Деликатно отпив глоток, миссис Ирва сказала: «Хорошо», но больше пить не стала. Розалинда принесла из спальни желтое одеяло, накрыла им миссис Ирва и отправилась на кухню вскипятить воды.
– Что ты делаешь? – спросил Джордж.
– Он велел мне сварить кофе, – кивнула она в сторону полицейского, не похожего ни на какого знаменитого киноактера.
Тот, который был похож на кинозвезду, подошел к Джорджу и встал рядом с ним. От прикосновения синей полицейской униформы Джордж почувствовал себя взятым под арест.
– Чего только на свете не бывает, – смущенно пробормотал он.
– Пустяки, дружище, – отозвался полицейский. – У нас я городе каждую минуту еще и не такое происходит.
Джорджу он стал даже нравиться.
– Охотно верю, – согласился он. – Да я сам на прошлой неделе ехал в подземке, так какой-то сопляк полез на меня с кулаками прямо в вагоне!
Джон Айрленд покачал головой:
– Это ерунда, дружище. Знал бы ты, что я каждый день вижу. Всю неделю подряд.
«Скорая помощь» приехала прежде, чем закипела вода для кофе. В квартиру вошли два негра. Один, в накрахмаленном белом халате, нес сложенные носилки, которые с усердием фокусника тотчас принялся раскладывать. На втором, более высоком и неповоротливом, возможно лишь недавно приехавшем с Юга, поверх тонкого фирменного халата была напялена темно-красная спортивная куртка. Они уложили миссис Ирва на носилки. Она не шевельнулась и, лишь когда ее поднимали, сжала губы от страха.
– Спокойно, – сказал высокий санитар.
Поднимаясь на лифте, санитары заметили, что носилки в кабине не поместятся, и им пришлось пройти четыре марша пешком. Тот, который шел впереди, держал рукоятки носилок на уровне плеча.
Полицейские на секунду замешкались в лифте, глядя на Чендлеров, которые стояли в дверях, словно хозяева, провожающие гостей после вечеринки.
– О'кей, – угрожающе произнес Джон Айрленд.
Лифт закрылся, и полицейские исчезли.
Из окна своей квартиры Джордж с Розалиндой увидели мостовую, утыканную укороченными перспективой зрителями. Человечки образовали проход, по которому проследовали стражи порядка и санитары со своею ношей. Желтый прямоугольник, каким с высоты пятого этажа казалась миссис Ирва, вставили в серый прямоугольник «скорой помощи». Полицейские залезли в свой зелено-бело-черный «форд», и оба автомобиля, словно танцоры в ночном клубе, одновременно отъехали от тротуара. «Скорая помощь» сердито застонала, но завыла в полный голос лишь тогда, когда, проехав целый квартал, окончательно скрылась из виду.
Джордж хотел было вернуться к своему арабскому самоучителю, но Розалинда в шестой раз выразила сожаление по поводу того, что не видела, кто из полицейских завязывал разорванную бретельку на комбинации миссис Ирва. Джордж, напротив, твердил, что скорее всего она завязала ее сама.
– У нее же рука рассечена до кости!
– Да что ты, детка. Всего лишь царапина.
Розалинда взбила свою подушку и зарылась в нее головой.
– Я знаю, что это он завязал. На него похоже. Второй, который курносый, – тот был гораздо симпатичней.
– Судя по тому, как он на тебя пялился, когда ты у дверей стояла? Ты что, не заметила, как он смотрел на твое обручальное кольцо?
– Он по крайней мере хоть какое-то внимание обратил на меня. А зато второй влюбился в тебя. – (Розалинде всюду мерещились гомосексуалисты.)
На следующее утро они услышали, что миссис Ирва убирает пылесосом свою квартиру. Через несколько дней Джордж, спускаясь вместе с ней на лифте, спросил, как она себя чувствует. Никаких бинтов он не заметил. На ней было платье с длинными рукавами.
Миссис Ирва просияла:
– Вполне прилично. А как вы и ваша милая жена?
– Хорошо, – отвечал Джордж и, раздраженный тем, что она приняла его вопрос за простую любезность, ехидно поинтересовался: – Вы благополучно добрались до дому?
– О да! Они были такие милые.
Джордж не понял, кого она имеет в виду. Полицейских? Врачей в больнице? Четвертый, третий, второй этажи проехали молча.
