А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Чего надо? — рявкает он.
— Нил?
— Дальше что?
— Я Тайлер.
Нил сводит брови, дергает головой вверх, а потом говорит:
— Не знаю никакого Тайлера. Тайлер… А, Тайлер… Тайлер? — Он опускает ружье, свистит отбой. Тяжело сходит вниз по ступенькам и подходит обнять меня — его белоснежная борода цепляется за мои пропитанные гелем волосы, как за застежку-«липучку». Минута страха в прошлом.
— А это…— говорит он, поворачиваясь к Стефани, — ээ-хм… Дейзи. — Он делает шаг, чтобы обнять и ее тоже, и Стефани инстинктивно отшатывается.
— Нет, Нил. Это Стефани. Мы дружим. Дейзи в Ланкастере.
Нил все равно ее обнимает.
Дети вьются вокруг нас, трогают мой галстук, тянут руки к кольцам-сережкам в ушах у Стефани. В их лицах я вижу промельки своего лица — я и не думал, что у меня столько единокровных сестер и братьев, и я испытываю странное удовольствие, глядя на них: как будто ешь грушу, которая, как тебе доподлинно известно, выросла на ветке, привитой к яблоне. На детях футболки с картинками разных молекул: ЛСД, шоколад, тестостерон, валиум, ТГК (тетрагидроканнабинол) и другие химические вещества, воздействующие на настроение.
— Идите в дом, — приглашает Нил. — Перекусите. Побудьте с нами. Давайте вместе.
— Папа продает такие майки на фестивалях, — осмелев, говорит одна из девочек. У нее самой майка вся замызгана.
— Мой бизнес — для отвода глаз, — говорит Нил, а в ухо мне шепчет: — Федералы.
— А есть молекула «Эм-ти-ви»? — интересуюсь я.
— «Эм-ти-ви»? Что это? — не понимает Нил. — Не люблю я дурь с вывертами.
В кухне больше всего путает то, что нигде не видно ни картонных пакетов, ни консервных банок, ни вообще каких-либо привычных атрибутов всеобъемлющей американской системы снабжения населения пропитанием — ни одного узнаваемого фирменного названия. Никаких полуфабрикатов. Ни микроволновки. Ни электричества. Ничего. В банках какие-то измельченные растения и зерна, которые я не в силах распознать, хотя от Джасмин я кое-чего поднахватался. Потолок где только можно утыкан гранеными стекляшками. Удушливый запах курящихся благовоний проникает во все поры. Куча вырезанных из секвойи безделушек, успокаивающих глаз, — хипповские аксессуары земного рая. По сравнению с этой кухней наша кухня в Ланкастере — космический корабль.
А эти две женщины, Лорел и Джолин, босоногие, с отрешенным взглядом, не разговаривают. Улыбаются — это да, все время улыбаются жутковатыми улыбочками хиппи: так улыбаются радушные жители захудалого городка, где у тебя сломалась машина, и вот они кормят тебя, и снова кормят, и ты не нарадуешься их доброте, пока наконец не обнаружишь, что тебя самого хотят подать на обед в День Благодарения. Так или иначе, Лорел и Джолин состряпали стопроцентно питательный обед — горшок каких-то запеченных безвкусных бобов.
Мы все сидим и едим за большим секвойевым обеденным столом, и Нил не выказывает ни малейшего любопытства по поводу моего появления. Не задает ни одного вопроса. Даже такого пустячного, как, скажем: «Давно в наших краях?» или: «Каким ветром тебя сюда занесло?» Глаза у него затуманены. Обдолбанный. Да и женщины, думаю, под кайфом. Но дети к этому делу не приобщены. Они просто дикие — то как кошки в мешке, не унять, то как мешки в мешке, не расшевелить. Дисциплина по ним плачет.
— У Джасмин все хорошо, — бросаю я для затравки. Нил кивает, мол, прекрасно, прекрасно, а Лорел и Джолин никак не реагируют на упоминание о бывшей сопернице. Когда над столом не нависает жуть, над ним нависает скука. Я пытаюсь внести оживление кое-какими подробностями ланкастерского житья-бытья.
Стефани не в первый уже раз прищуривается, пытаясь углядеть под бородой Нила черточки сходства со мной.
— Слушай, дамочка, ты давай кончай на меня так смотреть, — говорит Нил. — Меня от этого ломает.
— Zut ! Извините, — спохватывается Стефани.
Я завязываю с попытками вовлечь в разговор здешнюю тормозную публику и начинаю болтать со Стефани, как если бы мы с ней были вдвоем. Мой тактический ход, похоже, срабатывает, избавляя старших от непосильного контроля за мыслительным процессом.
