А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Мне мешает мой собственный вес. Я боюсь, что меня вот-вот раздавит. Смежение век уже не переносит меня в иной мир. Кровь разрывает мозг. Болят глаза и уши. В горле сухо. Я чувствую себя летящим по инерции камнем.
Снова вниз, все ниже и ниже. Лапы разъезжаются, я вцепляюсь коготками в ткань мешка. Вокруг с бешеной скоростью кружится тьма. Я становлюсь все тяжелее.
Удар, ещё удар, подскок, удар, подъем. Боль исчезает, мышцы расслабляются, сухость во рту проходит. Шум все ещё продолжается. Мы медленно движемся – уже без качки и тряски. Останавливаемся. Из-за стены доносятся скрип, рев, эхо, вой пролетающих в воздухе машин. Я предчувствую, что вокруг таится неизвестная мне опасность.
Стена раздвигается, и внутрь проникает мягкий вечерний свет. Люди выносят ящики и мешки.
Они берут ящик, в который я вцепился своими коготками. Он лежал высоко, они несут его над головами и потому не замечают меня. Спускаются по ступенькам. Наклоняют ящик. Я теряю равновесие и соскальзываю вниз…
Бегу по бетонной полосе к темнеющему пятну зелени.
Трава. Лопухи. Я врываюсь в зеленую тень огромных листьев. Ложусь на холодную землю. Голоса здесь почти не слышны. С той стороны, откуда я бежал, доносятся шипение, скрип, хруст, треск. Я улавливаю отвратительную вонь бензина.
Усталость, беспокойство, сон, обморок.
Я просыпаюсь в том же самом темно-зеленом углублении рядом с бетонной полосой, по которой ползет огромная серебристая птица.
Я высасываю сок из стеблей травы и пускаюсь в путь вдоль бетонного края. Наступают сумерки. Надо мной зажигаются и гаснут падающие звезды.
Шум хлопающих, улавливающих ветер крыльев врывается вслед за мной в глубину темного туннеля. Я останавливаюсь, потому что опасность миновала. Над мутной водой мерцает, угасая, серебристо-серое свечение.
По шершавой влажной стене я снова забираюсь наверх и высовываю нос сквозь проржавевшие прутья железной решетки.
Вокруг куска размоченного хлеба спокойно воркуют голуби. Смотри на них внимательно. Понаблюдай, как они ведут себя. Ведь они раньше заметят кошку и сразу взлетят, внезапно захлопав крыльями.
Пока они не вызывают у меня беспокойства. Они ссорятся и дерутся за размоченные куски булки. Я тоже, как им кажется, не представляю для них опасности. Они угрожающе крутят головами, поднимают крылья, как для удара, отталкивают и отпихивают друг друга.
Подбежать к миске, схватить кусок хлеба и сбежать с ним в нору.
С размокшей коркой в лапках лечь поудобнее и, поедая хлеб, прислушиваться к доносящимся сверху отзвукам.
Голуби улетели, затих шум их крыльев. Я завидую им, Я завидую всем птицам. Они могут мгновенно взлетать в воздух, взвиваться почти вертикально и уходить от преследования. Они могут делать это, когда хотят, улетая так далеко, что ни кошка, ни собака, ни человек не могут до них добраться.
Я всего лишь крыса, а хотел бы быть птицей. Почему? Я с тоской поднимаю голову и слушаю удаляющийся шум крыльев. Со злостью собираю перья, чтобы выстлать ими свою нору. Мое бегство – это всегда риск, потому что оно длится куда дольше, чем стремительный полет птицы.
Лапки с трудом отрываются от липкой, глинистой почвы, тонут в грязи, увязают. Птицы улетели, и грозившая опасность больше не страшна им. Я им завидую…
Я крыса, а хотел бы стать птицей.
Я пытаюсь уйти, ускользнуть, стать незаметным для людей, кошек, ласок, ворон, сорок. Я уже понял, что незаметная жизнь – это жизнь безопасная.
Я хочу существовать так, как будто меня не существует, хочу быть незаметным, невидимым, хочу быть всегда в тени, в полумраке, в черных, коричневых, серых тонах. Хочу существовать не существуя.
Хочу быть комком штукатурки между бетонными плитами, хочу быть камнем мостовой. Быть, как бесцветный вечерний воздух, как темная заплата на пальто.
Хочу слиться с толпой, быть фоном, не выделяться, хочу по крайней мере стать хотя бы одним из массы крыс, стать таким же, как все.
Я знаю, что мне никогда не стать птицей, но все равно мне часто кажется, что у меня есть крылья и я лечу, взлетаю, поднимаюсь – даже не зная куда. И эти мгновения – самые счастливые в моей жизни.
