Но так или иначе, секунда эта миновала, и Энн вытерла лицо и заправила волосы за уши.
Милдред подошла к ней, описав полукруг, чтобы не наступить на кукол.
— Успокойтесь, милая! — И метнула сердитый взгляд на Свона, который, отступив на несколько шагов, тревожно поглядывал на Энн.
Энн, успевшая справиться с собой, сказала:
— Я так рада вас видеть! — и высморкалась. — Не знаю, что на меня нашло. Я все время была в отличном настроении.
Милдред скептически вздернула брови, а потом, слегка расставив ноги, приняла позу терпеливую, но упрямую, до грубости ясно давая понять, что она ждет, чтобы Свон удалился.
Свон спросил Энн многозначительно-нежным голосом:
— Ну как вы, ничего?
— Какое там ничего, — сказала Милдред и продолжала тоном светской беседы: — А я была в деревне и решила заглянуть к вам. Кажется, дождь собирается. Хорошо, что я захватила зонтик.
Свон все смотрел на Энн. Она сказала:
— Ничего, Дуглас, обошлось. Спасибо, вы были так добры.
Свон легонько потрепал её по плечу, с улыбкой кивнул Милдред, промямлил что-то насчет того, что ему пора домой, и вышел из комнаты.
— Скатертью дорога, — сказала Милдред.
Энн села. Слезы обессилили её. Она была рада Милдред, однако ощущала при виде её смутное беспокойство, словно старая её приятельница могла стать фигурой несообразно значительной, даже угрожающей.
— Снимайте же пальто, — сказала она. — А то у вас такой вид, будто сейчас уйдете. Вы ведь позавтракаете с нами?
— Еще не знаю. А пальто я не сниму. Мне холодно. Непонятно, почему вы камин не зажгли. Ну вот, что я вам говорила? Дождь пошел.
Энн посмотрела в окно. Солнце скрылось, и, повинуясь одной из внезапных причуд, свойственных английскому лету, весь сад дрожал от ветра, деревья и трава намокли и потемнели. Энн почувствовала, что ей тоже холодно. Все на свете разом утеряло смысл.
— О господи, я так устала…
— Вам нужно отдохнуть, — сказала Милдред. Она стояла, все так же расставив ноги, с зонтом под мышкой, сунув руки в карманы теплого синего, в клетку пальто, светлые волосы топорщились вокруг доброго лица, которое к старости не столько покрылось морщинами, сколько смягчилось.
— Отдохнуть! — Энн невесело рассмеялась.
— А что? Здесь все будет идти своим чередом. С хозяйством справится Боушот.
— Нет, не справится. Да не в том дело. Это неважно. — Только это она и говорит последнее время!
— Надо полагать, от злодея Рэндла никаких известий?
— Нет.
— Он, надо полагать, прочно связался с этой Риммер?
— С кем?
— Ах ты господи! Неужели я сболтнула лишнее? Вы правда не знали, что у него роман с Линдзи Риммер, ну, знаете, компаньонкой Эммы Сэндс?
Энн встала и сунула платок в рукав свитера. У неё мелькнула мысль, что Милдред отлично знает, что делает. Она ответила резко:
— Я так и думала, что у него с кем-то роман. А с кем, не знала. Да сказать по правде, это меня особенно не интересует.
— Вздор, моя милая, — сказала Милдред, внимательно посмотрев на нее. — Конечно, это вас интересует. Но я рада, что вы, как видно, списали Рэндла со счета.
— Я его не списала. Просто мне нет дела до подробностей. Он вернется. — Энн говорила отрывисто, голос её стал низким и хриплым, как на исповеди.
Теперь Милдред заговорила мягче и плавнее, словно сменив проповедь на песнопение:
— Не думаю, чтобы он вернулся, дорогая.
— Нет, вернется, — сказала Энн. Она не хотела снова расплакаться. — Пошли в кухню. Там теплее и можно выпить кофе.
— А Рэндл скотина, — сказала Милдред. — Скотина и хам.
— Перестаньте, Милдред, прошу вас. Идемте в кухню. Кстати, как вы сюда добрались? Вы сказали, что пришли из деревни?
— Да, а туда меня подвез Феликс. — Голос её звучал сурово и вызывающе.
— А-а, — протянула Энн.
Выждав немного, Милдред продолжала:
— Да, он поехал в Мэйдстон за новыми ножами для косилки. Так удобно, когда он у нас. Он привел в порядок все машины. Абсолютно все понимает в технике.
— А как вы доберетесь домой?
