Сейчас в ее руках тоже был автомат, и она из него героически отстреливалась, притулившись к драконице сбоку.
Нападавшие почти не стреляли, несмотря на то что несли под огнем четверки некоторые потери: удачная пуля в сочленение брони либо продолжительная очередь в одну точку выводили отдельных металлических агрессоров из строя – они искрили, как перегоревшие электроприборы, начинали двигаться асинхронно и заваливались, дымя. Увы, таких было немного.
С появлением «группы поддержки» в лице Степана с двумя псифами положение на театре военных действий радикально изменилось: вновь прибывшие открыли по выжимателям огонь из своих лучевых аппаратов, оказавшийся куда более эффективным: наступление замедлилось – «терминаторы» методично выкашивались ослепительными импульсами, один за другим падали и дымились, прожигаемые ими насквозь. Тут уж они разразились ответной стрельбой, к счастью, запоздалой. Первые разрушители полегли очень быстро, а те, что шли следом, наткнулись на неожиданную преграду, едва уловимую глазом – даже Степан не сразу ее заметил и сделал еще несколько выстрелов, прежде чем понял, что Мрумор включил генератор защитного поля и теперь они накрыты силовым колпаком, находясь вне досягаемости для загребущих и не таких уж, как выяснилось, слабосильных лап его выжимательства.
– Какая мерзость! – высказался Мрумор, потрясая лохматой головой движением собаки, отгоняющей муху. Степан был полностью, с ним солидарен: разумные, употребляющие в пищу своих собратьев, устраивающие на них облавы, – что может быть мерзее? Но псиф, оказывается, имел в виду другое: – Что эти гуманоиды сделали со своей планетой!.. – В его голосе звучала искренняя горечь, и к ней Степан тоже от всей души присоединился бы, не будь у него тут других забот, кроме как ужасаться на пару с псифом. Но в это время он уже бежал к Грумпелю, склонившемуся над Склайсом, почему-то лежащим на земле. Причина тому могла быть только одна, до жути очевидная, но до последнего отвергаемая Степаном.
Он оттолкнул Грумпеля, что при других обстоятельствах было бы нелегко сделать. Три алых пятна, прострочивших наискось грудь старика, не оставили места сомнениям. Однако он еще дышал – воздух выходил из легких с хрипловатым бульканьем. Глаза его, широко открытые, глядели из-под дрожащих ресниц растерянно и чуть-чуть виновато.
– Склайс, дружище, потерпи! – с горячечной убедительностью заговорил Степан. – Мы тебя сейчас вытащим и моментально вылечим, ты только потерпи немного! – Он обернулся и крикнул: – Мрумор! – Потом хотел было вскочить, торопясь отдать распоряжение – скорее доставить этого раненого в самую что ни на есть лучшую галактическую больницу. Его остановило легкое прикосновение к руке.
– Не надо, – проговорил Склайс. Розовая пена, пузырившаяся в уголках его рта, выплеснулась и поползла вниз по длинной морщинке. – Со мной все будет хорошо… – С этими словами он слабо похлопал Степана по кисти, словно в утешение, и… умер.
Степан продолжал сидеть над ним, не замечая, как сгорбился рядом Грумпель, разом вдвое постарев, не слыша, как подошли псифы и как ненавидевшая весь род мужской дама что-то тихо и убедительно втолковывает Арл.
– Как бы мне унести его отсюда? Схоронить, чтобы эти не добрались, – тяжко обронил Грумпель.
И тогда Степан заплакал. Без всхлипов и рыданий – их он еще в силах был сдержать. Вот только проклятые, горькие слезы неудержимо рвались из глаз, струились по щекам, падали на застывшую грудь старика, орошая его смертельные раны, мешаясь с его кровью.
Почему только в сказках люди оживают от пролитых над ними слез?
