фамилию поставьте ту, которая в паспорте. Он ошалело посмотрел на меня, а потом так смеялся, будто его щекотали.
Быт
Зарплату я получал в соответствии со своим званием и должностью: фактически ее получала жена, причем во Внешторге, за которым я для нее значился. Мне же давали так называемое "валютное обеспечение", присылая его с курьером. Как вы понимаете, это "обеспечение" с лихвой покрывалось доходами фирм, и я, таким образом, не был Центру в убыток. Что же касается моих "фирменных" заработков, то они были, по сути дела, не мои. А к прибыли я и вовсе не имел никакого отношения. Личные траты позволялись мне только для прикрытия и никогда для удовольствия. Все, что я тратил "на себя", затем шло в финансовый отчет Центру, и если там полагали траты лишними, их элементарно вычитали из моего заработка.
Даже на такой рискованной работе нам не разрешали отождествлять карман собственный с государственным. Напомню: весь оборотный капитал и прибыль моих четырех фирм (миллионы фунтов стерлингов!), умножаемые каждый год не без моей помощи, были "социалистическим имуществом". Парадоксально, но факт.
Расходы из "валютного обеспечения" тоже согласовывались мною по сумме с Центром. Агенту-министру я платил иначе, чем агенту-клерку - это понятно. Впрочем, не только от должности помощников зависели мои траты, а в первую очередь от ценности поставляемой ими информации. Кроме того, я всегда боялся, как бы "озолоченный" мною агент не спился, да и денег, откровенно говоря, было жалко. Поэтому, передавая помощнику сумму, предположим, на покупку автомашины, я часть ее временно удерживал, говоря: вот вам столько-то от договоренного, остальное потом, а машину покупайте в рассрочку! - ни физически, ни морально не мог доставить агенту, мною завербованному, такого удовольствия, чтобы он сел за руль собственной машины, полностью выкупленной! Тут во мне, вероятно, поднималось и клокотало классовое сознание.
Если я узнавал, что агент мой по натуре игрок, к тому же азартный, я во избежание его перекупки немедленно начинал процесс "принижения", а лучше сказать, перевоспитания. Если не получалось, дело заканчивалось "золотым рукопожатием": с глаз долой, из сердца вон - снимал с довольствия.
Автор:
Сюжет
Уточняя предложенную мне Ведущим сюжетную схему повести о Лонгсдейле, я узнал такую прелюбопытную историю. В начале войны семнадцатилетний Конон Молодый был определен в диверсионную группу. Немецкий он знал, а парашютному и взрывному делу его научили за полторы недели. Осенью сорок первого года он уже закапывал парашют в землю где-то недалеко от города Гродно. Во время прыжка группа рассеялась и собраться не смогла. Оставшись один, Конон, ничего не успев взорвать, попал в облаву и, как личность подозрительная, был доставлен в городскую комендатуру. Аусвайс, наскоро сделанный на втором этаже знаменитого здания на Маросейке, где формировались "летучие" диверсионные группы, был столь откровенно липовым, что юноша понимал: это конец. Но случилось невероятное.
Его ввели в кабинет, в котором под портретом фюрера за огромным столом сидел в массивном кресле немецкий полковник-абверовец и поглаживал овчарку, коротким поводком привязанную к ручке кресла. При появлении арестованного полковник встал, бросил короткий взгляд на аусвайс (хорошо еще, что на удостоверении была фотография именно Конона Молодыя, а не кого-то другого, что в спешке было возможно) и сказал: "Партизан?" Конон мотнул головой, как ученик в классе: "Не!" Он был в рваном ватнике и мял в руках шапку. Полковник очень внимательно посмотрел на юношу, будто желая запомнить его физиономию на всю жизнь (этот невинный домысел я делаю, исходя из того, что мне известно о дальнейших событиях). Затем встал, подошел близко к Конону, взял его рукой за плечо, вывел на высокое крыльцо комендатуры, повернул к себе спиной и тяжелым кованым сапогом дал парню в зад, после чего брезгливо кинул упавшему его липовый документ и, круто повернувшись, ушел. Жизнь Конона Молодыя была неожиданно спасена, правда, ценой сломанного копчика, который часто болел, даже в тот день, наверное, когда Конон Трофимович, гуляя с женой в подмосковном лесу, нагнулся за последним в своей жизни грибом.
