Пагубные, это он верно говорит. Коли и дальше так пойдет, помяните мое слово, благородным людям негде станет жить. И то уж многие переселяются, — загадочно прибавляет она.— Куда переселяются, миссис Парвис?— Да мало ли. Во Францию, в Италию, в общем, на континент. Вот лорд Криклвуд живет где-то там, на юге Франции. А почему? Потому, что налоги для него больно высоки. Он тут все свои именья продал. А уж какие миленькие были именья, — с нежностью, точно о лакомом кусочке, прибавляет миссис Парвис. — Или вот взять графа Пентетьюка, леди Синтию Уормвуд, ее милость вдовствующую графиню Тротлмарш — где они все? Все они поразъехались, вот что. Собрались, да и уехали. Поместья продали. Живут в чужих краях. А почему? Да потому, что налоги стали больно высокие. Стыд и срам, вот что я вам скажу!К концу этой длинной речи приветливое лицо миссис Парвис сплошь заливает сердитый румянец. Не часто Джорджу доводилось видеть такую горячую заботу о чужих делах. Опять и опять он пробует добраться до истоков столь искреннего волнения. Он со стуком отставляет чашку бульона и взрывается:— Но послушайте, миссис Парвис, вы-то что беспокоитесь? Ваши лорды и леди с голоду не помрут. Вот вы у меня получаете десять шиллингов в неделю, да у доктора еще восемь. Он к концу года собирается оставить практику и уедет жить за границу. А потом скоро и я вернусь в Америку. И вы даже не знаете, где вы будете ровно через год, какой найдете заработок. А вы каждый день читаете мне, что герцог Бейсингстокский или граф Пентетьюк должны расставаться с одним из полдюжины своих поместий, как будто боитесь, что всей этой публике придется жить на пособие по безработице. Вам-то и вправду придется жить на пособие, если вы останетесь без работы. А им всем худо не будет, — уж во всяком случае, не так, как вам.— Это да, — отвечает миссис Парвис тихим голосом, так ласково и кротко, словно речь идет о благополучии малых беспомощных детей, — но мы-то ведь привычные, правда? А они, бедняжечки, ни к чему такому не приучены.Потрясающе. Просто непостижимо. Джордж растерян, у него такое чувство, будто он бьется о несокрушимую стену. Зовите это как хотите — раболепным низкопоклонством, слепым невежеством, беспросветным тупоумием, — но ничего с этим не поделаешь. Эту стену невозможно ни сокрушить, ни хотя бы поколебать. В жизни он не встречал столь беспримерной верности и преданности.
Подобные разговоры велись у них каждое утро, и наконец не осталось, кажется, ни одного обедневшего молодого виконта, о чьем благородстве и несчастьях не посокрушалась бы почтительно всеведущая миссис Парвис. Но после того как по порядку, сверху донизу, с нежной заботой, до малейшего многоцветного перышка, блистающего в их геральдических крыльях, пересмотрены бывали все несчетные чины — святые, ангелы, капитаны великого воинства, стражи внутренних врат и верные лейтенанты, — неизменно наступало молчание. Казалось, в комнату входил некто незримый, но великий. И тут миссис Парвис с шуршаньем встряхивала газету, откашливалась и негромко, благоговейно произносила священное имя: ОН.Порой эта минута наступала вслед за самозабвенными рассуждениями об Америке и «современных темпах» — в сотый раз миссис Парвис распространялась о злосчастном уделе женской половины населения Соединенных Штатов, о том, что это просто стыд и срам, затем, тактично помолчав, прибавляла:— Хотя, что уж говорить, американские дамы очень даже элегантные, правда, сэр? Они все так прекрасно одеваются. Американку всегда сразу признаешь. И потом, они очень даже умные, правда, сэр? Я что хочу сказать, многие даже ко двору были представлены, правда, сэр? И некоторые даже повыходили замуж за знатных аристократов… И… (в ее голосе слышится еле уловимая нотка умиления, и Джордж уже знает, что будет дальше) и понятное дело, сэр, ОН…А, вот оно! Этот бессмертный ОН жил, действовал, любил и пребывал здесь, в самом сердце небес Дэйзи Парвис! Бессмертный ОН, кумир всех Дэйзи Парвис по всей Англии, которые в своем обиходе, от избытка преданности, называли его не иначе как ОН, и не нужно им было иного имени.