Даже и Алле, если она вдруг объявится.
Только после встречи со мной...
Марк ускакал, переполненный впечатлениями, а я вновь направил
вездеход в самую глубь леса.
Петля сжалась настолько туго, что становилось трудно дышать.
Один только, самый последний шанс остался у меня.
Враги знают о моей даче, но ищут меня скорее наобум. Иначе не шлялся
бы здесь этот тип. Раньше, чем я реально мог сюда приехать. Значит,
выследить не смогли, мой трюк в отеле прозевали, и бороться с ними можно.
Впервые за двое суток я опередил их в темпе. Следующий же мой ход
просчитать вообще невозможно, ибо знать об этом варианте не может ни одна
душа в мире... За исключением Марка. И Аллы... Да и им вряд ли вспомнится.
Я дождался ночи, спрятав вездеход в густых зарослях орешника, не
выпуская из рук своего гарпунного ружья и прислушиваясь к каждому звуку.
Сумерки тянулись чересчур долго, особенно если учесть, что я не ел
ровно сутки.
Уже в полной темноте, я вышел по берегу озера к тяжелым башням
монастыря. Слева от арки Водяных ворот тускло светилось забранное решеткой
оконце.
Нервно озираясь, я постучал...
4
...С отцом Григорием я познакомился десять, скорее, даже одиннадцать
лет назад. В лавке букиниста на Ильинке. Мы разговорились, как сейчас
помню, о первоизданиях Бодлера на русском.
Несмотря на почти трехкратную разницу в возрасте, что-то нас друг в
друге заинтересовало.
Он сказал, что бывает в этой лавке по понедельникам, и предложил
встретиться следующий раз.
О том, что он монах, я узнал лишь через год, а то и больше.
Но этой стороны его жизни мы еще долго не касались. Только когда я
обзавелся дачей, встречи вышли за пределы магазинов, лавок, литературных
кафе и трактиров. Мы, например, стали ходить по грибы. И на рыбалку в
монастырских прудах.
Отец Григорий, в выгоревшей поношенной рясе, скуфье, старых сапогах,
да на фоне вологодских пейзажей, выглядел персонажем допетровских времен.
И это при том, что в первой своей жизни дослужился до полковника, а сейчас
занимал в монастырской иерархии немалый чин не то келаря, не то казначея.
Но в парадной иноческой форме я его не видел ни разу.
Вот и сейчас, вызванный привратником, он появился, неподвластный
времени, невысокий, поджарый, с седенькой бородкой.
Я начал сбивчиво извиняться, что вот позволил себе потревожить, но он
остановил меня движением руки.
- Раз пришел, значит имеешь в том нужду. Пройдем ко мне, там все
скажешь. А приют страждущим обитель наша предоставляет без всяких
условий...
В подбашенной галерее было тихо, темно, гнетуще, сказал бы я в других
обстоятельствах. Сейчас же, наоборот, толщина стен, нависшие своды,
громоздкие дубовые ворота создавали ощущение покоя и безопасности. А когда
привратник задвинул кованый, толщиной в руку засов на калитке, стало
совсем хорошо.
- Только... Не могли бы вы сказать, что если меня будут спрашивать...
Не меня даже, а вообще, не появлялся ли тут некто на меня похожий...
Григорий молча кивнул, зашел в каморку и что-то сказал монаху, после
чего увлек меня вглубь башни.
- Не следует заставлять послушника лгать. Хотя бы и во спасение.
Лучше сменить его. Новый же привратник на самом деле ничего не видел.
Мы пересекли небольшой внутренний дворик, еще одни ворота, несколько
раз повернули между разбросанными в беспорядке темными строениями, и я
потерял ориентировку. В этой части монастыря мне раньше бывать не
приходилось, стены окружали со всех сторон, а освещение вряд ли отличалось
от того, что было в древности. Внешних фонарей не имелось вообще, а слабый
желтоватый свет из редких окон едва-едва позволял различить мощеную белым
камнем дорожку.
Я спросил отца Григория, почему так мало света.
- Нет необходимости. Спать монахи ложатся рано, а кому нужно, и так
не заблудится. В кельях же хватит и свечей. Живой свет успокаивает душу.
По длинному коридору, миновав несколько лестниц и открытых галерей,
мы наконец достигли цели.
