– Почему вы так неприветливы, господин Швиль. Я хорошо отношусь к вам…
– Хорошо? – он горько рассмеялся ей в лицо. – Хорошо? – повторил он. – Вы привели меня сюда, завлекли обманом и ложью. Я так же не доверяю вам, как и Марлен. Я сам не знаю, что со мной творится. Я до сих пор не знаю, для чего я был ей нужен!
Он с отчаянием смотрел на Элли. Ее темные глаза полны горя, а на лбу образовалась складка. Она, видимо, напряженно раздумывала. Он ждал, смотря на ее красиво изогнутые губы.
– Я вам ничего не могу сказать, господин Швиль. Не задавайте мне вопросов, если… если вы питаете ко мне хоть немного симпатии.
– Значит вы все-таки кое-что знаете, только боитесь говорить? – громко воскликнул он, схватывая ее за руку. Но вместо ответа она оглянулась и зашла за угол, чтобы убедиться, что улица пустынна. Потом вынула визитную карточку и написала на ней карандашом несколько слов.
– Обещайте мне скорее погибнуть, чем отдать эту карточку в чужие руки!
– Да, обещаю! – страстно ответил он.
– Хорошо. Здесь адрес: собственно говоря, я не смела открывать вам, что я постоянно живу в Генуе. Вы не должны ни приходить ко мне, ни писать. Если все будет потеряно, обратитесь к этой женщине, и только ей вы можете доверить, что хотите меня видеть. Но я вас предупреждаю, господин Швиль; только в случае крайней нужды. Только если будете действительно в безысходном положении.
– Но, фрейлейн Элли, что вы называете необходимостью? Я сейчас тоже нахожусь в безвыходном положении.
– О нет, господин Швиль…
– Значит, будет еще хуже?
– Может быть. Но теперь я должна исчезнуть, кто-то идет…
– Фрейлейн Элли! – Он схватился за ее руку, как утопающий, но она вырвалась и вошла в какой-то двор. Он тоже бросился бежать, чтобы избегнуть встречи с прохожим. Он шел в неизвестном направлении, пока не увидел часы. До отхода поезда оставался еще целый час. Время, казалось, совсем не хотело двигаться. Швиль пошел дальше. Его мысли были заняты Элли. Может быть, все-таки надо было ей сказать, что он едет в Венецию. Может быть, она помогла бы добрым советом.
Она знала больше о Марлен, чем он. Или эта встреча с ним была тоже предусмотрена, новый трюк, новый план Марлен? Но почему она боялась, что ее увидят, что значил адрес неизвестной женщины, который она дала ему? Погруженный в свои мысли, он не заметил, как подошел к вокзалу. Глубоко надвинув шляпу на глаза, он быстро прошел на перрон. Через десять минут должны были подать поезд.
«Десять минут, о Боже, что делать эти десять минут?» – лихорадочно думал он. На стене висело расписание; хорошо, он может остановиться перед ним и повернуться ко всем спиной. Каждый, подходивший к расписанию, нагонял на него страх, в каждом восклицании продавцов и носильщиков ему слышались слова: «Хватайте убийцу!» Он попробовал внушить себе что-нибудь – раньше ему это удавалось, но теперь ничего не выходило. Нервы были раздражены и издерганы.
Наконец подошел поезд: он бросился в купе третьего класса и протиснулся через толпу разговаривающих громко людей в самый угол вагона. Ему удалось найти себе место и он стал с нетерпением ожидать отхода поезда. Но тот не торопился, его ведь никто не преследовал, и он равнодушно стоял на рельсах и ждал, пока его поведут дальше.
Жара в вагоне стала невыносимой, а курящие наполнили его дымом, стало трудно дышать.
Рядом со Швилем сидел господин и читал газету. Удары локтями, которые он получал со всех сторон, были так сильны, что он качался и почти падал на колени своих соседей, но это не мешало ему.
