— Мне придется привязать тебя к спине, потому что я не уверен в тебе.
— Почему ты во мне сомневаешься?
— Я все еще не уверен, хочешь ли ты вернуться к своим спутникам.
Прежде чем я запротестовал, дух поймал меня, прижал к земле своим весом, равным горе, и привязал серебряными шнурками. В тот же момент Мама вошла в комнату, склонила свое лицо над моим и крепко обняла. Дух привязал меня к спине.
— В любом случае ты стал таким светлым, что у нас не будет проблем с полетом.
Мама говорила со мной в вечерний час багровеющего золота. Ее объятия становились все крепче. Дух стоял, балансируя над расселиной.
— Ты готов?
— Нет, — ответил я.
Мама прижала ко мне теплое лицо и подняла меня вверх. Дух прыгнул в расселину. Серебряный шнурок крепко привязывал меня за пояс, но руки и ноги были у меня свободны. Сильный ветер пронесся в моей голове. Голод увлек меня в пустой коридор. Что-то внутри меня расширилось от ужаса. Дух продолжал свой полет, воюя с белым ветром, стремясь все ниже и ниже в расселину. На дне этой пропасти была ужасающая белизна. Я закричал. Белизна стала той силой, которая, казалось, тянет нас вниз. Внезапно я перестал видеть. Вместе с ветром в нас полетели камни. Пропасть была полна мерцающих ужасов, монстров, гомункулов, черного сияния, белых криков и всяких шумов-заклинаний, которые все время переговаривались с грозным голосом ветра. С величайшим усилием дух поднялся в розовое небо. Мама подняла меня и понесла на кровать. На какое-то время она воспарила со мной в воздух, говоря мне слова любви голосом неба. Дух сказал:
— Не бойся.
Я больше не боялся. Голос Мамы был в моей душе. Дух парил над зеленой дорогой, и, когда мы приземлились, я услышал позади нас страшный раскат грома, как будто бог хлопнул в свои гигантские ладони. Мама нежно уложила меня на кровать. Серебряные шнурки, привязывавшие меня к духу, ослабли. Потом они и вовсе исчезли. Когда я встал и обернулся назад, то увидел, что пропасти не стало и золотая долина тоже исчезла.
— Теперь она появится где-нибудь в другом месте, — сказал дух.
Дух поспешил вперед, и я с неохотой за ним последовал. Дорога тянулась вверх. Деревьев вокруг не было. Я услышал, как шепчутся реки.
— Там, на самом верху дороги, встречаются все реки этого мира, — пояснил дух.
— И что там бывает?
Мама коснулась моего лица. Ее пальцы пахли розмарином.
— Когда мы придем туда, я все тебе расскажу.
Мама вышла из комнаты, и я стал еще светлее. Но подъем по долгой дороге сказался нелегким.
— Я голодный.
— Ничего не ешь, — сказал дух. Сам он брал еду из воздуха и блаженно ее поедал. — Если ты что-нибудь съешь, ты никуда не дойдешь и потеряешь способность вернуться. Ты застрянешь здесь, в этих мрачных мирах.
Мы шли по дороге очень долго. Я сильно устал, но дух не давал мне роздыха. Мы подошли к болоту, кишащему крокодилами и змеями. Болото булькало. Желтые пузыри лопались на его поверхности. И затем на другом берегу возникла птица с лицом Мадам Кото. Змея подползла к птице. Раздался внезапный звук, и птица взлетела. К моему ужасу, из болота высунулась желтая рука, взлетела в воздух и с леденящей аккуратностью схватила птицу. Затем рука стала медленно исчезать вместе с птицей в болоте.
Дальше я увидел ящерицу с лицом слепого старика. Она играла на аккордеоне, сидя у дорожной канавы. Я погнался за ней.
— Вернись! — приказал дух.
Я пропустил его слова мимо ушей и продолжал преследовать ящерицу, которая удрала в аквамариновый подлесок. Я стал продираться и догнал ящерицу. Я наступил ей на хвост, и хвост остался на земле. Ящерица, пораженная, на мгновение остановилась. Затем я швырнул ей в голову камень, но ящерица увильнула, бросив свой крохотный аккордеон, — который я вдребезги разбил камнем, — издав музыку ярости. Я все еще судорожно искал ящерицу, в надежде окончательно ее прибить, потому что был уверен, что это отразится на слепом старике, когда подошел дух и оттащил меня.