Можно играть в героя, обладая силой, способной ради тебя рушить мосты и двигать горы. Легко становится принимать жертвы, ведь все это не всерьез, раз смерти нет, нет ран и увечий – для тебя. Можно даже искать гибели – и это тоже становится игрой, ведь судьба всегда подкинет тебе из рукава выигрышную карту. Тогда как твои партнеры по той наиболее жесткой из игр, где ставкой является жизнь, могут рассчитывать, как и встарь, лишь на удачу. Что ж, с их точки зрения, ты прочно оседлал Фортуну. А на поверку выходит – ты просто шулер, использующий приемы, которые современной науке еще только предстоит открыть. Не способный применить данные тебе безграничные возможности, чтобы спасти и защитить кого-нибудь, кроме себя…
– Не сочтите меня Черствой Бяксой, – заговорила роковая дама (вот именно этим – Черствой Бяксой Степан ее и считал, только до сих пор не мог подобрать столь точного определения), – но не отправиться ли нам отсюда в какое-нибудь более подходящее место? – Как видно, сама она была лишена такой возможности, иначе вряд ли сражалась бы тут отчаянно за жизнь плечом к плечу с обреченной командой. И в своем желании поскорее убраться с гибнущей планеты она оказалась не одинока. На плечо Степана легла тяжелая лапа псифа.
– Обещаю, – сказал Мрумор, – что у нас вы сможете похоронить своего друга с надлежащими почестями.
– Думаю, он предпочел бы быть погребенным здесь, на Острове. – Степан не сомневался, что так оно и было, хотя ему и не пришлось разговаривать на эту трму со Склайсом – неисправимым оптимистом и жизнелюбом, мечтавшим, несмотря на преклонный возраст, еще увидеть возрождение своего Острова.
– Понимаю. – Мрумор и не думал возражать, напротив, всем существом излучал суровое участие и желание помочь. Он так и спросил: – В чем должна состоять наша помощь?
Об этом надо было спросить у Грумпеля. Степан, вытерев рукавом слезы, уже было повернулся к нему, как вдруг ему показалось… Но этого не могло быть, просто не могло – наверное, влага еще застила глаза, вот и почудилось, что грудь Склайса поднялась и опустилась в легком вздохе.
На всякий случай Степан еще раз протер глаза и тут уже совершенно ясно увидел, что старик дышит – ровно и спокойно. По тому, как подался вперед Грумпель, он понял, что если это и мерещится, то не одному ему.
– Да он, кажется, жив! – раздался над ухом удивленный голос Мрумора.
В это мгновение Склайс открыл глаза.
– Я… ранен? – спросил он, приподнимая голову, вытер кровь с подбородка и с недоумением посмотрел на свои пальцы.
– В больницу его, скорее! – взволнованно распорядился Степан, не отдавая себе отчета, что пытается удержать старика в лежачем положении.
– Погодите, я чего-то не… того… – промолвил Склайс, порываясь сесть.
Вдруг до Степана дошло, что слишком уж он активен для тяжелораненого. Явившаяся вслед за тем невероятная мысль заставила его отпустить Склайса. Тот наконец сел, обвел присутствующих сияющим взглядом и почесал двумя руками пробитую пулями грудь.
– Чешется, – пожаловался он с шальной улыбкой – такая, наверное, бывает у человека, только что упавшего с небоскреба и обнаружившего, что абсолютно невредим. Потом Склайс принялся себя ощупывать, уделяя особо пристальное внимание украсившим балахон дыркам и расплывшимся вокруг них алым пятнам. Пошуровав руками в складках, он неожиданно извлек из них мокрую пулю, затем вторую…
– Ты, это… как себя чувствуешь? Может, водички?.. – нерешительно спросил Грумпель, в то время как остальные, не исключая и вредную даму, взирали на воскресшего в немом оцепенении, а у драконицы слегка открылась пасть.
– Как свежий фрюп! – ответствовал Склайс. В доказательство он обнажил впалую грудь, где наряду со следами еще не засохшей крови виднелись три небольших розовых шрама, прямо на глазах белеющих.
Лишним будет говорить, что Степан оцепенел вместе со всеми, но это только с виду. В голове его складывались и распадались одно за другим безумные предположения: что пули попали в Склайса уже на излете (с какого же расстояния в него должны были стрелять?); что они каким-то образом срикошетировали, например от автомата, и лишь слегка задели Склайса (а потом запутались в его балахоне?); что у Склайса был бронежилет, который он потом незаметно снял (зачем?); и наконец, что Склайс – местный бессмертный, вроде нашего Дункана Маклауда, о чем он до сих пор сам не догадывался (общеизвестно, что бессмертные не подозревают о своем даре до первого воскрешения). По сравнению с другими это предположение не имело изъянов по причине своей изначальной бредовости. С тем же и даже большим успехом Степан мог бы использовать собственный бред, уходящий корнями в сказки народов мира – о том, что Склайса воскресили упавшие на него слезы. Из той же оперы был, пожалуй, еще поцелуй, тоже подразумевающий передачу мертвому лицу некоей физиологической жидкости – видимо, с оживляющим эффектом.