Сюжет, однако, на этом не кончается, это всего лишь его начало. Много лет спустя, уже после войны, превратившись в Гордона Лонгсдейла и получив в Ванкувере канадский паспорт, Конон Трофимович по заданию Центра выехал в Вашингтон для встречи со своим резидентом по США и Северной Америке, чтобы с ним, во-первых, познакомиться и, во-вторых, согласовать детали первой совместной операции. Встреча должна была состояться в парке для верховых прогулок, и вид прекрасно экипированных мужчин и женщин, элегантно восседавших на сказочно красивых лошадях, был таким безмятежным и мирным, что никак не способствовал воспоминаниям об ужасах минувшей войны и о давнишней истории в белорусском городе Гродно.
Итак, слегка постукивая по сапогу стеком, Лонгсдейл свернул в боковую аллею и двинулся навстречу джентльмену, показавшемуся с другой ее стороны. Было точно указанное время. Несмотря на то, что наш век не каменный, а кибернетически-атомный, и людей, которым нужно обнаружить друг друга в толпе, могут снабдить, я думаю, какими-нибудь локаторами на компьютерной основе, техника взаимного обнаружения осталась у разведчиков на примитивном, но, как говорят, весьма гарантированном уровне минувших столетий. Так, сэр Гордон Лонгсдейл зажал сигарету в правом углу рта, а резидент, наоборот, в левом, и оба они, как было условлено, постукивали стеками свои левые сапоги, а в петлицы смокингов воткнули булавки - один с красной, другой с зеленой головками. Ко всему прочему, визуальные признаки "своего среди чужих" должны страховаться паролем, который состоит из довольно глупого вопроса и не менее идиотского ответа. Зато, если компьютеры могут сломаться и подвести, тут риск ошибиться практически исключен. Еще издали Лонгсдейл приподнял котелок, приветствуя приближающегося джентльмена, затем поднял глаза на его лицо и замер с окаменевшей физиономией: перед ним был немецкий полковник-абверовец, и как бы в доказательство того, что это был именно он, у Конона Молодыя заныл копчик. А "абверовец", поняв, что его узнали, сосредоточился и, представьте, тоже открыл рот и временно его не закрывал (не зря он тогда в Гродно так внимательно вглядывался в лицо юного террориста!), а потом, явно в нарушение конспирации и вопреки оговоренным условиям, воскликнул: "Партизан?! Не может быть!" Лонгсдейл первым взял себя в руки и с философическим выражением на лице произнес слова пароля: "Вам нравятся лошади-тяжеловозы, сэр?", - на что резидент почему-то с вызовом ответил: "Особенно кобылы, а вам?" - но тут же дисциплинированно исправился: "У меня на ферме два отличных тяжеловоза, сэр!"
Мне остается добавить к сказанному, что абверовцем в Гродно и одновременно резидентом по США и Северной Америке был не кто иной, как уже знакомый нам советский полковник А., он же "Варлам Афанасьевич" из свиты Лонгсдейла и, наконец, - да, вы совершенно правы, читатель, - Рудольф Иванович Абель; неисповедимы пути господни...
Вот и теперь круг замкнулся.
Качества
Начинать эту историю надо издалека. В институте у Конона Молодыя был товарищ, которого просто однокашником не назовешь: мало того, что они пять лет вместе проучились на китайском отделении, Жора (так звали товарища) был женат на лучшей подруге жены Конона Трофимовича, он, собственно, и познакомился с ней в доме у Молодыев. Короче говоря, золотая студенческая пора молодых людей прошла в одной компании, знали они друг друга как облупленные, но после института пути их разошлись. Жора действительно работал во Внешторге, а где трудился Конон, он не догадывался, а думал, как и все другие, что командирован на несколько лет тем же Внешторгом в Китай.
Теперь перенесемся в Лондон, в тот туманный день, когда произошла история, о которой я хочу рассказать. В маленьком телемагазинчике на знаменитой Бейкер-стрит тихо переговаривался с продавцом чопорный англичанин средних лет, рядом с которым стояла, держа его под руку и мило к нему прильнув, молодая и красивая леди, явно иностранка: они выбирали телевизор, и леди сдержанно восклицала с акцентом, указывая пальчиком то на одну, то на другую модель: "Хи из уандефул, май лав!"
