Пора идти спасать Империю. Зачем же он рисковал, зачем кидался в огонь? Все ради этого. И никогда не наступит конец. Вновь и вновь надо подниматься и отправляться в путь. Такова судьба гения. Если ты гений Империи — ты должен думать об этом постоянно. Даже если тебя выкинули на помойку.
— Промокнешь, — предрек Гепом. С этим было трудно поспорить.
— На, возьми, — гений помойки протянул собрату клеенчатый плащ и солдатские калиги. — Плащ порван немного сбоку, но я зашил. А калиги почти новые.
— На помойке нашел?
— Ну не в лавку же ходил, — усмехнулся Гепом. — Жаль, что ты не сенатор. А то у меня есть тога с пурпурной полосой. Причем совершенно новая и, похоже, даже не стиранная. Нашел картонную коробку, а в ней, представляешь, — тога, сенаторские башмаки с серебряными полумесяцами и парик.
— Покажи, — потребовал Гимп.
— Ты что, осмелишься обрядиться сенатором?
Гепом нехотя достал свое сокровище. Тайком иногда он обряжался в эту тогу и красные башмаки, похожие на котурны. Неудобные башмаки: подметка одного здорово толще другого. Невольно в такой обувке начинаешь хромать.
Гимп внимательно осмотрел находку.
— Давно ты это нашел?
— Да уж прилично.
— В семьдесят четвертом, летом.
— Осенью, — уточнил Гепом.
— Зря ты не отнес коробку вигилам.
— Вот еще. Ну выкинул кто-то тогу, парик. Может, актер какой.
— Да, актер. Только актер этот убил Александра Цезаря.
— С чего ты взял?
— Убийца Александра пытался подражать Элию. Он был в сенаторской тоге, в парике с прямыми темными волосами. И еще он хромал. Все сходится.
— Да-а, — задумчиво протянул Гепом. — Похоже.
— Так вот, мой тебе совет. Нет, не совет, а приказ.
— С чего это ты мне приказываешь?
— Потому что я — гений Империи. А ты — гений помойки.
— Были, — напомнил Гепом.
— Неважно. Немедленно. Сегодня… Нет, сегодня уже поздно. Завтра отнеси эту коробку вигилам. И не просто вигилам, а отдай ее префекту Курцию. Запомнил?
— Ну, может, и запомнил, — нехотя отозвался Гепом. — Только этот Курций меня не арестует? Ведь я не зарегистрировался в префектуре.
— Вот и зарегистрируешься.
— Я завтра тоже уйду, меня дорога ждет, — сказал Марий.
— Все мы гении, а как мало знаем, — вздохнул Гепом. — К примеру, ты знаешь, кто убил Александра Цезаря?
— Нет, — отозвался Гимп. — И даже бывший гений Александра не знает. Позабыл. Последние несколько минут жизни подопечного почти всегда выпадают из памяти гения. Вот у этого стерлось все, связанное с убийством. Помнит: Цезарь в перистиле лежал, а больше ничего.
— Вы, гении, всегда не то знаете, что надо. И правильно сделали, что вас погнали в шею, — фыркнул Марий. — Пользы от вас чуть.
Помпоний Секунд еще раз перечитал письмо. Текст был не особенно хорош — суховат, незатейлив. Остряки-стилисты будут высмеивать неумелые обороты. Пусть их! Большинству кажется, что Рим устоит сам по себе, потому что — это Вечный город, это Великая Империя, это тридцать легионов, и этого достаточно. Но надо же что-то делать, чтобы остановить хаос. И надо что-то делать, чтобы остановить Бенита.
— Надо что-то делать, — повторил Помпоний Секунд вслух и протянул письмо Августе. Летиция слушала сенатора вполуха.
— Ненавижу Бенита! — воскликнула с детской безаппеляционностью. — Если я против, значит, его не выберут? Так? — она поставила подпись и на мгновение задумалась. — Я уезжаю из Рима, ты знаешь? На несколько дней. Бенита точно не назначат диктатором? — Она нахмурилась — сердце билось как будто не на месте: то в горле, а то вообще замирало.
— Точно не назначат, — зачем-то пообещал сенатор.
— А что консул Силан? Он тоже против Бенита?
Сенатор пожал плечами. Не стал говорить, что консул Силан подписать бумагу отказался. Разумеется, Силан готов на все, чтобы устранить сенатора Флакка. Да и Помпонию Секунду Флакк не нравится. Но что же делать?!
Почему всем нравится Бенит? Почему римляне считают, что он так нужен Риму? Может, Помпоний выжил из ума, может, так постарел, что не понимает происходящего? А остальные понимают, прозревают, предвидят и потому не беспокоятся.