«Постой-постой!.. Только в сказках, говоришь?»
Препарат, проглоченный им у Верлрока, входил теперь в состав его тела. Значит, какая-то доля могла содержаться и в слезах. А с ними попасть в кровь Склайса.
И реанимировать его!
Эта версия имела один очень большой плюс – ее ничего не стоило проверить.
– Нет, ну надо же, а?!. Просто невероятно! Я же сам видел!.. – басил в это время едва оправившийся от первого потрясения Грумпель, тряся и ощупывая восставшего из мертвых. – Живой!.. – восхищался и не верил он своим до сих пор сухим, а теперь вдруг увлажнившимся глазам. – Как же ты это?.. А?
Склайс в ответ только растерянно улыбался, пожимая плечами, – он знал о своем чудесном воскрешении немногим больше приятеля, и то немногое состояло из его ощущений во время смерти (если таковые имели место). Зато другие уже сделали для себя какие-то определенные выводы: все они – и Арл с Черствой Бяксой, и псифы глядели теперь не на спасенного, а на Степана, и на всех лицах, не исключая и нечеловеческих физиономий псифов, и драконьего «лица», вообще-то отличавшегося редкостным бесстрастием, читался плохо скрываемый благоговейный ужас.
– Я хочу проверить одну идею, – объявил он, стараясь не выглядеть слишком смущенным. Потом попросил у Грумпеля нож, чем привел всю компанию в состояние озадаченной настороженности: кто его знает, что за идеи могут возникнуть у человека, способного воскрешать людей из мертвых, и на ком он эти свои задумки вздумает проверить. Но Степана их опасения не смутили.
– Не бойтесь. И потерпите немного, – попросил он Склайса. – Это действительно очень важно, в первую очередь для вас.
Если он был прав, то Склайс, заимев в крови тот же «вирус», должен был стать неуязвимым.
– Ты, главное дело, не волнуйся, – засуетился Грумпель, нервничавший куда больше испытуемого, тем не менее доверявший Степану. – Потерпи, чего уж там, а потом мы с тобой за это дело жахнем.
– Чего мне теперь бояться, после такого! – беззаботно засмеялся Склайс, пропуская палец в одну из дырок на балахоне.
К счастью, для проверки вовсе не требовалось вновь его убивать. Достаточно было попытки нанести какое-либо повреждение. А поскольку Степан и сам являлся охраняемой персоной, он мог не опасаться вывихов, параличей или внезапных инфарктов: скорее всего у него просто сломается нож, как вышел когда-то из строя, например, дезинтегратор у Верлрока.
Он взял просветленного Склайса за руку – в другую Грумпель уже сунул ему для поднятия духа флягу. Выбрав наименее болезненную область, Степан сделал небольшой разрез на внешней стороне предплечья.
И… ничего. То есть – ничего из ряда вон выходящего: рана была нанесена, и быстрая струйка крови проложила извилистый путь к запястью, а грумпелевский нож щеголял свеженьким следом злодеяния на лезвии. Они еще некоторое время выжидательно глядели на разрез – в отличие от предыдущих ранений он и не думал затягиваться.
– Не получилось, – сказал Степан, улыбнувшись, – улыбка получилась немного виноватой. Он в самом деле надеялся, что нашел способ делиться своей силой. Но это оказалось не так.
Не так просто. Что-то все-таки было, в этих слезах. Как и в сказках о принцах и королевнах, пробуждающихся от смертного сна. Некое общее зерно, далекое от романтической мистики: со слезами передавалось не постоянное свойство, а лишь какая-то его составляющая, работающая одномоментно – вроде лекарства одноразового действия: мертвец оживает и тут же опять становится уязвим. Но и это было уже кое-что.
– Так мы собираемся все-таки куда-нибудь отсюда двигаться? – с делано бодрой раздраженностью спросила Бякса.
– Я бы предложил… – хрипло начал Мрумор, явно обрадовавшись ее почину, умолк, откашлялся и начал сызнова, на сей раз хорошо поставленным дипломатическим голосом: – Я бы предложил отправиться к нам на Роуэт, вы там сегодня уже были и имеете некоторое представление… А это место, согласитесь, вряд ли можно назвать подходящим для дружеской беседы. – Он тоскливо глянул по сторонам – невдалеке у границы поля все еще маячили железные солдаты, делая попытки ее преодолеть, – и вдруг добавил, не зловеще, а как бы в порядке информации:
– Здесь пахнет смертью.