Отец Григорий занимал довольно просторную, но скудно обставленную
келью. Два окна в глубоких амбразурах, беленые известью стены, стол, два
табурета, топчан в углу. Самодельные полки для книг.
Несколько икон с горящими лампадами. В левой стене еще одна дверь, из
мореных досок, стянутых железными полосами, и с ручкой в виде неровного
кольца.
- Есть хочешь? - спросил монах, подвигая мне табурет. - Можно
сказать, чтоб принесли из трапезной. Грибная солянка, жареная рыба... Или
просто чаю?
Я не ел по-настоящему очень давно, но голода не было. Нервы. У одних
от переживаний аппетит обостряется, у меня наоборот. Да и затруднять
пожилого человека...
- Чаю, пожалуй, выпью.
И только после чая с черствыми бубликами и сахаром вприкуску я
перешел к сути дела.
Отец Григорий выслушал меня внимательно, не стесняясь перебивать для
уточнения мелких деталей, которые сам я упустил или не придал должного
значения. Несколько раз он предлагал вернуться назад и отдельные эпизоды
разложить буквально по минутам. Во время долгого, более чем трехчасового
разговора святой отец отнюдь не выглядел тихим богомольным старичком.
Напротив, глядя на него сейчас, я очень отчетливо представил, каким он был
бравым офицером, и не где-нибудь, а в мобильных частях ООН. Первая
половина нашего века, как известно, спокойствием не отличалась, работы
рейнджерам-ооновцам было выше головы. И хоть потом почти тридцать лет отец
Григорий усердно замаливал грехи, прежняя хватка осталась, достаточно было
вглядеться в его прищуренные, далеко не смиренные глаза. Он сжал в кулаке
свою не слишком роскошную бородку, задумался, покачивая носком
потрескавшегося от старости сапога.
- Ну, стало быть, ладно. Сегодня, сын мой, можешь отдыхать спокойно.
Здесь тебя никто не найдет и не потревожит. Стены обители надежны, братия
многочисленна и крепка духом... - он усмехнулся. Встал, зевнул и мелко
перекрестил рот. Подошел к маленькой двери и открыл ее.
За дверью оказалась еще одна комната. Совершенно в ином стиле. Тут
стояла добротная кожаная мебель, массивный письменный стол, мощный
компьютер. Две стены занимали застекленные книжные и глухие иного
назначения шкафы, пол устилал ковер, к третьей стене прислонился
громоздкий титановый сейф. Еще две двери справа от сейфа. И узкое окно
напротив стола, забранное прочной решеткой.
Я понял, что это - рабочий кабинет монаха. И сам он скорее казначей,
чем келарь. Если здесь хранятся монастырские ценности, спать я могу на
самом деле спокойно.
Отец Григорий пожелал мне доброй ночи, осенил крестным знамением и
исчез, притворив за собой дверь.
Я лег на диван и действительно почти тотчас уснул.
Проснулся среди ночи непонятно отчего. Разве что от непривычной
тишины. Как в сурдокамере. Или в каюте звездолета. Лежал на спине, глядя в
невидимый потолок.
Все пережитое за двое суток представилось вдруг сюрреалистическим
абсурдом, и только текущий миг реальностью.
А потом где-то очень далеко, за Сиверским озером, вдруг послышался
тоскливый собачий вой. А может быть - и волчий. Вой этот перемещался вдоль
горизонта, как будто передавался эстафетой. Замолкал в одной деревне или
хуторе и начинался в другой. Я постарался представить карту окрестностей,
чтобы сообразить, возможно ли это, и в полудреме мне привиделся
один-единственный зверь, но огромный, бегущий краем озера.
Выспаться мне удалось хорошо. Даже, пожалуй, лучше, чем когда-либо за
последнее время. Мало того, что меня никто не беспокоил (а ночной вой не
приснился ли?), так еще и погода за ночь изменилась, похолодало, опустился
густой моросящий туман, и в келье царил приятный полумрак, а по жестяному
козырьку окна негромко постукивали дождевые капли.
Отца Григория в келье не было, на столе меня ждал постный, но вполне
приемлемый завтрак. Я надеялся, что в современно оборудованном кабинете
монаха найду какое-нибудь средство связи с внешним миром, однако ошибся.