— Джасмин познакомилась с Нилом на фестивале «Рейнбоу» в Редвуд-Сити. Нил был там проводником.
— Проводником?
— Проводил неопытных по кислотным путям-дорожкам — в кайф врубал. С ними вместе в ванне сидел. Убалтывал. Они с Джасмин жили в водовороте всего, что тогда творилось: байкеры, моторокеры, да и самоубийств хватало… словом, потери в рядах этих чокнутых случались постоянно. Но с таким проводником, как Нил, Джасмин одолела даже неслабую дозу синтетики. Жили они сначала в лесу под Маунт-Шастой, а потом в Британской Колумбии образовалась новая коммуна, и они вместе подались туда.
— Чокнутые. — Нил чему-то смеется про себя — чистый тролль.
— Джасмин говорит, что благодаря ЛСД и Нилу она теперь ясно сознает, какие неисчерпаемые и разнообразные возможности таит в себе жизнь. Говорит, с ЛСД для нее открылись такие двери, о существовании которых она и не подозревала. Но еще она говорит, что с тех пор, как в ней поселился страх перед ЛСД, ей было уже не соскочить.
— Большой Страх, — со знанием дела изрекает Нил и вдруг рявкает: — Койот, отнеси Норману обед!
— Да, папа, — говорит один из моих единокровных братьев — Койот, надо полагать, — обеими руками сгребая со стола тарелку с бобами и с ней удаляясь через заднюю дверь.
— Кто такой Норман?
— Джасмин не рассказывала?
— Нет.
— Норман — твой крестный.
— Ничего себе! — Новость из разряда тех самых неожиданных открытий, на которые я так рассчитывал, задумывая нанести визит Нилу. — Правда? — С ума сойти: получить возможность наконец повстречаться с тем, кого мне определили в духовные наставники.
— Только Норман немного не от мира сего. С ним особенно не поговоришь, — уточняет Нил.
Молчание. Мне понятно, что это значит.
— Потери в рядах? — спрашиваю я. Нил, Лорел и Джолин кивают.
47
После обеда Нил ведет меня в вигвам-парильню в ольховой роще за домом. Стефани — в глазах ее громы и молнии, — согласно распоряжению Нила, оставлена на кухне мыть посуду.
— Нам предстоит обмен мужской энергией и мудростью.
Когда мы с Нилом идем вдоль задней стены дома абсолютно голые, если не считать пожелтевших ветхих полотенец на бедрах — полотенец, двадцать лет назад «позаимствованных» в гостинице «Фэрмонт» в Сан-Франциско, — я вижу в овальном кухонном окне лицо Стефани (руки ее моют посуду в раковине). Она злится, как потревоженный шершень, за то, что ее оставили одну на произвол судьбы в ХШ веке.
Вокруг пас роятся дети, их беспорядочное мельтешение и мотающиеся из стороны в сторону нестриженые белые золосы создают впечатление, будто ты погрузился в подводный жидкий мир безмозглых рыб. В ругах у них нитки пластмассовых и керамических бус, которыми они потехи ради постоянно Друг с другом обмениваются — словно цепочками генетического материала. В парильню детвору не пускают.
Дым выходит через отверстие в крыше. Дух внутри крепкий, соленый, жаркий. Гель у меня в волосах впитывает все запахи, так что после этого эксперимента от меня будет разить, как от копченой лососины. Я пытаюсь пристроиться на обжигающих зад секвойевых досках, пока Нил раскуривает косяк и предлагает мне затянуться.
— Нет, спасибо. Мне за руль садиться. Он удивленно поднимает брови.
— У молодых нет памяти. Вы неспособны скорбеть о прошлом.
— А-а? — Уж эти мне хиппи.
Мы сидим и размякаем, Нил вдумчиво курит свой косячок.
— Джасмин рассказывала тебе историю про Нормана и велосипед? — спрашивает Нил.
— Никогда.
— После того как Норман в Санта-Крузе откинулся, пришлось нянчиться с ним как с младенцем. Мы контрабандой привезли его в Британскую Колумбию, на остров Гальяно.
— Я как раз оттуда. С Гальяно. Нил призадумывается.
— Да? Видел там чего?
— Ноль без палочки. От коммуны следа не осталось. Груда камней от дымохода — и всё. А в полумиле уже кондоминиумов понастроили.
— Акт исчезновения. Ежевичная тропа осталась?
— Еле-еле.
Нил затягивается, задерживает дыхание, потом выпускает из себя гадостное облако.