Интриговать дальше нет никакого смысла. Конечно, это был Гордон Лонгсдейл со своей деловой партнершей-француженкой, в подарок которой и делалась покупка. В тот момент, когда телевизор был выбран и оставалось только сказать продавцу, чтобы его, как говорится, завернули и доставили к вечеру на пароходик, пересекающий Ла-Манш в направлении из Лондона в Кале, и покупатель уже принимал от продавца копию чека, зачем-то ему понадобившегося, вдруг раздался громкий и радостный по тональности крик: "Конон!"
Вот уж воистину, как пишут в детективных романах, "ни один мускул не дрогнул на его лице", имеется в виду лицо Лонгсдейла, который, чуть скосив глаза, увидел в дверях магазинчика Жору. Раскинув в стороны руки и счастливо улыбаясь во все свои тридцать два зуба (зуба мудрости у него, надо полагать, еще не было), Жора уже готов был заключить "Конона" в свои могучие объятия и троекратно, по-русски, смачно расцеловать, но что-то его все же сдерживало. "Что-то"! Конон Трофимович не только "не видел" своего бывшего однокашника, но сделал вид, что даже не слышит его! Тогда Жора, приблизившись, заорал еще громче и радостней: "Конон, черт тебя побери!" - и, поскольку реакция была той же, положил свою лапищу на плечо Молодыя. Правда, на всякий случай положил осторожно, не треснул и уже совершенно нормальным голосом сконфуженно произнес: "Оглох, что ли?" Лонгсдейл снова не шевельнул мускулами лица, а плечом немного повел, будто ему жал пиджак в том самом месте, где лежала рука "незнакомца", и вынул плечо из-под его руки. Жора отважился еще на одну фразу. "Да это я, Жора!" - сказал он даже с некоторым возмущением в голосе. И тогда Молодый произнес на чистом английском: "Экскьюз ми, ай доунд ноу ю!" Жора попятился к выходу, не спуская с Конона Молодыя глаз и недоуменно бормоча: "Вот номер, ничего себе..." - а молодая француженка, не выдержав, звонко расхохоталась.
И вот, представьте, прошли годы, в том числе и те четыре, которые Лонгсдейл провел в тюрьме, Конон Трофимович уже дома, в квартире на площади Восстания, и приближается первый на воле Новый год, и жена решает устроить "великий сбор", приходит народ, и с ее лучшей подругой, как вы понимаете, Жора. Как ты? А как ты? Потом все садятся за стол провожать старый год, принесший в семью Молодыев такую радость: возвращение домой "блудного сына". Потом поднимается для тоста Жора и начинает с того, что сейчас расскажет забавную историю: был, мол, в трехдневной командировке в Англии, дело было лет пять назад, и вот в Лондоне пошел - куда ж еще! - на Бейкер-стрит, конечно, где жил знаменитый Шерлок Холмс, и там в каком-то маленьком магазине вдруг увидел, понимаешь, Конон, совершенно абсолютного твоего двойника, как в кошмарном сне, ну просто один к одному! Редчайший случай, товарищи! Даже "мушка" на правой щеке с такими же двумя (или тремя?) волосками! Я ему: Конон, черт тебя подери! А он мне: экскьюз ми, я вас, извините, не знаю... Так вот, мой тост в честь необъятных возможностей природы! За столом все внимательно и с интересом выслушали, поцокали языками, поудивлялись, одна Галя промолчала, потом выпили за природу и ее возможности, а Конон Трофимович вдруг спросил Жору: "Этот мой двойник был один?" - "Нет, - сказал Жора, - с какой-то цыпочкой, такой, знаешь, красивой девицей, а что?" - "А если бы, - продолжил при полном внимании стола Конон Трофимович, - ты шел бы в Москве по улице Горького и вдруг увидел меня с незнакомой тебе женщиной, тоже заорал бы: "Конон!"?" - "Нет, конечно", - сказал Жора. "А ты такое отчудил в Лондоне, хотя считаешься воспитанным человеком!" Жора смутился, все засмеялись, одна Галя не улыбнулась. Жора, возможно, до сих пор не понимает, кто был в Лондоне "двойником" Молодыя, но сатисфакцию Конон Трофимович получил.
Ведущий:
Сюжет (продолжение)
Ничего, что я вас задержал? Хочу сказать пару слов по секрету от вашего героя, - хотя какие могут быть от него секреты? лучше выразиться: вам как бы для сведения. Дело в том, что так уж случилось в его жизни, что после обмена и возвращения домой Конон Трофимович был сначала допущен к преподавательской работе, которая, как вы можете догадываться, удел большинства скомпрометировавших себя за границей разведчиков, но чуть позже отстранен от нее и вообще от всех дел в нашем ведомстве. Нет, причиной был не провал, в котором Лонгсдейл не был повинен, а, по всей вероятности, он сам как личность. Двенадцать лет, проведенных там, да еще в роли миллионера-промышленника, не могли, по-видимому, не отразиться на его характере, я уж не говорю об остроте мысли и языка Конона Трофимовича, в чем вы сами изволили убедиться, за что тоже приходится платить.