— О, он через час вернется. Я ему сказала, чтоб заехал за мной в трактир, а если меня там не будет, пусть едет сюда. Вы можете обоих нас пригласить к завтраку. Или мы вас захватим с собой в Сетон-Блейз. Почему бы вам не погостить у нас несколько дней, без всяких хлопот и забот?
Энн потерла пальцем губы и поправила волосы. Снаружи душа её была спокойна, но далеко внутри что-то рушилось, возвещало панику и бегство.
— К сожалению, не могу, — сказала она. — Я должна позавтракать у Клер. Я уже столько раз откладывала. Она хочет обсудить со мной конкурс на лучший букет.
— Но вы же пригласили меня завтракать!
— Да, я совсем забыла про Клер. Простите ради бога. Сегодня не выйдет.
— Ну так приезжайте завтра к нам. Феликс в любое время заедет за вами на «мерседесе».
— Не могу. Я бы с радостью, но очень уж я занята. У нас сейчас самый горячий сезон. Нужно кончать каталог. Там в корректуре придется вписать много добавлений. Мы выбрасываем на рынок некоторые новые сорта из Германии, надо дать описания, фотографии и все такое. Спасибо вам. Но кофе-то вы на дорогу попьете?
Милдред только глянула на неё и сказала:
— Ах, Энн, Энн, Энн!
Они помолчали, Милдред — неколебимая как скала, Энн — потупившись, методично растирая пальцами лоб и веки. Наконец Энн сказала устало:
— Пошли, Милдред, я и сама с удовольствием выпью кофе.
Милдред не сдалась. Она преградила Энн дорогу и сказала очень спокойно:
— Вы ведь знаете, что Феликс в вас безумно влюблен?
Энн молчала, и после ей казалось, что она размышляла очень долго. То, что она сейчас скажет и сделает, многое решит не столько для Милдред, сколько для неё самой. Милдред ловко подготовила свой театральный эффект, но его нужно сорвать, оставить её ни с чем. Тут не должно быть никакой драмы, никакой зацепки для фантазий. То, что Милдред пытается вызвать к жизни, нужно обессмыслить, объявить несуществующим. Нужно убить это шуткой, похлопать Милдред по плечу и увести её пить кофе. Нужно не выдать, что знаешь или интересуешься, не допустить ни смущенных взглядов, ничего. Опять сплошные «не» и «ничего».
— Да, — сказала Энн.
Последовало долгое молчание, и Энн опустила голову. Она чувствовала, что заливается краской. Голова была как тяжелый плод, который вот-вот сорвется с ветки.
Милдред показала себя тактичной и милосердной. Это ей не стоило труда — ведь она уходила отнюдь не с пустыми руками. Она сказала:
— Ну, не буду вас мучить. Вы совсем вымотались. Кофе я не хочу, спасибо. Мне ещё нужно купить кое-что в деревне, благо есть время. Феликс меня там заберет. А вы, как надумаете, приезжайте. В любое время, мы всегда будем рады. — Она пошла к выходу и чуть не споткнулась о кукол. — Великовата Миранда играть в куклы, вам не кажется? — Она вгляделась в пестрые фигурки. Потом начала потихоньку опрокидывать их зонтом на пол. Одна за другой они падали навзничь и смежали восковые веки.
15
— Не верится, что её здесь нет, — сказал Рэндл.
Он стоял в гостиной у Эммы, держа Линдзи за руку. Магнитофон, запах табака, столик с сигаретами — все было как всегда, но большое кресло опустело. Эмма уехала в Грэйхеллок.
— Если хочешь убедиться, можешь обыскать квартиру, — сказала Линдзи.
— Я понимаю, что это глупо, но, кажется, я так и сделаю. — Он двинулся к двери. Потом пропустил Линдзи вперед. — Веди.
Линдзи опять взяла его за руку и вывела в прихожую. Вот кухня, её он знал, сколько раз носил туда и обратно подносы с чаем. Вот ванная, тоже, конечно, знакомая. Вот столовая, где он изредка у них обедал по торжественным дням, например в день рождения Эммы. Обычно же Эмма весь вечер работала, а на ужин съедала пару сандвичей. Потом шла комната для гостей, превращенная в чулан: у Эммы никто никогда не гостил. Потом спальня Эммы. Здесь Рэндл задержался. Это была просторная комната в итальянском духе, чем-то напоминавшая полотна Карпаччо, какая-то затаившаяся и значительная. Казалось, за окном должен быть светлый пейзаж с колокольней вдали, а не железная ограда, видная сквозь тюлевую занавеску. Рэндл был здесь впервые. Сладкий запах сухой травы словно исходил от старых бархатных драпри и от широкой кровати под красным с бахромой покрывалом до полу.
— Может, заглянешь под кровать? — шаловливо предложила Линдзи.