Степан невольно кивнул, подразумевая не столько запах, а некое предчувствие, разлитое в воздухе, преследовавшее его во время пребывания на Острове. Даже когда их собственный маленький островок еще не подвергся экспансии, этот мир давил своей обреченностью, он словно был беременей ощущением стремительно надвигающегося конца.
– Насколько я понимаю, – сказал он псифу, – беседа нам предстоит не совсем дружеская, а скорее чисто деловая. Давайте называть вещи своими именами. И мне хотелось бы начать ее именно здесь – не из недоверия к вам, просто у меня на то имеются некоторые причины.
– Ну что ж… – Мрумор вздохнул, поежившись. Военный в нем только что, буквально на их глазах скончался, уступив место «профессору», и последнему, в отличие от первого, явно претило вести диалог на отравленной планете, в условиях практически прифронтовых. А слить в себе обе личности, образовав что-то среднее, он, очевидно, был не властен в силу такого вот своеобразного устройства психики его расы – на Земле, кстати, это назвали бы шизофренией, но как-то глупо было бы подходить к представителю иного вида со своими нормами. Спасибо уже и на том, что при всех отличиях у людей с псифами было все же, на удивление, много общего.
– …Извольте, – сдался Мрумор. – Нам действительно крайне необходима ваша помощь. И мы заранее согласны заключить с вами договор на любых условиях.
– И в чем должна будет заключаться моя работа?
– В освобождении заложников, – сказал Мрумор.
Степан вспомнил, что и в Совете представитель псифов кричал что-то о неимоверном количестве заложников.
– Хорошо, если вы в состоянии будете выполнить мое условие, то я берусь вам помочь. Вы, помнится, говорили, что ваши планеты – самые чистые, ну, в экологическом плане?
– Да, псифы просто помешаны на борьбе с отходами и загрязнениями, что общеизвестно! – нетерпеливо подала голос Бякса.
– Замечательно, – кивнул Степан и выдал наконец сокровенное, словно из тяжелого орудия пальнул: – Тогда что вы скажете об Острове? Вам под силу было бы его очистить?
– Это и есть ваше условие? – спросил Мрумор с недоверием. Степан понял, что соглашение между ними вряд ли состоится – слишком уж непосильной была задача, и он это с самого начала прекрасно осознавал.
– В общем, да. – Этим его красноречие и ограничилось: глупо бьшо бы вдаваться в объяснения, как его угораздило дойти до столь высокого уровня сочувствия чужим проблемам. «Проникся», – как совершенно справедливо заметил Мрумор немногим ранее. Тот между тем ненадолго впал в размышление, а потом сказал:
– Вы запросили немалую цену за свои услуги.
Что-что, а уж это-то Степан понимал и только развел руками.
– Но данные мне полномочия позволяют ее принять, – сказал псиф.
– Так вы… действительно в состоянии возродить Остров? – не поверил Степан, хотя, казалось бы, на что он еще надеялся?
– Да простит меня ваша дама, но ее замечание являлось по меньшей мере дилетантским. («Да какая она моя!» – возмутился про себя Степан, но вслух возражать не стал, поскольку определение «ваша» могло относиться просто к человечьему роду-племени.) Мы не только «помешаны», как она выразилась, на экологии, но и специализируемся на превращении не пригодных для жизни планет в обжитые. С отравленными мирами, как это ни странно, работать сложнее. Так что задача непростая, – сказал он, окидывая окрестности озабоченным взглядом, и закончил: – Но, думаю – решаемая.
Прорезавшаяся в его голосе к концу этого заявления оптимистическая нотка не так обрадовала Степана, как можно бьшо ожидать: что за проблемы такие назрели у псифов, ради устранения которых им не жаль бьшо заплатить подобную, в прямом смысле астрономическую цену?.. Способен ли он им помочь? Скорее всего Мрумор сильно преувеличивал его возможности под впечатлением только что виденного чуда «воскрешения из мертвых». Однако, даже если и так, этим следовало воспользоваться – пускай идя на обман, но в конце концов не в своих же корыстных целях!