— И понятное дело, сэр, ОН их привечает, правда? Я так слыхала, они ЕМУ очень даже нравятся. Уж наверно, американские дамы очень умные, сэр, раз ЕМУ с ними приятно поговорить. Вот давеча в газете ЕГО фотография была на приеме, и там разные ЕГО друзья, и с ними какая-то новая американская дама. По крайней мере, я ее первый раз вижу. И уж до того элегантная! Миссис какая-то, не припомню, как звать.Или же голос ее звучал благоговейно и лицо сияло нежностью от такой, к примеру, новости:— Вот в газете пишут, ОН воротился с континента. Что это ОН затеял, интересно знать. — И вдруг она хохочет, весело, неудержимо, так что румяные щеки ее становятся совсем пунцовыми, а голубые глаза влажными. — Ох, ОН и хитрец же, скажу я вам! Никогда не угадаешь, что ОН затеял. Нынче возьмешь газету — пишут, ОН навещает каких-то там друзей в Йоркшире. А назавтра, оглянуться не успеешь, здрасте, ОН уже в Вене. Сейчас, говорят, в Скандинавии побывал… может, навещал там какую-нибудь ихнюю молоденькую принцессу, вот уж я бы ни капельки не удивилась. Понятное дело… (теперь в ее голосе слышится горделивая важность, с какою она обычно возвещает неотесанному мистеру Уэбберу самые значительные свои откровения) понятное дело, про это уж давно шли толки. Да ЕМУ это без надобности. Станет ОН слушать, как же! Нрав у НЕГО независимый, так-то! ЕГО матушка еще вон когда это узнала. Пробовала она ЕГО смирять, как других прочих. Куда там! ОН паренек своевольный. Что хочет, то и делает, и никто ЕМУ не указ, вот какой у НЕГО нрав независимый.Помолчала минуту, задумалась, будто перед ее затуманенным взором предстал обожаемый кумир. И вдруг приветливое лицо ее снова заливается краской, и опять короткий взрыв веселого, неудержимого смеха.— Этакий бесенок! — восклицает она. — Знаете, говорят, недавно воротился ОН ночью домой… (тут она доверительно понижает голос) выпил, говорят, лишнего (теперь она почти шепчет и смешливо и чуточку нерешительно), так вот, сэр, говорят, не так-то легко ЕМУ было добраться до дому. Вроде даже пришлось ему за решетку держаться, которой Сент-Джеймский дворец огорожен. Только говорят, сэр… ах-ха-ха! — звучно хохочет рассказчица. — Вы уж меня простите, сэр, как подумаю про это, сразу смех разбирает! — И медленно, восторженным, полным обожания шепотом она доканчивает: — Говорят, сэр, полицейский, что стоял на посту у самого дворца, увидал ЕГО, подошел и спрашивает — позвольте, мол, сэр, я вам помогу? Да не на таковского напал! Не желает ОН, чтоб ему помогали! ОН гордый, вот ОН какой! Всегда такой был. Сущий бесенок, вот что я вам скажу!И, все еще улыбаясь, сложив на животе натруженные руки, она прислоняется к дверному косяку и замирает в смутном задумчивом молчании.— А как по-вашему, миссис Парвис, — немного погодя спрашивает Джордж, — женится он когда-нибудь? Как вы думаете, если по совести? В конце концов, он уже не мальчик, верно? И уж конечно, выбор у него богатейший, и если он намерен что-то предпринять…— Ну да, — несколько высокомерно, как всегда в этих случаях, соглашается миссис Парвис. — Ну да, я всегда говорю, конечно, ОН женится! Дайте срок, выберет ОН себе жену, да только когда сам захочет, не раньше! А силком ЕГО не заставишь, не на таковского напали. ОН сам все решит своим чередом.— А когда же дойдет черед, миссис Парвис?— Ну, так ведь у НЕГО пока что есть отец, правда? И не так уж он молод, отец-то, правда? — она дипломатически умолкает, давая Джорджу время уловить намек. — Так-то, сэр, — очень тихо заключает она. — Я что хочу сказать, сэр: всему свой черед, правду я говорю?— Да, верно, миссис Парвис, ну а вдруг… — упорствует Джордж. — Почему вы уж так уверены? Ходят, знаете, разные слухи… вот я иностранец — и то слышал всякое. Во-первых, говорят, он не очень-то к этому стремится, и потом, ведь у него есть брат, верно?