– Мой муж… – начала было миссис Ирва, но тут лифт спустился на первый этаж, и дверь открылась.
– Да, а как ваш муж?
– О, он ни в чем не винит ни вас, ни вашу жену, – сказала миссис Ирва и улыбнулась так, словно хотела пригласить их в гости. А об одеяле даже и не заикнулась.
Джорджу было жалко этого желтого одеяла. Майские ночи в Нью-Йорке казались ему холодными. Он торчал здесь лишь потому, что хотел найти себе должность в Аравии или в другой мусульманской стране. Поиски работы привели его в район, ограниченный сороковыми улицами Вест-Сайда и Гринвич-Виллидж, – мрачное место, где разбивались все иллюзии: на территорию Уоллстрит; в затхлые коридоры офисов нефтяных компаний, экспортных контор, грузоперевозчиков и банков, имеющих заморские филиалы. Секретарши грубили. Администраторы, ведавшие кадрами, боялись расцепить кончики пальцев, чтобы не выдать дрожь в руках, до того они были утомлены и напуганы новыми научными методами набора персонала. Джордж ставил их в тупик. В их анкетах отсутствовала графа, куда можно было бы вписать: «арабофилия».
Пристрастие к пустыне совершенно не вязалось с угрюмой одутловатой физиономией Джорджа и с его статусом женатого мужчины. Он редко давал объяснения. Зато порой поздним вечером, проведенным в кругу друзей, он мог неожиданно огорошить их рассказом о том, как данакили ловят моллюсков в Красном море.
– Это просто фантастика. Они бродят по коралловым рифам и, как только заметят такую, знаете, огромную улитку, сразу погружаются под воду. А ветер со стороны Египта так сильно высушивает кожу, что тело становится белым от соли. Кораллы, по которым они ступают, очень хрупкие, а обломки такие острые, что у них все ноги изодраны в кровь. Их жалят ядовитые медузы, и, чтобы их отпугнуть, они во весь голос поют. От рыбачьих лодок за шесть миль воняет улитками, гниющими в трюмах. Они ночуют в этих утлых лодчонках, а их провизия кишит миллионами черных мух. На аравийском берегу в пятидесяти милях от этих мест нет ничего, кроме пиратов. А тут эти парни распевают песни, чтоб отогнать ядовитых медуз. Вы спросите… я знаю, что вы думаете…
Что думает он, никто не знал, но выражение одного из обращенных к нему лиц наводило его на мысль, что он выставляет себя дураком.
В другой раз он мог в пух и прах раскритиковать современную жилую застройку: равнины вокруг Финикса, уставленные уродливыми коробками пастельных тонов, сгруппированными вдоль нарочито кривых улочек; супермаркеты; расширяющиеся автострады; вообще всю страну, которая неуклонно и повсеместно идет под откос. Это было совершенно в стиле Джорджа – он развивал свой интеллект негативно, постепенно расширяя область своего презрения. Все кинофильмы никуда не годятся, все политики продажны, американское народное образование самое плохое в мире, чтение большинства романов – пустая трата времени, все, кто вещает с телеэкрана, стремятся лишь к одному – выманить у вас деньги. Интеллектуальный багаж Джорджа составился из страхов его родителей и двусмысленных намеков недоучек-педагогов. Джордж гордился своими знаниями – ему было невдомек, что в «хороших» колледжах (он с готовностью признавал, что его колледж был далеко не хорош) любят всё – вестерны, пошлую музыку, дрянное чтиво, продажных политиканов, глупых девчонок, – а отвращение приберегают для великих людей.
Если бы кому-нибудь из друзей Чендлеров вздумалось порыться в их библиотеке (большей частью состоявшей из старых учебников политических наук и детективов в бумажных обложках, которыми зачитывалась Розалинда), он мог взять с полки «Гашиш» Анри де Монфре (единственную книгу, имевшую хотя бы косвенное отношение к Аравии) и найти в ней подчеркнутую жирным мягким карандашом фразу (подчеркнул ее, конечно, Джордж): «Земля и стены источали зной, словно колоссальный вздох облегчения».
Однако, глядя на чиновника, сидевшего перед ним по другую сторону стеклянного конторского стола, Джордж с подобострастным смешком мог сказать лишь одно:
– Возможно, это глупо, но я с детства влюблен в эти края.