Кроме компьютера, ничего радиоэлектронного там не оказалось, да и
компьютер включить не удалось, система кодировки не соответствовала ни
одной мне известной. Вполне возможно, что и подключен он не к общемировой,
а к какой-нибудь специально-церковной информационной сети, а машинным
языком мог быть, к примеру, даже и церковнославянский.
Оставалось либо снова завалиться спать, либо развлечься чтением
духовной литературы. Или, наконец, просто наблюдать из окна за будничной
монастырской жизнью. Если б окна выходили во двор музея-заповедника, было
бы, конечно, лучше. Туристки там, и тому подобное...
Отец Григорий появился только после обеда, который мне принес
молчаливый послушник. Он вошел в мокром подряснике и заляпанных грязью
сапогах, пока переодевался в сухое, грел руки перед зеркалом кафельной
печи, не произнес ни слова. А я терпеливо ждал, понимая, что не просто так
он полдня бродил где-то под дождем.
- Как желаешь поговорить, сын мой, - отец Григорий сел на табурет,
положив на стол маленькие жилистые кулаки, - в мирском плане или же в
духовном?
"Начало многообещающее", - подумал я.
- Не хочу показаться грубым материалистом, отец, но сфера духовная,
по-моему, сейчас не слишком актуальна. Поскольку духовное бытие я не мыслю
отдельно от бытия телесного. Если не удастся обеспечить второго, то и
первое... - я пожал плечами.
- Пусть так. Хотя я мыслю иначе и не стал бы категорически
противопоставлять одно другому. Я много размышлял над твоим делом. Ты прав
в одном. Рациональное объяснение тому, что произошло, найти не просто
трудно, а скорее всего, невозможно. По крайней мере, три момента в обычной
системе координат необъяснимы. И значит, твоя безопасность полностью
гарантирована только здесь. При тех возможностях, что продемонстрировали
твои враги, полагать иное - крайне безответственно...
Я и сам так думал в глубине души, но из врожденного оптимизма
надеялся как-нибудь выкрутиться. Потому слова монаха меня не удивили.
Правда, чтобы прийти к такому выводу, не требовалось размышлять ночь и
полдня.
Но дальше он начал говорить вещи, которые в чем-то могли быть
истиной, а в целом вызвали не то, чтоб неприятие, а недоумение.
Выходило так, что в мир пришло некое абстрактное зло, чуть ли не
всеобъемлющего плана. И направленное не столько против меня, как личности,
а наоборот. То есть я - лишь объект проявления указанного зла в его
мирском воплощении.
Всерьез с такой позицией спорить было невозможно. Да и просто
невежливо. Надо было выкручиваться. Искать деликатные формы возражений. Я
и сказал, что, на мой взгляд, "мировое зло" проявило себя действиями
чересчур земными, да вдобавок и неквалифицированными.
- Вот тут твоя ошибка. Очеловечивать потустороннее - нет ничего более
неправильного. Разумеется, земной противник в чистом, скажем так, виде,
сумел бы разделаться с тобой успешнее... Могу даже рассказать, как такие
вещи исполняются... А тут другое. Не требую, чтоб ты поверил мне сразу.
Сам был такой, знаю...
Отец Григорий говорил все это резко, что так не походило на его
обычную манеру.
- Ну допустим, - кивнул я. - Но что из этого следует? Смириться?
Приготовиться к неизбежному? А может, постриг принять? Как считаете,
против монаха эти силы зла бессильны?
Он кивнул.
- Возможно. Думаю, в этих стенах ты в безопасности.
"Вот тебе и вербовка, - подумал я. - Или, лучше сказать, обращение.
Десять лет общались, а теперь отец миссионер решил, что клиент созрел..."
- Только ведь зло при этом не исчезнет? Найдет себе иной объект. И
добьется своего. А чего именно?
Я впервые увидел монаха раздраженным. Или, вернее, утратившим обычное
спокойствие.