Мы продолжили подъем по дороге. Вскоре ее зеленая поверхность уступила место зеленым камням и скалам. Они были острые, и каждый шаг причинял боль. Затем камни и скалы превратились в луг, усеянный осколками яркого зеленого стекла, которые врезались в ноги. У меня шла кровь все время нашего пути вверх по дороге. Позади на зеленом оставались красные следы, кровь испарялась, и ее пары окрашивали воздух.
— Тебе нужно избавиться от крови, прежде чем ты туда прибудешь, — сказал дух.
Когда я подумал, что не могу больше выносить боль и голод, когда по обочинам дороги стали попадаться высохшие трупы, детские скелеты, черепа, ритмично выстукивавшие зубами стихи, дорога превратилась в зеленый поток. Он был из густых дикорастущих трав. Мы взошли на этот травяной ковер.
— Скоро мы достигнем великой реки, — сказал дух. — Будь осторожен. Когда мы пересечем реку, обратного пути уже не будет. Твои спутники, весь мир духов и богиня духов речных устроят замечательный банкет в твою честь, потому что ты их чудесный друг.
Мы двигались дальше. Я плелся позади, в животе у меня сосало, ступни болели, и кровь больше была не красной, но синей, как чернила. Она расписывала мою историю по спутанным травам. Дух шагал впереди, время от времени оборачиваясь посмотреть, следую ли я за ним. Затем зеленый поток превратился в плато из шелка, или же это был туман, или просто облака? Вокруг себя я слышал плач. Вскоре дух крикнул:
— Смотри! Я вижу берег реки!
Меня не затронул его восторг. Мы приблизились к берегу реки. Она была такой ровной и гладкой, что было сложно представить, что она состоит из воды. Она напоминала пустоту, ничто, воздух. Рядом с берегом было причалено каноэ. Рядом с каноэ стояла фигура в черном капюшоне. Я понял, что это перевозчик мертвых.
Когда мы подошли к самому берегу, я не увидел никакой живности. Ни дуновения не проносилось над рекой. Не было ни тумана, ни брызг, и ничто не колыхалось на ее ослепительной поверхности. Не раздавалось никаких звуков, и нельзя было услышать даже нежнейшего шепота ряби на воде. Когда мы приблизились к каноэ, фигура поднялась. На поверхности воды, пугающей и неподвижной, напоминающей расплавленное серебро, множились отражения фигуры. Только тогда, когда я как следует пригляделся к реке, я понял, что она представляет собой большое спокойное зеркало. Каноэ стояло в дымке света, не беспокоя зеркальную гладь. В свете другого мира, собирающегося на мерцающей поверхности, я становился прозрачным, свет вычеркивал меня из реальности, превращал в призрака. На какое-то мгновение мои глаза, залитые светом и серебром, перестали видеть. И затем Папа вернулся обратно в комнату с луной в глазах.
Он вознесся надо мной как башня.
— Сын мой, — сказал он мягко, — сегодня ночью я выпил луну. В моей голове проносится чудесный ветер. Звезды играют на флейте. Воздух сладок от музыки невидимых гениев. Любовь кричит в моей плоти и поет странные песни. Дождь сыплет цветами, и их ароматы заставляют меня дрожать, словно я становлюсь, наконец, настоящим мужчиной. Я вижу в нашем будущем великое счастье. Я вижу радость. Я вижу, как ты выходишь из солнца. Я вижу золото в твоих глазах. Твое тело блестит пылью драгоценных камней. Я вижу твою мать, ставшую самой прекрасной женщиной в мире.
Затем он затих.
Я хотел, чтобы он продолжал говорить. В его словах для меня были вода и еда, и новое дыхание. Но он молчал, и его тихое дыхание не поднимало ни малейшего ветерка над поверхностью великого зеркала.
И затем, к моему величайшему изумлению, Папа встал на колени у моей кровати. Он положил голову на подушку, и запах алкоголя исходил из его тихого дыхания. Когда он отвел луну своих глаз от меня, словно ему было стыдно открывать то, что его освободило, фигура у каноэ повернулась к нам и сняла свой плащ с черным капюшоном. Перед нами в черном свете стояла молодая обнаженная женщина с лицом старухи. Ее глаза были тверже и сверкали ярче, чем алмазы.
— Где перевозчик? — спросил властно дух.
Его голос покатился по зеркальному горизонту, с каждым эхом становясь острее. Женщина не отозвалась. Она сделала шаг навстречу нам, и впервые я заметил, что вместо ног у нее львиные лапы. Ее глаза были как у тигра. Дух прошел вперед, устремившись к каноэ, стараясь отодвинуть ее с пути. От их соприкосновения вспыхнула молния. Свет был такой ослепительный, что на какое-то время я видел только две луны, вращающиеся в стакане чистого алкоголя.