– Мне будет разрешено назвать в повести его подлинное имя?
– Этот вопрос решится несколько позже и на более высоком уровне, вы пока работайте.
Ему очень многие в Комитете симпатизируют, ценя его профессиональный и человеческий талант. Какое-то время его, как и Рудольфа Ивановича Абеля, мы возили на встречи с разными коллективами, я, например, даже был на двух таких встречах - в ЦК ВЛКСМ и на ЗИЛе. Потом и они прекратились, так что "пенсионный покой" Конона Трофимовича уже ничто не нарушало, он мог отдыхать, живя на даче и собирая, положим, грибы.
Почему так случилось? Вот пример. На автозаводе ему показали сначала производство - водили по службам и цехам, а потом пригласили в зал, битком набитый молодыми рабочими. Конечно, бурные аплодисменты - авансом. А он, откровенно сказать вам, буквально потрясенный хаосом и низкой производительностью труда (конец шестидесятых годов, чем еще ЗИЛ мог перед ним похвастать?), вышел на трибуну и прямо так и сказал: какой же у вас, дорогие товарищи, бардак на заводе! Я бы такое, извините за выражение, и дня не потерпел на моей фирме! Вот дайте мне ваш завод на один только год, я из него конфетку сделаю, наведу порядок и дисциплину, ну, разумеется, и рублем никого не обижу! Тут уж аплодисменты были не из вежливости, а по существу, честно им заработанные.
После этого случая тогдашний "Первый" сказал Конону Трофимовичу так: пора бы вам, коммунисту, избавляться от мелкособственнических замашек, а Конон возьми и перебей: почему "мелко"? "Крупно" собственнических! Мне, мол, нет нужды, как Леонидову, игравшему Отелло, настраиваться в антракте ревностью к Яго, чтобы потом получилось на сцене, как "взаправду": я действительно ревную! Я, как истинный коммунист, хочу, чтобы наша промышленность и экономика... Но "Первый" такие речи не любил, а потому, прервав его, сказал: и все же надо вам, Конон Трофимович, обойтись без чуждой нам психологии! А он: чуждой? Меня всю жизнь, как зайца учат зажигать спички, учили делать так, чтобы моему народу жилось хорошо, и вот теперь, когда я спички зажигать научился и кое в чем стал разбираться, вы говорите: чуждая психология, надо от нее избавляться!
Конон Трофимович:
Провал
В случае опасности надо искать спасение в уходе, а для бегства необходимы документы. Теперь научились делать лучше настоящих: не придерешься. Но прежде... Мой коллега, который старше и опытнее меня, как-то рассказывал нам, молодым разведчикам, что, работая в начале тридцатых годов в Испании, он почувствовал опасность и решил срочно уходить. Ему сделали паспорт, он сел в автобус, и вот на границе с Францией - контроль. Таможенник-француз взял документ, посмотрел на штамп и вдруг говорит: у вас нет штампа на въезд из Франции в Испанию, как вы туда попали, интересно? Оказывается, все сделали, а этот дурацкий штампик впопыхах забыли! Тогда мой коллега собрался с мыслями и ответил с претензией в голосе: что вы меня спрашиваете, не я же ставлю штампы на въезд и выезд, а вы! Таможенник почесал затылок, вздохнул и поставил этот недостающий штамп. Проскочил.