Бенит хочет власти — пусть получит. Трион неведомо где изготавливает новые бомбы — пусть изготавливает. Легионеры продолжают умирать от лучевой болезни — пусть. Империи грозит голод — что из того? Пока таверны полны жратвой, все столики заняты, все чаши полны. И театры полны, и Колизей. И гладиаторы дерутся. И ставки на них высоки. Что тебе еще надо, Помпоний?
Помпоний Секунд никогда не был особенно умен, а речи его не были особенно блестящи. Он произносил средненькие речи, средненький человек среднего возраста и среднего роста. А тут он как будто и говорить научился. В речах появилась страстность. В оборотах — яркие сравнения. И роста он стал как будто повыше — плечи расправились, голова иначе теперь была поднята. У него явились вдруг поклонники — ходили за ним, просили автографы, на грудь прикалывали значки с его профилем. Однако он напрасно просил у них помощи — они тут же исчезали, как мотыльки. Этих мотыльков привлекал аромат скандала и силы. Сенатору звонили по телефону, неизвестные, хриплые, похожие друг на друга голоса просили отказаться от войны с Бенитом, жить с молодым сенатором в дружбе и мире. Помпоний Секунд не желал внимать звонившим, швырял трубку. Тогда звонили другие (или все те же?) и угрожали недвусмысленно. И опять Секунд не желал слушать, опять прерывал разговор.
Помпоний побывал у Юлии Кумской. Ему нравился ее дом — не шикарный, но обставленный с необыкновенным вкусом, где каждая вещь подбиралась, как кусочек смальты для мозаики, ложилась в свое гнездо, и создавалась картина. Ничего особенного, ничего слишком уж дорогого, кричащего. Бюст на подставке, шелк песочного оттенка, зеленоватый ковер на полу, занавеси плотные, двухцветные. Кофейная чашечка с золотым ободком. Придя в этот мир, не хотелось уходить, особенно когда за окном проливной дождь. Здесь от каждой вещи исходило тепло. Будто не кошка лежала на вышитой подушке, а гений. А может, в самом деле это гений? У любого человека есть какой-нибудь талант. У некоторых — создавать такие дома.
— А может, Бенит и не так плох? — проговорила Юлия задумчиво, откладывая письмо. — Я рада, сиятельный, что ты так озабочен судьбою Рима. Но, кто знает, может, Бенит — новый Юлий Цезарь?
— У нас уже был император, мнящий себя Юлием Цезарем. — Помпоний всегда недолюбливал Руфина и этого не скрывал. — И сколько людей стали несчастными!
— Правителя не должны интересовать отдельные судьбы. Ему надо думать о процветании государства в целом. А кто там гибнет и как — не все ли равно.
Помпонию показалось, что он ослышался. Прежде Юлия никогда так не говорила. Они смотрели друг другу в глаза. Юлия улыбалась чуточку растерянно. Она явно пожалела о внезапной своей откровенности.
— Бенит вчера говорил то же самое, — не без сарказма заметил сенатор. — Не его ли слова ты повторяешь?
— Да, прежде я не принимала Бенита всерьез. Но я переменила свое мнение. И в лучшую сторону. А впрочем, обо всем этом не стоит думать. Я играю. И этим живу.
И не подписала письмо.
Норма Галликан возилась со своим малышом в таблине клиники. Малыш сидел на детском стульчике и весело гукал, раскидывая по полу таблицы с данными о пересадках костного мозга. Норма в черной тунике, в черных брюках в обтяжку, коротко остриженная и неимоверно похудевшая, выглядела то ли девочкой, то ли старушкой — не поймешь.
— Бенит? Мерзавец! — вынесла Норма Галликан приговор и тут же подмахнула письмо. — Триона так и не нашли? — спросила она зачем-то у Помпония. — Мне удалась последняя пересадка. Не хочешь взглянуть на счастливчика? Не хочешь — как хочешь! Тогда иди отсюда и не мешай. У меня уйма дел. Не до твоих мелочей.
От Нормы Помпоний отправился к Луцию Галлу, но того не оказалось дома. Так сказал слуга, на мгновение приоткрывший дверь и тут же ее захлопнувший. Было уже поздно. Сенатор поехал домой. Машина затормозила у дверей. И тогда от колонны портика отделился человек, закутанный в блестящий плащ, и подбежал к машине.
— Мне надо с тобой поговорить, сиятельный, — заявил незнакомец, клацая зубами. Он промок насквозь.
— Кто ты?
— Понтий. Я — человек. И я одновременно — исполнитель желаний. То есть я исполнял желания. А теперь меня отправили строить этот дурацкого Геркулеса. А я не для этого подался в исполнители.
