А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Отношение Голоса к Хору на протяжение первых глав-лет книги определяется интонацией интереса и любопытства, которыми окрашено повествование. Звучит Голос, рассуждающий, повествующий, размышляющий о тысяче разнообразных вещей, и прямая авторская речь перебивается Хором многоголосым шумом лагеря. Голос, например, касается проблем пола, смерти, веры, свободы, а Хор как бы подхватывает эти мысли, соглашаясь или споря, переделывая их по-своему в десятках жестоких, трагических или забавных историй; Голос рассуждает о смысловой многогранности слова в поэтическом тексте, а Хор тут же - в жаргонных оборотах или блатных песнях трансформирует слово в соответствие с собственной натурой, заставляя его сверкать новыми гранями смыслов; Голос говорит о роли "дамской придворной культуры" России XVIII века в превращении вчерашних долдонов-гвардейцев в "кавалеров и щелкоперов", а дальше следуют перлы лагерной куртуазности: "миндальон, рыдикюль..." (стр. 266-67). По ходу книги Хор набирает силу и в третьей главе буквально заглушает Голос, составляя более половины ее текста. К этому времени носитель Голоса устал. Не столько от изнуряющей физической работы и постоянного жестокого недоедания, сколько от невозможности ни на минуту остаться одному наедине со своими мыслями и чистым листом бумаги. То, что раньше было интересно, исчерпало себя и превратилось в кошмар принудительного коллективного существования. "Чтобы читать и писать мне хочется быть глухим... За эти годы я так устал от людей" (стр. 245). После третьей главы Хор идет на убыль и окончательно исчезает в двух последних главах. Голос как бы отстраняется от окружения, уходит в себя и интонация любопытства сменяется иной - усталой, протяжной, самоуглубленной. На смену коротких, подчас искрящихся юмором абзацев, приходят длинные рассуждения, в которых от внешних колоритных самопроявлений Хора Голос погружа-ется в глубины его бытия - в мир сказки, мифа, фолклора, природы. Книга начинается репликой из Хора: "- Я буду говорить прямо, потому что жизнь коротка". И заключает книгу Голос: "А они идут, идут сейчас. И пока я здесь живу, пока все мы живем, - они будут идти и идти...". Так - в начале и в конце - Голос и Хор оказываются стоящими на крайних полюсах человеческой экзистенции, а в тексте - в изменяющейся интонации Голоса - прослеживается эволюция их расхождения.
В каком-то смысле новое произведение Терца можно трактовать как продолжение традицион-ной - еще пушкинской - темы русской литературы, принимавшей на разных ее этапах форму контрадикции: поэт и толпа, художник и общество, искусство и жизнь. Толпа, общество, Хор, всегда стремящиеся проложить в сложном и непонятном мире прямые рельсы идеологии и пустить по ним свою жизнь, и поэт, художник, искусство, для которых все - не просто, много-значно, полифонично, и в этом заключается для них прелесть и смысл бытия. Их столкновения неизбежны и взаимно плодотворны, но в условиях России - и старой, и новой - часто случалось так, что писатель должен был платить свободой или жизнью за право быть непонятым толпой.
Среди лагерной литературы, поток которой со времен Федора Михайловича Достоевского продолжает непрерывно расти, "Голос из хора" Абрама Терца представляет собой, пожалуй, первые подлинные "записки из Мертвого Дома",* а не традиционные описания "нравов и обычаев" его обитателей. В этом, как мне представляется, заключается ценность и интерес данной книги - не как очередного документа обличения социальной несправедливости, а, в первую очередь (помимо несомненных ее литературных и философских достоинств), как живого свиде-тельства души, поставленной в почти невыносимые условия существования и находящей в себе силу не только противостоять им и сохранить себя, но и увидеть в этих обстоятельствах возмож-ности новых прозрений, нового, более тесного и, может быть, более истинного соприкосновения с жестокими, страшными, темными, но - в конце концов, по последнему счету - добрыми и светлыми основами жизни. Это - то, что на пятом году лагерей побудило Синявского-Терца записать: "Жизнь значительнее, чем мы думаем" (стр. 178), а еще через год - "Чему учит жизнь, так это быть благодарным" (стр. 235).
* Правда, недавно на Западе был опубликован лагерный "Дневник" Эд. Кузнецова, однако "Голос из хора" начал создаваться раньше, чем этот впечатляющий документ.
"Голос из хора" не ведет читателя проторенной дорогой сюжета к уютному обиталищу вывода, идеи, заключения. Она растекается по множеству тропинок в безмерном лесу жизни, и в конце каждой из них... - избушка на курьих ножках, в которой обитают тайна, загадка, вопрос, часто заставляющие нас почтительно снять головной убор и застыть в немом удивлении перед непостижимостью, казалось бы, давно известных и понятных вещей. Пробираясь по этим тропинкам, мы ощущаем само дыхание жизни, запах ее пространств, ее могучее течение и неуловимые вибрации, что и составляет смысл книги, ее "идею", ее аромат. "...Книга, которая ходит взад и вперед, наступает и отступает...".
Игорь Голомшток.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26