И теперь – спускаясь, падая, убегая в страхе перед дымом, огнем, разрушениями, в страхе, что меня может раздавить, убить, – я тоже думаю о них, о птицах, для которых спасение всегда в крыльях, так же как для меня – в серости, в слиянии с фоном, в незаметном проскальзывании по земле, по мостовой, по тротуарам. И вдруг я осознаю, кто я и насколько же расходится с тем, чего я жажду, мое присутствие здесь, сейчас… Я хочу жить иначе, чем живу…
Я останавливаюсь на каменном карнизе, по которому струится подземный ручеек, прижимаюсь к камню брюхом и пью. Касаюсь зубами своих лапок со стершимися от бега коготками. Провожу мордочкой вдоль тела, ощупывая оставшиеся от боев с другими крысами шрамы, дотрагиваюсь до сильного чешуйчатого хвоста. Чувствую утолщение в том месте, где была рана – моя первая боль, мой первый страх.
Сердце колотится – как те крылья, о которых я мечтаю, как крылья, уносящие ввысь – к тем местам, каких мне никогда не узнать и каких я не могу себе даже представить.
Я трогаю себя в темноте, щупаю вибриссами, носом, зубами. Я касаюсь себя иначе, чем раньше, – так, как будто хочу запомнить, как будто хочу познать себя самого.
Лишь здесь, во мраке, спасаясь от мира, в котором все чаще жгут и убивают, только оставив позади последний отблеск и последний удар голубиных крыльев, лишь здесь я начинаю узнавать и понимать о себе больше, чем раньше. Я не могу перестать быть собой и не могу быть тем, кем я не являюсь… Я всего лишь крыса, даже если сон все ещё напоминает мне о крыльях и я лечу, дрожа от восторга над тем мгновением, которое и начинается, и кончается в моем собственном мозгу.
Я хочу большего, чем могу добыть, прогрызть, пожрать, украсть, утащить, схватить. Я хочу большего, чем другие крысы – те, загнанные, забегавшиеся, проскальзывающие бочком, настороженные, агрессивные, завистливые, запуганные… Я хочу не только есть и видеть… Я хочу ещё и знать…
Но что ты, собственно говоря, знаешь о других крысах, если даже о самом себе знаешь так мало?
Помнишь тех засыпанных песком золотых крыс, золотых мышей вокруг истлевшей шкатулки в подземном лесу под большой площадью? Ты тронул зубом мягкий холодный металл. Они были совсем как ты, но только мертвые, невидящие, неслышащие, нечувствующие, неподвижные. Они сидели, поджав под себя хвосты, безусые и безглазые, а ты на мгновение поверил, что они живы, что они могут кусать, совокупляться, гнаться, убегать. Крысы, крысо-мыши, металлические мыше-крысы – совсем как комки глины, обломки кирпича из разрушенной стены, разбитое стекло…
Мгновение прошло, лишь на золотом ухе остались следы твоих зубов.
Когда это было? Где это было? До или после? До чего и после чего? Откуда и куда я тогда направлялся, прельстившись целью, о которой сегодня уже и не помню?
Меня мучает воспоминание о том мгновении, когда я отскочил, почувствовав, что мой зуб встретил сопротивление мягкого металла – сопротивление, которого я не ожидал.
Сверху доносится гул. Удар, ещё удар, земля дрожит, слышится приглушенный слоями почвы грохот.
Я ложусь на бок, окруженный со всех сторон темнотой. Кругом спасаются бегством крысы – испуганные, больные, раненые, пахнущие огнем и дымом.
Я предчувствовал, что этот спокойный, тихий дом не выстоит… Он расположился у дороги, ведущей с аэродрома в город. В нем жили люди, которые кормили птиц, содержали больных собак и ленивых кошек…
В то время как я по ночам гонялся за молодыми самочками или охотился с местными крысами, меня охватывал страх. Я побывал уже во многих городах, во многих домах, казавшихся спокойными и безопасными. И именно тогда, когда я чувствовал себя в наибольшей безопасности, весь мой мир неожиданно рушился.
Рушилась разделявшая город бетонная стена. Приходили люди, появлялись кошки” хищные птицы, пыль, огонь, вода, град.
Я бежал, оставляя позади себя норы, самок, гнезда в подземельях, потомство, дружественно относившихся ко мне крыс, полные еды кормушки. Я бросал все, зная, что кончилось время сытости и покоя и для того, чтобы выжить, нужно спасаться бегством.
Вот и теперь я знаю, что этот дом, до которого не доходит сеть городских подземных каналов, а значит, его обходят стороной живущие в этих подземельях изголодавшиеся крысы, – это остров и над ним нависла угроза. Я ещё не знаю, что это за опасность, но я предчувствую её.
