись весьма кстати. Был у них советник, который не брал взяток. Эду никак не удавалось всучить ему монету. Никак. И вот однажды Эду сообщили, что этот советник собирается трепать языком насчет двух баров, в которых у Эда был свой интерес. Захотел попасть в кандидаты на пост мэра от республиканцев и решил играть по крупной. Аль случайно оказался у Эда, когда тому позвонили.
— Кто, ты говоришь, собирается это сделать? — спросил он.
— Хейджман, — ответил Эд.
— Нет, он не сделает этого, — заверил его Аль и объяснил, почему Хейджману придется держать язык за зубами. Как Эд обрадовался! Он вошел к Хейджману в кабинет и сказал приблизительно следующее: мистер Хейджман, вы человек верующий, вы один из самых добропорядочных людей в нашем городе и так далее, а поэтому, если станет известно, что вы бывали в номерах в обществе одной дамы лет тридцати в очках… Больше Эду ничего не потребовалось добавлять. Хейджман встал, прикрыл дверь, и, когда Эд ушел, они были (и до сих пор остаются) в наилучших отношениях. Эд даже помог ему выпутаться из истории, когда Хейджман изменил и той, в очках. Да, в нашем деле надо пользоваться любыми средствами.
Аль Греко поехал быстрее, чтобы не отстать от Инглиша, который как выжал педаль до конца, так и держал ее. Это можно было определить по тому, что, когда колеса лимузина выскакивали из колеи, машина отлетала к обочине, взметая за собой длинный снежный вихрь. Аль приметил также, что миссис Инглиш, голова которой совсем ушла в меховой воротник, не поворачивалась к Инглишу. Значит, была на него зла. Любая женщина в подобной ситуации сидела бы выпрямившись и орала на мужа. А миссис Инглиш, насколько он мог судить, не произносила ни слова. Интересно, что представляет собой эта дамочка.
У него появилась всего лишь смутная догадка на ее счет, и он принялся рыться в памяти в поисках чего-нибудь, пусть самой малости, что подтвердило бы эту догадку. А догадка, что у него возникла, заключалась в том, что, может, миссис Инглиш изменяет мужу. Но он ничего не сумел припомнить. Он знал, что она никогда не бывала в загородных номерах. В «Дилижансе» она порой вела себя вызывающе, но не хуже многих других, да к тому же это было всегда в присутствии Инглиша. Нет, наверное, он ошибается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— А вот этот вы слышали? — спросил Райли. — Один из стариннейших ирландских анекдотов, клянусь матерью божьей. Мне его рассказал лет пятнадцать — двадцать назад отец Берке, который был священником в приходе святой Марии в Кольеривилле. Да-с, давненько я слышал этот анекдот. Отец Берке был чудным старикашкой. Вот помню…
Виски, размышлял далее Джулиан, потечет за жилет Райли, а оттуда прямо за пояс, так что, если лед и не угодит ему в глаз, ему придется уйти из-за мокрых брюк. Вот смех-то! А уж чего-чего Райли не терпит, так это чтобы над ним смеялись. Поэтому-то и будет здорово. Джулиан прямо видел, как через секунду после того, как виски плюхнется ему в лицо, Райли будет стоять, не зная, как поступить. Райли уже довольно высоко поднялся по общественной лестнице благодаря тому, что считался «славным малым» и «человеком простым», а главное, благодаря деньгам, ибо всем было известно, что в семействе Райли они водятся. Райли был членом газонной комиссии и комиссии по устройству развлечений, потому что как игрок в гольф был лично заинтересован в их деятельности. Он из собственного кармана платил за новый дерн на поле, а на танцах его деньги заставляли оркестр играть до шести утра. Но веса в Ассамблее он еще не заимел. Он уже стал членом ее, но еще не вошел в правление и потому не мог занять выборной должности и участвовать в работе ответственных комиссий. Поэтому у него не было полной уверенности в своем общественном положении, и Джулиан чертовски хорошо это понимал. Так вот, когда виски плюхнется ему в морду, он, скорей всего, не потеряет контроля над собой до такой степени, чтобы забыть, кто это сделал, а потому и не выскажет всего того, что ему бы хотелось. Сукин сын, он, наверное, достанет из кармана носовой платок и попробует отшутиться либо, если заметит, что никто ничего смешного в этом не видит, разыграет возмущение и с ледяной вежливостью скажет: «Возмутительный поступок! В чем его смысл?»