Папа говорил:
— Я вижу, как мы танцуем на чудесном пляже. Русалка поет нам из воды. Я вижу, как дни наших несчастий становятся светлыми. Сын мой, мой единственный сын, твоя мать никогда не перестанет быть молодой женщиной, полной надежд, а я молодым человеком. Мы бедные. У нас нечего дать тебе, кроме нашей любви. Ты вышел из самых глубин нашей радости. Мы молились за тебя. Мы хотели тебя. И когда ты родился, у тебя на лице была эта таинственная улыбка. Шли годы, и мы видели, как улыбка таяла, но ее таинственность оставалась. Думаешь ли ты о нас? Каждый раз, когда моя голова разрывается от работы в гараже, мою душу переполняют добрые мечты о тебе. В этой жизни ты видел, какой сладкой может стать даже печаль. Наша жизнь получилась музыкой печали. Так как же ты можешь прийти и потом просто так уйти? Ты разве не знаешь наших несчастий? Знаешь ли ты, что мы не сможем перенести твой уход? Говорят, что ты — ребенок-абику, что ты равнодушен к своим родителям, что ты холодный, что глаза твои созданы только для того особого духа прекрасной молодой девушки с золотыми браслетами на руках и медными браслетами на ногах. Но я им не верю. Ты плакал по нам и слезами оросил древо любви. Мы страдали ради тебя. Страдание — это наш дом. Не мы придумали эту странную кровать, на которой мы должны спать. Но этот мир реальный. Я проливал в нем кровь. И ты тоже. Твоя мать пролила крови больше, чем мы с тобой. Здесь есть прекрасные молодые девушки с мягкими нежными голосами и глазами, которые Бог наполнил лунным светом. Должен ли я петь тебе всю ночь, семь дней подряд, и принести в жертву двух белых куриц и две восхитительные бутылки огогоро, чтобы ты меня услышал? И даже сейчас твоя мать бродит в ночи, обращаясь к ветру, к дороге и к ангелам, она ищет, как обратиться к тебе. Неужели эта жизнь тебя совсем не трогает? Когда ты играешь на улице и видишь, как умирают дети, слышишь, как плачут матери и как старые люди поют о каждом чудесном рождении, неужели это не трогает твое сердце? Здесь царствует печаль. Но у нас есть и праздники. Мы знаем особые радости. Мы знаем печаль, но печаль — это сестра любви и матерь музыки. Я видел, как ты танцевал, сын мой. И если ты не будешь слушать мою песню, я не стану больше петь.
Он снова замолчал.
Я попытался пошевелиться, показать ему, что я его слышал, что слезы закипают в моей душе, но он сделал резкое движение, которое испугало меня. Я услышал впереди громкий голос. Но никого не увидел, кроме духа, который, пригибаясь, крался, воинственно покачиваясь с оружием в руках, к женщине. Многочисленные отражения духа и женщины схватились друг с другом. Дух ударил женщину, и вокруг меня зазвенела сталь. Дух нападал на женщину, пока золотая кровь не потекла из ее ран. Она стекала и превращалась в ослепительный щит. Затем женщина вытащила из тела нож и помахала им в воздухе. Неожиданно я увидел, как дух и женщина оба зеркально отразились в вечности. Они были повсюду, и каждое отражение было реально. И затем, словно через оконное стекло в ночи, передо мной медленно стало появляться лицо Папы. Он наблюдал за мной спокойными глазами, в то время как дух продолжал нападать на женщину. Они сражались на реке из стекла, на каноэ, они сражались в небе. И Папа мягко говорил мне на ухо, словно я был цветком.
— Мы — это чудеса, которые Бог создал для того, чтобы попробовать горькие плоды времени. Мы — это драгоценности, и придет время, когда наши страдания обратятся в чудеса земли. Небо — не наш враг. То, что жжет меня сейчас, обратится в золото, и тогда я буду счастлив. Разве ты не понимаешь таинство нашей боли? Мы выносим бедность, а значит, способны петь и сладко мечтать, и мы никогда не проклинаем воздух, когда он теплый, или плоды, когда у них хороший вкус, или свет, мягко танцующий на воде. Мы благословляем все даже в нашей боли. Мы благословляем все в тишине. Вот почему наша музыка такая сладкая. Она всегда остается в воздухе. Таковы, мой сын, эти скрытые чудеса, которые всегда трудятся, и только время сможет преподнести их нам как на ладони. Я тоже слышал, как поют мертвецы. Они поведали мне, что эта жизнь хороша. Они поведали, что нужно жить по-доброму, с огнем в душе и всегда с надеждой, сын мой. Чудо есть, и есть чему удивляться, а особенно тому, чего ты не можешь увидеть. Океан полон песен. Небо не наш враг. Судьба наш друг.