– Вам должно быть известно, – сказал он, – что Остров является живым организмом, в прямом смысле этого слова, вернее, на данный момент – едва живым:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Нападавшие почти не стреляли, несмотря на то что несли под огнем четверки некоторые потери: удачная пуля в сочленение брони либо продолжительная очередь в одну точку выводили отдельных металлических агрессоров из строя – они искрили, как перегоревшие электроприборы, начинали двигаться асинхронно и заваливались, дымя. Увы, таких было немного.
С появлением «группы поддержки» в лице Степана с двумя псифами положение на театре военных действий радикально изменилось: вновь прибывшие открыли по выжимателям огонь из своих лучевых аппаратов, оказавшийся куда более эффективным: наступление замедлилось – «терминаторы» методично выкашивались ослепительными импульсами, один за другим падали и дымились, прожигаемые ими насквозь. Тут уж они разразились ответной стрельбой, к счастью, запоздалой. Первые разрушители полегли очень быстро, а те, что шли следом, наткнулись на неожиданную преграду, едва уловимую глазом – даже Степан не сразу ее заметил и сделал еще несколько выстрелов, прежде чем понял, что Мрумор включил генератор защитного поля и теперь они накрыты силовым колпаком, находясь вне досягаемости для загребущих и не таких уж, как выяснилось, слабосильных лап его выжимательства.
– Какая мерзость! – высказался Мрумор, потрясая лохматой головой движением собаки, отгоняющей муху. Степан был полностью, с ним солидарен: разумные, употребляющие в пищу своих собратьев, устраивающие на них облавы, – что может быть мерзее? Но псиф, оказывается, имел в виду другое: – Что эти гуманоиды сделали со своей планетой!.. – В его голосе звучала искренняя горечь, и к ней Степан тоже от всей души присоединился бы, не будь у него тут других забот, кроме как ужасаться на пару с псифом. Но в это время он уже бежал к Грумпелю, склонившемуся над Склайсом, почему-то лежащим на земле. Причина тому могла быть только одна, до жути очевидная, но до последнего отвергаемая Степаном.
Он оттолкнул Грумпеля, что при других обстоятельствах было бы нелегко сделать. Три алых пятна, прострочивших наискось грудь старика, не оставили места сомнениям. Однако он еще дышал – воздух выходил из легких с хрипловатым бульканьем. Глаза его, широко открытые, глядели из-под дрожащих ресниц растерянно и чуть-чуть виновато.
– Склайс, дружище, потерпи! – с горячечной убедительностью заговорил Степан. – Мы тебя сейчас вытащим и моментально вылечим, ты только потерпи немного! – Он обернулся и крикнул: – Мрумор! – Потом хотел было вскочить, торопясь отдать распоряжение – скорее доставить этого раненого в самую что ни на есть лучшую галактическую больницу. Его остановило легкое прикосновение к руке.
– Не надо, – проговорил Склайс. Розовая пена, пузырившаяся в уголках его рта, выплеснулась и поползла вниз по длинной морщинке. – Со мной все будет хорошо… – С этими словами он слабо похлопал Степана по кисти, словно в утешение, и… умер.
Степан продолжал сидеть над ним, не замечая, как сгорбился рядом Грумпель, разом вдвое постарев, не слыша, как подошли псифы и как ненавидевшая весь род мужской дама что-то тихо и убедительно втолковывает Арл.
– Как бы мне унести его отсюда? Схоронить, чтобы эти не добрались, – тяжко обронил Грумпель.
И тогда Степан заплакал. Без всхлипов и рыданий – их он еще в силах был сдержать. Вот только проклятые, горькие слезы неудержимо рвались из глаз, струились по щекам, падали на застывшую грудь старика, орошая его смертельные раны, мешаясь с его кровью.
Почему только в сказках люди оживают от пролитых над ними слез?