Рэндл опустился на колени и приподнял покрывало. Сердце у него колотилось, точно он и в самом деле ожидал увидеть в темноте скорчившуюся фигуру Эммы. Он увидел три пары туфель и чемодан.
Едва он начал подниматься, как что-то ударило его в плечо. Он вскрикнул, поскользнулся на каблуке и, не удержавшись, упал на спину. В следующее мгновение Линдзи лежала у него на груди.
— Это же только я! — воскликнула она.
— Как сказал айсберг «Титанику». — Тяжело дыша, он сцепил руки у неё за спиной.
— Да ты, кажется, правда испугался? Я думала, ты шутишь. Тебе, наверно, примерещилось, что это Эмма подкралась к тебе с каким-то тупым орудием?
— Да, я боюсь. И не только Эммы. — Он провел руками от её покатых плеч вниз, по спине. Локти её упирались в пол по обе стороны его шеи, лицо нависло над ним так близко, что он видел только туманное смеющееся сияние. Чувствуя, как её платье ласково скользит по шелку белья, он наконец коснулся рукой теплого тела над чулком и тихо застонал. Ноги их под кроватью перепутались с туфлями Эммы.
— Не бойся, — шепнула она. Потом, перестав опираться на локти, тяжело навалилась на него, а руки её запорхали над головой. Что-то мягкое и прохладное посыпалось сверху, заслонило свет — она распустила волосы.
Рэндл задохнулся под внезапной тяжестью, под этим мягким каскадом. Линдзи снова приподнялась на локте и потрясла головой, так что волосы, скрыв её лицо, упали ему на глаза. Их было очень много. Он неловко потянулся и, отведя волосы в сторону, увидел её задорную улыбку. Минуту он смотрел на нее, напрягая шею, потом быстрым движением сбросил её на пол. Оба сели, глубоко дыша и оглядывая друг друга, как кошки.
— Ну, давай закончим обыск, — сказал Рэндл отрывисто. Он встал и обдернул покрывало на кровати Эммы.
Линдзи, уже не держа его за руку, вошла с ним в последнюю комнату — свою спальню. Эта комната была поменьше и выходила в вечнозеленый садик. Здесь был узкий диван у окна, стол светлого дуба и длинная полка с книгами в бумажных обложках. Немногочисленные безделушки он подарил ей сам. Он узнал их — пресс-папье в виде руки, серебряное зеркальце, итальянская шкатулка, расчерченная ромбами, фарфоровая собачка. Словно она не умела сама для себя что-нибудь выбрать. Типичная комната прислуги — бедная, невзрачная и трогательная.
Рэндл внимательно её оглядел, потом перевел взгляд на Линдзи. Ее золотые волосы в беспорядке свисали на грудь. Вся она казалась моложе, меньше, проще. Рэндл не спеша обеими руками убрал волосы с её груди и сгреб в толстый жгут на затылке. Потом одной рукой оттянул её голову назад, другую приложил ладонью к её щеке. Он с радостью заметил, что в глазах её мелькнул испуг, и сказал:
— Могу я заключить из этих банальных приемов обольщения, что ты перестроила программу, которую на днях мне излагала?
Подбородок Линдзи торчал к потолку, губы приоткрылись. Но руки болтались безвольно, как у повешенной. Она спросила:
— А если я скажу, что программа не меняется, что ты сделаешь?
— Скорее всего, изобью тебя и наверняка изнасилую, — ответил Рэндл и понемногу отпустил её волосы.
Она снова надвинула их на лоб, растирая пальцами голову. Потом спросила тонким голоском:
— Значит, придется мне изменить программу?
— О господи! — сказал Рэндл. — Пойдем в гостиную, я хочу выпить.
В гостиной Линдзи достала графин с виски, два стакана и кувшин с водой, очевидно приготовленные заранее. Рэндл выпил виски, не разбавляя. Потом уставился на Линдзи. Она запрятала волосы сзади под платье и была похожа на скромного мальчика. Никогда он её не поймет.
— Ну, — сказала Линдзи, — убедился ты, что её здесь нет?
Рэндлу все ещё казалось невероятным, что Эммы нет в квартире. Она почти не выходила, и он видел её вне дома только раз, на похоронах матери. Он ответил:
— Да, пожалуй, убедился, что _сейчас_ её здесь нет.
— Ты хочешь сказать, что она могла подстроить нам ловушку?
— Да, — сказал Рэндл, а сам подумал: или это вы вдвоем могли подстроить ловушку мне. В конце концов, почему Линдзи так упорно отказывалась приехать к нему в Челси? Теперь, когда он, как ему казалось, переходил из фантазии в реальность, реальный мир представлялся ещё более фантастичным, чем тот сказочный дворец, в котором он обитал до сих пор. Он чувствовал себя любимым рабом, которого укладывали на подушки и поили шербетом, а потом подвели к воротам и сказали, что он свободен. Такие истории кончаются ударом ятагана.