«А я бы ответил, — продолжал рассказывать себе Джулиан, — что, по-моему, пришло время помочь ему заткнуться».
Но он знал, что не выплеснет виски — в стакане уже почти ничего не осталось — да и тот, что собирается налить, тоже не выплеснет. Не посмеет выплеснуть на Гарри Райли. И вовсе не из-за его кулаков. Райли было уже за сорок, и, хотя он считался хорошим игроком в гольф, он был толст и страдал одышкой, а значит, ни за что не полез бы в драку. Нет, беда в том, что, во-первых, Гарри Райли фактически является владельцем гиббсвиллского отделения фирмы «кадиллак», которым управлял Джулиан. А потом, если он и выплеснет виски на Гарри Райли, люди скажут, что он это сделал из ревности, ибо Гарри всегда подчеркнуто внимателен к Кэролайн и много с ней танцует.
Мысли Джулиана прервало появление Теда Ньютона, зубного врача, который остановился у стола выпить на дорогу. На Теде была енотовая шуба, которую он носил первый сезон, а может, и вообще первый вечер. «Уходишь?» — спросил Джулиан. Разговаривать с Тедом не хотелось. Он и этот-то вопрос задал только потому, что видел в Теде потенциального покупателя. А пока Тед ездил на «бьюике».
— Ага. Лилиан устала, да и завтра из Гаррисберга прикатят ее родители. Едут на машине, значит, прибудут где-то в час, час пятнадцать.
Плевать мне на их расписание, подумал Джулиан. А вслух сказал:
— Вот как? Что, ж, счастливого тебе рождества.
— Спасибо, Джу, — отозвался Ньютон. — И тебе того же. Увидимся у «Холостяков»?
— Непременно, — ответил Джулиан и, пока другие прощались с Ньютоном, тихо добавил: — И не смей называть меня Джу.
Оркестр играл «Весь целиком», особенно громко выводя мелодию рефрена. Музыканты сидели серьезные и насупленные, и только барабанщик улыбался во весь рот и шлепал по проволочным щеткам, прикрепленным поперек барабана. Вильгельмина Холл, шесть лет назад окончившая Уэстовер, по-прежнему считалась лучшей партнершей в клубе и потому была вне конкурса. Не успевала она дважды обойти зал с одним кавалером, как подходил другой. Все старались потанцевать с ней, потому что, во-первых, она хорошо танцевала, а во-вторых, по слухам, ни в кого не была влюблена, кроме, может, Джимми Мэллоя, что, конечно, было совершенно невероятно. Таково, по крайней мере, было общее мнение. С ней жаждали танцевать мужчины всех возрастов, в то время как Кей Вернер, нынче проходившая курс в Уэстовере и куда более хорошенькая, должна была довольствоваться лишь зелеными юнцами. Она была влюблена в Генри Льюиса. Так, по крайней мере, считалось. Глупышка Констанс Уокер опять сняла очки, как будто весь клуб не знал, что без них она на два шага от себя ничего не видит. Среди холостяков она пользовалась репутацией девицы, с которой «стоит потанцевать». Она училась в Смитовском колледже, где числилась хорошей студенткой, являлась обладательницей отличной фигурки, высокой груди и огненного темперамента, но личико имела не то что невзрачное, а простоватое, которое, если бы она только это понимала, смотрелось куда лучше именно в очках. Она так жаждала нравиться, что пригласивший ее кавалер мог получить удовольствие не только от танца, но и от ее груди и всего тела. Перед тем как подойти к Констанс, молодые люди обычно говорили: «Пойду-ка я поупражняюсь». А между прочим, четверо молодых людей «поупражнялись» с ней и за пределами танцевального зала, в результате чего Констанс потеряла невинность. Однако эти молодые люди так стеснялись признаться в том, что не устояли перед чарами столь малопривлекательной, по общему мнению, девицы, что никогда друг с другом похождения Констанс Уокер не обсуждали, и она считалась целомудренной. «Ты, значит, полагаешь, что она некрасивая, и я, пожалуй, с тобой согласен. А приходилось ли тебе видеть ее в купальнике? Это да!» — вот самое худшее, что можно было услышать о ней.