— А, этот! — роняет миссис Парвис. — Этот…И молчит минуту-другую, но, перебери она все выражения ожесточенной, непримиримой враждебности, сколько их есть в словаре, она и тогда не сказала бы больше, чем ухитрилась вложить в это короткое указательное местоимение.— Да, — безжалостно настаивает Джордж, — но ведь этот как раз совсем не прочь бы добиться такой чести, верно?— Он-то не прочь, — угрюмо соглашается миссис Парвис.— И он женат, верно?— Женат, — подтверждает она даже еще угрюмей прежнего.— И дети у него есть, верно?— И дети есть. — Тут она словно бы чуточку смягчается. На миг лицо ее даже вновь освещается нежностью, но тотчас опять мрачнеет. — Нет уж! — продолжает она. — Только не этот! — Она глубоко взволнована воображаемой опасностью на пути ее кумира к сияющим вершинам. Она беззвучно шевелит дрожащими губами, потом быстро качает головой в знак решительного несогласия. — Нет, только не этот. — Вновь минутное молчание, словно в душе миссис Парвис борются желание высказаться и прирожденная чопорная сдержанность. И вот плотина прорвана: — Не нравится он мне, сэр, скажу я вам! Видеть его не могу! — Она порывисто качает головой и чуть не шепотом поверяет Джорджу страшную тайну: — Хитрость какая-то у него в лице, не нравится мне это! Больно он хитрый, только меня не проведешь! — Вся красная от волнения, она решительно качает головой, сразу видно: человек вынес суровый, бесповоротный приговор и уже не отступит ни на шаг. — Такое мое мнение, сэр, если хотите знать! Я всегда про него так думала. А она-то! Она! Вот кому ЕГО женитьба придется не по вкусу, а? Будьте уверены! — Миссис Парвис вдруг разражается недобрым визгливым смехом, как смеются только очень рассерженные женщины. — Она такая. Это ж ясно как день, это у ней прямо на лбу написано! Только ничего у них не выйдет, — мрачно заявляет миссис Парвис и снова с угрюмой решимостью качает головой. — Мы-то понимаем, что к чему. Люди все понимают. Нас не проведешь. Так что понапрасну те надеются!— Стало быть, вы не думаете, что те…— Они-то! — сказала, как отрезала, миссис Парвис. — Да ни в жизнь, сэр! Не выйдет у них! И через тысячу лет не выйдет!.. ОН, только ОН! — Голос ее звенит, уверенность ее несокрушима. — ОН всегда был единственным наследником! И когда настанет время, сэр, ОН… ОН станет королем!
Натуре миссис Парвис присуща была совершенная, безоговорочная преданность, какою отличаются большие, добрые собаки. Да и вообще в своем отношении к жизни она чем-то странно напоминала животное. Ко всем живым тварям она относилась по-родственному нежно и заботливо, и когда встречала на улице собаку или лошадь, всегда замечала сперва их самих, а потом уже их двуногих хозяев. Она быстро узнала наперечет всех собак на Эбери-стрит и по собакам запоминала их владельцев. Как-то Джордж стал спрашивать ее о почтенном немолодом джентльмене с резкими чертами лица и ястребиным взором, которого несколько раз встречал на улице. Миссис Парвис тотчас же с удовольствием объяснила:— Знаю, как же. Это у которого тот негодяй, что из дома двадцать семь? Ох и негодяй же! — воскликнула она, ласково засмеялась и покачала головой. — Такой косматый верзила, знаете, грудь широкая, ходит враскачку, а глядит уж таким тихоней! Ох и негодяй!Джордж растерянно выслушал ее и наконец спросил, кто же все-таки негодяй — сам джентльмен или его пес.— Да пес же, пес! — воскликнула миссис Парвис. — Огромный зверь, шотландская овчарка. Хозяин его — тот джентльмен, про кого вы спрашивали. Человек ученый, то ли писатель, то ли профессор. Он прежде был в Кембридже. Нынче вышел на покой. Живет в доме двадцать семь.В другой раз, когда за окном мутно моросил частый мелкий дождик, Джордж увидел на другой стороне улицы необыкновенно красивую девушку. Он поспешно позвал миссис Парвис и с живостью спросил:— Это кто такая? Вы ее знаете? Она на нашей улице живет?