Работа
Связь между группами, работающими в одной стране, дело не простое. Во время войны, например, четыреста англичан, составляющих семь групп, действовали на территории Франции, оккупированной немцами. К несчастью, они знали друг друга, и стоило группе Проспера влипнуть, как провалилась вся агентура. Но обычно так: в случае беды сам погибай, а коллегу не подставляй! Надумал бежать, то даже это следует делать без помощи коллег, и выходить с ними на связь, чтобы просить совета, агент не имеет ни морального, ни какого-либо другого права. А уж укрываться в своем посольстве - и глупо, и подло. Идут по пятам - уходи, но вход в посольство оставь нетронутым. Вы слышали скандальную историю одного разведчика, который до конца своих дней прожил в родном посольстве в столице чужого государства?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Быт
Зарплату я получал в соответствии со своим званием и должностью: фактически ее получала жена, причем во Внешторге, за которым я для нее значился. Мне же давали так называемое "валютное обеспечение", присылая его с курьером. Как вы понимаете, это "обеспечение" с лихвой покрывалось доходами фирм, и я, таким образом, не был Центру в убыток. Что же касается моих "фирменных" заработков, то они были, по сути дела, не мои. А к прибыли я и вовсе не имел никакого отношения. Личные траты позволялись мне только для прикрытия и никогда для удовольствия. Все, что я тратил "на себя", затем шло в финансовый отчет Центру, и если там полагали траты лишними, их элементарно вычитали из моего заработка.
Даже на такой рискованной работе нам не разрешали отождествлять карман собственный с государственным. Напомню: весь оборотный капитал и прибыль моих четырех фирм (миллионы фунтов стерлингов!), умножаемые каждый год не без моей помощи, были "социалистическим имуществом". Парадоксально, но факт.
Расходы из "валютного обеспечения" тоже согласовывались мною по сумме с Центром. Агенту-министру я платил иначе, чем агенту-клерку - это понятно. Впрочем, не только от должности помощников зависели мои траты, а в первую очередь от ценности поставляемой ими информации. Кроме того, я всегда боялся, как бы "озолоченный" мною агент не спился, да и денег, откровенно говоря, было жалко. Поэтому, передавая помощнику сумму, предположим, на покупку автомашины, я часть ее временно удерживал, говоря: вот вам столько-то от договоренного, остальное потом, а машину покупайте в рассрочку! - ни физически, ни морально не мог доставить агенту, мною завербованному, такого удовольствия, чтобы он сел за руль собственной машины, полностью выкупленной! Тут во мне, вероятно, поднималось и клокотало классовое сознание.
Если я узнавал, что агент мой по натуре игрок, к тому же азартный, я во избежание его перекупки немедленно начинал процесс "принижения", а лучше сказать, перевоспитания. Если не получалось, дело заканчивалось "золотым рукопожатием": с глаз долой, из сердца вон - снимал с довольствия.
Автор:
Сюжет
Уточняя предложенную мне Ведущим сюжетную схему повести о Лонгсдейле, я узнал такую прелюбопытную историю. В начале войны семнадцатилетний Конон Молодый был определен в диверсионную группу. Немецкий он знал, а парашютному и взрывному делу его научили за полторы недели. Осенью сорок первого года он уже закапывал парашют в землю где-то недалеко от города Гродно. Во время прыжка группа рассеялась и собраться не смогла. Оставшись один, Конон, ничего не успев взорвать, попал в облаву и, как личность подозрительная, был доставлен в городскую комендатуру. Аусвайс, наскоро сделанный на втором этаже знаменитого здания на Маросейке, где формировались "летучие" диверсионные группы, был столь откровенно липовым, что юноша понимал: это конец. Но случилось невероятное.
Его ввели в кабинет, в котором под портретом фюрера за огромным столом сидел в массивном кресле немецкий полковник-абверовец и поглаживал овчарку, коротким поводком привязанную к ручке кресла. При появлении арестованного полковник встал, бросил короткий взгляд на аусвайс (хорошо еще, что на удостоверении была фотография именно Конона Молодыя, а не кого-то другого, что в спешке было возможно) и сказал: "Партизан?" Конон мотнул головой, как ученик в классе: "Не!" Он был в рваном ватнике и мял в руках шапку. Полковник очень внимательно посмотрел на юношу, будто желая запомнить его физиономию на всю жизнь (этот невинный домысел я делаю, исходя из того, что мне известно о дальнейших событиях). Затем встал, подошел близко к Конону, взял его рукой за плечо, вывел на высокое крыльцо комендатуры, повернул к себе спиной и тяжелым кованым сапогом дал парню в зад, после чего брезгливо кинул упавшему его липовый документ и, круто повернувшись, ушел. Жизнь Конона Молодыя была неожиданно спасена, правда, ценой сломанного копчика, который часто болел, даже в тот день, наверное, когда Конон Трофимович, гуляя с женой в подмосковном лесу, нагнулся за последним в своей жизни грибом.