Линдзи стояла очень тихо, держа руки за спиной, слегка наклонив вперед голову. На ней было простое коричневое полотняное платье без пояса, напоминавшее какую-то нарядную форму, волосы, выбиваясь из выреза платья, уже повисли тяжелыми фестонами по обе стороны лица. Словно юный генерал какой-то экзотической страны обдумывал план сражения. Она сказала:
— Ну, а если мы позвоним в Грэйхеллок по телефону, тогда ты успокоишься?
О господи! Рэндл зашагал по комнате. Мысль, что Эмма в Грэйхеллоке, было трудно перенести. Его очень удивило и её желание туда поехать, и легкость, с какой она уговорила его отца свезти её. Разумеется, исходя из собственных интересов, он был отнюдь не против возобновления дружбы между отцом и Эммой, хотя подсознательно это его тревожило. Обидно было только, что первым обрядом, которым ознаменовалась эта новая дружба, оказалось посещение его дома. Он не мог понять, что это значит. Он был уверен, что Эмма что-то замышляет, и его — это было уже совсем неразумно — оскорбляло общение между отцом и Эммой, к которому он не был причастен. Он чувствовал, что у него отобрали роль покровителя; и он чуть ли не ревновал, хотя кого и к кому именно, было неясно. Проще и непосредственнее был страх и отвращение при мысли, что Эмма находится в Грэйхеллоке без него, что она вообще там находится; при этой мысли ему хотелось крикнуть: «Это же моя семья!»
Важно было, чтобы не осталось сомнений, что Эмма далеко. Не менее важно — чтобы она не знала, что он сюда приходил. Тут уж ему пришлось положиться на Линдзи. Когда выяснилось, что Эмма уезжает на целый день, и притом без Линдзи, Рэндл не замедлил сделать из этого единственно возможный вывод, но тут же опять растерялся. А как же «программа» Линдзи? Он был далеко не уверен, что этот шантаж устоит перед лучезарной перспективой провести день вдвоем, в свое удовольствие. Он знал, твердо и радостно, как сильно в ней желание. Но была и другая трудность. Не мог он овладеть Линдзи с разрешения Эммы. Овладеть ею _без_ разрешения Эммы, было, конечно, очень рискованно, от одной этой мысли у него виновато екало сердце. Но иметь на это разрешение было бы уж вовсе отвратительно, и теперь его мучил страх, нараставший по мере того, как он недоумевал, почему Линдзи отказалась от своей «программы», — страх, что они сообща решили его спровоцировать.
Эмму нужно было обмануть — это он внушил Линдзи. Пусть скажет Эмме, что его нет в Лондоне, он поехал навестить тяжело заболевшего друга — так неудачно, как раз в тот день, когда Эмма будет в Грэйхеллоке. Составляя этот план, Рэндл очень сомневался, что Эмма поверит, будто даже ради последнего прощания с близким другом он мог пожертвовать таким удовольствием, как день наедине с Линдзи, но Линдзи, видимо, обрисовала положение достаточно правдоподобно, и Эмма ничего не заподозрила. Позже ему пришло в голову, что, даже если она не поверила Линдзи, её изобретательный ум, профессионально натренированный в переплетении сложных интриг, мог подсказать ей, что он задумал провести день не с Линдзи, а в Грэйхеллоке, шпионя за ней самой. В конце концов он решил так: поверила она или нет — установить невозможно, хватит и того, что она не уверена, что он с Линдзи. Но за всем этим оставалось ужасное, унизительное подозрение, что Эмма и Линдзи в сговоре против него.
Звонить в Грэйхеллок по телефону ему претило. Сейчас он не хотел даже верить, что Грэйхеллок вообще существует. При мысли, что можно поднять трубку и вызвать к жизни весь этот мир на другом конце провода, его бросало в дрожь и в пот, как от малоприятного колдовства. Но едва Линдзи предложила позвонить, как он понял, что именно это и нужно. Это избавит его от бредовой картины, самой неотвязной в его галерее призраков, — как Эмма неслышно отворяет дверь и застает его в объятиях Линдзи. Он сказал:
— Как же это устроить?
— Очень просто. Ты соединяешься и передаешь мне трубку. Я прошу позвать Эмму. Она подходит, я передаю трубку тебе, и ты слышишь её голос. Потом я с ней немножко поболтаю. Все получится совершенно естественно.
— А может, лучше вам не болтать? Просто положить трубку?