- Нет, ты до сих пор ничего не понимаешь. Думаешь, повредился дед на
религиозной почве? Что я тебе, апостол Павел? Если бы я знал, в чем тут
дело! Я так чувствую, понимаешь? - и тут же крякнул смущенно, опустил
глаза, несколько раз перекрестился. Видимо, это показалось ему
недостаточным, он встал, повернулся к самой большой из икон в тусклом
серебряном окладе, начал вслух читать молитву:
"Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежит от лица Его
ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица
огня, тако погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным
знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий
Кресте Господень, прогоняй сей силою на тебе пропятого Господа нашего
Иисуса Христа, во ад сошедшего и поправшего силу диаволю и даровавшего нам
тебе, Крест свой Честный, на прогнание всякого супостата. О, Пречестный и
Животворящий Кресте Господень! Помогай ми Святою Господнею Девой
Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь."
5
Под вечер разразилась сильная гроза, необычная в это время года, и я
долго стоял под навесом башни и наблюдал за потоками серой воды и лиловыми
кустистыми разрядами молний.
Однако к назначенному времени дождь утих, и я собрался на встречу с
Марком. Невзирая на все ранее услышанное от монаха.
Отец Григорий предложил составить мне компанию, хоть я и отказывался,
считая, что неудобно злоупотреблять гостеприимством и дружелюбием пожилого
человека, заставляя его тащиться за несколько километров по грязи, лужам,
мокрой траве. Тем более что не было и уверенности в пунктуальности
мальчишки.
Но зря я так думал о своем юном друге. Он не только пришел вовремя,
но и привез мне письмо от Аллы, отпечатанное принтером компьютера.
Правильно я сообразил переключить на него свой индекс.
Письмо само по себе уже было счастьем. Значит, она жива и с ней все в
порядке.
Первая половина текста ничего особенного не представляла. Слова
привета, извинения, что не смогла меня встретить и тому подобное. Я еще
усмехнулся вводной фразе: "Если ты прилетел, то..." Женская психология. А
если я не прилетел, то о чем речь!
Однако дальше начинались уже дела по-настоящему странные.
"...прошу отнестись к моей просьбе со всей серьезностью. И сохранить
полную тайну. Никто из наших общих знакомых, да и вообще, не должны ни о
чем знать. Это важно крайне. Постарайся, не привлекая ничьего внимания и,
тем более, не разглашая конечной цели, попасть не позднее двадцатого в
Гонолулу. Там у портье отеля "Принцесса Каиулани" тебя будет ждать пакет.
Захвати с собой все, что обычно берешь в командировки. Целую. Я."
Вновь тайны мадридского двора. Но здесь, кажется, не такие страшные.
Алла настаивает только на тайне, но отнюдь не намекает на какую-то
опасность.
Забавное совпадение - опять Гавайи. И дата почти совпадает. Я заказал
номер с восемнадцатого. Только с отелем не угадал. Впрочем, не так это и
страшно. Наверняка мы с ней не раз упоминали в разговоре пресловутые
острова, а может быть, она имела в виду именно данный случай. Наверняка
тут имеется связь с ее работой. Если только она не решила участвовать в
конкурсе красоты, скажем...
Отец Григорий по моему лицу догадался, что все в порядке. И тут Марк,
сидевший в гордой позе, не покидая седла, преподнес мне следующий сюрприз.
- Боюсь, вам будет неприятно, дядя Игорь, но дача ваша сгорела... -
сказал он, глядя на метр выше меня.
- То есть как? - удивился я.
- Молния. Прямо в крышу. И дотла. Даже тушить не было смысла. Как раз
в самую грозу... - он, очевидно, не забыл, что я назвал его Аврелием,
справился в информатории, что сие за персона, и теперь явно ему подражал.
И позой, и манерой речи.
Я даже не огорчился. Не до того. Да и ценность этой дачи не особая.
Новую поставлю, если жив останусь...
Возвращались мы в быстро густеющих сумерках и беседовали на
богословские темы. Не в первый уже раз. Я объяснял отцу Григорию, почему
остаюсь атеистом, невзирая на очевидную нелогичность такого поведения.
- ...не помню, кем сказано: "Бога нет, и все позволено". Вот с этим и
не согласен. Не желаю быть нравственным из-под палки. Мол, бог не велит,
потому и не ворую. А нет бога - на дорогу с кистенем. Считаю, что в роли
верховного надзирателя бог мне ни к чему. И, кстати, вот вам парадоксик,
попробуйте ответить: кто бога заставляет быть нравственным? Над ним-то
никого, и все равно он всеблаг, а не наоборот.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Одиссей покидает Итаку - 6. Право На Смерть'
1 2 3 4 5
Только после встречи со мной...