Джаз играл «Чем ты мне помнишься».
Музыканты снова трудились над рефреном, и кавалеры рассыпались по залу, а поэтому, когда в том месте, где обычно стояли его приятели, внезапно появился запыхавшийся Джонни Дибл, он мог поведать свою новость лишь двум молодым людям.
— Господи! — воззвал он. — Господи боже мой! Слышали, что случилось?
— Нет, — ответили они.
— Ну да? С Джулианом Инглишем?
— Нет. А что?
— Джулиан Инглиш выплеснул виски прямо в лицо Гарри Райли. О господи!
III
Аль Греко знал дорогу из Филадельфии до Гиббсвилла не хуже, чем машинист — правый профиль полотна. Опытный машинист, когда поезд идет по расписанию, взглянув на часы, скажет, что через четыре с половиной минуты справа от дороги будет школа. Либо, бросив взгляд на стог сена, амбар или еще какую-нибудь примету, определит время с точностью до полминуты. Аль Греко мог сделать почти то же самое. 94 1/2 мили от Филадельфии до Гиббсвилла он знал назубок. А день сегодня, между прочим, выдался такой холодный, что хоть зубами стучи. Об этом говорят порывы ветра. В машине-то тепло, работает обогреватель. Аль даже спустил дюйма на три правое переднее стекло. Он ехал на «кадиллаке» марки В-61 и был опытным водителем. Уже несколько раз, выезжая из Гиббсвилла на рассвете, он добирался до Филадельфии меньше чем за два часа и сегодня, минуя въезд на территорию загородного клуба, машинально посмотрел на часы: два часа сорок пять минут от гостиницы в Филадельфии. Совсем неплохо, если учесть заносы и состояние дорог возле Рединга, где машины брошены в беспорядке по обеим сторонам пути. Он ехал с максимальной для такой погоды скоростью. Поездка была чисто деловая.
Хотя Алю никогда не доводилось видеть здание клуба — с шоссе просматривалась лишь крыша, — он знал, что стоит оно на плоскогорье, а потому выезжавшие из клуба машины можно было различить с шоссе, лишь когда они проезжали добрую треть пути по аллее, заканчивающейся воротами. Когда Аль Греко проезжал ворота, на аллее как раз показался большой закрытый «кадиллак». Аль тотчас узнал машину. Он считал для себя обязательным знать почти все большие машины, а этот лимузин имел весьма внушительный вид, поскольку выполнял роль рекламной машины и за рулем его должен был сидеть глава городского отделения фирмы «кадиллак» Джулиан Инглиш.