— Нет. Тогда уж она наверняка догадается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Милдред подошла к ней, описав полукруг, чтобы не наступить на кукол.
— Успокойтесь, милая! — И метнула сердитый взгляд на Свона, который, отступив на несколько шагов, тревожно поглядывал на Энн.
Энн, успевшая справиться с собой, сказала:
— Я так рада вас видеть! — и высморкалась. — Не знаю, что на меня нашло. Я все время была в отличном настроении.
Милдред скептически вздернула брови, а потом, слегка расставив ноги, приняла позу терпеливую, но упрямую, до грубости ясно давая понять, что она ждет, чтобы Свон удалился.
Свон спросил Энн многозначительно-нежным голосом:
— Ну как вы, ничего?
— Какое там ничего, — сказала Милдред и продолжала тоном светской беседы: — А я была в деревне и решила заглянуть к вам. Кажется, дождь собирается. Хорошо, что я захватила зонтик.
Свон все смотрел на Энн. Она сказала:
— Ничего, Дуглас, обошлось. Спасибо, вы были так добры.
Свон легонько потрепал её по плечу, с улыбкой кивнул Милдред, промямлил что-то насчет того, что ему пора домой, и вышел из комнаты.
— Скатертью дорога, — сказала Милдред.
Энн села. Слезы обессилили её. Она была рада Милдред, однако ощущала при виде её смутное беспокойство, словно старая её приятельница могла стать фигурой несообразно значительной, даже угрожающей.
— Снимайте же пальто, — сказала она. — А то у вас такой вид, будто сейчас уйдете. Вы ведь позавтракаете с нами?
— Еще не знаю. А пальто я не сниму. Мне холодно. Непонятно, почему вы камин не зажгли. Ну вот, что я вам говорила? Дождь пошел.
Энн посмотрела в окно. Солнце скрылось, и, повинуясь одной из внезапных причуд, свойственных английскому лету, весь сад дрожал от ветра, деревья и трава намокли и потемнели. Энн почувствовала, что ей тоже холодно. Все на свете разом утеряло смысл.
— О господи, я так устала…
— Вам нужно отдохнуть, — сказала Милдред. Она стояла, все так же расставив ноги, с зонтом под мышкой, сунув руки в карманы теплого синего, в клетку пальто, светлые волосы топорщились вокруг доброго лица, которое к старости не столько покрылось морщинами, сколько смягчилось.
— Отдохнуть! — Энн невесело рассмеялась.
— А что? Здесь все будет идти своим чередом. С хозяйством справится Боушот.
— Нет, не справится. Да не в том дело. Это неважно. — Только это она и говорит последнее время!
— Надо полагать, от злодея Рэндла никаких известий?
— Нет.
— Он, надо полагать, прочно связался с этой Риммер?
— С кем?
— Ах ты господи! Неужели я сболтнула лишнее? Вы правда не знали, что у него роман с Линдзи Риммер, ну, знаете, компаньонкой Эммы Сэндс?
Энн встала и сунула платок в рукав свитера. У неё мелькнула мысль, что Милдред отлично знает, что делает. Она ответила резко:
— Я так и думала, что у него с кем-то роман. А с кем, не знала. Да сказать по правде, это меня особенно не интересует.
— Вздор, моя милая, — сказала Милдред, внимательно посмотрев на нее. — Конечно, это вас интересует. Но я рада, что вы, как видно, списали Рэндла со счета.
— Я его не списала. Просто мне нет дела до подробностей. Он вернется. — Энн говорила отрывисто, голос её стал низким и хриплым, как на исповеди.
Теперь Милдред заговорила мягче и плавнее, словно сменив проповедь на песнопение:
— Не думаю, чтобы он вернулся, дорогая.
— Нет, вернется, — сказала Энн. Она не хотела снова расплакаться. — Пошли в кухню. Там теплее и можно выпить кофе.
— А Рэндл скотина, — сказала Милдред. — Скотина и хам.
— Перестаньте, Милдред, прошу вас. Идемте в кухню. Кстати, как вы сюда добрались? Вы сказали, что пришли из деревни?
— Да, а туда меня подвез Феликс. — Голос её звучал сурово и вызывающе.
— А-а, — протянула Энн.
Выждав немного, Милдред продолжала:
— Да, он поехал в Мэйдстон за новыми ножами для косилки. Так удобно, когда он у нас. Он привел в порядок все машины. Абсолютно все понимает в технике.
— А как вы доберетесь домой?
— О, он через час вернется. Я ему сказала, чтоб заехал за мной в трактир, а если меня там не будет, пусть едет сюда. Вы можете обоих нас пригласить к завтраку. Или мы вас захватим с собой в Сетон-Блейз. Почему бы вам не погостить у нас несколько дней, без всяких хлопот и забот?