— Право, не знаю, сэр, — в недоумении отвечала миссис Парвис. — Вроде и не первый раз ее вижу, а наверно сказать не могу. Буду теперь глядеть в оба, коли узнаю, где она живет, скажу вам.Спустя несколько дней она вернулась из утреннего похода по магазинам довольная, сияющая, полная впечатлений.— У меня для вас новости, сэр! Я все узнала про ту девушку!— Про какую девушку? — удивился Джордж, застигнутый врасплох посреди работы.— Про которую вы меня тот раз спрашивали. Она по улице шла, а вы мне ее показали.— А, да! — Джордж встал из-за стола. — Так что же? Она живет у нас на Эбери-стрит?— Ну, конечно, — сказала миссис Парвис. — Я ее сто раз видела. Я ее тогда мигом узнала бы, да только его-то с ней не было.— Его? Кого его?— Да того негодяя из дома сорок шесть. Вот она кто.— Кто же именно, миссис Парвис?— Да тот большущий датский дог, ясное дело. Его-то вы уж, верно, видели. Огромный, прямо с шотландского пони. — И миссис Парвис засмеялась. — Он всегда с ней ходит. Я ее в тот день первый раз без него увидала, оттого-то и не признала! — с торжеством пояснила она. — А нынче они вышли вместе погулять, и я издали их увидала. Тут-то я и смекнула, кто она такая. Они из дома сорок шесть. А этот негодяй (она ласково засмеялась)… ох и негодяй же! Малый первый сорт, знаете. Большущий, крепкий. Даже не знаю, где они его держат, это ж сколько места надо, где только они такой дом нашли.Чуть не каждое утро, возвратясь с покупками из очередного похода по ближним магазинам, она оживленно рассказывала о каком-нибудь новом «негодяе» или «малом первый сорт», о какой-нибудь попавшейся ей на глаза собаке или лошади. Если при ней кто-то был жесток или хотя бы равнодушен к животному, она багровела от гнева. Как-то она пришла, вся кипя от негодования, потому что ей повстречалась слишком туго взнузданная лошадь.— …И уж я этого кучера отчитала! — восклицала она. — Коли человек, говорю, так худо обращается с животными, так его к ним и подпускать нельзя! Был бы поблизости полицейский, я бы этого изверга под каталажку подвела, вот что. Я ему так прямо и сказала. Стыд и срам, вот что. Как некоторые обращаются с несчастной бессловесной скотинкой, а она, бедняжка, и пожаловаться-то не может. Их бы самих эдак взнуздать! Походили бы сами в наморднике! А-а! — мрачно докончила миссис Парвис, словно эта мысль доставила ей свирепое наслаждение. — Это бы их научило уму-разуму! Узнали бы тогда, что к чему!
Было что-то тревожное, болезненное в этой непомерной любви к животным. Внимательно присматриваясь к миссис Парвис, Джордж убедился, что люди занимают ее куда меньше и людские страдания она принимает не так близко к сердцу. Она и сама была бедна, но к беднякам относилась с удивительным философским спокойствием. Рассуждала она, видимо, так: бедняки были, есть и будут, они к своей бедности привычны, и никому не стоит об этом беспокоиться, а самим несчастным жертвам — тем паче. И уж вовсе ей не приходило в голову, что делу надо бы как-то помочь. Страдания бедняков ей казались естественными и неизбежными, как лондонский туман, и, по ее разумению, волноваться из-за того и другого одинаково бессмысленно — только попусту себя растравлять.К примеру, явится она иной раз, пылая негодованием оттого, что кто-то плохо обошелся с лошадью или собакой, и в то же утро Джордж слышит, как она резко, сердито, без тени сочувствия отчитывает грязного, голодного оборвыша-мальчишку, который доставляет из магазина пиво. Этот несчастный мальчонка будто сошел со страниц Диккенса — олицетворение нищеты, которая в Англии, доходя до крайности, выглядит безобразно, безнадежно, как нигде в целом свете. Здесь она особенно ужасна и отвратительна потому, что английские бедняги словно коснеют в своем несчастье, увязают в трясине наследственного убожества, и уже не ждут облегчения, в знают, что спасенья нет.