Можно играть в героя, обладая силой, способной ради тебя рушить мосты и двигать горы. Легко становится принимать жертвы, ведь все это не всерьез, раз смерти нет, нет ран и увечий – для тебя. Можно даже искать гибели – и это тоже становится игрой, ведь судьба всегда подкинет тебе из рукава выигрышную карту. Тогда как твои партнеры по той наиболее жесткой из игр, где ставкой является жизнь, могут рассчитывать, как и встарь, лишь на удачу. Что ж, с их точки зрения, ты прочно оседлал Фортуну. А на поверку выходит – ты просто шулер, использующий приемы, которые современной науке еще только предстоит открыть. Не способный применить данные тебе безграничные возможности, чтобы спасти и защитить кого-нибудь, кроме себя…
– Не сочтите меня Черствой Бяксой, – заговорила роковая дама (вот именно этим – Черствой Бяксой Степан ее и считал, только до сих пор не мог подобрать столь точного определения), – но не отправиться ли нам отсюда в какое-нибудь более подходящее место? – Как видно, сама она была лишена такой возможности, иначе вряд ли сражалась бы тут отчаянно за жизнь плечом к плечу с обреченной командой. И в своем желании поскорее убраться с гибнущей планеты она оказалась не одинока. На плечо Степана легла тяжелая лапа псифа.
– Обещаю, – сказал Мрумор, – что у нас вы сможете похоронить своего друга с надлежащими почестями.
– Думаю, он предпочел бы быть погребенным здесь, на Острове. – Степан не сомневался, что так оно и было, хотя ему и не пришлось разговаривать на эту трму со Склайсом – неисправимым оптимистом и жизнелюбом, мечтавшим, несмотря на преклонный возраст, еще увидеть возрождение своего Острова.
– Понимаю. – Мрумор и не думал возражать, напротив, всем существом излучал суровое участие и желание помочь. Он так и спросил: – В чем должна состоять наша помощь?
Об этом надо было спросить у Грумпеля. Степан, вытерев рукавом слезы, уже было повернулся к нему, как вдруг ему показалось… Но этого не могло быть, просто не могло – наверное, влага еще застила глаза, вот и почудилось, что грудь Склайса поднялась и опустилась в легком вздохе.
На всякий случай Степан еще раз протер глаза и тут уже совершенно ясно увидел, что старик дышит – ровно и спокойно. По тому, как подался вперед Грумпель, он понял, что если это и мерещится, то не одному ему.
– Да он, кажется, жив! – раздался над ухом удивленный голос Мрумора.
В это мгновение Склайс открыл глаза.
– Я… ранен? – спросил он, приподнимая голову, вытер кровь с подбородка и с недоумением посмотрел на свои пальцы.
– В больницу его, скорее! – взволнованно распорядился Степан, не отдавая себе отчета, что пытается удержать старика в лежачем положении.
– Погодите, я чего-то не… того… – промолвил Склайс, порываясь сесть.
Вдруг до Степана дошло, что слишком уж он активен для тяжелораненого. Явившаяся вслед за тем невероятная мысль заставила его отпустить Склайса. Тот наконец сел, обвел присутствующих сияющим взглядом и почесал двумя руками пробитую пулями грудь.
– Чешется, – пожаловался он с шальной улыбкой – такая, наверное, бывает у человека, только что упавшего с небоскреба и обнаружившего, что абсолютно невредим. Потом Склайс принялся себя ощупывать, уделяя особо пристальное внимание украсившим балахон дыркам и расплывшимся вокруг них алым пятнам. Пошуровав руками в складках, он неожиданно извлек из них мокрую пулю, затем вторую…
– Ты, это… как себя чувствуешь? Может, водички?.. – нерешительно спросил Грумпель, в то время как остальные, не исключая и вредную даму, взирали на воскресшего в немом оцепенении, а у драконицы слегка открылась пасть.
– Как свежий фрюп! – ответствовал Склайс. В доказательство он обнажил впалую грудь, где наряду со следами еще не засохшей крови виднелись три небольших розовых шрама, прямо на глазах белеющих.
Лишним будет говорить, что Степан оцепенел вместе со всеми, но это только с виду. В голове его складывались и распадались одно за другим безумные предположения: что пули попали в Склайса уже на излете (с какого же расстояния в него должны были стрелять?); что они каким-то образом срикошетировали, например от автомата, и лишь слегка задели Склайса (а потом запутались в его балахоне?); что у Склайса был бронежилет, который он потом незаметно снял (зачем?); и наконец, что Склайс – местный бессмертный, вроде нашего Дункана Маклауда, о чем он до сих пор сам не догадывался (общеизвестно, что бессмертные не подозревают о своем даре до первого воскрешения). По сравнению с другими это предположение не имело изъянов по причине своей изначальной бредовости. С тем же и даже большим успехом Степан мог бы использовать собственный бред, уходящий корнями в сказки народов мира – о том, что Склайса воскресили упавшие на него слезы. Из той же оперы был, пожалуй, еще поцелуй, тоже подразумевающий передачу мертвому лицу некоей физиологической жидкости – видимо, с оживляющим эффектом.