Марк ускакал, переполненный впечатлениями, а я вновь направил
вездеход в самую глубь леса.
Петля сжалась настолько туго, что становилось трудно дышать.
Один только, самый последний шанс остался у меня.
Враги знают о моей даче, но ищут меня скорее наобум. Иначе не шлялся
бы здесь этот тип. Раньше, чем я реально мог сюда приехать. Значит,
выследить не смогли, мой трюк в отеле прозевали, и бороться с ними можно.
Впервые за двое суток я опередил их в темпе. Следующий же мой ход
просчитать вообще невозможно, ибо знать об этом варианте не может ни одна
душа в мире... За исключением Марка. И Аллы... Да и им вряд ли вспомнится.
Я дождался ночи, спрятав вездеход в густых зарослях орешника, не
выпуская из рук своего гарпунного ружья и прислушиваясь к каждому звуку.
Сумерки тянулись чересчур долго, особенно если учесть, что я не ел
ровно сутки.
Уже в полной темноте, я вышел по берегу озера к тяжелым башням
монастыря. Слева от арки Водяных ворот тускло светилось забранное решеткой
оконце.
Нервно озираясь, я постучал...
4
...С отцом Григорием я познакомился десять, скорее, даже одиннадцать
лет назад. В лавке букиниста на Ильинке. Мы разговорились, как сейчас
помню, о первоизданиях Бодлера на русском.
Несмотря на почти трехкратную разницу в возрасте, что-то нас друг в
друге заинтересовало.
Он сказал, что бывает в этой лавке по понедельникам, и предложил
встретиться следующий раз.
О том, что он монах, я узнал лишь через год, а то и больше.
Но этой стороны его жизни мы еще долго не касались. Только когда я
обзавелся дачей, встречи вышли за пределы магазинов, лавок, литературных
кафе и трактиров. Мы, например, стали ходить по грибы. И на рыбалку в
монастырских прудах.
Отец Григорий, в выгоревшей поношенной рясе, скуфье, старых сапогах,
да на фоне вологодских пейзажей, выглядел персонажем допетровских времен.
И это при том, что в первой своей жизни дослужился до полковника, а сейчас
занимал в монастырской иерархии немалый чин не то келаря, не то казначея.
Но в парадной иноческой форме я его не видел ни разу.
Вот и сейчас, вызванный привратником, он появился, неподвластный
времени, невысокий, поджарый, с седенькой бородкой.
Я начал сбивчиво извиняться, что вот позволил себе потревожить, но он
остановил меня движением руки.
- Раз пришел, значит имеешь в том нужду. Пройдем ко мне, там все
скажешь. А приют страждущим обитель наша предоставляет без всяких
условий...
В подбашенной галерее было тихо, темно, гнетуще, сказал бы я в других
обстоятельствах. Сейчас же, наоборот, толщина стен, нависшие своды,
громоздкие дубовые ворота создавали ощущение покоя и безопасности. А когда
привратник задвинул кованый, толщиной в руку засов на калитке, стало
совсем хорошо.
- Только... Не могли бы вы сказать, что если меня будут спрашивать...
Не меня даже, а вообще, не появлялся ли тут некто на меня похожий...
Григорий молча кивнул, зашел в каморку и что-то сказал монаху, после
чего увлек меня вглубь башни.
- Не следует заставлять послушника лгать. Хотя бы и во спасение.
Лучше сменить его. Новый же привратник на самом деле ничего не видел.
Мы пересекли небольшой внутренний дворик, еще одни ворота, несколько
раз повернули между разбросанными в беспорядке темными строениями, и я
потерял ориентировку. В этой части монастыря мне раньше бывать не
приходилось, стены окружали со всех сторон, а освещение вряд ли отличалось
от того, что было в древности. Внешних фонарей не имелось вообще, а слабый
желтоватый свет из редких окон едва-едва позволял различить мощеную белым
камнем дорожку.
Я спросил отца Григория, почему так мало света.
- Нет необходимости. Спать монахи ложатся рано, а кому нужно, и так
не заблудится. В кельях же хватит и свечей. Живой свет успокаивает душу.
По длинному коридору, миновав несколько лестниц и открытых галерей,
мы наконец достигли цели.