Я проверяю балки, стропила, доски. Древоточцы давным-давно точат их, вызывая потрескивание, расшатывание, постанывание древесины. Я вгрызаюсь в дерево, испытывая его на твердость, гибкость, влажность. Во многих местах древесина истлела, прогнила, и люди заменили некоторые доски. Дом мог бы простоять ещё долго. Он не должен был рухнуть, хотя деревянные ступеньки скрипели и постанывали, когда кто-нибудь из людей поднимался по ним на чердак.
Земля в подвале была твердой и утоптанной, хотя во время дождей она иногда подмокала и сложенная в мешках картошка гнила или порастала плесенью.
И все же дом не мог рухнуть, рассыпаться, упасть, сровняться с землей. Дом был крепок, а грунт под ним тверд и прочен.
Этот осмотр успокоил меня, но не надолго.
Я не был голоден, Крысолов давно уже не преследовал меня, и все же я боялся. Неужели я боялся без причины? Остальные крысы тоже стали какими-то нервными. Они бегали, взъерошенные, на негнущихся лапках, с поднятыми кверху хвостами, стараясь съесть как можно больше. Я знал, что они боятся так же, как и я, и так же, как и я, не знают почему.
Люди из старого дома были по-прежнему спокойны и равнодушны. Они выходили редко и ненадолго. Просиживали в большой комнате на первом этаже, уставившись в стеклянный экран большого ящика, издававшего разные звуки, шумы, шорохи. Здесь было тепло и уютно, а так как одна из дыр находилась за шкафом, я любил забираться по стенке наверх и наблюдать за бегающими по потолку тенями.
Люди сидели и всматривались в то светлеющий, то темнеющий ящик, прислушивались к доносящимся из него звукам. Наконец-то я мог без страха и риска, спокойно понаблюдать за их жизнью.
Издаваемые ими звуки были тихими, кроткими, шипящими, булькающими. Они носили теплую одежду, которую снимали перед сном, чтобы спрятаться в своих мягких белых норах.
Однажды я заполз в такое нагретое человеком место и сразу же затосковал по моей старой норе на набережной, поблизости от портовых складов. Там было так же тепло, мягко, уютно. Лежащий человек не почувствовал моего присутствия, хотя я и прижался к его ноге. Лишь кот, который устроился на одеяле, учуял меня, взъерошился и начал фыркать. Я удрал, хотя он за мной даже не погнался. В общем, населявшие дом люди и звери не вызывали у меня беспокойства. Напротив, взаимное нежелание замечать присутствие друг друга должно было бы развеять все остатки моих опасений, и все же страх не уходил и шерсть вставала на мне дыбом при каждом доносящемся с улицы незнакомом звуке.
Время шло, и я привык к жизни в постоянном, на первый взгляд совершенно необоснованном страхе. Я продолжал бояться, но сердце уже так не колотилось, спина и хвост не выгибались в напряжении, а доносящиеся снаружи отзвуки не прерывали моего сна.
Мой страх стал будничным, как это бывало всегда, когда я долго боялся.
В ту ночь я не покидал дома. Сильный ветер, несший с собой тучи пыли, не проникал в наши подземные норы – он лишь глухо завывал в водосточных желобах и печных трубах, врываясь в дом сквозь щели в крыше, оконных рамах и дверях.
Я съел принесенный прошлой ночью хлеб, удобно разлегся на спине и заснул.
Треск веток, шум мотора, вой собаки. Крик, звон разбитого стекла. Падающие на пол камни.
Я вскочил на ноги и почувствовал запах дыма. Дом горел. Жильцы пытались выбраться из огня на улицу.
Я выскочил прямо на лужайку перед домом, но там стояли нападавшие. Они стреляли в выбегавших из дома людей и бросали в окна зажженные факелы. Я молниеносно бросился обратно в нору и через подвал пробрался в соседний сад.
Выглянув наружу, я сразу почувствовал запах гари и сквозь стебли и ветки увидел позади пульсирующее красным светом огненное пятно.
Я брел под дождем по холодным мокрым канавам, вокруг свистел ветер. Я не видел людей, как будто их вовсе и не было здесь, хотя рядом проезжали тяжелые стальные машины. Перепуганные собаки пробегали мимо с поджатыми хвостами. Немногочисленные ошалевшие крысы крутились на месте, встряхивались, чесались, попискивали.
Усталый, я спрятался в подвале без окон, куда не проникал ветер, устроился в покинутом крысами гнезде: среди перьев, клочков бумаги и тряпок.