Помпоний распахнул дверцу, и Понтий плюхнулся на сиденье. В машине было тепло. Понтий блаженно вздохнул. Струи дождя били по стеклам. Хорошо сидеть в машине и ехать, и ехать неведомо куда. И в конце пути откроется удивительный край, где зелень, и солнце, и храмы. «Элизии, что ли?» — сам себя одернул Понтий.
— Знаешь, что за существа служат у Бенита исполнителями желаний? Нет? Почти все бывшие гении.
— В этом еще нет ничего криминального.
— А если я скажу, что это они разгромили редакцию «Либерального вестника»? И именно они сожгли базилику.
— У тебя есть доказательства?
— Я видел это сам.
— Мне нужны доказательства, — сухо сказал Помпоний Секунд. Парень ему не нравился. Похож на мелкого доносчика. Из тех, что шакалами вились вокруг крупной дичи во времена Тиберия или Нерона и доносили, чтобы захапать долю наследства несчастной жертвы. Чего добивается этот тип? Денег? Славы? Мести?
— У меня есть фото, — Понтий протянул сенатору конверт. — Только с условием: ты возьмешь меня к себе на службу.
Ага, вот и награда. Не доля имущества, но тоже кое-что существенное.
— Кем хочешь работать?
— Кем угодно. Но чтобы денег побольше.
— Хочешь быть моим клиентом? Парень отшатнулся.
— Ну нет! Клиентом — это уж дудки. Клиентом — ни за что! Ищи другого дурака.
— Секретарем будешь работать?
— Это пожалуйста.
— Дашь показания в суде?
— Дам, — отвечал Понтий почти без запинки. — Не хочу никому прислуживать. Ни гениям, ни людям. — Запечатанный конверт лег на колени сенатору. — Когда Бенита скинут, вели убрать эту дурацкую статую с берега Тибра.
— Ступни Элия, что ли? — спросил сенатор.
— Именно, — сквозь зубы процедил Понтий. Дело сделано, надо выходить под дождь. Понтий поежился.
— Будь осторожен, — зачем-то напутствовал его сенатор.
— И ты тоже, сиятельный. Спечешься — и мне конец.
Глава 19
Апрельские игры 1976 года (продолжение)
«Дожди не прекращаются. Италии угрожает наводнение. Виды на урожай неутешительные».
«Сегодня — день Юпитера, виноградной лозы…»
«Акта диурна», 9-й день до Календ мая
Сенатор Помпоний Секунд вышел из дома, пытаясь зонтом прикрыться от хлещущих струй. Тога сразу сделалась мокрой. Машина сенатора стояла чуть поодаль. Вернее — ему показалось, что это его машина. Подойдя ближе, он различил сквозь стену дождя, что машина окрашена не в пурпур, а в черный цвет. Ему стало не по себе. Он хотел вернуться в дом и позвонить в гараж, но тут чьи-то крепкие пальцы ухватили его за локти и толкнули к машине. Секунд попытался сопротивляться. Подметки сандалий заскользили по мостовой. Порыв ветра вырвал из рук зонтик и взметнул вверх — к верхушкам исхлестанных дождем кипарисов.
— На по… — раскрыл было рот Помпоний, но вопль захлебнулся.
Мокрые от дождя руки втолкнули его в машину. Запах пыли и влажной шерсти, пота и вина ударил в нос. Сенатор ткнулся лицом в чьи-то колени, попытался повернуться, глянуть в лицо похитителям, но не успел — тонкая бечевка захлестнула шею, острая боль прошла по горлу, будто кто-то полоснул ножом. Помпоний еще барахтался, как в волнах, в чьих-то руках и коленях. Потом дернулся и затих, но все же пальцы его в последний момент соскребли с чьей-то груди клочок ткани.
— Ну вот, все кончено, — сказал один из убийц, отдуваясь, как после тяжкой работы. — Забирай скорей его папку. Тело выбросим на помойку.
Бенит выслушал Криспину с интересом. Ему стоило огромных усилий не расхохотаться, когда она рассказывала, как будут извлекать сперму старика Викторина и замораживать в жидком азоте. Криспина совсем рехнулась. Вернее, она всегда была большой дурой. Но идиоты созданы на благо умных людей, таких, как Бенит. Кто-то предлагает стерилизовать идиотов. Какая опрометчивость! Напротив, их надо размножать, холить, лелеять и следить, чтобы популяция идиотов не сокращалась…
— Милочка моя, твой план хорош. — Бенит улыбнулся — ну наконец-то можно улыбнуться, не вызывая подозрений. — Вот только Постум принадлежит к более старшей ветви Дециев. Отстранить его не поможет даже сперма Викторина.