Отец Григорий занимал довольно просторную, но скудно обставленную
келью. Два окна в глубоких амбразурах, беленые известью стены, стол, два
табурета, топчан в углу. Самодельные полки для книг.
Несколько икон с горящими лампадами. В левой стене еще одна дверь, из
мореных досок, стянутых железными полосами, и с ручкой в виде неровного
кольца.
- Есть хочешь? - спросил монах, подвигая мне табурет. - Можно
сказать, чтоб принесли из трапезной. Грибная солянка, жареная рыба... Или
просто чаю?
Я не ел по-настоящему очень давно, но голода не было. Нервы. У одних
от переживаний аппетит обостряется, у меня наоборот. Да и затруднять
пожилого человека...
- Чаю, пожалуй, выпью.
И только после чая с черствыми бубликами и сахаром вприкуску я
перешел к сути дела.
Отец Григорий выслушал меня внимательно, не стесняясь перебивать для
уточнения мелких деталей, которые сам я упустил или не придал должного
значения. Несколько раз он предлагал вернуться назад и отдельные эпизоды
разложить буквально по минутам. Во время долгого, более чем трехчасового
разговора святой отец отнюдь не выглядел тихим богомольным старичком.
Напротив, глядя на него сейчас, я очень отчетливо представил, каким он был
бравым офицером, и не где-нибудь, а в мобильных частях ООН. Первая
половина нашего века, как известно, спокойствием не отличалась, работы
рейнджерам-ооновцам было выше головы. И хоть потом почти тридцать лет отец
Григорий усердно замаливал грехи, прежняя хватка осталась, достаточно было
вглядеться в его прищуренные, далеко не смиренные глаза. Он сжал в кулаке
свою не слишком роскошную бородку, задумался, покачивая носком
потрескавшегося от старости сапога.
- Ну, стало быть, ладно. Сегодня, сын мой, можешь отдыхать спокойно.
Здесь тебя никто не найдет и не потревожит. Стены обители надежны, братия
многочисленна и крепка духом... - он усмехнулся. Встал, зевнул и мелко
перекрестил рот. Подошел к маленькой двери и открыл ее.
За дверью оказалась еще одна комната. Совершенно в ином стиле. Тут
стояла добротная кожаная мебель, массивный письменный стол, мощный
компьютер. Две стены занимали застекленные книжные и глухие иного
назначения шкафы, пол устилал ковер, к третьей стене прислонился
громоздкий титановый сейф. Еще две двери справа от сейфа. И узкое окно
напротив стола, забранное прочной решеткой.
Я понял, что это - рабочий кабинет монаха. И сам он скорее казначей,
чем келарь. Если здесь хранятся монастырские ценности, спать я могу на
самом деле спокойно.
Отец Григорий пожелал мне доброй ночи, осенил крестным знамением и
исчез, притворив за собой дверь.
Я лег на диван и действительно почти тотчас уснул.
Проснулся среди ночи непонятно отчего. Разве что от непривычной
тишины. Как в сурдокамере. Или в каюте звездолета. Лежал на спине, глядя в
невидимый потолок.
Все пережитое за двое суток представилось вдруг сюрреалистическим
абсурдом, и только текущий миг реальностью.
А потом где-то очень далеко, за Сиверским озером, вдруг послышался
тоскливый собачий вой. А может быть - и волчий. Вой этот перемещался вдоль
горизонта, как будто передавался эстафетой. Замолкал в одной деревне или
хуторе и начинался в другой. Я постарался представить карту окрестностей,
чтобы сообразить, возможно ли это, и в полудреме мне привиделся
один-единственный зверь, но огромный, бегущий краем озера.
Выспаться мне удалось хорошо. Даже, пожалуй, лучше, чем когда-либо за
последнее время. Мало того, что меня никто не беспокоил (а ночной вой не
приснился ли?), так еще и погода за ночь изменилась, похолодало, опустился
густой моросящий туман, и в келье царил приятный полумрак, а по жестяному
козырьку окна негромко постукивали дождевые капли.
Отца Григория в келье не было, на столе меня ждал постный, но вполне
приемлемый завтрак. Я надеялся, что в современно оборудованном кабинете
монаха найду какое-нибудь средство связи с внешним миром, однако ошибся.