– Что вы, я вовсе не считаю, что это глупо, – отвечали ему.
Через месяц после потасовки в квартире семейства Ирва Розалинда, стоя у дверей, встретила вернувшегося домой Джорджа словами:
– Тут у нас такое творится!
– Опять что-то стряслось?
Джордж поднимался по лестнице пешком. Женщина, жившая на четвертомм этаже, вошла в лифт вместе с ним, а так как лифт после любой остановки норовил вернуться обратно на первый, Джордж, когда лифт остановился на четвертом, вышел вместе с ней и отправился наверх пешком. День выдался неудачный. Самое заманчивое предложение – поездка с делегацией США на ярмарку в Басру – сорвалось. Он прождал мистера Герена три четверти часа, после чего ему сообщили, что средства ограничены. С горя он купил за тридцать восемь центов билет в кино, но оказалось, что там крутят какой-то старый фильм с участием Барбары Стэнвик, причем до того бездарный, что Джорджа чуть не стошнило, и он ушел. В забегаловке на 33-й улице Ист-Сайда с него взяли доллар десять центов за бутерброд с индейкой, стакан молока и чашку кофе. Когда он протянул кассирше пятидолларовую бумажку, она потребовала с него еще тринадцать центов налога, а сдачу положила не в протянутую руку, а грубо швырнула на прилавок. Словно он был весь покрыт бациллами. По дороге домой толпы, давящиеся в подземке, снующие взад-вперед на перекрестках, лавирующие в потоке автомобилей, изрекающие пошлые остроты, казались сплошной кучей зловонного мусора. Джордж уже одиннадцатую неделю искал работу. Жалованья Розалинды – она служила в большом универмаге и теперь, когда пасхальный бум закончился, работала всего шесть часов в день – не хватало даже на еду и плату за квартиру. Чендлерам уже пришлось заимствовать по пятьдесят долларов в месяц из своих сбережений.
Розалинда заслоняла собой дверь в их квартиру. Это рассердило Джорджа – он смертельно устал.
– Обожди, – сказала Розалинда, выставив вперед руку, чтобы продлить себе удовольствие. – Ты на этих днях видел кого-нибудь из Ирва? Подумай хорошенько.
– Его я никогда не вижу. А с миссис Ирва мы иногда едем вместе в лифте.
После первой встречи с миссис Ирва он больше не пытался вызвать ее на разговор. К тому же между обезумевшей полуголой жертвой того вечера и нынешней маленькой, плотно сбитой женщиной, с седыми прядями в волосах, с черными пуговками на блузке, с полоской оранжевой помады, заходящей за края верхней губы, было, казалось, так мало общего, что Джордж старался говорить с ней только о погоде и о беспорядке в доме, словно более важных тем для обсуждения у них не было.
– Это что еще за фокусы? – спросил Джордж Розалинду, которая с выражением бессмысленной веселости на лице остановилась у входа в квартиру.
– Воззри, эфенди! – провозгласила она, распахивая дверь.
Вся комната была заполнена цветами. Белые, красные, желтые цветы были везде – высокие стебли неподвижно стояли в вазах, кувшинах и мусорных ведрах; связки цветов лежали навалом на столах, на стульях и на полу. Джордж никогда не знал названий цветов, даже самых обыкновенных, наиболее часто встречающихся в повседневной жизни, тем более этих, подчеркнуто декоративных, торжественно выставленных на всеобщее обозрение. Их удлиненные бессмысленные вычурные физиономии излучали благолепие. По комнате разливалась прохлада, словно в цветочном магазине.
– Их привезли в огромном фургоне. Миссис Ирва сказала, что вчера вечером ими были украшены банкетные столы, а после банкета администратор велел отдать их шеф-повару, и мистер Ирва решил подарить их нам. В знак того, что между нашими семьями нет никаких недоразумений, – так мне миссис Ирва сказала.
Джордж в изумлении застыл на месте. Вливаясь в мозг через глаза, лавина цветов смыла из головы все мысли. Потом, когда в чужой вонючей Басре тоскующая по родине супружеская пара пыталась вспомнить Америку, перед умственным взором Джорджа мгновенно вставало нагромождение этих идиотских красавцев.

1 2