— Постум — не сын Элия.
Ого! Даже фантазии Бенита не хватило додуматься до такого! Гениальная глупость! Но Бенит постарался скрыть свое восхищение.
— Пусть так, — сказал с напускным равнодушием, — но, кроме тебя, об этом никто не знает. Вот если бы тебе удалось доказать…
— Докажем! — Криспина неколебимо верила в успех. — Это проще простого.
— Ну и как же?
— Можно сделать анализ крови.
— Уже сделан. Подтверждает отцовство Элия. Криспина так уверилась в своей клевете, что была обескуражена. Как же так? Почему?
— Повторный анализ, — заявила, хмурясь.
— Группа крови у человека не меняется. Не говоря о том, что новых данных о крови Элия, кроме тех, что хранятся в картотеке Эсквилинской больницы, никто уже получить не сможет.
— У Постума изменится группа крови!
— Хорошая мысль. Но пока, к сожалению, неосуществимая.
Идиотам иногда удается поставить весь мир на уши. Кто знает, а вдруг этой дуре удастся доказать, что мальчишка не сын Элия. Хотя все видят, что малыш — уменьшенная копия покойного Цезаря. Только копию чуть-чуть подправили — нос выпрямили, и глаза уже не так отличаются один от другого. Мальчишка, коли вырастет, будет красавчиком. Вот именно — если вырастет. Интересно, кто поверит, что Летиция изменяла Элию, если и сейчас она ни с кем не спит и вообще ни на кого не глядит. Вилда пишет, что юная вдовушка смотрит на бюст покойного мужа, изваянный Марцией, и занимается мастурбацией. Может, Вилда и не врет. Но во время мастурбации еще никому не удавалось забеременеть.
Однако есть старый рецепт: клевещите побольше, и в клевету поверят. Пока что правило это действует безотказно.
Дождь хлестал в окно. Будто назойливый попрошайка, которого невозможно прогнать. Он колотит в дверь и требует, требует. Невольно ценишь тепло просторного таблина. Под шум дождя любые идеи перестают казаться бредовыми и начинают приобретать привлекательность.
— Я докажу, — заявила Криспина. — И способ у меня есть. Очень простой способ.
— Поговорим о чем-нибудь другом, — Бенит окинул ее аппетитную фигуру оценивающим взглядом. Какая же все-таки она дура. Но задница и бедра у нее восхитительные. — И займемся более приятным делом.
Несмотря на свою глупость, Криспина сразу все поняла. Уж что-что, а подобные намеки она понимала верно. Они предались Венериным утехам прямо в таблине. Он был груб, но его грубость нравилась женщинам.
— А ты читал статью Вилды в «Гладиаторском вестнике»? — спросила она, глядя, как Бенит одевается. — Вилда пишет, что Элий не мог иметь детей.
Бенит похлопал Криспину по щеке, как породистую кобылку.
— Умница, детка. Так, да не так. Детей не могла иметь Марция. Но кто будет разбираться в подобных тонкостях, а?
— Так моя маленькая Руфина будет Августой? Да? Будет? — оживилась Криспина.
— Не так быстро, детка. Не так быстро. Посмотрим.
— Ты можешь на ней потом жениться, — щедро предложила Криспина.
— Да, я женюсь на ней, и ты оплодотворишь ее спермой Викторина.
Криспина не уловила издевки в его словах, приняла их за чистую монету.
— Именно. Это замечательный план, ты не находишь, дорогой?
— Называй меня «сиятельный», — потребовал Бенит. — Все должны называть меня «сиятельный». Или ты забыла?
— А может, тебе развестись с Сервилией и жениться пока на мне?
— Милочка, Сервилия беременна, вот-вот родит. Дядюшку императора. Ха-ха, забавно? Криспина надула губы.
— Тебе что, не нравится мой план? «Если адвокат Летиции подаст на Криспину в суд за оскорбление чести и достоинства, то при известной ловкости эту дуру оберут до нитки. Но я-то здесь буду ни при чем», — отметил про себя Бенит.
— План хорош, но нам надо держать его в строгой тайне, — сказал он вслух.
Глава 20
Апрельские игры 1976 года (продолжение)
«Исчезновение сенатора Помпония Секунда вселяет в сердца римлян тревогу».
«Рост цивилизации связан с уменьшением свободы, — заявил Бенит вчера в своем интервью. — Кто думает иначе, тот обманывает себя и других».
«Сенатор Луций Галл опроверг опубликованное в „Либеральном вестнике“ сообщение о том, что банк Пизона предоставил ему беспроцентный кредит в два миллиона сестерциев».
«В Готию для переговоров направлена делегация во главе с Августой».