Проснулся я от болезненного зуда у основания хвоста, за ушами, вокруг мошонки. Я прочесал зубами шерсть на брюхе, давя мелких насекомых. Насосавшиеся крови, они лопались под моими резцами.
Вши. Я ощутил вокруг мягкую шевелящуюся массу изголодавшихся насекомых, сползавшихся ко мне из всех подвальных закоулков, с перьев, с клочков шерсти. Они залезали на меня, прицеплялись к шерсти, к бровям, к вибриссам, облепляли хвост, впиваясь в чешуйчатую кожу.
Так вот почему крысы покинули удобную, просторную нору. Они предпочли бегство постоянному вычесыванию насекомых из шерсти, выгрызанию их с подбрюшья и из подмышек, непрерывному промыванию глаз и ушей.
Но я, уставший и измученный, продолжал спать, вертясь и крутясь от зуда и боли. Меня точно поливали кипятком, жгли огнем, точно птицы клевали мне шкуру…
Я проснулся, встряхнулся, выскочил из норы. На лапках, в ноздрях, на веках, на ушах сидели вши, пили мою кровь, выжирали мои мышцы. Я тщетно пытался вычесать их, оторвать, отодрать, выгрызть. Они впивались в складки кожи, залезали в поры и волосяные сумки, вцеплялись в соски и уши. Они были похожи на струпья, темные пятна, утолщения, комки, зудящие болячки, шрамы. К шерсти уже успели приклеиться продолговатые белые гниды.
Я начинаю погоню за собственным хвостом, покрытым темными прыщами. Переворачиваюсь на спину, кручусь, извиваюсь, чешусь, царапаюсь, трусь о камни, пытаясь избавиться от назойливых наглецов. Но все напрасно…
Я бегу в подвал соседнего дома. Под окном лежит мертвая крыса. Они выползают из нее… Отпадают от кожи, падают с волосков. Покидают стынущую падаль. Они знают, что крыса мертва и что их тоже может убить начавшийся процесс гниения. Сколько же вшей на такой маленькой крысе!
Они ищут новую пищу, новую крысу! Чуют мое присутствие, тепло моего тела. Ко мне ползет бело-серо-коричневое голодное пятно. У мертвой крысы широко раскрыты глаза, коченеющие лапки растопырены в стороны, уши насторожены, как будто прислушиваются к чему-то. Шкура в пятнах дочиста выеденной шерсти, лишь кое-где торчат взъерошенные клочки волосков, видны засохшие кровоподтеки, из ран течет гной…
Вши въелись даже в кожу век, в уголки губ, в кончики ушей. Они падают с вибриссов, с усов, с бровей, соскальзывают на землю, чтобы двинуться в мою сторону. На темном полу они напоминают живую лужу, которая обтекает меня своими многочисленными щупальцами, разливается, разбрызгивается во все стороны.
Они приближаются, проползают между частицами пыли и паутиной. Я прыгаю на ступеньку и по лестнице бегу наверх, в покинутый людьми дом. Кругом лежат мертвые крысы, а изголодавшиеся вши таятся в щелях полов, в складках штор и занавесок, в опилках и вате, в подушках и коврах. Крысы, которые пока ещё живы, не замечают меня, занятые борьбой с пожирающими их живьем насекомыми.
Я перехожу из дома в дом, из подвала в подвал, залезаю на чердаки, заглядываю в кладовки и гаражи.
Встречаю крыс, покрытых вшами от кончика хвоста до усов, – крыс измученных, отчаявшихся, которые даже уже и не стряхивают кровососов, влезающих им в глаза и уши, затыкающих ноздри, так что становится невозможно дышать. Израненная самка умирает рядом со своими малышами, с которых вши полностью объели нежную, безволосую шкурку.
Я тащусь дальше, чешусь и трусь боками о мебель и кирпичи. Это не помогает, это не может помочь, потому что на меня бросаются все новые и новые насекомые. От укусов кожа болит, чешется, зудит, горит… Они режут, рвут, кусают, душат меня.
Не успеваешь почесать брюхо, как они уже на шее, на ногах, на хвосте, на загривке и на спине. Они передвигаются вдоль позвоночника, словно знают, что там их зубами не достанешь, что там с ними ничего невозможно сделать.
До сих пор страх был другим… Я знал, что такое бояться человека, кошку, куницу, ласку, сову. Я спасался бегством, уверенный, что можно убежать. А теперь противник обосновался прямо на мне, овладел мною, стал частью моего тела, перемещается вместе со мной, а я не могу избавиться от него.
Тени заслоняют глаза. Я протираю мордочку лапками, очищаю вибриссы. Надолго ли у меня хватит сил сопротивляться? Когда наступит момент полного отчаяния?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21