Швиль бросил украдкой боязливый взгляд на газету и тихо застонал – он узнал свою фотографию и объявление о розыске, которое видел уже сегодня утром в кафе. Он хотел встать и найти себе другое место, но в эту минуту поезд тронулся, и те пассажиры, которые стояли на перроне, разговаривая со знакомыми, вскочили в вагон и наполнили его так, что Швиль при всем желании не мог тронуться с места. Он прибег тогда к самому простому средству, чтобы закрыть лицо – опустил голову совсем низко на грудь, в отвороты пиджака. С ужасом он заметил, что незнакомец, сидевший рядом с ним, перевернул газету, так что ему должен был броситься в глаза портрет на другой стороне. Курт бросил на него украдкой взгляд, чтобы проверить впечатление, и встретил темные глаза, вопросительно направленные на него, да, на него. Незнакомец беззастенчиво и вызывающе рассматривал Швиля. Он еще раз взглянул на газету и нагнулся к Швилю^
– Мне кажется, синьор…
Дальше он не успел сказать, потому что Швиль оттолкнул его, вскочил и бросился к выходу, усиленно работая локтями. Вслед ему раздалась ругань пассажиров, но Швиль мчался через весь поезд, пока не очутился, наконец, в вагоне-ресторане. Там сидели хорошо одетые дамы и мужчины, ели, пили и смотрели через открытые окна на сказочный ландшафт.
– Синьор хочет место? – спросил одетый в белое кельнер.
– Нет, спасибо.
Швиль пошел дальше. Он проник в самый последний вагон, откуда был виден локомотив, дальше идти было невозможно. В отчаянии он прислонился к пыльной стене и впервые за много лет заплакал. Да, он плакал, мог снова плакать. Он не в состоянии был сдерживать себя больше. Но разве у него есть время? Человек с газетой мог каждую минуту поймать его – и наверное уже предупредил кондукторов. Швиль смотрел на мелькающие мимо поля и деревья: поезд шел замедленным темпом, взбираясь на гору. Ход все более замедлялся: не больше двадцати километров в час. Вскоре, он знал, будет маленькая станция, крохотное местечко, где поезд остановится на несколько минут, чтобы подождать встречный. Сойти там было невозможно. Он был бы единственным пассажиром. Это могло показаться подозрительным. А кроме того, сегодня на столах всех станций лежат газеты с объявлением о его розыске и наградой за поимку. Швиль рванул дверь, крепче нахлобучил шляпу и спрыгнул.
Он остался лежать в густой высокой траве и смотрел на окна проходящего поезда, чтобы увидеть, замечен ли его побег. Но нет, поезд шел дальше, и стук колес замер в отдалении.
Швиль встал; он был невредим. На небольшую ссадину он не обратил внимания: что значила маленькая ранка в сравнении с его опасным положением? «Куда теперь?» – спросил он себя и умоляюще посмотрел на небо, сиявшее голубизной. Сняв шляпу, он пошел вдоль рельс по направлению к Генуе. Разве это был не единственный путь, который он мог избрать? Но и там он не чувствовал себя в безопасности, раз с ним заговаривали уже два раза незнакомые люди. А у Марлен?
Значит, обратно к ней? Сдаться? Нет! Только не это!
Он познакомился с ней необычным образом пять лет назад в Лидо. Сидел в корзинке на пляже бездумно и беззаботно. Она села напротив него, вынула из сумочки золотой портсигар и предложила ему непринужденно, как старому знакомому, сигаретку. Ему понравилась эта манера, и он взял предложенную папиросу. Потом посмотрел на нее: она была совсем другой, чем остальные женщины. Уже ее внешность была необычной: ее национальность нельзя было установить: помесь индианки, цыганки, итальянки и славянки. Каждые полчаса она казалась другой. Он заговорил с ней и сидел как очарованный: она так и сверкала остроумием. Это была не шаблонная поверхностность, присущая авантюристкам, желающим не отставать от так называемого хорошего общества. О нет, она была многосторонне образованна, у нее были индивидуальные, непоколебимые взгляды; она не боялась затрагивать темы, которые, в сущности, не по плечу женщине. Ее фантазия была неисчерпаема, и когда несколько часов спустя он провожал ее в отель, то казался себе рядом с ней совсем маленьким. На следующий день он едва мог дождаться ее появления. Всю ночь он не спал, сидел у открытого окна, смотрел на море и шептал ее имя.
Сближение шло очень медленно, и так же медленно и верно он становился послушным ничтожеством в ее красивых, выразительных руках.
Она убаюкивала его своим странным голосом, тушила в нем постепенно все мысли, все искры: убивала в его сердце все желания до тех пор, пока он не очутился перед пропастью. Это сознание было ужасным. Он уже тогда хотел бежать, но ему не удалось. Она вошла в его комнату в ту минуту, когда он хотел выйти оттуда с чемоданом в руке. Так же, как сегодня, она сказала ему: «Иди!», но он не мог, потому что только ее рот приказывал ему уйти, но ее глаза, голос и невидимая сила, которой она обладала, парализовали его. Он должен был вступить в ее секту, она называла ее «Бесстрашные». В чем состояли задачи этой секты, она ему не открыла в тот день, но одно уже слово – «Бесстрашные» – наполняло его страхом, и он исчез в ту же ночь.