«Акта диурна», 8-й день до Календ мая
Летиция проплакала всю ночь в своей каюте. Затянутые пурпуром стены. Круг иллюминатора разрезан пополам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Промокнешь, — предрек Гепом. С этим было трудно поспорить.
— На, возьми, — гений помойки протянул собрату клеенчатый плащ и солдатские калиги. — Плащ порван немного сбоку, но я зашил. А калиги почти новые.
— На помойке нашел?
— Ну не в лавку же ходил, — усмехнулся Гепом. — Жаль, что ты не сенатор. А то у меня есть тога с пурпурной полосой. Причем совершенно новая и, похоже, даже не стиранная. Нашел картонную коробку, а в ней, представляешь, — тога, сенаторские башмаки с серебряными полумесяцами и парик.
— Покажи, — потребовал Гимп.
— Ты что, осмелишься обрядиться сенатором?
Гепом нехотя достал свое сокровище. Тайком иногда он обряжался в эту тогу и красные башмаки, похожие на котурны. Неудобные башмаки: подметка одного здорово толще другого. Невольно в такой обувке начинаешь хромать.
Гимп внимательно осмотрел находку.
— Давно ты это нашел?
— Да уж прилично.
— В семьдесят четвертом, летом.
— Осенью, — уточнил Гепом.
— Зря ты не отнес коробку вигилам.
— Вот еще. Ну выкинул кто-то тогу, парик. Может, актер какой.
— Да, актер. Только актер этот убил Александра Цезаря.
— С чего ты взял?
— Убийца Александра пытался подражать Элию. Он был в сенаторской тоге, в парике с прямыми темными волосами. И еще он хромал. Все сходится.
— Да-а, — задумчиво протянул Гепом. — Похоже.
— Так вот, мой тебе совет. Нет, не совет, а приказ.
— С чего это ты мне приказываешь?
— Потому что я — гений Империи. А ты — гений помойки.
— Были, — напомнил Гепом.
— Неважно. Немедленно. Сегодня… Нет, сегодня уже поздно. Завтра отнеси эту коробку вигилам. И не просто вигилам, а отдай ее префекту Курцию. Запомнил?
— Ну, может, и запомнил, — нехотя отозвался Гепом. — Только этот Курций меня не арестует? Ведь я не зарегистрировался в префектуре.
— Вот и зарегистрируешься.
— Я завтра тоже уйду, меня дорога ждет, — сказал Марий.
— Все мы гении, а как мало знаем, — вздохнул Гепом. — К примеру, ты знаешь, кто убил Александра Цезаря?
— Нет, — отозвался Гимп. — И даже бывший гений Александра не знает. Позабыл. Последние несколько минут жизни подопечного почти всегда выпадают из памяти гения. Вот у этого стерлось все, связанное с убийством. Помнит: Цезарь в перистиле лежал, а больше ничего.
— Вы, гении, всегда не то знаете, что надо. И правильно сделали, что вас погнали в шею, — фыркнул Марий. — Пользы от вас чуть.
Помпоний Секунд еще раз перечитал письмо. Текст был не особенно хорош — суховат, незатейлив. Остряки-стилисты будут высмеивать неумелые обороты. Пусть их! Большинству кажется, что Рим устоит сам по себе, потому что — это Вечный город, это Великая Империя, это тридцать легионов, и этого достаточно. Но надо же что-то делать, чтобы остановить хаос. И надо что-то делать, чтобы остановить Бенита.
— Надо что-то делать, — повторил Помпоний Секунд вслух и протянул письмо Августе. Летиция слушала сенатора вполуха.
— Ненавижу Бенита! — воскликнула с детской безаппеляционностью. — Если я против, значит, его не выберут? Так? — она поставила подпись и на мгновение задумалась. — Я уезжаю из Рима, ты знаешь? На несколько дней. Бенита точно не назначат диктатором? — Она нахмурилась — сердце билось как будто не на месте: то в горле, а то вообще замирало.
— Точно не назначат, — зачем-то пообещал сенатор.
— А что консул Силан? Он тоже против Бенита?
Сенатор пожал плечами. Не стал говорить, что консул Силан подписать бумагу отказался. Разумеется, Силан готов на все, чтобы устранить сенатора Флакка. Да и Помпонию Секунду Флакк не нравится. Но что же делать?!
Почему всем нравится Бенит? Почему римляне считают, что он так нужен Риму? Может, Помпоний выжил из ума, может, так постарел, что не понимает происходящего? А остальные понимают, прозревают, предвидят и потому не беспокоятся.