Энн потерла пальцем губы и поправила волосы. Снаружи душа её была спокойна, но далеко внутри что-то рушилось, возвещало панику и бегство.
— К сожалению, не могу, — сказала она. — Я должна позавтракать у Клер. Я уже столько раз откладывала. Она хочет обсудить со мной конкурс на лучший букет.
— Но вы же пригласили меня завтракать!
— Да, я совсем забыла про Клер. Простите ради бога. Сегодня не выйдет.
— Ну так приезжайте завтра к нам. Феликс в любое время заедет за вами на «мерседесе».
— Не могу. Я бы с радостью, но очень уж я занята. У нас сейчас самый горячий сезон. Нужно кончать каталог. Там в корректуре придется вписать много добавлений. Мы выбрасываем на рынок некоторые новые сорта из Германии, надо дать описания, фотографии и все такое. Спасибо вам. Но кофе-то вы на дорогу попьете?
Милдред только глянула на неё и сказала:
— Ах, Энн, Энн, Энн!
Они помолчали, Милдред — неколебимая как скала, Энн — потупившись, методично растирая пальцами лоб и веки. Наконец Энн сказала устало:
— Пошли, Милдред, я и сама с удовольствием выпью кофе.
Милдред не сдалась. Она преградила Энн дорогу и сказала очень спокойно:
— Вы ведь знаете, что Феликс в вас безумно влюблен?
Энн молчала, и после ей казалось, что она размышляла очень долго. То, что она сейчас скажет и сделает, многое решит не столько для Милдред, сколько для неё самой. Милдред ловко подготовила свой театральный эффект, но его нужно сорвать, оставить её ни с чем. Тут не должно быть никакой драмы, никакой зацепки для фантазий. То, что Милдред пытается вызвать к жизни, нужно обессмыслить, объявить несуществующим. Нужно убить это шуткой, похлопать Милдред по плечу и увести её пить кофе. Нужно не выдать, что знаешь или интересуешься, не допустить ни смущенных взглядов, ничего. Опять сплошные «не» и «ничего».
— Да, — сказала Энн.
Последовало долгое молчание, и Энн опустила голову. Она чувствовала, что заливается краской. Голова была как тяжелый плод, который вот-вот сорвется с ветки.
Милдред показала себя тактичной и милосердной. Это ей не стоило труда — ведь она уходила отнюдь не с пустыми руками. Она сказала:
— Ну, не буду вас мучить. Вы совсем вымотались. Кофе я не хочу, спасибо. Мне ещё нужно купить кое-что в деревне, благо есть время. Феликс меня там заберет. А вы, как надумаете, приезжайте. В любое время, мы всегда будем рады. — Она пошла к выходу и чуть не споткнулась о кукол. — Великовата Миранда играть в куклы, вам не кажется? — Она вгляделась в пестрые фигурки. Потом начала потихоньку опрокидывать их зонтом на пол. Одна за другой они падали навзничь и смежали восковые веки.
15
— Не верится, что её здесь нет, — сказал Рэндл.
Он стоял в гостиной у Эммы, держа Линдзи за руку. Магнитофон, запах табака, столик с сигаретами — все было как всегда, но большое кресло опустело. Эмма уехала в Грэйхеллок.
— Если хочешь убедиться, можешь обыскать квартиру, — сказала Линдзи.
— Я понимаю, что это глупо, но, кажется, я так и сделаю. — Он двинулся к двери. Потом пропустил Линдзи вперед. — Веди.
Линдзи опять взяла его за руку и вывела в прихожую. Вот кухня, её он знал, сколько раз носил туда и обратно подносы с чаем. Вот ванная, тоже, конечно, знакомая. Вот столовая, где он изредка у них обедал по торжественным дням, например в день рождения Эммы. Обычно же Эмма весь вечер работала, а на ужин съедала пару сандвичей. Потом шла комната для гостей, превращенная в чулан: у Эммы никто никогда не гостил. Потом спальня Эммы. Здесь Рэндл задержался. Это была просторная комната в итальянском духе, чем-то напоминавшая полотна Карпаччо, какая-то затаившаяся и значительная. Казалось, за окном должен быть светлый пейзаж с колокольней вдали, а не железная ограда, видная сквозь тюлевую занавеску. Рэндл был здесь впервые. Сладкий запах сухой травы словно исходил от старых бархатных драпри и от широкой кровати под красным с бахромой покрывалом до полу.
— Может, заглянешь под кровать? — шаловливо предложила Линдзи.