Таков был и этот злополучный мальчишка. Он принадлежал к «маленькому народцу» — к племени карликов и гномов, о существовании которого Джордж до той лондонской зимы и не подозревал — это было для него нежданное, убийственное открытие. Оказалось, в Англии есть как бы две породы людей, и они столь несхожи друг с другом, словно относятся к совсем разным видам живых существ. Это Рослый парод и Маленький народец.Рослый народ отличается чистой свежей кожей, ярким румянцем, отменным здоровьем и уверенностью в себе; сразу видно, что эти люди всегда ели досыта. В расцвете сил они выглядят точно могучие двуногие быки. На улицах Лондона постоянно встречаешь таких вот гордых мужчин и женщин, все они холеные, великолепно одеты, а лица у них бессмысленные и невозмутимые, точно у породистого скота. Таков истинно британский Царь природы. И среди тех, кто охраняет и обслуживает этих господ и относится, в сущности, к той же породе, тоже попадаются великолепные экземпляры: например, здоровенные гвардейцы ростом шесть футов и пять дюймов, прямые, как стрела, и с тем же уверенным выражением лица, которое говорит ясней ясного — пускай, мол, сами они и не цари природы, но, уж во всяком случае, верные орудия царей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Подобные разговоры велись у них каждое утро, и наконец не осталось, кажется, ни одного обедневшего молодого виконта, о чьем благородстве и несчастьях не посокрушалась бы почтительно всеведущая миссис Парвис. Но после того как по порядку, сверху донизу, с нежной заботой, до малейшего многоцветного перышка, блистающего в их геральдических крыльях, пересмотрены бывали все несчетные чины — святые, ангелы, капитаны великого воинства, стражи внутренних врат и верные лейтенанты, — неизменно наступало молчание. Казалось, в комнату входил некто незримый, но великий. И тут миссис Парвис с шуршаньем встряхивала газету, откашливалась и негромко, благоговейно произносила священное имя: ОН.Порой эта минута наступала вслед за самозабвенными рассуждениями об Америке и «современных темпах» — в сотый раз миссис Парвис распространялась о злосчастном уделе женской половины населения Соединенных Штатов, о том, что это просто стыд и срам, затем, тактично помолчав, прибавляла:— Хотя, что уж говорить, американские дамы очень даже элегантные, правда, сэр? Они все так прекрасно одеваются. Американку всегда сразу признаешь. И потом, они очень даже умные, правда, сэр? Я что хочу сказать, многие даже ко двору были представлены, правда, сэр? И некоторые даже повыходили замуж за знатных аристократов… И… (в ее голосе слышится еле уловимая нотка умиления, и Джордж уже знает, что будет дальше) и понятное дело, сэр, ОН…А, вот оно! Этот бессмертный ОН жил, действовал, любил и пребывал здесь, в самом сердце небес Дэйзи Парвис! Бессмертный ОН, кумир всех Дэйзи Парвис по всей Англии, которые в своем обиходе, от избытка преданности, называли его не иначе как ОН, и не нужно им было иного имени.— И понятное дело, сэр, ОН их привечает, правда? Я так слыхала, они ЕМУ очень даже нравятся. Уж наверно, американские дамы очень умные, сэр, раз ЕМУ с ними приятно поговорить. Вот давеча в газете ЕГО фотография была на приеме, и там разные ЕГО друзья, и с ними какая-то новая американская дама. По крайней мере, я ее первый раз вижу. И уж до того элегантная! Миссис какая-то, не припомню, как звать.Или же голос ее звучал благоговейно и лицо сияло нежностью от такой, к примеру, новости:— Вот в газете пишут, ОН воротился с континента. Что это ОН затеял, интересно знать. — И вдруг она хохочет, весело, неудержимо, так что румяные щеки ее становятся совсем пунцовыми, а голубые глаза влажными. — Ох, ОН и хитрец же, скажу я вам! Никогда не угадаешь, что ОН затеял. Нынче возьмешь газету — пишут, ОН навещает каких-то там друзей в Йоркшире. А назавтра, оглянуться не успеешь, здрасте, ОН уже в Вене. Сейчас, говорят, в Скандинавии побывал… может, навещал там какую-нибудь ихнюю молоденькую принцессу, вот уж я бы ни капельки не удивилась. Понятное дело… (теперь в ее голосе слышится горделивая важность, с какою она обычно возвещает неотесанному мистеру Уэбберу самые значительные свои откровения) понятное дело, про это уж давно шли толки. Да ЕМУ это без надобности. Станет ОН слушать, как же! Нрав у НЕГО независимый, так-то! ЕГО матушка еще вон когда это узнала. Пробовала она ЕГО смирять, как других прочих. Куда там! ОН паренек своевольный. Что хочет, то и делает, и никто ЕМУ не указ, вот какой у НЕГО нрав независимый.