Кроме компьютера, ничего радиоэлектронного там не оказалось, да и
компьютер включить не удалось, система кодировки не соответствовала ни
одной мне известной. Вполне возможно, что и подключен он не к общемировой,
а к какой-нибудь специально-церковной информационной сети, а машинным
языком мог быть, к примеру, даже и церковнославянский.
Оставалось либо снова завалиться спать, либо развлечься чтением
духовной литературы. Или, наконец, просто наблюдать из окна за будничной
монастырской жизнью. Если б окна выходили во двор музея-заповедника, было
бы, конечно, лучше. Туристки там, и тому подобное...
Отец Григорий появился только после обеда, который мне принес
молчаливый послушник. Он вошел в мокром подряснике и заляпанных грязью
сапогах, пока переодевался в сухое, грел руки перед зеркалом кафельной
печи, не произнес ни слова. А я терпеливо ждал, понимая, что не просто так
он полдня бродил где-то под дождем.
- Как желаешь поговорить, сын мой, - отец Григорий сел на табурет,
положив на стол маленькие жилистые кулаки, - в мирском плане или же в
духовном?
"Начало многообещающее", - подумал я.
- Не хочу показаться грубым материалистом, отец, но сфера духовная,
по-моему, сейчас не слишком актуальна. Поскольку духовное бытие я не мыслю
отдельно от бытия телесного. Если не удастся обеспечить второго, то и
первое... - я пожал плечами.
- Пусть так. Хотя я мыслю иначе и не стал бы категорически
противопоставлять одно другому. Я много размышлял над твоим делом. Ты прав
в одном. Рациональное объяснение тому, что произошло, найти не просто
трудно, а скорее всего, невозможно. По крайней мере, три момента в обычной
системе координат необъяснимы. И значит, твоя безопасность полностью
гарантирована только здесь. При тех возможностях, что продемонстрировали
твои враги, полагать иное - крайне безответственно...
Я и сам так думал в глубине души, но из врожденного оптимизма
надеялся как-нибудь выкрутиться. Потому слова монаха меня не удивили.
Правда, чтобы прийти к такому выводу, не требовалось размышлять ночь и
полдня.
Но дальше он начал говорить вещи, которые в чем-то могли быть
истиной, а в целом вызвали не то, чтоб неприятие, а недоумение.
Выходило так, что в мир пришло некое абстрактное зло, чуть ли не
всеобъемлющего плана. И направленное не столько против меня, как личности,
а наоборот. То есть я - лишь объект проявления указанного зла в его
мирском воплощении.
Всерьез с такой позицией спорить было невозможно. Да и просто
невежливо. Надо было выкручиваться. Искать деликатные формы возражений. Я
и сказал, что, на мой взгляд, "мировое зло" проявило себя действиями
чересчур земными, да вдобавок и неквалифицированными.
- Вот тут твоя ошибка. Очеловечивать потустороннее - нет ничего более
неправильного. Разумеется, земной противник в чистом, скажем так, виде,
сумел бы разделаться с тобой успешнее... Могу даже рассказать, как такие
вещи исполняются... А тут другое. Не требую, чтоб ты поверил мне сразу.
Сам был такой, знаю...
Отец Григорий говорил все это резко, что так не походило на его
обычную манеру.
- Ну допустим, - кивнул я. - Но что из этого следует? Смириться?
Приготовиться к неизбежному? А может, постриг принять? Как считаете,
против монаха эти силы зла бессильны?
Он кивнул.
- Возможно. Думаю, в этих стенах ты в безопасности.
"Вот тебе и вербовка, - подумал я. - Или, лучше сказать, обращение.
Десять лет общались, а теперь отец миссионер решил, что клиент созрел..."
- Только ведь зло при этом не исчезнет? Найдет себе иной объект. И
добьется своего. А чего именно?
Я впервые увидел монаха раздраженным. Или, вернее, утратившим обычное
спокойствие.