Рэндл опустился на колени и приподнял покрывало. Сердце у него колотилось, точно он и в самом деле ожидал увидеть в темноте скорчившуюся фигуру Эммы. Он увидел три пары туфель и чемодан.
Едва он начал подниматься, как что-то ударило его в плечо. Он вскрикнул, поскользнулся на каблуке и, не удержавшись, упал на спину. В следующее мгновение Линдзи лежала у него на груди.
— Это же только я! — воскликнула она.
— Как сказал айсберг «Титанику». — Тяжело дыша, он сцепил руки у неё за спиной.
— Да ты, кажется, правда испугался? Я думала, ты шутишь. Тебе, наверно, примерещилось, что это Эмма подкралась к тебе с каким-то тупым орудием?
— Да, я боюсь. И не только Эммы. — Он провел руками от её покатых плеч вниз, по спине. Локти её упирались в пол по обе стороны его шеи, лицо нависло над ним так близко, что он видел только туманное смеющееся сияние. Чувствуя, как её платье ласково скользит по шелку белья, он наконец коснулся рукой теплого тела над чулком и тихо застонал. Ноги их под кроватью перепутались с туфлями Эммы.
— Не бойся, — шепнула она. Потом, перестав опираться на локти, тяжело навалилась на него, а руки её запорхали над головой. Что-то мягкое и прохладное посыпалось сверху, заслонило свет — она распустила волосы.
Рэндл задохнулся под внезапной тяжестью, под этим мягким каскадом. Линдзи снова приподнялась на локте и потрясла головой, так что волосы, скрыв её лицо, упали ему на глаза. Их было очень много. Он неловко потянулся и, отведя волосы в сторону, увидел её задорную улыбку. Минуту он смотрел на нее, напрягая шею, потом быстрым движением сбросил её на пол. Оба сели, глубоко дыша и оглядывая друг друга, как кошки.
— Ну, давай закончим обыск, — сказал Рэндл отрывисто. Он встал и обдернул покрывало на кровати Эммы.
Линдзи, уже не держа его за руку, вошла с ним в последнюю комнату — свою спальню. Эта комната была поменьше и выходила в вечнозеленый садик. Здесь был узкий диван у окна, стол светлого дуба и длинная полка с книгами в бумажных обложках. Немногочисленные безделушки он подарил ей сам. Он узнал их — пресс-папье в виде руки, серебряное зеркальце, итальянская шкатулка, расчерченная ромбами, фарфоровая собачка. Словно она не умела сама для себя что-нибудь выбрать. Типичная комната прислуги — бедная, невзрачная и трогательная.
Рэндл внимательно её оглядел, потом перевел взгляд на Линдзи. Ее золотые волосы в беспорядке свисали на грудь. Вся она казалась моложе, меньше, проще. Рэндл не спеша обеими руками убрал волосы с её груди и сгреб в толстый жгут на затылке. Потом одной рукой оттянул её голову назад, другую приложил ладонью к её щеке. Он с радостью заметил, что в глазах её мелькнул испуг, и сказал:
— Могу я заключить из этих банальных приемов обольщения, что ты перестроила программу, которую на днях мне излагала?
Подбородок Линдзи торчал к потолку, губы приоткрылись. Но руки болтались безвольно, как у повешенной. Она спросила:
— А если я скажу, что программа не меняется, что ты сделаешь?
— Скорее всего, изобью тебя и наверняка изнасилую, — ответил Рэндл и понемногу отпустил её волосы.
Она снова надвинула их на лоб, растирая пальцами голову. Потом спросила тонким голоском:
— Значит, придется мне изменить программу?
— О господи! — сказал Рэндл. — Пойдем в гостиную, я хочу выпить.
В гостиной Линдзи достала графин с виски, два стакана и кувшин с водой, очевидно приготовленные заранее. Рэндл выпил виски, не разбавляя. Потом уставился на Линдзи. Она запрятала волосы сзади под платье и была похожа на скромного мальчика. Никогда он её не поймет.
— Ну, — сказала Линдзи, — убедился ты, что её здесь нет?
Рэндлу все ещё казалось невероятным, что Эммы нет в квартире. Она почти не выходила, и он видел её вне дома только раз, на похоронах матери. Он ответил:
— Да, пожалуй, убедился, что _сейчас_ её здесь нет.
— Ты хочешь сказать, что она могла подстроить нам ловушку?
— Да, — сказал Рэндл, а сам подумал: или это вы вдвоем могли подстроить ловушку мне. В конце концов, почему Линдзи так упорно отказывалась приехать к нему в Челси? Теперь, когда он, как ему казалось, переходил из фантазии в реальность, реальный мир представлялся ещё более фантастичным, чем тот сказочный дворец, в котором он обитал до сих пор. Он чувствовал себя любимым рабом, которого укладывали на подушки и поили шербетом, а потом подвели к воротам и сказали, что он свободен. Такие истории кончаются ударом ятагана.