Тогда ему удалось незаметно достигнуть Генуи; отсюда он сел на пароход, отходивший в Индию, и путешествовал целый год, радуясь своему освобождению. Потом скитания забросили его в замок его друга, графа Риволли, где он провел два месяца. Это были чудесные дни! Граф на редкость симпатичный человек обладал большими познаниями. Они познакомились несколько лет назад во время одной экспедиции, и с тех пор поддерживали переписку, на почве которой и возникла тесная дружба. При прощаньи они расцеловались, как братья. Только в Каире при аресте он узнал, какая ужасная судьба постигла его друга. Он был потрясен не столько ужасным подозрением, сколько его смертью. Только теперь он понял, почему не получил ответа на два своих подробных письма, хотя граф всегда был очень точным. В одном из этих писем он спрашивал, являлся ли чек, который он нашел на своем столе, сюрпризом от него. Только граф знал его денежные затруднения и его адрес. К сожалению, суд, куда попали эти письма, так же мало поверил им в историю с чеком, как и остальным его показаниям. В этом усмотрено было скорее доказательство, что он, Швиль, ловко устроил все, и поэтому – отнюдь не случайный убийца, не новичок, а специалист своего дела. Оба письма вместо того, чтобы обелить его, еще усугубили его обвинение.
Солнце скрылось на горизонте. До Генуи Швилю надо было пройти километров десять. Он не ускорял шага потому, что совсем не хотел возвращаться в город до наступления темноты. Здесь, среди безлюдных полей, он чувствовал себя хорошо и хотел бы, чтобы весь земной шар состоял только из таких пустынных местностей. Каждый шаг приближал его к месту, где должна решиться его судьба. Время от времени он должен был сворачивать в сторону от прохожих: все чаще стали попадаться дома, и когда на темно-синем небе заблистали первые звезды, Швиль снова очутился на мостовой Генуи. Он невольно опустил руку в карман, где находилась карточка Элли, но не вынул ее. Ее слова еще звучали у него в ушах: «Только, когда не будет другого выхода». По ее понятиям, он был еще в безопасности: она, наверное, не откликнется, если он позовет ее сегодня же. Он бесцельно стал бродить по улицам, пока не ощутил непреодолимую усталость. Долгий путь давал теперь себя чувствовать, а прыжок с поезда вызвал сильную головную боль. Все его тело болело. Он сел на скамейку, стоявшую под старыми деревьями. Швиль не мог никак прийти к какому-нибудь решению; он видел, как его силы тают, и воля, подобно цветку, на который наступили тяжелым сапогом, слабеет.
Ночь была теплой и мягкой. Мраморные стены дворцов, освещенные луной, грезили о чем-то. Только темно-синее небо понимало эту тишину и смотрело вниз золотыми звездами. Вдали звучала мандолина, и мужской голос, дышащий страстью, пел серенаду. Швиль знал эту песню: он слышал ее несколько лет тому назад, когда плыл по Венеции в черной гондоле. Гондола была украшена разноцветными лампочками, и огни, танцуя вокруг нее, отражались в воде. Рядом с ним на пестрых подушках лежала Марлен и декламировала Данте. Он слушал тогда только ее голос; он лежал у ее маленьких ног, терзаемый страстью и такой счастливый, забывший обо всем…
– Разве не странно, что мы встречаемся сегодня уже во второй раз? – раздался около него знакомый голос. Перед ним стоял человек в панаме. Он уселся рядом со Швилем и спокойно положил ногу на ногу.
– Что вам угодно от меня, синьор? – спросил Швиль, чувствуя, что сейчас должно что-то произойти неожиданное, потому что его нервы были напряжены до последней степени и он не владел ими больше.
– Я хочу только знать, почему вы не хотите сознаться, что вы Курт Швиль, убийца графа Риволли?
– Что вы сказали? Повторите это еще раз! – угрожающе закричал Швиль, поднимаясь со скамейки.
– Я мог бы повторить хоть десять раз, – гласил ответ. И тогда случилось то, что Швиль предчувствовал, но не мог избежать: он размахнулся и изо всей силы ударил человека по лицу. Пощечина была, очевидно, очень сильной, потому что панама слетела с его головы. Но прежде, чем тот успел ответить на оскорбление, Швиль уже исчез за ближайшим углом. Он бежал большими скачками и остановился только тогда, когда очутился у мрачного портала того дома, который он покинул сегодня утром. Минуту он колебался, потом поднялся по ступеням и коротко, но в то же время нерешительно и застенчиво потянул за звонок.