Бенит хочет власти — пусть получит. Трион неведомо где изготавливает новые бомбы — пусть изготавливает. Легионеры продолжают умирать от лучевой болезни — пусть. Империи грозит голод — что из того? Пока таверны полны жратвой, все столики заняты, все чаши полны. И театры полны, и Колизей. И гладиаторы дерутся. И ставки на них высоки. Что тебе еще надо, Помпоний?
Помпоний Секунд никогда не был особенно умен, а речи его не были особенно блестящи. Он произносил средненькие речи, средненький человек среднего возраста и среднего роста. А тут он как будто и говорить научился. В речах появилась страстность. В оборотах — яркие сравнения. И роста он стал как будто повыше — плечи расправились, голова иначе теперь была поднята. У него явились вдруг поклонники — ходили за ним, просили автографы, на грудь прикалывали значки с его профилем. Однако он напрасно просил у них помощи — они тут же исчезали, как мотыльки. Этих мотыльков привлекал аромат скандала и силы. Сенатору звонили по телефону, неизвестные, хриплые, похожие друг на друга голоса просили отказаться от войны с Бенитом, жить с молодым сенатором в дружбе и мире. Помпоний Секунд не желал внимать звонившим, швырял трубку. Тогда звонили другие (или все те же?) и угрожали недвусмысленно. И опять Секунд не желал слушать, опять прерывал разговор.
Помпоний побывал у Юлии Кумской. Ему нравился ее дом — не шикарный, но обставленный с необыкновенным вкусом, где каждая вещь подбиралась, как кусочек смальты для мозаики, ложилась в свое гнездо, и создавалась картина. Ничего особенного, ничего слишком уж дорогого, кричащего. Бюст на подставке, шелк песочного оттенка, зеленоватый ковер на полу, занавеси плотные, двухцветные. Кофейная чашечка с золотым ободком. Придя в этот мир, не хотелось уходить, особенно когда за окном проливной дождь. Здесь от каждой вещи исходило тепло. Будто не кошка лежала на вышитой подушке, а гений. А может, в самом деле это гений? У любого человека есть какой-нибудь талант. У некоторых — создавать такие дома.
— А может, Бенит и не так плох? — проговорила Юлия задумчиво, откладывая письмо. — Я рада, сиятельный, что ты так озабочен судьбою Рима. Но, кто знает, может, Бенит — новый Юлий Цезарь?
— У нас уже был император, мнящий себя Юлием Цезарем. — Помпоний всегда недолюбливал Руфина и этого не скрывал. — И сколько людей стали несчастными!
— Правителя не должны интересовать отдельные судьбы. Ему надо думать о процветании государства в целом. А кто там гибнет и как — не все ли равно.
Помпонию показалось, что он ослышался. Прежде Юлия никогда так не говорила. Они смотрели друг другу в глаза. Юлия улыбалась чуточку растерянно. Она явно пожалела о внезапной своей откровенности.
— Бенит вчера говорил то же самое, — не без сарказма заметил сенатор. — Не его ли слова ты повторяешь?
— Да, прежде я не принимала Бенита всерьез. Но я переменила свое мнение. И в лучшую сторону. А впрочем, обо всем этом не стоит думать. Я играю. И этим живу.
И не подписала письмо.
Норма Галликан возилась со своим малышом в таблине клиники. Малыш сидел на детском стульчике и весело гукал, раскидывая по полу таблицы с данными о пересадках костного мозга. Норма в черной тунике, в черных брюках в обтяжку, коротко остриженная и неимоверно похудевшая, выглядела то ли девочкой, то ли старушкой — не поймешь.
— Бенит? Мерзавец! — вынесла Норма Галликан приговор и тут же подмахнула письмо. — Триона так и не нашли? — спросила она зачем-то у Помпония. — Мне удалась последняя пересадка. Не хочешь взглянуть на счастливчика? Не хочешь — как хочешь! Тогда иди отсюда и не мешай. У меня уйма дел. Не до твоих мелочей.
От Нормы Помпоний отправился к Луцию Галлу, но того не оказалось дома. Так сказал слуга, на мгновение приоткрывший дверь и тут же ее захлопнувший. Было уже поздно. Сенатор поехал домой. Машина затормозила у дверей. И тогда от колонны портика отделился человек, закутанный в блестящий плащ, и подбежал к машине.
— Мне надо с тобой поговорить, сиятельный, — заявил незнакомец, клацая зубами. Он промок насквозь.
— Кто ты?
— Понтий. Я — человек. И я одновременно — исполнитель желаний. То есть я исполнял желания. А теперь меня отправили строить этот дурацкого Геркулеса. А я не для этого подался в исполнители.