Сюжет, однако, на этом не кончается, это всего лишь его начало. Много лет спустя, уже после войны, превратившись в Гордона Лонгсдейла и получив в Ванкувере канадский паспорт, Конон Трофимович по заданию Центра выехал в Вашингтон для встречи со своим резидентом по США и Северной Америке, чтобы с ним, во-первых, познакомиться и, во-вторых, согласовать детали первой совместной операции. Встреча должна была состояться в парке для верховых прогулок, и вид прекрасно экипированных мужчин и женщин, элегантно восседавших на сказочно красивых лошадях, был таким безмятежным и мирным, что никак не способствовал воспоминаниям об ужасах минувшей войны и о давнишней истории в белорусском городе Гродно.
Итак, слегка постукивая по сапогу стеком, Лонгсдейл свернул в боковую аллею и двинулся навстречу джентльмену, показавшемуся с другой ее стороны. Было точно указанное время. Несмотря на то, что наш век не каменный, а кибернетически-атомный, и людей, которым нужно обнаружить друг друга в толпе, могут снабдить, я думаю, какими-нибудь локаторами на компьютерной основе, техника взаимного обнаружения осталась у разведчиков на примитивном, но, как говорят, весьма гарантированном уровне минувших столетий. Так, сэр Гордон Лонгсдейл зажал сигарету в правом углу рта, а резидент, наоборот, в левом, и оба они, как было условлено, постукивали стеками свои левые сапоги, а в петлицы смокингов воткнули булавки - один с красной, другой с зеленой головками. Ко всему прочему, визуальные признаки "своего среди чужих" должны страховаться паролем, который состоит из довольно глупого вопроса и не менее идиотского ответа. Зато, если компьютеры могут сломаться и подвести, тут риск ошибиться практически исключен. Еще издали Лонгсдейл приподнял котелок, приветствуя приближающегося джентльмена, затем поднял глаза на его лицо и замер с окаменевшей физиономией: перед ним был немецкий полковник-абверовец, и как бы в доказательство того, что это был именно он, у Конона Молодыя заныл копчик. А "абверовец", поняв, что его узнали, сосредоточился и, представьте, тоже открыл рот и временно его не закрывал (не зря он тогда в Гродно так внимательно вглядывался в лицо юного террориста!), а потом, явно в нарушение конспирации и вопреки оговоренным условиям, воскликнул: "Партизан?! Не может быть!" Лонгсдейл первым взял себя в руки и с философическим выражением на лице произнес слова пароля: "Вам нравятся лошади-тяжеловозы, сэр?", - на что резидент почему-то с вызовом ответил: "Особенно кобылы, а вам?" - но тут же дисциплинированно исправился: "У меня на ферме два отличных тяжеловоза, сэр!"
Мне остается добавить к сказанному, что абверовцем в Гродно и одновременно резидентом по США и Северной Америке был не кто иной, как уже знакомый нам советский полковник А., он же "Варлам Афанасьевич" из свиты Лонгсдейла и, наконец, - да, вы совершенно правы, читатель, - Рудольф Иванович Абель; неисповедимы пути господни...
Вот и теперь круг замкнулся.
Качества
Начинать эту историю надо издалека. В институте у Конона Молодыя был товарищ, которого просто однокашником не назовешь: мало того, что они пять лет вместе проучились на китайском отделении, Жора (так звали товарища) был женат на лучшей подруге жены Конона Трофимовича, он, собственно, и познакомился с ней в доме у Молодыев. Короче говоря, золотая студенческая пора молодых людей прошла в одной компании, знали они друг друга как облупленные, но после института пути их разошлись. Жора действительно работал во Внешторге, а где трудился Конон, он не догадывался, а думал, как и все другие, что командирован на несколько лет тем же Внешторгом в Китай.
Теперь перенесемся в Лондон, в тот туманный день, когда произошла история, о которой я хочу рассказать. В маленьком телемагазинчике на знаменитой Бейкер-стрит тихо переговаривался с продавцом чопорный англичанин средних лет, рядом с которым стояла, держа его под руку и мило к нему прильнув, молодая и красивая леди, явно иностранка: они выбирали телевизор, и леди сдержанно восклицала с акцентом, указывая пальчиком то на одну, то на другую модель: "Хи из уандефул, май лав!"
Интриговать дальше нет никакого смысла. Конечно, это был Гордон Лонгсдейл со своей деловой партнершей-француженкой, в подарок которой и делалась покупка. В тот момент, когда телевизор был выбран и оставалось только сказать продавцу, чтобы его, как говорится, завернули и доставили к вечеру на пароходик, пересекающий Ла-Манш в направлении из Лондона в Кале, и покупатель уже принимал от продавца копию чека, зачем-то ему понадобившегося, вдруг раздался громкий и радостный по тональности крик: "Конон!"