- Нет, ты до сих пор ничего не понимаешь. Думаешь, повредился дед на
религиозной почве? Что я тебе, апостол Павел? Если бы я знал, в чем тут
дело! Я так чувствую, понимаешь? - и тут же крякнул смущенно, опустил
глаза, несколько раз перекрестился. Видимо, это показалось ему
недостаточным, он встал, повернулся к самой большой из икон в тусклом
серебряном окладе, начал вслух читать молитву:
"Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежит от лица Его
ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица
огня, тако погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным
знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий
Кресте Господень, прогоняй сей силою на тебе пропятого Господа нашего
Иисуса Христа, во ад сошедшего и поправшего силу диаволю и даровавшего нам
тебе, Крест свой Честный, на прогнание всякого супостата. О, Пречестный и
Животворящий Кресте Господень! Помогай ми Святою Господнею Девой
Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь."
5
Под вечер разразилась сильная гроза, необычная в это время года, и я
долго стоял под навесом башни и наблюдал за потоками серой воды и лиловыми
кустистыми разрядами молний.
Однако к назначенному времени дождь утих, и я собрался на встречу с
Марком. Невзирая на все ранее услышанное от монаха.
Отец Григорий предложил составить мне компанию, хоть я и отказывался,
считая, что неудобно злоупотреблять гостеприимством и дружелюбием пожилого
человека, заставляя его тащиться за несколько километров по грязи, лужам,
мокрой траве. Тем более что не было и уверенности в пунктуальности
мальчишки.
Но зря я так думал о своем юном друге. Он не только пришел вовремя,
но и привез мне письмо от Аллы, отпечатанное принтером компьютера.
Правильно я сообразил переключить на него свой индекс.
Письмо само по себе уже было счастьем. Значит, она жива и с ней все в
порядке.
Первая половина текста ничего особенного не представляла. Слова
привета, извинения, что не смогла меня встретить и тому подобное. Я еще
усмехнулся вводной фразе: "Если ты прилетел, то..." Женская психология. А
если я не прилетел, то о чем речь!
Однако дальше начинались уже дела по-настоящему странные.
"...прошу отнестись к моей просьбе со всей серьезностью. И сохранить
полную тайну. Никто из наших общих знакомых, да и вообще, не должны ни о
чем знать. Это важно крайне. Постарайся, не привлекая ничьего внимания и,
тем более, не разглашая конечной цели, попасть не позднее двадцатого в
Гонолулу. Там у портье отеля "Принцесса Каиулани" тебя будет ждать пакет.
Захвати с собой все, что обычно берешь в командировки. Целую. Я."
Вновь тайны мадридского двора. Но здесь, кажется, не такие страшные.
Алла настаивает только на тайне, но отнюдь не намекает на какую-то
опасность.
Забавное совпадение - опять Гавайи. И дата почти совпадает. Я заказал
номер с восемнадцатого. Только с отелем не угадал. Впрочем, не так это и
страшно. Наверняка мы с ней не раз упоминали в разговоре пресловутые
острова, а может быть, она имела в виду именно данный случай. Наверняка
тут имеется связь с ее работой. Если только она не решила участвовать в
конкурсе красоты, скажем...
Отец Григорий по моему лицу догадался, что все в порядке. И тут Марк,
сидевший в гордой позе, не покидая седла, преподнес мне следующий сюрприз.
- Боюсь, вам будет неприятно, дядя Игорь, но дача ваша сгорела... -
сказал он, глядя на метр выше меня.
- То есть как? - удивился я.
- Молния. Прямо в крышу. И дотла. Даже тушить не было смысла. Как раз
в самую грозу... - он, очевидно, не забыл, что я назвал его Аврелием,
справился в информатории, что сие за персона, и теперь явно ему подражал.
И позой, и манерой речи.
Я даже не огорчился. Не до того. Да и ценность этой дачи не особая.
Новую поставлю, если жив останусь...
Возвращались мы в быстро густеющих сумерках и беседовали на
богословские темы. Не в первый уже раз. Я объяснял отцу Григорию, почему
остаюсь атеистом, невзирая на очевидную нелогичность такого поведения.
- ...не помню, кем сказано: "Бога нет, и все позволено". Вот с этим и
не согласен. Не желаю быть нравственным из-под палки. Мол, бог не велит,
потому и не ворую. А нет бога - на дорогу с кистенем. Считаю, что в роли
верховного надзирателя бог мне ни к чему. И, кстати, вот вам парадоксик,
попробуйте ответить: кто бога заставляет быть нравственным? Над ним-то
никого, и все равно он всеблаг, а не наоборот.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Одиссей покидает Итаку - 6. Право На Смерть'
1 2 3 4 5