«Вот прохвост-то!» — сказал Аль. Но он отнюдь не был зол на Джулиана. Просто именно из-за Джулиана ему пришлось ехать в Филадельфию. Тот, по-видимому, решил устроить званый вечер где-то между рождеством и новым годом, потому что попросил самого Эда Чарни купить ему ящик настоящего шампанского и доставить на следующий день после сочельника. Эд, разумеется, сказал, что будет только рад помочь, и занялся этим делом лично. Он позвонил в Филадельфию и заручился обещанием, что шампанское будет отличным. Эду нравился Джулиан Инглиш. Джулиан Инглиш по праву живет на Лантененго-стрит, он из тех, кто принадлежит к высшему кругу и не затеряется в любой компании. Только посмотреть на него, и сразу видно, что этот малый из высшего круга. Встретив на улице людей Эда, всегда останавливается, не то что другие (те, правда, постарше): имеют дело с Эдом, скажем, в банке, по страховке или еще где-нибудь, а на улице даже не замечают. А есть еще и такие, кто, не будучи знаком с Эдом, звонят, представляясь, к примеру, президентом такой-то компании, и просят в виде одолжения достать им ящик настоящего виски по сходной цене. В прежние дни Эд прямо из кожи лез для хороших людей, для тех, кто считает себя принадлежащими к высшему кругу, а потом понял, что это себя не оправдывает: они не пенили оказанную им любезность, а встретив на следующий день на улице, даже не здоровались. Поэтому среди компании с Лантененго-стрит было всего лишь несколько человек, которые могли обратиться к Эду с просьбой да еще получить при этом кредит. И один из них, несомненно, был Джулиан Инглиш. И не только потому, что останавливается поговорить; важно, как он разговаривает. Он разговаривает с вами как человек с человеком, а порой не брезгует и выпить с Эдом чашку кофе. «Мировой парень этот Инглиш, — отозвался о нем однажды Эд, и этим было многое сказано. — Беру его, не глядя. Он малый стоящий». Сказано предостаточно. У Эда дела такие, что в людях он ошибаться не должен. Инглиш, и верно, был что надо. Аль согласен с Эдом. Правда, ничего бы не изменилось, если бы он и не был согласен. На территории между Редингом и Уилкс-Барре либо соглашайся с Эдом, либо иди работать в шахту. И это еще не самое плохое, что может случиться, коли ты не согласился с Эдом и перестал принадлежать к его братии. Самое плохое случается тогда, когда тебя сначала двое молодчиков держат, а двое других пинают ногами до тех пор, пока не устанут, а в завершение еще всадят в тебя пару пуль — и конец. Но у Эда редко возникает необходимость так поступить. Поначалу да, было несколько дел — полиция штата до сих пор не успокоилась, — по поводу которых Аль предпочел бы знать меньше, чем знал. Это произошло еще тогда, когда Эд только затевал свой бизнес со спиртным, проститутками и лотереями. Пришлось кое-кого поприжать, иначе эти типы ему бы здорово помешали. В таком деле надо быть жестоким, не то грош тебе цена. Далеко не уйдешь. И в то же время следует вести себя порядочно и честно с теми, кто к тебе хорошо относится. Аль Греко поднял воротник пальто: ему стало зябко. И хотя в машине больше никого не было, он почему-то застыдился, словно человеку взрослому не может быть зябко. Нечто подобное испытываешь по отношению к собственной матери или если сделал другому добро. Похожее чувство он питал и к Эду Чарни. Чувство преданности.
Придя к такому выводу, он вдруг захотел проявить чем-нибудь свою преданность Эду, но единственное, что нашлось для этого под рукой, было шампанское. Он обернулся посмотреть, надежно ли оно укрыто одеялами на случай толчков. Эд, разумеется, желал бы, чтобы товар был доставлен по возможности в наилучшем виде. И тут Аль вспомнил про лимузин с Инглишем за рулем. Он снизил скорость до тридцати миль в час, чтобы лимузин мог обогнать его.
Очень скоро лимузин действительно обогнал его, и по тому, как Инглиш его вел, Аль догадался, что Инглиш чем-то расстроен. Вообще-то, Инглиш отлично водил машину и заботился о ней, как о верном коне. А этот лимузин, который Инглиш вел, был еще и рекламным и потому содержался в наилучшем виде. Но сейчас, обходя Греко, Инглиш перешел колею на полной скорости и врезался в почти двухметровый снежный сугроб. И не то чтобы не было места или он погудел, а Аль Греко не уступил ему дорогу, не остановился. Инглиш и не погудел. Он лишь надавил на газ и задал машине жару. Лимузин с силой воткнулся в сугроб, закачался из стороны в сторону, пробил в нем брешь, и в ту же секунду Инглиш, повернув руль, выбрался на чистую дорогу. Если ее можно было назвать чистой.