Вот уж воистину, как пишут в детективных романах, "ни один мускул не дрогнул на его лице", имеется в виду лицо Лонгсдейла, который, чуть скосив глаза, увидел в дверях магазинчика Жору. Раскинув в стороны руки и счастливо улыбаясь во все свои тридцать два зуба (зуба мудрости у него, надо полагать, еще не было), Жора уже готов был заключить "Конона" в свои могучие объятия и троекратно, по-русски, смачно расцеловать, но что-то его все же сдерживало. "Что-то"! Конон Трофимович не только "не видел" своего бывшего однокашника, но сделал вид, что даже не слышит его! Тогда Жора, приблизившись, заорал еще громче и радостней: "Конон, черт тебя побери!" - и, поскольку реакция была той же, положил свою лапищу на плечо Молодыя. Правда, на всякий случай положил осторожно, не треснул и уже совершенно нормальным голосом сконфуженно произнес: "Оглох, что ли?" Лонгсдейл снова не шевельнул мускулами лица, а плечом немного повел, будто ему жал пиджак в том самом месте, где лежала рука "незнакомца", и вынул плечо из-под его руки. Жора отважился еще на одну фразу. "Да это я, Жора!" - сказал он даже с некоторым возмущением в голосе. И тогда Молодый произнес на чистом английском: "Экскьюз ми, ай доунд ноу ю!" Жора попятился к выходу, не спуская с Конона Молодыя глаз и недоуменно бормоча: "Вот номер, ничего себе..." - а молодая француженка, не выдержав, звонко расхохоталась.
И вот, представьте, прошли годы, в том числе и те четыре, которые Лонгсдейл провел в тюрьме, Конон Трофимович уже дома, в квартире на площади Восстания, и приближается первый на воле Новый год, и жена решает устроить "великий сбор", приходит народ, и с ее лучшей подругой, как вы понимаете, Жора. Как ты? А как ты? Потом все садятся за стол провожать старый год, принесший в семью Молодыев такую радость: возвращение домой "блудного сына". Потом поднимается для тоста Жора и начинает с того, что сейчас расскажет забавную историю: был, мол, в трехдневной командировке в Англии, дело было лет пять назад, и вот в Лондоне пошел - куда ж еще! - на Бейкер-стрит, конечно, где жил знаменитый Шерлок Холмс, и там в каком-то маленьком магазине вдруг увидел, понимаешь, Конон, совершенно абсолютного твоего двойника, как в кошмарном сне, ну просто один к одному! Редчайший случай, товарищи! Даже "мушка" на правой щеке с такими же двумя (или тремя?) волосками! Я ему: Конон, черт тебя подери! А он мне: экскьюз ми, я вас, извините, не знаю... Так вот, мой тост в честь необъятных возможностей природы! За столом все внимательно и с интересом выслушали, поцокали языками, поудивлялись, одна Галя промолчала, потом выпили за природу и ее возможности, а Конон Трофимович вдруг спросил Жору: "Этот мой двойник был один?" - "Нет, - сказал Жора, - с какой-то цыпочкой, такой, знаешь, красивой девицей, а что?" - "А если бы, - продолжил при полном внимании стола Конон Трофимович, - ты шел бы в Москве по улице Горького и вдруг увидел меня с незнакомой тебе женщиной, тоже заорал бы: "Конон!"?" - "Нет, конечно", - сказал Жора. "А ты такое отчудил в Лондоне, хотя считаешься воспитанным человеком!" Жора смутился, все засмеялись, одна Галя не улыбнулась. Жора, возможно, до сих пор не понимает, кто был в Лондоне "двойником" Молодыя, но сатисфакцию Конон Трофимович получил.
Ведущий:
Сюжет (продолжение)
Ничего, что я вас задержал? Хочу сказать пару слов по секрету от вашего героя, - хотя какие могут быть от него секреты? лучше выразиться: вам как бы для сведения. Дело в том, что так уж случилось в его жизни, что после обмена и возвращения домой Конон Трофимович был сначала допущен к преподавательской работе, которая, как вы можете догадываться, удел большинства скомпрометировавших себя за границей разведчиков, но чуть позже отстранен от нее и вообще от всех дел в нашем ведомстве. Нет, причиной был не провал, в котором Лонгсдейл не был повинен, а, по всей вероятности, он сам как личность. Двенадцать лет, проведенных там, да еще в роли миллионера-промышленника, не могли, по-видимому, не отразиться на его характере, я уж не говорю об остроте мысли и языка Конона Трофимовича, в чем вы сами изволили убедиться, за что тоже приходится платить.