«Постой-постой!.. Только в сказках, говоришь?»
Препарат, проглоченный им у Верлрока, входил теперь в состав его тела. Значит, какая-то доля могла содержаться и в слезах. А с ними попасть в кровь Склайса.
И реанимировать его!
Эта версия имела один очень большой плюс – ее ничего не стоило проверить.
– Нет, ну надо же, а?!. Просто невероятно! Я же сам видел!.. – басил в это время едва оправившийся от первого потрясения Грумпель, тряся и ощупывая восставшего из мертвых. – Живой!.. – восхищался и не верил он своим до сих пор сухим, а теперь вдруг увлажнившимся глазам. – Как же ты это?.. А?
Склайс в ответ только растерянно улыбался, пожимая плечами, – он знал о своем чудесном воскрешении немногим больше приятеля, и то немногое состояло из его ощущений во время смерти (если таковые имели место). Зато другие уже сделали для себя какие-то определенные выводы: все они – и Арл с Черствой Бяксой, и псифы глядели теперь не на спасенного, а на Степана, и на всех лицах, не исключая и нечеловеческих физиономий псифов, и драконьего «лица», вообще-то отличавшегося редкостным бесстрастием, читался плохо скрываемый благоговейный ужас.
– Я хочу проверить одну идею, – объявил он, стараясь не выглядеть слишком смущенным. Потом попросил у Грумпеля нож, чем привел всю компанию в состояние озадаченной настороженности: кто его знает, что за идеи могут возникнуть у человека, способного воскрешать людей из мертвых, и на ком он эти свои задумки вздумает проверить. Но Степана их опасения не смутили.
– Не бойтесь. И потерпите немного, – попросил он Склайса. – Это действительно очень важно, в первую очередь для вас.
Если он был прав, то Склайс, заимев в крови тот же «вирус», должен был стать неуязвимым.
– Ты, главное дело, не волнуйся, – засуетился Грумпель, нервничавший куда больше испытуемого, тем не менее доверявший Степану. – Потерпи, чего уж там, а потом мы с тобой за это дело жахнем.
– Чего мне теперь бояться, после такого! – беззаботно засмеялся Склайс, пропуская палец в одну из дырок на балахоне.
К счастью, для проверки вовсе не требовалось вновь его убивать. Достаточно было попытки нанести какое-либо повреждение. А поскольку Степан и сам являлся охраняемой персоной, он мог не опасаться вывихов, параличей или внезапных инфарктов: скорее всего у него просто сломается нож, как вышел когда-то из строя, например, дезинтегратор у Верлрока.
Он взял просветленного Склайса за руку – в другую Грумпель уже сунул ему для поднятия духа флягу. Выбрав наименее болезненную область, Степан сделал небольшой разрез на внешней стороне предплечья.
И… ничего. То есть – ничего из ряда вон выходящего: рана была нанесена, и быстрая струйка крови проложила извилистый путь к запястью, а грумпелевский нож щеголял свеженьким следом злодеяния на лезвии. Они еще некоторое время выжидательно глядели на разрез – в отличие от предыдущих ранений он и не думал затягиваться.
– Не получилось, – сказал Степан, улыбнувшись, – улыбка получилась немного виноватой. Он в самом деле надеялся, что нашел способ делиться своей силой. Но это оказалось не так.
Не так просто. Что-то все-таки было, в этих слезах. Как и в сказках о принцах и королевнах, пробуждающихся от смертного сна. Некое общее зерно, далекое от романтической мистики: со слезами передавалось не постоянное свойство, а лишь какая-то его составляющая, работающая одномоментно – вроде лекарства одноразового действия: мертвец оживает и тут же опять становится уязвим. Но и это было уже кое-что.
– Так мы собираемся все-таки куда-нибудь отсюда двигаться? – с делано бодрой раздраженностью спросила Бякса.
– Я бы предложил… – хрипло начал Мрумор, явно обрадовавшись ее почину, умолк, откашлялся и начал сызнова, на сей раз хорошо поставленным дипломатическим голосом: – Я бы предложил отправиться к нам на Роуэт, вы там сегодня уже были и имеете некоторое представление… А это место, согласитесь, вряд ли можно назвать подходящим для дружеской беседы. – Он тоскливо глянул по сторонам – невдалеке у границы поля все еще маячили железные солдаты, делая попытки ее преодолеть, – и вдруг добавил, не зловеще, а как бы в порядке информации:
– Здесь пахнет смертью.