Что-то с ним неладно, решил Аль Греко.
За те несколько секунд, что потребовались Инглишу на обгон, Аль Греко заметил, что шляпа у Инглиша сидит на затылке, что было вовсе на Инглиша не похоже. Франтом Инглиша не назовешь, но он всегда хорошо одет. Аль заметил также в машине женщину. Она съежилась на переднем сиденье подальше от Инглиша. По-видимому, миссис Инглиш. Алю Греко и в голову не пришло, что это может быть другая женщина, ибо никаких разговоров про Инглиша и других женщин Аль не слышал, а уж если бы было что слышать, Аль наверняка бы об этом знал. В Гиббсвилле любому бабнику рано или поздно приходится прибегать к услугам придорожных номеров, и Аль всегда был в курсе, кто посещает эти заведения. Гиббсвиллские умники были убеждены, что выйдут сухими из воды, коли повезут свою даму за город, в немецкий округ Пенсильвании. Умники воображали, что поступают мудро, отправляясь туда, вместо того, чтобы поехать в «Дилижанс», большую гостиницу возле Гиббсвилла, где стаканчик виски стоил семьдесят пять центов и где были танцы, и гардеробщицы, и одетые в форму официанты — все как полагается. Если бы эти бабники только ведали, как они ошибаются! Аль позаботился о том, чтобы знать всех бабников наперечет, потому что в один прекрасный день очень даже могут пригодиться сведения о том, что такой-то господин изменяет жене, особенно если он оказывается важной птицей в городе и может быть полезен Эду в суде, в городском правлении, а то и в банке. Аль помнил, как однажды такие сведения пришлись весьма кстати. Был у них советник, который не брал взяток. Эду никак не удавалось всучить ему монету. Никак. И вот однажды Эду сообщили, что этот советник собирается трепать языком насчет двух баров, в которых у Эда был свой интерес. Захотел попасть в кандидаты на пост мэра от республиканцев и решил играть по крупной. Аль случайно оказался у Эда, когда тому позвонили.
— Кто, ты говоришь, собирается это сделать? — спросил он.
— Хейджман, — ответил Эд.
— Нет, он не сделает этого, — заверил его Аль и объяснил, почему Хейджману придется держать язык за зубами. Как Эд обрадовался! Он вошел к Хейджману в кабинет и сказал приблизительно следующее: мистер Хейджман, вы человек верующий, вы один из самых добропорядочных людей в нашем городе и так далее, а поэтому, если станет известно, что вы бывали в номерах в обществе одной дамы лет тридцати в очках… Больше Эду ничего не потребовалось добавлять. Хейджман встал, прикрыл дверь, и, когда Эд ушел, они были (и до сих пор остаются) в наилучших отношениях. Эд даже помог ему выпутаться из истории, когда Хейджман изменил и той, в очках. Да, в нашем деле надо пользоваться любыми средствами.
Аль Греко поехал быстрее, чтобы не отстать от Инглиша, который как выжал педаль до конца, так и держал ее. Это можно было определить по тому, что, когда колеса лимузина выскакивали из колеи, машина отлетала к обочине, взметая за собой длинный снежный вихрь. Аль приметил также, что миссис Инглиш, голова которой совсем ушла в меховой воротник, не поворачивалась к Инглишу. Значит, была на него зла. Любая женщина в подобной ситуации сидела бы выпрямившись и орала на мужа. А миссис Инглиш, насколько он мог судить, не произносила ни слова. Интересно, что представляет собой эта дамочка.
У него появилась всего лишь смутная догадка на ее счет, и он принялся рыться в памяти в поисках чего-нибудь, пусть самой малости, что подтвердило бы эту догадку. А догадка, что у него возникла, заключалась в том, что, может, миссис Инглиш изменяет мужу. Но он ничего не сумел припомнить. Он знал, что она никогда не бывала в загородных номерах. В «Дилижансе» она порой вела себя вызывающе, но не хуже многих других, да к тому же это было всегда в присутствии Инглиша. Нет, наверное, он ошибается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25