Слуга, открывший дверь, сделал вид будто Швиль и не думал уходить, будто сегодня не случилось ничего необычного. Он почтительно поклонился и прошел вперед, чтобы раскрыть дверь.
Едва Швиль успел снять шляпу, как в его комнату, не постучав, вошла Марлен. На ней было черное, шелковое, тесно облегающее вечернее платье. Вместо серег из золота и кораллов в ее ушах были теперь черные бриллианты в платине, очень редкие камни, похожие на те, которые были в коллекции у графа Риволли. Только золотой обруч, поддерживавший утром ее густые, иссиня-черные волосы, по-прежнему был на своем месте. В руке она держала страусовый веер, пластинки которого были сделаны из выкрашенной в черный цвет слоновой кости и усыпаны рубинами.
Она подошла к нему и снова мягко провела рукой по его волосам.
– Значит все-таки вернулся? Я так и знала. Это было совершенно бесцельно и небезопасно, потому что Генуя кишит народом со всех концов мира. Твое лицо слишком хорошо известно и тебя ищут везде… ты должен отдохнуть, мой милый. Ты должен чувствовать себя здесь счастливым. Это будет твоей благодарностью за спасенную жизнь. До сих пор ты не был ко мне мил. Но я не сержусь. Я объясняю твое волнение тем, что тебе пришлось пережить. Твое сегодняшнее бегство также относится к этому. Мы больше не будем о нем говорить, хорошо? Наша встреча не должна быть омрачена упреками. Тебе не хватает мягкой женской руки, нежной, благоухающей и доброй. У тебя такие сухие, жаждущие губы, пойди сюда, мой мальчик. Пойди сюда, я поцелую тебя.
Она обвилась вокруг него, как змея, и когда Швиль почувствовал на своих губах ее пылающие губы, он устало закрыл глаза…
Дни проходили, как во сне. Швиль чувствовал себя отдохнувшим, подкрепленным, и нервы тоже успокоились.
Марлен показывалась редко, он видел ее только мимоходом. Тогда он целовал ее руку и, вопросительно смотря на нее, ждал, когда же наступит «это», но ничего не происходило. Ей не о чем было с ним говорить, и он целые дни проводил в саду, на шезлонге с книгой, возвращаясь в дом только на время обеда и завтрака, чтобы потом снова исчезнуть. На улицу он больше не выходил: его удерживало опасение быть узнанным. Он часто думал об Элли и надеялся встретить ее. В доме днем и ночью царила тишина.
Иногда кто-то играл на рояле. Без сомнения, это была Марлен: он знал ее удар. Его часто занимала мысль, что она хочет с ним сделать. Очевидно, сейчас она хотела предоставить ему возможность отдохнуть. Но чем дольше он оставался, тем менее удовлетворялся он этим объяснением. Им начинало овладевать смутное беспокойство. Почему с ним обращаются, как с больным в санатории? Разве она спасла его для того, чтобы ухаживать за ним? Почему Марлен избегала его? За все это время она ни разу не обедала с ним, мало того, он даже не знал остального дома. Единственным человеком, с которым он ежедневно встречался, был слуга, молчаливый итальянец. Но когда вопросы Швиля выходили из обычных рамок, его лицо принимало глупое выражение и он пожимал плечами.
Наступил день, когда Швиль не мог больше выдержать этой мучительной неизвестности.
– Я хочу поговорить с синьорой, – сказал он слуге.
Вскоре в его комнату пришла Марлен. Швиль обратил внимание на то, что на этот раз она не приняла его у себя.
– Ты хотел со мной говорить? – приветливо спросила она стоя.
– Да, но разве ты не сядешь?
– Если ты так это хочешь… – она грациозно опустилась на диван.
– Что все это значит, Марлен?
– Что ты называешь всем, милый?
– Для чего я здесь? Сколько времени я пробуду здесь?
– Можешь оставаться, сколько хочешь.
– Но что ты преследуешь, Марлен? Насколько я тебя знаю…
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – перебила она, – но то, что ты думаешь, неверно: ты знаешь, что я тебя люблю.
– И поэтому я тебя никогда не вижу? Почему я не могу приходить к тебе?
– Там тебе нечего делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16