— Тропа тогда была почти как дорога — Джасмин по ней и ехала, когда случилась вся эта бодяга с велосипедом. Она была беременна. Тобой. Поехала в деревню в магазин позвонить в Ванкувер. А Норман выскочил ей навстречу: он вопил и отбивался от какого-то врага — не то от папы римского, не то от банковского чиновника из «Ченнел-Айленда»… Кажется, орал что-то насчет дойчемарок… в общем, он прямо впилился в Джасмин. Оба полетели вверх тормашками. — Снова долгая, проникновенная затяжка. У меня такое ощущение, что волосы мои попросту растворяются. — Они лежали на земле, очумелые, и глотали воздух, как рыбы на берегу… и смотрели в глаза друг другу, будто после любовных объятий… Потом, представь, Норман тянется, тянется и кладет руку на живот Джасмин — на тебя,… А дальше Норман улыбнулся, задрожал и тихо пошел своей дорогой. После столкновения чиновники из банка за ним гоняться перестали. Он избавился от паранойи — хотя в остальном так и остался «потерянным». Но из-за этого превращения — паранойя-то прошла — Джасмин считает, что ты отмечен печатью благодати. Особенный. Она говорила тебе про твой целительный дар?
— Нет.
Нил докуривает косяк до победного.
— Она так считает. До сих пор присылает Норману подарки ко дню рождения. И твои фотографии. Вот почему я тебя узнал. — Ну, и самая последняя затяжечка. -Ты фотограф?
— Надеюсь стать профессионалом. Хотим попытать счастья в Лос-Анджелесе.
— Щелкни Нормана для Джасмин. У нас тут не помню сколько лет никого с фотоаппаратом не было.
— А Норман говорит? Он…
Но Нил уже не реагирует. Поплыл. А мне этого жара уже выше крыши. Еще несколько минут я сижу в обществе моего впавшего в ступор биологического отца, потом выметываюсь из парильни и, быстро-быстро перебирая ногами, трушу назад к дому, и воздух холодит мою потную голую спину. Стефани караулит меня снаружи возле огорода.
— Когда мы уедем? Давай уедем! — умоляет она, едва завидев меня.
— Погоди. Надо хоть промыть волосы от дыма. Есть тут где-нибудь душ — или они моются от дождя до дождя? И мне еще надо сделать снимок.
— Пожжалюста, бии —стрей!
За углом ребятня сгрудилась у заднего левого колеса Комфортмобиля, дико гикая и улюлюкая, в точности как скейтборд-шантрапа в торговом центре «Риджкрест».
— Что за шум, Койот? — спрашиваю я Койота, единственного полубратца, которого я в состоянии идентифицировать. Койот большим пальцем тычет в сторону какого-то тощего оборванца с бородой лопатой, который сидит, скрестив ноги, возле машины и лижет свое отражение на черной краске.
— Знакомься: это Норман, — говорит Койот, Заберите меня отсюда.
Только час спустя в кафе «У коновязи» в Юкайя, Калифорния, я начинаю приходить в себя после визита в отцовский дом.
Кирпично-красные, топорные, элвисовские рожи посетителей кафе; полки с пирогами со сладкой, липкой, отдающей химией лимонной начинкой: натюрморты с эдельвейсами, намалеванными на лезвиях пил, — казались неоспоримо жизнеутверждающими после предпринятого утром сошествия в безумие.
Мы готовы были глотать любую химию — чем больше, тем лучше.
— Кофеина — кофеина — кофеина! — нараспев взывал я к официантке.
— Сахарина! — вторила мне Стефани.
— Пищевых нефтепродуктов!
— Сахара-рафинада!
— И поскорей!
Вырвавшись на трассу, первые три мили мы со Стефани завывали и стонали, как нечистая сила, как будто мы чудом спаслись из лап людоедов. Мы просто ошалели от радости спасения. А всего-то делов: сполоснул голову, сменил одежду и дунул прямиком через все ворота.
И теперь нам хочется одного — видеть будущее. Какое угодно.
48
Назавтра: Сан-Франциско, деревянные дома, выкрашенные в цвета детских фантазий. Мы со Стефани пропадаем в пелене тумана, принюхиваясь к асбестовому запаху от перетруженных тормозных колодок Комфортмобиля.
Туман исчезает — и у нас захватывает дух.
— Ты посмотри, какой вид — вот где гламур-то! Настоящая картина будущего: «Бэнк оф Америка», «Интел», «Трансамерика»… А там, на другой стороне залива, в Окленде, атомные авианосцы, и ко всему этому еще тектонические разломы, так что в любой момент жди землетрясения… Какой город — воплощение прогресса!
Потом мы останавливались выпить капучино неподалеку от Циклотрон-роуд и Лоренсовского исследовательского ядерного центра, на какой-то чумовой улочке в самой пуповине вольнодумного Беркли. Стефани звонит во Францию: Ночка, кошечка Моник, все еще барахтается между жизнью и смертью.