Помпоний распахнул дверцу, и Понтий плюхнулся на сиденье. В машине было тепло. Понтий блаженно вздохнул. Струи дождя били по стеклам. Хорошо сидеть в машине и ехать, и ехать неведомо куда. И в конце пути откроется удивительный край, где зелень, и солнце, и храмы. «Элизии, что ли?» — сам себя одернул Понтий.
— Знаешь, что за существа служат у Бенита исполнителями желаний? Нет? Почти все бывшие гении.
— В этом еще нет ничего криминального.
— А если я скажу, что это они разгромили редакцию «Либерального вестника»? И именно они сожгли базилику.
— У тебя есть доказательства?
— Я видел это сам.
— Мне нужны доказательства, — сухо сказал Помпоний Секунд. Парень ему не нравился. Похож на мелкого доносчика. Из тех, что шакалами вились вокруг крупной дичи во времена Тиберия или Нерона и доносили, чтобы захапать долю наследства несчастной жертвы. Чего добивается этот тип? Денег? Славы? Мести?
— У меня есть фото, — Понтий протянул сенатору конверт. — Только с условием: ты возьмешь меня к себе на службу.
Ага, вот и награда. Не доля имущества, но тоже кое-что существенное.
— Кем хочешь работать?
— Кем угодно. Но чтобы денег побольше.
— Хочешь быть моим клиентом? Парень отшатнулся.
— Ну нет! Клиентом — это уж дудки. Клиентом — ни за что! Ищи другого дурака.
— Секретарем будешь работать?
— Это пожалуйста.
— Дашь показания в суде?
— Дам, — отвечал Понтий почти без запинки. — Не хочу никому прислуживать. Ни гениям, ни людям. — Запечатанный конверт лег на колени сенатору. — Когда Бенита скинут, вели убрать эту дурацкую статую с берега Тибра.
— Ступни Элия, что ли? — спросил сенатор.
— Именно, — сквозь зубы процедил Понтий. Дело сделано, надо выходить под дождь. Понтий поежился.
— Будь осторожен, — зачем-то напутствовал его сенатор.
— И ты тоже, сиятельный. Спечешься — и мне конец.
Глава 19
Апрельские игры 1976 года (продолжение)
«Дожди не прекращаются. Италии угрожает наводнение. Виды на урожай неутешительные».
«Сегодня — день Юпитера, виноградной лозы…»
«Акта диурна», 9-й день до Календ мая
Сенатор Помпоний Секунд вышел из дома, пытаясь зонтом прикрыться от хлещущих струй. Тога сразу сделалась мокрой. Машина сенатора стояла чуть поодаль. Вернее — ему показалось, что это его машина. Подойдя ближе, он различил сквозь стену дождя, что машина окрашена не в пурпур, а в черный цвет. Ему стало не по себе. Он хотел вернуться в дом и позвонить в гараж, но тут чьи-то крепкие пальцы ухватили его за локти и толкнули к машине. Секунд попытался сопротивляться. Подметки сандалий заскользили по мостовой. Порыв ветра вырвал из рук зонтик и взметнул вверх — к верхушкам исхлестанных дождем кипарисов.
— На по… — раскрыл было рот Помпоний, но вопль захлебнулся.
Мокрые от дождя руки втолкнули его в машину. Запах пыли и влажной шерсти, пота и вина ударил в нос. Сенатор ткнулся лицом в чьи-то колени, попытался повернуться, глянуть в лицо похитителям, но не успел — тонкая бечевка захлестнула шею, острая боль прошла по горлу, будто кто-то полоснул ножом. Помпоний еще барахтался, как в волнах, в чьих-то руках и коленях. Потом дернулся и затих, но все же пальцы его в последний момент соскребли с чьей-то груди клочок ткани.
— Ну вот, все кончено, — сказал один из убийц, отдуваясь, как после тяжкой работы. — Забирай скорей его папку. Тело выбросим на помойку.
Бенит выслушал Криспину с интересом. Ему стоило огромных усилий не расхохотаться, когда она рассказывала, как будут извлекать сперму старика Викторина и замораживать в жидком азоте. Криспина совсем рехнулась. Вернее, она всегда была большой дурой. Но идиоты созданы на благо умных людей, таких, как Бенит. Кто-то предлагает стерилизовать идиотов. Какая опрометчивость! Напротив, их надо размножать, холить, лелеять и следить, чтобы популяция идиотов не сокращалась…
— Милочка моя, твой план хорош. — Бенит улыбнулся — ну наконец-то можно улыбнуться, не вызывая подозрений. — Вот только Постум принадлежит к более старшей ветви Дециев. Отстранить его не поможет даже сперма Викторина.
— Постум — не сын Элия.
Ого! Даже фантазии Бенита не хватило додуматься до такого! Гениальная глупость! Но Бенит постарался скрыть свое восхищение.