Помолчала минуту, задумалась, будто перед ее затуманенным взором предстал обожаемый кумир. И вдруг приветливое лицо ее снова заливается краской, и опять короткий взрыв веселого, неудержимого смеха.— Этакий бесенок! — восклицает она. — Знаете, говорят, недавно воротился ОН ночью домой… (тут она доверительно понижает голос) выпил, говорят, лишнего (теперь она почти шепчет и смешливо и чуточку нерешительно), так вот, сэр, говорят, не так-то легко ЕМУ было добраться до дому. Вроде даже пришлось ему за решетку держаться, которой Сент-Джеймский дворец огорожен. Только говорят, сэр… ах-ха-ха! — звучно хохочет рассказчица. — Вы уж меня простите, сэр, как подумаю про это, сразу смех разбирает! — И медленно, восторженным, полным обожания шепотом она доканчивает: — Говорят, сэр, полицейский, что стоял на посту у самого дворца, увидал ЕГО, подошел и спрашивает — позвольте, мол, сэр, я вам помогу? Да не на таковского напал! Не желает ОН, чтоб ему помогали! ОН гордый, вот ОН какой! Всегда такой был. Сущий бесенок, вот что я вам скажу!И, все еще улыбаясь, сложив на животе натруженные руки, она прислоняется к дверному косяку и замирает в смутном задумчивом молчании.— А как по-вашему, миссис Парвис, — немного погодя спрашивает Джордж, — женится он когда-нибудь? Как вы думаете, если по совести? В конце концов, он уже не мальчик, верно? И уж конечно, выбор у него богатейший, и если он намерен что-то предпринять…— Ну да, — несколько высокомерно, как всегда в этих случаях, соглашается миссис Парвис. — Ну да, я всегда говорю, конечно, ОН женится! Дайте срок, выберет ОН себе жену, да только когда сам захочет, не раньше! А силком ЕГО не заставишь, не на таковского напали. ОН сам все решит своим чередом.— А когда же дойдет черед, миссис Парвис?— Ну, так ведь у НЕГО пока что есть отец, правда? И не так уж он молод, отец-то, правда? — она дипломатически умолкает, давая Джорджу время уловить намек. — Так-то, сэр, — очень тихо заключает она. — Я что хочу сказать, сэр: всему свой черед, правду я говорю?— Да, верно, миссис Парвис, ну а вдруг… — упорствует Джордж. — Почему вы уж так уверены? Ходят, знаете, разные слухи… вот я иностранец — и то слышал всякое. Во-первых, говорят, он не очень-то к этому стремится, и потом, ведь у него есть брат, верно?— А, этот! — роняет миссис Парвис. — Этот…И молчит минуту-другую, но, перебери она все выражения ожесточенной, непримиримой враждебности, сколько их есть в словаре, она и тогда не сказала бы больше, чем ухитрилась вложить в это короткое указательное местоимение.— Да, — безжалостно настаивает Джордж, — но ведь этот как раз совсем не прочь бы добиться такой чести, верно?— Он-то не прочь, — угрюмо соглашается миссис Парвис.— И он женат, верно?— Женат, — подтверждает она даже еще угрюмей прежнего.— И дети у него есть, верно?— И дети есть. — Тут она словно бы чуточку смягчается. На миг лицо ее даже вновь освещается нежностью, но тотчас опять мрачнеет. — Нет уж! — продолжает она. — Только не этот! — Она глубоко взволнована воображаемой опасностью на пути ее кумира к сияющим вершинам. Она беззвучно шевелит дрожащими губами, потом быстро качает головой в знак решительного несогласия. — Нет, только не этот. — Вновь минутное молчание, словно в душе миссис Парвис борются желание высказаться и прирожденная чопорная сдержанность. И вот плотина прорвана: — Не нравится он мне, сэр, скажу я вам! Видеть его не могу! — Она