Встав на колени у кровати, он пел изумительные мелодии. Он рассказал в песнях истории о наших предках, которые покинули родные земли и поселились в странных местах; о дедушке, который семь дней воевал с духом леса и потом был избран Священником Храма Дорог; о богах, которые разделили мироздание на землю духов, землю людей и чистые миры небесных созданий, в каждом из которых отвели особое пристанище для храбрецов.
Затем он перестал говорить. Свет изменился. Время искривилось. У меня прямо перед лицом полетели искры от ударов ножей. Папа держал нож надо мной. Я услышал крик белой птицы. Женщина, размахивая оружием, золотым в зеркальных отражениях, сделала выпад и отрубила одну голову духа. Дух издал ужасный крик, совсем человеческий. Женщина отсекла его вторую голову. На меня начали падать перья. Кровь духа брызнула мне в лицо и на мгновение ослепила. И когда зрение вернулось ко мне, я увидел над собой Папу с белой курицей в одной руке и остро заточенным ножом в другой. Мама стояла, прислонившись спиной к окну, в окружении девяти голубых свеч и каури, разложенных сложным узором. Папа крепко держал курицу за шею и лапы. Кровь стекала по его рукам. В комнате была еще одна фигура, чья тень расширяла пространство, наполняя комнату ароматами диких деревенских святилищ. С торжественностью каменнолицых священников этот человек танцевал по комнате, помахивая гигантским веером из перьев орла, грозя отправить саму комнату в полет. Его кружащийся танец, пылкий и безумный, красные амулеты и каури, позвякивающие вокруг его шеи, стали пыткой для дважды обезглавленного духа.
Нож старой женщины с лапами львицы стал красно-золотого цвета. Одна из голов духа покатилась в зеркальную реку, и глаза на голове уставились в вечность отражений в мучительном изумлении.
Дух, вертясь во все стороны, завывая и кружась в смятении, бросился к каноэ. Оттолкнул его и поплыл по зеркальной реке, гребя по направлению к свету. Женщина бросилась за ним вдогонку, шагая по серебру с поднятым ножом. Папин нож, сверкая в отражениях, занесся надо мной, словно я был священной жертвой своего же рождения. Я закричал. Нож в папиной руке резко опустился, дважды разрезав воздух. Травник издал пронзительный крик. В тот же момент старая женщина настигла духа и взмахнула над ним могучим ножом. Папа разрезал горло курицы. Женщина отсекла последнюю голову духа. Дух беспомощно забился в каноэ, в то время как курица задергалась в конвульсиях. Травник затих. Голова духа, катясь по серебру, увидела себя отделенной от тела и так сильно закричала от ужаса, что поверхность реки треснула. Зеркала вдребезги разбились. Стало темно. Осколки и отражения запрыгали в моих глазах.
Глава 3
Мама сидела рядом, поглаживая мне веки. На стуле сидел Папа, лоб его избороздили морщины, а подбородок покрыла густая щетина. Полная бутылка виски стояла на столе. В воздухе плавали ароматы роскошных кушаний. Я широко открыл глаза и спросил:
— Где дорога?
Ко мне тут же подскочил Папа и пальцами растопырил мне глаза. Мама влила в них черную жидкость. Жидкость начинала жечь, когда я закрывал глаза, поэтому мне приходилось держать их широко открытыми. Травник ушел, но его тень и несколько орлиных перьев остались. Мама заставила меня выпить настой из горьких трав. Папа сделал надрезы бритвой на моей груди, на плечах и на лбу и приложил к ним жгучее лекарство. Я закричал, требуя еды. Никто не обратил на меня внимания. Я попытался вернуться в свое путешествие, но не смог закрыть глаза. Мама поила меня водой, апельсиновым соком и кормила кашей. Папа, оставаясь в тени травника, выглядел так, словно он не спал всю жизнь. Мама была такая истощенная и худая, такая красивая в своей печали, излучавшая свет от радости видеть меня живым, что я заплакал по ним обоим. Папа запел песню. Мама поглаживала мне виски. Я не ел две недели. Доктора уже объявили меня мертвым. Но по-настоящему я так и не смог покинуть мир живущих.
Глава 4
Меня подкармливали постепенно — с каши они перешли на более основательную пищу. Мама вложила всю свою любовь, чтобы приготовить мне самые восхитительные лакомства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58