— Пусть так, — сказал с напускным равнодушием, — но, кроме тебя, об этом никто не знает. Вот если бы тебе удалось доказать…
— Докажем! — Криспина неколебимо верила в успех. — Это проще простого.
— Ну и как же?
— Можно сделать анализ крови.
— Уже сделан. Подтверждает отцовство Элия. Криспина так уверилась в своей клевете, что была обескуражена. Как же так? Почему?
— Повторный анализ, — заявила, хмурясь.
— Группа крови у человека не меняется. Не говоря о том, что новых данных о крови Элия, кроме тех, что хранятся в картотеке Эсквилинской больницы, никто уже получить не сможет.
— У Постума изменится группа крови!
— Хорошая мысль. Но пока, к сожалению, неосуществимая.
Идиотам иногда удается поставить весь мир на уши. Кто знает, а вдруг этой дуре удастся доказать, что мальчишка не сын Элия. Хотя все видят, что малыш — уменьшенная копия покойного Цезаря. Только копию чуть-чуть подправили — нос выпрямили, и глаза уже не так отличаются один от другого. Мальчишка, коли вырастет, будет красавчиком. Вот именно — если вырастет. Интересно, кто поверит, что Летиция изменяла Элию, если и сейчас она ни с кем не спит и вообще ни на кого не глядит. Вилда пишет, что юная вдовушка смотрит на бюст покойного мужа, изваянный Марцией, и занимается мастурбацией. Может, Вилда и не врет. Но во время мастурбации еще никому не удавалось забеременеть.
Однако есть старый рецепт: клевещите побольше, и в клевету поверят. Пока что правило это действует безотказно.
Дождь хлестал в окно. Будто назойливый попрошайка, которого невозможно прогнать. Он колотит в дверь и требует, требует. Невольно ценишь тепло просторного таблина. Под шум дождя любые идеи перестают казаться бредовыми и начинают приобретать привлекательность.
— Я докажу, — заявила Криспина. — И способ у меня есть. Очень простой способ.
— Поговорим о чем-нибудь другом, — Бенит окинул ее аппетитную фигуру оценивающим взглядом. Какая же все-таки она дура. Но задница и бедра у нее восхитительные. — И займемся более приятным делом.
Несмотря на свою глупость, Криспина сразу все поняла. Уж что-что, а подобные намеки она понимала верно. Они предались Венериным утехам прямо в таблине. Он был груб, но его грубость нравилась женщинам.
— А ты читал статью Вилды в «Гладиаторском вестнике»? — спросила она, глядя, как Бенит одевается. — Вилда пишет, что Элий не мог иметь детей.
Бенит похлопал Криспину по щеке, как породистую кобылку.
— Умница, детка. Так, да не так. Детей не могла иметь Марция. Но кто будет разбираться в подобных тонкостях, а?
— Так моя маленькая Руфина будет Августой? Да? Будет? — оживилась Криспина.
— Не так быстро, детка. Не так быстро. Посмотрим.
— Ты можешь на ней потом жениться, — щедро предложила Криспина.
— Да, я женюсь на ней, и ты оплодотворишь ее спермой Викторина.
Криспина не уловила издевки в его словах, приняла их за чистую монету.
— Именно. Это замечательный план, ты не находишь, дорогой?
— Называй меня «сиятельный», — потребовал Бенит. — Все должны называть меня «сиятельный». Или ты забыла?
— А может, тебе развестись с Сервилией и жениться пока на мне?
— Милочка, Сервилия беременна, вот-вот родит. Дядюшку императора. Ха-ха, забавно? Криспина надула губы.
— Тебе что, не нравится мой план? «Если адвокат Летиции подаст на Криспину в суд за оскорбление чести и достоинства, то при известной ловкости эту дуру оберут до нитки. Но я-то здесь буду ни при чем», — отметил про себя Бенит.
— План хорош, но нам надо держать его в строгой тайне, — сказал он вслух.
Глава 20
Апрельские игры 1976 года (продолжение)
«Исчезновение сенатора Помпония Секунда вселяет в сердца римлян тревогу».
«Рост цивилизации связан с уменьшением свободы, — заявил Бенит вчера в своем интервью. — Кто думает иначе, тот обманывает себя и других».
«Сенатор Луций Галл опроверг опубликованное в „Либеральном вестнике“ сообщение о том, что банк Пизона предоставил ему беспроцентный кредит в два миллиона сестерциев».
«В Готию для переговоров направлена делегация во главе с Августой».
«Акта диурна», 8-й день до Календ мая
Летиция проплакала всю ночь в своей каюте. Затянутые пурпуром стены. Круг иллюминатора разрезан пополам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35