порывисто качает головой и чуть не шепотом поверяет Джорджу страшную тайну: — Хитрость какая-то у него в лице, не нравится мне это! Больно он хитрый, только меня не проведешь! — Вся красная от волнения, она решительно качает головой, сразу видно: человек вынес суровый, бесповоротный приговор и уже не отступит ни на шаг. — Такое мое мнение, сэр, если хотите знать! Я всегда про него так думала. А она-то! Она! Вот кому ЕГО женитьба придется не по вкусу, а? Будьте уверены! — Миссис Парвис вдруг разражается недобрым визгливым смехом, как смеются только очень рассерженные женщины. — Она такая. Это ж ясно как день, это у ней прямо на лбу написано! Только ничего у них не выйдет, — мрачно заявляет миссис Парвис и снова с угрюмой решимостью качает головой. — Мы-то понимаем, что к чему. Люди все понимают. Нас не проведешь. Так что понапрасну те надеются!— Стало быть, вы не думаете, что те…— Они-то! — сказала, как отрезала, миссис Парвис. — Да ни в жизнь, сэр! Не выйдет у них! И через тысячу лет не выйдет!.. ОН, только ОН! — Голос ее звенит, уверенность ее несокрушима. — ОН всегда был единственным наследником! И когда настанет время, сэр, ОН… ОН станет королем!
Натуре миссис Парвис присуща была совершенная, безоговорочная преданность, какою отличаются большие, добрые собаки. Да и вообще в своем отношении к жизни она чем-то странно напоминала животное. Ко всем живым тварям она относилась по-родственному нежно и заботливо, и когда встречала на улице собаку или лошадь, всегда замечала сперва их самих, а потом уже их двуногих хозяев. Она быстро узнала наперечет всех собак на Эбери-стрит и по собакам запоминала их владельцев. Как-то Джордж стал спрашивать ее о почтенном немолодом джентльмене с резкими чертами лица и ястребиным взором, которого несколько раз встречал на улице. Миссис Парвис тотчас же с удовольствием объяснила:— Знаю, как же. Это у которого тот негодяй, что из дома двадцать семь? Ох и негодяй же! — воскликнула она, ласково засмеялась и покачала головой. — Такой косматый верзила, знаете, грудь широкая, ходит враскачку, а глядит уж таким тихоней! Ох и негодяй!Джордж растерянно выслушал ее и наконец спросил, кто же все-таки негодяй — сам джентльмен или его пес.— Да пес же, пес! — воскликнула миссис Парвис. — Огромный зверь, шотландская овчарка. Хозяин его — тот джентльмен, про кого вы спрашивали. Человек ученый, то ли писатель, то ли профессор. Он прежде был в Кембридже. Нынче вышел на покой. Живет в доме двадцать семь.В другой раз, когда за окном мутно моросил частый мелкий дождик, Джордж увидел на другой стороне улицы необыкновенно красивую девушку. Он поспешно позвал миссис Парвис и с живостью спросил:— Это кто такая? Вы ее знаете? Она на нашей улице живет?— Право, не знаю, сэр, — в недоумении отвечала миссис Парвис. — Вроде и не первый раз ее вижу, а наверно сказать не могу. Буду теперь глядеть в оба, коли узнаю, где она живет, скажу вам.Спустя несколько дней она вернулась из утреннего похода по магазинам довольная, сияющая, полная впечатлений.— У меня для вас новости, сэр! Я все узнала про ту девушку!— Про какую девушку? — удивился Джордж, застигнутый врасплох посреди работы.— Про которую вы меня тот раз спрашивали. Она по улице шла, а вы мне ее показали.— А, да! — Джордж встал из-за стола. — Так что же? Она живет у нас на Эбери-стрит?— Ну, конечно, — сказала миссис Парвис. — Я ее сто раз видела. Я ее тогда мигом узнала бы, да только его-то с ней не было.— Его? Кого его?— Да того негодяя из дома сорок шесть. Вот она кто.— Кто же именно, миссис Парвис?— Да тот большущий датский дог, ясное дело. Его-то вы уж, верно, видели. Огромный, прямо с шотландского пони. — И миссис Парвис засмеялась. — Он всегда с ней ходит. Я ее в тот день первый раз без него увидала, оттого-то и не признала! — с торжеством пояснила она. — А нынче они вышли вместе погулять, и я издали их увидала. Тут-то я и смекнула, кто она такая. Они из дома сорок шесть. А этот негодяй (она ласково засмеялась)… ох и негодяй же! Малый первый сорт, знаете. Большущий, крепкий. Даже не знаю, где они его держат, это ж сколько места надо, где только они такой дом нашли.