Степан невольно кивнул, подразумевая не столько запах, а некое предчувствие, разлитое в воздухе, преследовавшее его во время пребывания на Острове. Даже когда их собственный маленький островок еще не подвергся экспансии, этот мир давил своей обреченностью, он словно был беременей ощущением стремительно надвигающегося конца.
– Насколько я понимаю, – сказал он псифу, – беседа нам предстоит не совсем дружеская, а скорее чисто деловая. Давайте называть вещи своими именами. И мне хотелось бы начать ее именно здесь – не из недоверия к вам, просто у меня на то имеются некоторые причины.
– Ну что ж… – Мрумор вздохнул, поежившись. Военный в нем только что, буквально на их глазах скончался, уступив место «профессору», и последнему, в отличие от первого, явно претило вести диалог на отравленной планете, в условиях практически прифронтовых. А слить в себе обе личности, образовав что-то среднее, он, очевидно, был не властен в силу такого вот своеобразного устройства психики его расы – на Земле, кстати, это назвали бы шизофренией, но как-то глупо было бы подходить к представителю иного вида со своими нормами. Спасибо уже и на том, что при всех отличиях у людей с псифами было все же, на удивление, много общего.
– …Извольте, – сдался Мрумор. – Нам действительно крайне необходима ваша помощь. И мы заранее согласны заключить с вами договор на любых условиях.
– И в чем должна будет заключаться моя работа?
– В освобождении заложников, – сказал Мрумор.
Степан вспомнил, что и в Совете представитель псифов кричал что-то о неимоверном количестве заложников.
– Хорошо, если вы в состоянии будете выполнить мое условие, то я берусь вам помочь. Вы, помнится, говорили, что ваши планеты – самые чистые, ну, в экологическом плане?
– Да, псифы просто помешаны на борьбе с отходами и загрязнениями, что общеизвестно! – нетерпеливо подала голос Бякса.
– Замечательно, – кивнул Степан и выдал наконец сокровенное, словно из тяжелого орудия пальнул: – Тогда что вы скажете об Острове? Вам под силу было бы его очистить?
– Это и есть ваше условие? – спросил Мрумор с недоверием. Степан понял, что соглашение между ними вряд ли состоится – слишком уж непосильной была задача, и он это с самого начала прекрасно осознавал.
– В общем, да. – Этим его красноречие и ограничилось: глупо бьшо бы вдаваться в объяснения, как его угораздило дойти до столь высокого уровня сочувствия чужим проблемам. «Проникся», – как совершенно справедливо заметил Мрумор немногим ранее. Тот между тем ненадолго впал в размышление, а потом сказал:
– Вы запросили немалую цену за свои услуги.
Что-что, а уж это-то Степан понимал и только развел руками.
– Но данные мне полномочия позволяют ее принять, – сказал псиф.
– Так вы… действительно в состоянии возродить Остров? – не поверил Степан, хотя, казалось бы, на что он еще надеялся?
– Да простит меня ваша дама, но ее замечание являлось по меньшей мере дилетантским. («Да какая она моя!» – возмутился про себя Степан, но вслух возражать не стал, поскольку определение «ваша» могло относиться просто к человечьему роду-племени.) Мы не только «помешаны», как она выразилась, на экологии, но и специализируемся на превращении не пригодных для жизни планет в обжитые. С отравленными мирами, как это ни странно, работать сложнее. Так что задача непростая, – сказал он, окидывая окрестности озабоченным взглядом, и закончил: – Но, думаю – решаемая.
Прорезавшаяся в его голосе к концу этого заявления оптимистическая нотка не так обрадовала Степана, как можно бьшо ожидать: что за проблемы такие назрели у псифов, ради устранения которых им не жаль бьшо заплатить подобную, в прямом смысле астрономическую цену?.. Способен ли он им помочь? Скорее всего Мрумор сильно преувеличивал его возможности под впечатлением только что виденного чуда «воскрешения из мертвых». Однако, даже если и так, этим следовало воспользоваться – пускай идя на обман, но в конце концов не в своих же корыстных целях!
– Вам должно быть известно, – сказал он, – что Остров является живым организмом, в прямом смысле этого слова, вернее, на данный момент – едва живым:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29