Следующий пункт программы: паломничество в Купертино, где находится штаб-квартира компьютерной корпорации «Эппл», и оттуда в Силиконовую долину — Лос-Альтос, Сашшвейл, Пало-Альто: машины в двадцать рядов мчатся мимо пламенеющих эвкалиптов. Круто, круто, круто!
Мы едем по мосту через залив, и солнце сверкает в уцелевших после землетрясения 1989 года фрагментах автострады, поднятых навстречу небу устоявшими опорами, — чем-то похоже на «сад скульптур» в торговом центре «Риджкрест».
— Все, что мне нужно, Стефани, — воздуха вдоволь!
Неожиданно мы попадаем в пробку. И, предаваясь вынужденному безделью здесь, на сногсшибательном американском Западе, я невольно перебираю в памяти фотографии отживших свое фабричных городов в других уголках света — целые зоны давно почивших, насквозь проржавевших технологий вроде заводов по производству шарикоподшипников и нафталина (сплошь тетраэтилсвинец, ПХВ, газовая сажа), все еще работающих на битуминозном угле и на идеях, которые давно уже свое отработали, — городов таких огромных и таких мертвых, что в каждом из них сформировалась собственная, абсолютная в своем роде космология обреченного будущего. Я испытываю жалость к таким городам. Примеры? Я словно вижу, как, надрывно крича, расфуфыренные мумии домохозяек барахтаются по-собачьи в гудроновых озерах анти-Питтсбурга. Я предстаатяю себе незрячих призраков-инженеров, толпой склонившихся над проектными чертежами новых железных машин, которые мало-помалу сожрут небо. Я представляю себе салон турбовинтового самолета Британской международной авиакомпании, совершающего рейс, которому не суждено окончиться на земле, — в салоне сидят скелеты-пассажиры, на костях у них добротные шерстяные костюмы, они подносят бокалы с коктейлями к своим ухмыляющимся черепам, сердито причитая и негодуя на свое вечное проклятье, с веселым перестуком ударяясь друг о друга своими малоберцовыми и поднимая тосты в честь черно-белого индустриального пейзажа под крылом — в честь анти-Берлина, анти-Портсмута, анти-Гамильтона, анти-Йокогамы, анти-Гданьска, в то время как их самолет проходит сквозь рыхлые столбы дыма — клубы и клочья двуокисей и горящего времени.
И вот по контрасту с этими сумрачными картинами — сверкающие, бирюзовые творения американского Запада: в обеденный перерыв служащие в голубых джинсах выходят поразмяться — становятся в круг и перебрасывают ногами друг другу набитый бобами «мяч»; в корпоративных яслях дети сотрудников учат японский язык, а все автострады забиты примерами успешной карьеры Нового Порядка — программное обеспечение, сверхзвуковые самолеты и подводные лодки; высококачественная белая канцелярская бумага, вакцины и блокбастеры. Наконец я могу поздравить себя с тем, что нашел лекарство от дома моего отца.
— Стефани, — говорю я, — в Лос-Анджелесе мы разбогатеем.
— Надеюсь, Тайлер. Жизнь богата.
— Ты читаешь мои мысли.
Силиконовая долина — это ожерелье городов будущего. Что такое город будущего? Объясняю.
Города будущего располагаются на окраинах города, где вы живете, и удалены ровно настолько, чтобы оказаться за чертой досягаемости для факельных шествий толпы, куда бы она ни направилась из исторической сердцевины города.
Вам не положено знать о существовании городов будущего — их можно назвать невидимками: низкие плоские строения, как будто только что отпечатанные на лазерном принтере; фетишистские ландшафты; на стоянках для машин персонала, словно по неписаному закону, только новые автомобили; небольшие, подсвеченные сзади тотемы из плексигласа у входа сдержанно сообщают вам странноватые, неизвестно какой языковой принадлежности названия разместившихся внутри компаний. «Крэй», «Хойст». «Доу». «Юнилевер». «РЭНД». «Пфайзер». «Сандре». «Сиба-Гейджи». «НЕК». Города будущего одинаковы что в Европе, что в Калифорнии. Думаю, они одинаковы на всей планете. Города будущего — это любая страна, наложенная на другие страны.
И мы со Стефани едем через такие города будущего в Силиконовой долине, врубив динамики на полную мощь.
— Что поставить?
— Британцев — индустриальный грохот! — принимает разумное решение Стефани. И мы роемся на заднем сиденье, извлекая искомые записи из-под немыслимой кучи из велосипедных трусов, кассет, карт и оберток от вяленой индейки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28