Чуть не каждое утро, возвратясь с покупками из очередного похода по ближним магазинам, она оживленно рассказывала о каком-нибудь новом «негодяе» или «малом первый сорт», о какой-нибудь попавшейся ей на глаза собаке или лошади. Если при ней кто-то был жесток или хотя бы равнодушен к животному, она багровела от гнева. Как-то она пришла, вся кипя от негодования, потому что ей повстречалась слишком туго взнузданная лошадь.— …И уж я этого кучера отчитала! — восклицала она. — Коли человек, говорю, так худо обращается с животными, так его к ним и подпускать нельзя! Был бы поблизости полицейский, я бы этого изверга под каталажку подвела, вот что. Я ему так прямо и сказала. Стыд и срам, вот что. Как некоторые обращаются с несчастной бессловесной скотинкой, а она, бедняжка, и пожаловаться-то не может. Их бы самих эдак взнуздать! Походили бы сами в наморднике! А-а! — мрачно докончила миссис Парвис, словно эта мысль доставила ей свирепое наслаждение. — Это бы их научило уму-разуму! Узнали бы тогда, что к чему!
Было что-то тревожное, болезненное в этой непомерной любви к животным. Внимательно присматриваясь к миссис Парвис, Джордж убедился, что люди занимают ее куда меньше и людские страдания она принимает не так близко к сердцу. Она и сама была бедна, но к беднякам относилась с удивительным философским спокойствием. Рассуждала она, видимо, так: бедняки были, есть и будут, они к своей бедности привычны, и никому не стоит об этом беспокоиться, а самим несчастным жертвам — тем паче. И уж вовсе ей не приходило в голову, что делу надо бы как-то помочь. Страдания бедняков ей казались естественными и неизбежными, как лондонский туман, и, по ее разумению, волноваться из-за того и другого одинаково бессмысленно — только попусту себя растравлять.К примеру, явится она иной раз, пылая негодованием оттого, что кто-то плохо обошелся с лошадью или собакой, и в то же утро Джордж слышит, как она резко, сердито, без тени сочувствия отчитывает грязного, голодного оборвыша-мальчишку, который доставляет из магазина пиво. Этот несчастный мальчонка будто сошел со страниц Диккенса — олицетворение нищеты, которая в Англии, доходя до крайности, выглядит безобразно, безнадежно, как нигде в целом свете. Здесь она особенно ужасна и отвратительна потому, что английские бедняги словно коснеют в своем несчастье, увязают в трясине наследственного убожества, и уже не ждут облегчения, в знают, что спасенья нет.Таков был и этот злополучный мальчишка. Он принадлежал к «маленькому народцу» — к племени карликов и гномов, о существовании которого Джордж до той лондонской зимы и не подозревал — это было для него нежданное, убийственное открытие. Оказалось, в Англии есть как бы две породы людей, и они столь несхожи друг с другом, словно относятся к совсем разным видам живых существ. Это Рослый парод и Маленький народец.Рослый народ отличается чистой свежей кожей, ярким румянцем, отменным здоровьем и уверенностью в себе; сразу видно, что эти люди всегда ели досыта. В расцвете сил они выглядят точно могучие двуногие быки. На улицах Лондона постоянно встречаешь таких вот гордых мужчин и женщин, все они холеные, великолепно одеты, а лица у них бессмысленные и невозмутимые, точно у породистого скота. Таков истинно британский Царь природы. И среди тех, кто охраняет и обслуживает этих господ и относится, в сущности, к той же породе, тоже попадаются великолепные экземпляры: например, здоровенные гвардейцы ростом шесть футов и пять дюймов, прямые, как стрела, и с тем же уверенным выражением лица, которое говорит ясней ясного — пускай, мол, сами они и не цари природы, но, уж во всяком случае, верные орудия царей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82