– Мне будет разрешено назвать в повести его подлинное имя?
– Этот вопрос решится несколько позже и на более высоком уровне, вы пока работайте.
Ему очень многие в Комитете симпатизируют, ценя его профессиональный и человеческий талант. Какое-то время его, как и Рудольфа Ивановича Абеля, мы возили на встречи с разными коллективами, я, например, даже был на двух таких встречах - в ЦК ВЛКСМ и на ЗИЛе. Потом и они прекратились, так что "пенсионный покой" Конона Трофимовича уже ничто не нарушало, он мог отдыхать, живя на даче и собирая, положим, грибы.
Почему так случилось? Вот пример. На автозаводе ему показали сначала производство - водили по службам и цехам, а потом пригласили в зал, битком набитый молодыми рабочими. Конечно, бурные аплодисменты - авансом. А он, откровенно сказать вам, буквально потрясенный хаосом и низкой производительностью труда (конец шестидесятых годов, чем еще ЗИЛ мог перед ним похвастать?), вышел на трибуну и прямо так и сказал: какой же у вас, дорогие товарищи, бардак на заводе! Я бы такое, извините за выражение, и дня не потерпел на моей фирме! Вот дайте мне ваш завод на один только год, я из него конфетку сделаю, наведу порядок и дисциплину, ну, разумеется, и рублем никого не обижу! Тут уж аплодисменты были не из вежливости, а по существу, честно им заработанные.
После этого случая тогдашний "Первый" сказал Конону Трофимовичу так: пора бы вам, коммунисту, избавляться от мелкособственнических замашек, а Конон возьми и перебей: почему "мелко"? "Крупно" собственнических! Мне, мол, нет нужды, как Леонидову, игравшему Отелло, настраиваться в антракте ревностью к Яго, чтобы потом получилось на сцене, как "взаправду": я действительно ревную! Я, как истинный коммунист, хочу, чтобы наша промышленность и экономика... Но "Первый" такие речи не любил, а потому, прервав его, сказал: и все же надо вам, Конон Трофимович, обойтись без чуждой нам психологии! А он: чуждой? Меня всю жизнь, как зайца учат зажигать спички, учили делать так, чтобы моему народу жилось хорошо, и вот теперь, когда я спички зажигать научился и кое в чем стал разбираться, вы говорите: чуждая психология, надо от нее избавляться!
Конон Трофимович:
Провал
В случае опасности надо искать спасение в уходе, а для бегства необходимы документы. Теперь научились делать лучше настоящих: не придерешься. Но прежде... Мой коллега, который старше и опытнее меня, как-то рассказывал нам, молодым разведчикам, что, работая в начале тридцатых годов в Испании, он почувствовал опасность и решил срочно уходить. Ему сделали паспорт, он сел в автобус, и вот на границе с Францией - контроль. Таможенник-француз взял документ, посмотрел на штамп и вдруг говорит: у вас нет штампа на въезд из Франции в Испанию, как вы туда попали, интересно? Оказывается, все сделали, а этот дурацкий штампик впопыхах забыли! Тогда мой коллега собрался с мыслями и ответил с претензией в голосе: что вы меня спрашиваете, не я же ставлю штампы на въезд и выезд, а вы! Таможенник почесал затылок, вздохнул и поставил этот недостающий штамп. Проскочил.
Работа
Связь между группами, работающими в одной стране, дело не простое. Во время войны, например, четыреста англичан, составляющих семь групп, действовали на территории Франции, оккупированной немцами. К несчастью, они знали друг друга, и стоило группе Проспера влипнуть, как провалилась вся агентура. Но обычно так: в случае беды сам погибай, а коллегу не подставляй! Надумал бежать, то даже это следует делать без помощи коллег, и выходить с ними на связь, чтобы просить совета, агент не имеет ни морального, ни какого-либо другого права. А уж укрываться в своем посольстве - и глупо, и подло. Идут по пятам - уходи, но вход в посольство оставь нетронутым. Вы слышали скандальную историю одного разведчика, который до конца своих дней прожил в родном посольстве в столице чужого государства?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21