Линдзи стояла очень тихо, держа руки за спиной, слегка наклонив вперед голову. На ней было простое коричневое полотняное платье без пояса, напоминавшее какую-то нарядную форму, волосы, выбиваясь из выреза платья, уже повисли тяжелыми фестонами по обе стороны лица. Словно юный генерал какой-то экзотической страны обдумывал план сражения. Она сказала:
— Ну, а если мы позвоним в Грэйхеллок по телефону, тогда ты успокоишься?
О господи! Рэндл зашагал по комнате. Мысль, что Эмма в Грэйхеллоке, было трудно перенести. Его очень удивило и её желание туда поехать, и легкость, с какой она уговорила его отца свезти её. Разумеется, исходя из собственных интересов, он был отнюдь не против возобновления дружбы между отцом и Эммой, хотя подсознательно это его тревожило. Обидно было только, что первым обрядом, которым ознаменовалась эта новая дружба, оказалось посещение его дома. Он не мог понять, что это значит. Он был уверен, что Эмма что-то замышляет, и его — это было уже совсем неразумно — оскорбляло общение между отцом и Эммой, к которому он не был причастен. Он чувствовал, что у него отобрали роль покровителя; и он чуть ли не ревновал, хотя кого и к кому именно, было неясно. Проще и непосредственнее был страх и отвращение при мысли, что Эмма находится в Грэйхеллоке без него, что она вообще там находится; при этой мысли ему хотелось крикнуть: «Это же моя семья!»
Важно было, чтобы не осталось сомнений, что Эмма далеко. Не менее важно — чтобы она не знала, что он сюда приходил. Тут уж ему пришлось положиться на Линдзи. Когда выяснилось, что Эмма уезжает на целый день, и притом без Линдзи, Рэндл не замедлил сделать из этого единственно возможный вывод, но тут же опять растерялся. А как же «программа» Линдзи? Он был далеко не уверен, что этот шантаж устоит перед лучезарной перспективой провести день вдвоем, в свое удовольствие. Он знал, твердо и радостно, как сильно в ней желание. Но была и другая трудность. Не мог он овладеть Линдзи с разрешения Эммы. Овладеть ею _без_ разрешения Эммы, было, конечно, очень рискованно, от одной этой мысли у него виновато екало сердце. Но иметь на это разрешение было бы уж вовсе отвратительно, и теперь его мучил страх, нараставший по мере того, как он недоумевал, почему Линдзи отказалась от своей «программы», — страх, что они сообща решили его спровоцировать.
Эмму нужно было обмануть — это он внушил Линдзи. Пусть скажет Эмме, что его нет в Лондоне, он поехал навестить тяжело заболевшего друга — так неудачно, как раз в тот день, когда Эмма будет в Грэйхеллоке. Составляя этот план, Рэндл очень сомневался, что Эмма поверит, будто даже ради последнего прощания с близким другом он мог пожертвовать таким удовольствием, как день наедине с Линдзи, но Линдзи, видимо, обрисовала положение достаточно правдоподобно, и Эмма ничего не заподозрила. Позже ему пришло в голову, что, даже если она не поверила Линдзи, её изобретательный ум, профессионально натренированный в переплетении сложных интриг, мог подсказать ей, что он задумал провести день не с Линдзи, а в Грэйхеллоке, шпионя за ней самой. В конце концов он решил так: поверила она или нет — установить невозможно, хватит и того, что она не уверена, что он с Линдзи. Но за всем этим оставалось ужасное, унизительное подозрение, что Эмма и Линдзи в сговоре против него.
Звонить в Грэйхеллок по телефону ему претило. Сейчас он не хотел даже верить, что Грэйхеллок вообще существует. При мысли, что можно поднять трубку и вызвать к жизни весь этот мир на другом конце провода, его бросало в дрожь и в пот, как от малоприятного колдовства. Но едва Линдзи предложила позвонить, как он понял, что именно это и нужно. Это избавит его от бредовой картины, самой неотвязной в его галерее призраков, — как Эмма неслышно отворяет дверь и застает его в объятиях Линдзи. Он сказал:
— Как же это устроить?
— Очень просто. Ты соединяешься и передаешь мне трубку. Я прошу позвать Эмму. Она подходит, я передаю трубку тебе, и ты слышишь её голос. Потом я с ней немножко поболтаю. Все получится совершенно естественно.
— А может, лучше вам не болтать? Просто положить трубку?
— Нет. Тогда уж она наверняка догадается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35